к оглавлению назад < ^ > вперед Александр Григорьевич ШЛИХТЕР      Шлихтер А. Г. (1868—1940 гг.), участник борьбы за установление Советской власти в Москве, советский государственный и партийный деятель. Член КПСС с 1891 г . Партийную работу вел на Украине, Урале, в Поволжье, Туле, Москве, Петербурге. Участник революции 1905—1907 гг. в Киеве, Петербурге, Финляндии. После Февральской революции — член исполкома Красноярского Совета и Среднесибирского областного бюро РСДРП. Делегат VI съезда РСДРП(б). В Октябрьские дни — комиссар Московского ВРК по продовольствию в Москве и губернии. После Октября — нарком земледелия, нарком продовольствия РСФСР, в 1919 г .— наркомпрод Украины. С 1921 г .— на дипломатической работе. С 1927 г .— нарком земледелия Украины. В 1929—1937 гг.— кандидат в члены Политбюро ЦК КП(б) Украины. Избирался членом Президиума ВУЦИК, членом ЦИК СССР. * * * Памятные дни в Москве 1     ...Уже 27 октября «Известия Московского Совета рабочих депутатов» писали: «Нелепое положение сложилось в Москве. Стены домов и заборы красноречиво говорят об этой нелепости. На них рядом расклеены плакаты от Военно-революционного комитета Московских Советов рабочих и солдатских депутатов и от Московской городской думы. Военно-революционный комитет говорит именем революции, которая организует свои силы против контрреволюции, стремившейся нанести ей последний удар. Московская центральная дума в воззвании, принятом большинством, состоявшим из кадетов-корниловцев и правого центра, призывает московское население сплотиться для поддержки губителей революции...»     Это было не только нелепое положение; это было уже начало гражданской войны в Москве.     ...Звоню в Басманный районный Совет, звоню много раз. Тщетно. Телефон то занят, то никто не подходит. Тогда начинаю звонить в Московский Совет. После новых нескольких неудач телефон наконец откликается:     — Алло!     Я узнаю по голосу товарища Ногина.     —  Товарищ Ногин?     —  Да, кто спрашивает?     —  Шлихтер. Товарищ Ногин,— обращаюсь я,— не можете ли сказать, куда бы мне было лучше всего сейчас пойти для получения какой-либо конкретной работы? Басманный район, куда я имел намерение отправиться, не откликается.     —  Никуда сейчас не надо ходить,— отвечает мне раздраженно товарищ Ногин тоном, как мне показалось, не то печали, не то безнадежности,— и вешает трубку.     Звоню в Московский партийный комитет, который тогда помещался на Советской (тогда Скобелевской) площади, в гостинице «Дрезден». Откликается чей-то незнакомый женский голос. Я называю себя и прошу сказать, где я могу узнать о распределении товарищей для работы в данный момент и, в частности, куда лично мне сейчас надо отправиться.     Мне отвечают, что никакого заранее составленного распределения нет, что есть много товарищей, которые сами отправляются отсюда по разным местам.     —  Проезд свободен ли к вам?     —  С Театральной — нет; кажется, с Тверской — свободный.     Я прощаюсь с семьей и ухожу, с тем чтобы взять первого попавшегося извозчика и кружным путем спуститься по Тверской к «Дрездену». Хотя было еще только 11 часов, Покровка, обыкновенно в этот час еще оживленная улица, была на этот раз необычно пуста 2: нигде ни одного пешехода. Кругом какая-то щемящая, говорящая тишина. Где-то попадается навстречу извозчик.     —  К Тверской, по Садовой поскорее, дам на чай.     —  Десять целковых, господин!     Едем. Вот и Садовая. Несколько торопливых путников и кругом — опять зловещая, много говорящая тишина.     До Страстной площади все такая же обстановка предбоевого затишья. И только на Страстной изумленный глаз вдруг встречает несколько лотков с яблоками, разместившихся невдалеке от Пушкинского сквера. Все торговцы — подростки. По-видимому, это были уже те добровольцы-маркитанты, которые откуда-то обыкновенно появляются в районах действия войсковых частей и которых я видел и потом, спустя несколько дней, на Садовой улице в самый разгар баррикадных боев вблизи Садовой 3.     Мой извозчик молчит, но, видимо, настораживается и начинает спускаться дальше по Тверской почти шагом. Не доезжая немного до Газетного переулка, он вдруг и совсем останавливается.     —  Так что, господин, нет дальше проезда; чего-то солдаты стоят и не пущают.     —  Что за ерунда? Что случилось? — спрашиваю тоном наивного недоумения, а самого в это же время охватывает пронизывающая мысль: «Кто — часовые? Не встать ли самому и не справиться ли у часовых, в чем дело? У меня в кармане партийный билет. Если свои — пропуск обеспечен, а если чужие?.. Значит, самому прямо в капкан!»     — Поворачивай, чего стал! — это уже кричат часовые. Извозчик испуганно дергает вожжами, чмокает и поворачивает.     — Вставайте, господин, поеду домой.     Я вынимаю двадцатипятирублевку, но у извозчика нет сдачи. Как же быть-то?     —  А вот подъедем к яблочникам,— предлагаю я в надежде, что, может быть, что-нибудь удастся у них узнать.     —  Не, какой тут размен,— встречают яблочники мою просьбу.     Сговариваемся на покупке мною 2 фунтов яблок.     —  Что там такое случилось? Часовые стоят...— пытаюсь я заговорить с лоточниками с самым невинным видом обывателя.     —  Чего случилось! Знамо, чего! Революция...     —  Чьи же там стоят?     —  Чьи... да всякие тут есть,— не без важности, тоном осведомленного человека отвечает лоточник.     С болью и обидой за неудачу я возвращаюсь опять кружным путем домой, куда попадаю уже около 2 часов ночи. То там то сям слышатся ружейные выстрелы...     Баррикадные дни начались...     На следующий день столь неожиданно сложившаяся для меня оторванность от товарищей и революционной работы была особенно невыносима. Частая стрельба, слышавшаяся в разных направлениях столицы, создавала представление о вооруженных столкновениях на широком фронте. Каковы наши силы? На чьей стороне перевес в этих первых схватках? Что делается сейчас в Петрограде?.. Все это вопросы, на которые в течение первой половины дня (28 октября) я ниоткуда не мог получить никаких ответов. Газеты не вышли. Но черные, змеиные слухи в устах торжествующего обывателя уже ползли и ширились и щемящей тревогой сжимали сердце.     — Керенский уже в Петрограде, большевики бегут, главари арестованы... Московский Совет уже окружен войсками Рябцева, оставшимися целиком верными Временному правительству, и с минуты на минуту будет раздавлен...     Это говорит дежурный «часовой» охраны, организованной, как оказывается, уже вчерашней ночью домовым комитетом того дома, в котором я жил в то время... Откуда ползли эти слухи? Кто вертел этой адской машиной, рассчитанной на внесение паники в ряды пролетариата и революционных солдат? Два дня спустя после этого мы уже знали, что источником ложной информации о петроградских событиях являлся контрреволюционный Викжель...     И вдруг телефонный звонок. О радость! Наконец! Это звонит Р. А. Пельше, председатель Басманной районной управы, которому «после долгих и безуспешных попыток» удалось наконец соединиться со мной. Первый вопрос о том, что делается в городе. Информация товарищей весьма бедна, никаких точных сведений о положении дел в общемосковском масштабе они не имеют. Но один факт, весьма существенный и важный, имеется налицо: весь Басманный район находится в полном нашем распоряжении. В этом районе находится и единственная мельница, размалывающая зерно для московских хлебопекарен. Итак, район, из которого тянутся продовольственные артерии по всей Москве,— в наших руках. Такое положение надо немедленно и всемерно использовать в баррикадные дни. Задачи ближайшей революционной работы намечаются сами собой.     Мы условливаемся, что товарищи Пельше и Лазоверт вечером придут ко мне и мы наметим план нашей работы. Вечером мы порешили, что на следующий день я выясню в Московском комитете вопрос о работе лично для себя, а затем будем работать все вместе в Басманном районе.     Отчетливо помню свою первую встречу в этот же день, 29 октября, с Военно-революционным комитетом в Московском Совете. Еще до этой встречи для меня из бесед с товарищами уже выяснились совершенная хаотичность и беспризорность продовольственного дела в этот момент. Поэтому я пришел в Военно-революционный комитет с определенным планом обратить внимание комитета на необходимость немедленной организации революционного продовольственного органа при Военно-революционном комитете. Прошло уже пять лет, таких долгих лет, со времени памятных дней московской революции, а у меня перед глазами и сейчас как наяву стоит и комнатка № 5, в которой проходили заседания Военно-революционного комитета, и фигуры товарищей комитетчиков, сидящих за длинным столом. Особенно четко и ясно встает в памяти прекрасное своей нервной подвижностью и выразительностью лицо товарища Усиевича, так рано вырванного из наших рядов чехословацкими бандами в Сибири в 1918 году. Только красноватые белки глаз говорят о проведенных бессонных ночах. Сами же глаза искрятся живостью, не знающей устали. В момент моего прихода Усиевич председательствовал, Розенгольц секретарствовал.     — Доклад товарища Шлихтера об организации продовольствия в баррикадные дни,— объявляет Усиевич.     Революционный боевой аппарат не нуждается в длинных докладах. Вкратце, в течение нескольких минут, я лишь констатирую фактическое положение вещей в продовольственном деле и выдвигаю необходимость немедленного сосредоточения продовольственной власти при Военно-революционном комитете с распространением ее действий на Москву и ее окрестности.     — Предлагаю основные положения доклада признать правильными и назначить товарища Шлихтера комиссаром про довольствия города Москвы и ее окрестностей, кооптировав его немедленно в члены Военно-революционного комитета с правом решающего голоса,— говорит Усиевич. Предложение единогласно принято.     ...Озлобленные и изолгавшиеся враги рабоче-крестьянской Советской России вот уже пять лет, изо дня в день, чуть не в каждой строчке своей зловонной печати твердят на все лады, что русский пролетариат показал себя в Октябрьской революции, как победивший «вчерашний хам», «жестокий», «беспощадный» по отношению к своему «вчерашнему господину» и не знающий в великой революции никаких других интересов, кроме личной корысти, личных материальных благ . К счастью, мне удалось получить весьма характерный для выяснения этого вопроса исторический документ, который я приведу здесь целиком, имея в виду сохранение его в качестве материала для будущего историка первой пролетарской революции. Вот этот документ: От Московского Военно-революционного комитета. ПРИКАЗ     Военно-революционный комитет Советов рабочих и солдатских депутатов приказал:     1.  Со 2 ноября отпускать хлебный паек по 1/2 ф. в день на едока, о чем сделано распоряжение в районные управы.     2.  С этого же числа в рестораны 1 и 2 разряда ни хлеба, ни муки для пользования посетителей означенных ресторанов не отпускать. Военно-революционный комитет. 1 ноября 1917 года.     От комиссара по продовольствию г. Москвы и окрестностей. Товарищи и граждане!     В разъяснение приказа Военно-революционного комитета сообщаю следующее:     1. По самоличному почину целого ряда фабрично-заводских комитетов рабочие в нескольких районах отказались в пользу всего населения от права получать хлебный паек по дополнительной карточке с тем условием, чтобы всем жителям выдавалось не 1/4 ф., а 1/2 ф. на карточку в день. Эта мера дала возможность в понедельник и вторник отпускать в этих районах каждому 1/2 ф. в день 4.     Обращаюсь ко всем товарищам рабочим последовать этому примеру во всех районах. Товарищи! На вас смотрит весь пролетарский мир. Нет той жертвы, перед которой остановился бы пролетарий в борьбе за победу пролетарско-крестьянской революции. Сдайте свои дополнительные карточки фабрично-заводским комитетам на время революционной борьбы. Пусть фабрично-заводские комитеты оставят дополнительные карточки только тем рабочим, которые выполняют особенно тяжелые работы.     2. Прекращение отпуска хлеба и муки ресторанам 1 и 2 разрядов сделано с той целью, чтобы никто из граждан не получал в революционные дни добавочного хлебного пайка в ресторанах. Исключение сделано только для городской бедноты, обедающей в ресторанах 3 разряда.     Обращаюсь с призывом ко всем гражданам, посетителям ресторанов 1 и 2 разряда, приносить хлеб с собой.     Ресторанам вменяется в обязанность, под угрозой революционной ответственности, не чинить посетителям никакого препятствия в отпуске пищи без хлеба.     Надзор за выполнением этого требования поручаю товарищам трактирным служащим. И. о. комиссара по продовольствию Москвы и окрестностей А. Г. Шлихтер. Москва, 1 ноября 1917 г .     Так начинал московский пролетариат свою борьбу за освобождение труда. В часы тяжелых испытаний, под угрозой весьма вероятного, в связи с военной обстановкой, ухудшения продовольственного положения московские рабочие заботятся не о том, чтобы припрятать свой добавочный паек про черный день, а спешат поделиться им со всем населением Москвы. ...Пройдут года, исчезнут классы, отомрут за ненадобностью партии, и многое, многое будет забыто из того, чем жили, страдали и радовались мы, современники великой революции. Но этот факт общечеловеческой — в лучшем, идеальном смысле этого слова — заботы «о своем ближнем» не будет забыт никогда, и наши потомки, вспоминая о нем, будут с благоговением обнажать свою голову перед памятником российскому пролетариату, бесстрашно поднявшему на своих плечах чудесное знамя великого освободительного восстания за весь мир и против всего мира...     Как же откликнулись на эту заботу те, кто всюду и везде кричат о своей «надклассовой» идеологии и считают себя патентованными выразителями «общечеловеческой» правды, справедливости и человеколюбия? Как отозвались на этот призыв революционного пролетариата прежде всего те, для которых продовольственное дело являлось их профессиональным долгом, те, спокойная деятельность которых была обеспечена революционной бдительностью пролетариев Басманного района?     А вот как. В дни, когда идут революционные бои, наш революционный штаб не мог испытывать продовольственных затруднений ни одной минуты. В каждый момент сюда приходили обессиленные, усталые и измученные солдаты и рабочие — в буквальном смысле слова в пороховом дыму — для того, чтобы в кратковременные моменты передышки и отдыха подкрепить себя пищей. А хлеба нет. Подвезти же хлеб из других районов было чрезвычайно трудно. Начиная от здания думы на Воскресенской площади и от «Метрополя», где были не то юнкера, не то другие контрреволюционные части, до самого Московского Совета по Тверской и по другим параллельным улицам была полоса смерти. Однажды автомобиль с Красным Крестом попытался проехать по Театральной площади по направлению к Моховой улице — и немедленно же была убита сестра милосердия. И вот через такую полосу смерти надо было подвозить хлеб из других районов. Но чтобы и в таких условиях подвозить хлеб — его надо было прежде всего иметь. Пекарни выпекали хлеб лишь в количестве, рассчитанном на нормальные выдачи, и лишь для такого количества размалывалось зерно ежедневными порциями. Снабжение штаба требовало весьма незначительной, но специальной траты хлеба сверх нормы. Я знал, что наличные запасы зерна чрезвычайно малы.     — Мы выиграем борьбу, если сможем в течение ближайших дней выдавать населению хотя бы по 1/4 фунта в день,— так высказался, между прочим, однажды т. Шефлер в беседе со мной.     Творцы революции, рабочие массы, сумели... обеспечить населению не только эти 1/4 фунта, но и увеличить паек до 1/2 фунта, не отягощая вопроса о существовавшей в те дни наличности продовольственных запасов. Но и помимо этого факта было еще одно соображение, обязывавшее не опускать руки... Ведь для того, чтобы выиграть борьбу, было мало продержаться на четвертьфунтовом пайке в течение нескольких дней баррикадной борьбы. Надо было кроме того и прежде всего, чтобы в центре Москвы, в Военно-революционном штабе, где трепетало сердце революционной борьбы и к которому стекались в баррикадные дни бойцы со всех районов для получения указаний, распоряжений и информации,— надо было, чтобы здесь в эти дни бойцы могли не думать, не чувствовать продовольственных лишений.     Для всякого, но не для Московской продовольственной управы, избранной еще за несколько месяцев до этого по закону Временного правительства и находившейся фактически в распоряжении меньшевиков и эсеров.     —  Для революционного штаба нужно специально доставлять ежедневно несколько десятков пудов хлебом или мукой,— звоню я по телефону в Московский продовольственный комитет.     —  Выпечка хлеба находится всецело в распоряжении районных управ. У нас же в запасах нет ни фунта муки. Зерно размалывается ежедневно в количестве дневной пайковой порции, и мука немедленно сдается по районам.     —  Но все же мой наряд подлежит безоговорочному исполнению,— настаиваю я.     —  Это можно сделать лишь за счет муки, отпускаемой нами по районам населению, то есть путем уменьшения пайка,— отвечают мне.     —  Нет, этого делать нельзя,— заканчиваю я беседу.     Я не знал, кто говорил со мною по телефону, но мне не верилось, чтобы действительно не было фактически никакого другого способа для снабжения штаба хлебом, как только путем уменьшения пайка населению. Я решил поехать в продовольственный комитет, чтобы лично разобраться в этом вопросе.     Как сейчас, вижу перед собой темное, мрачное помещение продовольственного комитета. Прохожу ряд пустых больших комнат и попадаю в комнатушку, где приготовлен завтрак для ответственных работников. На столе хлеб, масло, колбаса; шипит большой самовар. А за столом около десятка с любопытством глядящих на меня таких безмятежных, чужих и чуждых лиц...     После моих вопросов мне разъясняют, что муки не только для Совета, но даже для районных управ, пожалуй, на завтра не будет, так как сегодня мельницы не работают.     —  Рабочие отказываются молоть.     —  Почему?     —  Говорят, что камень не работает; потом требуют повышения платы. Пользуются тем, что теперь происходит. Никогда такой платы мы не платили 5 .     И опять мне не верится, чтобы этого затруднения нельзя было устранить. Мне пришлось самому поехать на мельницу, чтобы выяснить обстоятельства дела.     Оказалось, что все дело в грузчиках. Грузчикам — этому наиболее отсталому слою пролетариата — была совершенно неинтересна в тот момент пролетарская революция, но для них чрезвычайно было важно удовлетворение их требований повышения заработной платы. Характернее всего было в данном случае то, что удовлетворение грузчиков требовало всего несколько десятков рублей в день. Для всякого нормального, действительно «надклассового» человека было бы совершенно немыслимо из-за такой добавочной траты шутить — с риском оставить на следующий день революционный город без хлеба. Но для эсеровско-меньшевистского продовольственного комитета понимание этой очевидной истины было недоступно; его интересовала лишь борьба с грузчиками во имя «нормальной» расценки труда.     — Никогда такой платы мы не платили!..     С грузчиками я покончил в два счета, признав их требование подлежащим немедленному удовлетворению. Угроза оставить Москву без хлеба была устранена...     — Нельзя ли достать где-нибудь муки на стороне, у торговцев?..     Эту вторую задачу разрешил член Лефортовской районной управы И. С. Лобачев, теперь народный комиссар по продовольствию Украины. Лобачев — самый настоящий рабочий, прямо от станка попавший в руководители продовольственного дела в районе. Лобачев нашел какого-то своего знакомого булочника. Мы в этот момент были еще очень скромны по отношению к предпринимателям, награбленного еще ни у кого не отнимали и никого вообще еще не трогали. Но хозяева-предприниматели уже были настороже, уже чуяли, что дело может оказаться для них весьма скверным, и быстро припрятались. Булочник, которого нашел Лобачев, никому из нас не поверил бы, но Лобачеву поверил. Булочнику было гарантировано, что ему немедленно будет уплачено, сколько он хочет, что у него после этого муки никто не отнимет и что вопрос идет только о том, чтобы он немедленно испек хлеб и проявил всю свою инициативу, самодеятельность и торговую сметку для того, чтобы хлеб этот провезти из Басманного района через полосу смерти в Тверской район, в Московский революционный комитет. Мы честно выполнили условия торговой сделки, хорошо заплатили булочнику и не отняли у него ни одного фунта муки, хотя знали, что он испек хлеб не изо всей муки. Но надо сказать, с другой стороны, что и булочник добросовестно выполнил свои обязательства, и через несколько часов мы имели хлеб уже на телегах. Но было страшно доверить эту драгоценность возчикам. Товарищ Лобачев, рабочий, для которого пролетарская революция была превыше всего, сам сел на телегу и самолично в тот же день сдал хлеб в хозяйственный отдел Военно-революционного комитета.     Впоследствии нас, большевиков, работавших по продовольствию в первые месяцы революции, высмеивали «профессиональные» продовольственники из разных «надклассовых» групп и эсеровско-меньшевистского лагеря за такое «кустарничество» в организации и практике продовольственного дела. Я должен сказать, что только потому, что каждый из нас при любой продовольственной мере не останавливался в случае революционной необходимости перед самоличным доведением этой меры до конца, как бы мала и незначительна, как бы «кустарна» ни была эта мера сама по себе,— только поэтому и удалось прокормить рабочих и солдат в первые, самые тяжкие в продовольственном отношении месяцы Октябрьской революции.   * * * 1 Воспоминания А. Г. Шлихтера печатаются по тексту сборника: Пролетарская революция, 1922, № 10. 2 Я жил в то время на Покровке, в Введенском переулке, д. № 8.— Прим. авт. 3 Садовая улица была, между прочим, единственной сравнительно безопасной улицей, по которой можно было в баррикадные дни попасть из Басманного района на Скобелевскую площадь, в Московский Совет.— Прим. авт. 4 Население получало в это время паек в 1/4 фунта хлеба в день, а рабочие — 1/2 фунта по нормальной карточке и еще 1/2 — по дополнительной.— Прим. авт. 5 Здесь же, в комитете, в разговоре мне, между прочим, указывалось, что вообще с продовольственными запасами дело обстоит плохо, так как подвоз зерна совершенно приостановлен вследствие загруженности железнодорожного узла. Очистить же узел при нынешней обстановке совершенно, мол, нельзя: «Нет рабочих рук». Я это сообщение немедленно использовал в том смысле, что дважды созывал собрание Викжеля для выяснения вопроса о мерах, необходимых для разгрузки узла. У Викжеля я встретился... с таким же характерным равнодушием к интересам снабжения Москвы, как и в продовольственном комитете. Пришлось и здесь использовать свою власть комиссара. Я потребовал точного ответа, сколько именно нужно людей для того, чтобы разгрузить скопившиеся несколько тысяч вагонов и очистить пути. Если не изменяет мне память, председатель Викжеля Гар, ныне коммунист, а тогда эсер, назвал цифру в 700—800 человек. Я сказал, что это количество рабочих рук будет получено мною от командующего войсками (нашими) Миронова, а от Викжеля я требую быстрого содействия планомерной разгрузке узла. Так был очищен от грузов Московский узел.— Прим. авт.       к оглавлению назад < ^ > вперед