к оглавлению
назад < ^ > впередГеоргий Ипполитович
ЛОМОВ (ОППОКОВ)
Ломов А. (настоящие фамилия и имя — Оппоков
Георгий Ипполитович) (1888—1938 гг.),
участник борьбы за Советскую власть в Москве,
советский государственный и партийный деятель.
Член КПСС с 1903 г .
Родился в дворянской семье в Саратове.
Ученик и единомышленник В. И. Ленина. Организовал
боевую дружину в Волжском судоходном районе.
В период революции 1905—1907 гг. вел партийную
работу в Петербурге, Иваново-Вознесенске,
Москве. Неоднократно подвергался репрессиям
со стороны царского правительства.
В 1908—1909 гг.— член Московского окружного
комитета, затем — секретарь Петербургского
комитета партии. Некоторое время примыкал
к отзовистам. В 1913 г . по возвращении
из ссылки (Архангельская губерния) вел
партийную работу в Москве, Саратове, где издавал большевистскую
газету «Наша газета», о которой с похвалой отзывался В. И. Ленин.
В 1916 г . Ломов вновь арестован. После Февральской революции 1917 г .
вернулся в Москву. Был избран членом Московского областного бюро
и МК РСДРП(б), заместителем председателя Московского Совета
рабочих депутатов. Делегат 7-й (Апрельской) Всероссийской конференции РСДРП(б), вместе с Лениным работал в комиссии, избранной
конференцией. На VI съезде партии избран кандидатом в члены ЦК РСДРП(б). Ломов был участником исторического заседания
ЦК партии 10(23) октября, принявшего ленинскую резолюцию
о вооруженном восстании. 24—25 октября (6—7 ноября) 1917 г . Ломов
находился в Смольном, участвовал в руководстве восстанием. После
окончания работы II Всероссийского съезда Советов рабочих
и солдатских депутатов по заданию Ленина выехал в Москву. Там вошел
в состав Московского Военно-революционного комитета, был товарищем
председателя Московского Совета рабочих депутатов. Ломов боролся
за установление Советской власти в Москве и Московской области.
II съезд Советов по предложению Ленина избрал Ломова в СНК
на пост наркома юстиции. С 1918 г . Ломов на ответственной
хозяйственной работе.
В дни бури и натиска 1
Стучат колеса паровоза... Мы бешено несемся в Москву. Несмотря на то что последние две ночи как-то не пришлось спать, заснуть невозможно... Что-то там, в Москве? Почему там затягивается восстание? Неужели Москва и провинция не поддержат победивший Петроград? Как работает наше Областное бюро и Московский комитет?..
Для меня ясно, что положение в Москве гораздо сложнее, чем в Питере. В Петрограде Совет рабочих депутатов и Совет солдатских депутатов — это были две части одного целого, это был один лагерь революции. В Москве не так. Насколько крепок и решителен Совет рабочих депутатов, настолько далека головка Совета солдатских депутатов от нас. Исполком Совета солдатских депутатов — это меньшевики Шубины, эсеры Шмерлинги, готовые на предательский удар из-за угла, которые пойдут против нас на все...
Как-то там наши товарищи справляются с подготовкой восстания?
Вот и Москва. С вокзала мчусь в Совет. В состав Московского Военно-революционного комитета, который только что сформировался, входили, насколько я помню, Усиевич, Муралов, я, Смирнов, Аросев и ряд других товарищей. Положение гораздо труднее, чем в Петрограде. Как я и ожидал, меньшевики и эсеры—объединенцы путаются в ногах, по рукам и ногам связывая растущее движение рабочих, крестьян и красногвардейцев. Исполком солдатских депутатов не наш. Это та контрреволюционная организация, которая всячески разлагает солдатские массы и формирует юнкеров и офицеров против нас. Москва — это два лагеря: Московский Совет и городская дума во главе с Рудневым. У белых сидят Шубины, Шмерлинги, Исполком Совета солдатских депутатов. У нас из вооруженных солдатских отрядов — смелые, славные двинцы. У нас нет артиллерии, нет пулеметов, нет броневиков.
Железнодорожные служащие нерешительны. Правда, по всем железным дорогам организованы ревкомы, но сила их пока еще не выяснена.
Еду на Курскую железную дорогу на большое собрание. Меня встречают товарищи из ревкома. Бурное собрание: мы ведем свою линию. Викжель «викжелит» вовсю. Но главное, что нужно для победы,— молодые, полные энтузиазма рабочие, крепкие ревкомы — налицо. «Наши» готовы на все. Таково положение на каждой железной дороге.
На заседании центрального ревкома объединенцы начинают свою безнадежную канитель. И откуда они выкопали столько партий, о которых я ничего не слыхал! Если появлялся с каким-нибудь протестом товарищ Кузовков (теперь уже давно большевик), то он обязательно начинал свой протест с заявления, что он представляет восемь или девять социалистических партий. Я их и тогда никак не мог запомнить, а теперь тем более. Тогда их роль была близка к нулю, а теперь я боюсь, что их не перечислить даже и самому товарищу Кузовкову.
Объединенцы и часть большевиков настаивают на всяческой оттяжке вооруженного столкновения. Выдвигаются тысячи всяких проектов примирения, но на нас давят не столько объединенцы, сколько отсутствие организации революционных кадров солдатских масс. Мы не уверены в том, на какие силы мы можем рассчитывать в солдатском лагере, получим ли мы вовремя артиллерию и пулеметы.
Ревком делегировал меня и товарища Ногина (тогда председателя Московского Совета) в штаб контрреволюции, к рудневцам, для переговоров. Мы приезжаем в Московскую думу. Все коридоры и залы наполнены офицерней, юнкерами. Мелькают штатские фигуры прокурора Сталя, многих видных промышленников и торговцев. Как полагается, адвокаты ораторствуют — тут большой парламент. Глубоко отвратительное впечатление! Резкая противоположность тому, что ты видишь в Московском Совете, наполненном кепками, рабочими блузами да солдатскими гимнастерками.
Господа прокуроры, Руднев и компания пытаются изобразить власть. Жалкие слова, жалкие речи... Мы плюем с Ногиным на все разговоры, демонстративно обрываем на полуслове объяснения, едем обратно в такой свой Московский Совет. По дороге злобные выкрики, револьверные и винтовочные выстрелы юнкеров провожают нас. Это предметные уроки на тот случай, если бы революционные рабочие попали в лапы к этим господам.
Через час после этого разговора с Рудневым телефонный звонок от последнего. Он требует немедленной и безоговорочной сдачи Московского Совета, в противном случае юнкерье обстреляет Совет. Резко обрываем разговор и организуем оборону Совета. Телефон умолкает. Белые выключают Совет из телефонной сети. Война началась!
Созываем наш политический центр и на нем постановляем немедленно призвать рабочих к всеобщей забастовке, к немедленному наступлению от рабочих окраин на помощь Совету. Часть товарищей (Яковлева, Ярославский и другие) — наш партийный центр — отправляем в рабочие районы.
Для начала у нас все как-то не ладится: оружия мало, пулеметов еще меньше, артиллерии все еще нет. А в это время у белых масса пулеметов, есть броневики, крепкие юнкерские части.
Из районов появляются красногвардейцы, но их пока еще только сотни. Член ревкома т. Смирнов, бывший артиллерист , отправляется сам на Ходынку, с тем чтобы подвезти несколько батарей к Совету. Но пока что у нас нет солдатских частей, мало рабочих-красногвардейцев.
Ночь тревожна и тяжела. Совет обстрелян броневиками. Наскоро роем лопатами канавы... с целью предупредить возможность нового обстрела. Суетящийся товарищ Орехов 2 куда-то несется, а за ним десятки пролетариев. Кольцо юнкеров все больше сжимается вокруг Совета. С рабочими Московский Совет может сноситься с большим риском. Начинают раздаваться в ревкоме голоса о том, что следует оставить здание Московского Совета и перейти на рабочие окраины. К этому мнению решительно присоединяется товарищ Ногин, утверждая, что мы здесь обречены на гибель и дольше бессмысленно оставаться. Большинство решительно отвергает эту точку зрения. Ногин и другие товарищи уходят из Совета. Нас остается меньше.
Ночь проходит спокойно. Очевидно, у юнкеров нет сил для открытого нападения на Совет.
Почему юнкера не атаковали нас в тот момент, когда мы были наиболее слабы и безоружны в Московском Совете?
Прежде всего, у них самих не было твердости и энергии. Несмотря на то что формировались они главным образом из интеллигентов, они были безнадежно отсталыми и безграмотными в политике. Достаточно привести такой случай: утром, когда положение стало изменяться резко в нашу пользу, я отправился в один из рабочих районов пешком, пересек Арбат и направился к Крымскому мосту. По дороге я был задержан юнкерами как подозрительный человек. Они потребовали удостоверение. Я вынужден был достать из кармана единственный документ, который у меня был, о том, что я являюсь членом ЦК большевиков. Я был совершенно спокоен. Подал документ с видом человека, чувствующего свою правоту. Юнкер повертел его в руках и возвратил мне, предложив спокойно идти, но только не вверх по Арбату. Это было тем более удивительно, что уже на всех столбах был расклеен состав Совнаркома, в котором я был комиссаром юстиции.
В котле революции, на практике, лучше всего проверяется революционная закалка.
Вот в Совет забрел Станислав Вольский. Когда-то пламенный трибун, которого знали и любили все рабочие Москвы, Иваново-Вознесенска и Московской области. Его слова были всегда как бы набатным призывом к борьбе... А теперь он , как жалкая затерянная тряпка, рыдает вон там, на кресле, а около него стоит Ломтатидзе — вчера колеблющаяся объединенка, а сегодня твердая большевичка — и отчитывает его огненными, негодующими словами, такими настоящими, достойными настоящей революционерки. Станислав Вольский, жалкий и растерянный, навсегда уходит от нас...
Когда ревком переживал особенно тяжелые минуты, вдруг в Совете появились мрачные фигуры левых эсеров — Черепанов, Магеровский и другие. Они пришли и загробным голосом сообщили нам о том, что они решили «умирать» вместе с нами. Это были веселые минуты. Мы так и не могли понять этих романтиков и донкихотов. Мы скоро забыли про них, а они так и просидели все восстание очень скромно в одной из комнат Моссовета, изредка спускаясь узнать, сколько времени остается до момента их «гибели».
Не все левые эсеры были такими. Юрий Саблин был одним из героев штурма градоначальства. Он был дважды ранен. Его любили все. Весь наш секретариат усердно навещал раненого, и о Юрочке шептались по всем углам.
Прекрасно держался Иннокентий Стуков. Он был мрачен, как всегда, громил дряблость и осторожность товарищей, с каким-то остервенением нападая на растерявшегося Ногина. В противоположность мрачной, обличающей фигуре Стукова Гриша Усиевич стремительно куда-то всегда летит, кидая на ходу веселые, бодрящие, такие близкие всем нам слова.
Давно ли мы с ним в мрачные, тяжелые годы реакции представляли Исполнительную комиссию Петербургского комитета, жили нервной жизнью подпольщиков, окруженные провокаторами! Как было трудно тогда сохранить себя живым революционером среди измен, предательств и безнадежной обывательщины, ползущей на тебя со всех сторон. Но с Гришей было просто и весело преодолевать такие неожиданности и сюрпризы, о которых не снилось и во сне. Теперь Гриша — один из главнейших наших военных организаторов. Его знает вся Ходынка... Ему же после победы был поручен доклад от имени ревкома на первом заседании Совета, собравшемся после победы. И он сделал свой доклад блестяще. Подслеповатый, в очках, сутулящийся, он так и сиял перед лицом восторженных делегатов, вчерашних бойцов, сегодня торжествующих победителей.
Скоро наше положение резко меняется: все рабочие, как один, стали нас поддерживать, солдаты всюду примкнули к нам.
Глава нашей разведки, молодой К. Г. Максимов, весел и по-прежнему бодр. Несясь к себе наверх, он по дороге издевается над мрачным видом кого-нибудь из товарищей и на ходу подбадривает уставших товарищей. Его молодой «корпус» разведчиков отовсюду приносит добрые вести.
Ходынка грохочет артиллерийскими выстрелами. Геройские рабочие районы ведут наступление со всех сторон на центр. Впереди всех Замоскворечье. Рабочие красногвардейские отряды из области отовсюду спешат на помощь Москве. Как ни «викжелят» железнодорожные викжелевцы, поезда на помощь к нам прибывают. Из Тулы на автомобилях доставлены пулеметы. Еще чувствуется недостаток артиллерии и неумение ею управлять.
Во главе наступающих рабочих отрядов Замоскворечья крупный профессор-астроном Павел Карлович Штернберг, энтузиаст-революционер, начальник Красной гвардии района.
Он посвятил большую часть своей жизни астрономии. Вот он — высокий, с большой седеющей бородой — занят какими-то сложными вычислениями. Казалось, он не может думать ни о чем другом, кроме небесных светил. Но это только казалось. Когда он снимал свое пенсне и на вас глядели его ясные, горячие, такие молодые глаза, когда они загорались негодованием и ненавистью к насильникам и мракобесам, становилось ясно, какое сердце бьется в груди на вид такого (академического) профессора П. К. Штернберга. Его хватало на все. Сейчас он занят своей обсерваторией, а уже через минуту он носится со своей любимой дочуркой. Среди нас он всегда идет влево. Он за линию на восстание, которое надо тщательно подготовлять, и все мы чувствуем, что это не фраза, это продуманная, выношенная мысль.
И он готовился к восстанию и подготовлял его. Оно не застало его врасплох. Он — командующий наступающими отрядами красногвардейцев самого революционного из наших районов — Замоскворечья.
С развевающимися седыми волосами, профессор, которого знает вся интеллигентная Москва, в открытом автомобиле, с красной повязкой командующего Красной гвардией носится по Москве, воодушевляя наступающие отряды пролетариев.
Когда требуется достать снаряды, орудия, пулеметы, надо скорее посылать к Павлу Карловичу. У него найдется, или он найдет. Вокруг него работа кипит. С ним как-то весело и легко работается. На лицах пролетариев гордость — у нас свой профессор, да какой боевой!
Павел Карлович — всюду, где нас жмут, где затруднения. Вон притащили орудия, надо громить ворота Кремля, а никто не умеет с ними обращаться: как назло, нет хороших артиллеристов. Павел Карлович уже у орудий. Он что-то вычисляет, припоминает, и через несколько минут орудия, руководимые рукой профессора-революционера, который никогда из-за небесных светил не забывал великого движения пролетариата, посылают снаряды в ворота Кремля.
Павел Карлович Штернберг и Михаил Николаевич Покровский — два преданнейших бойца-революционера в грохоте Октября, борясь плечом к плечу с рабочими России за социализм, явили в те дни великий символ труда и науки, братски сплетенных в борьбе за строительство нового общества.
Когда раздались первые залпы, когда М. Н. Покровский увидел тысячи восставших рабочих и озверелую офицер-ню,— он пришел в ревком и волнующе просто и коротко заявил о том, что предоставляет себя целиком в распоряжение партии и ревкома, он весь с восставшим пролетариатом, и во время боя он хочет быть рядовым бойцом, дерущимся плечом к плечу вместе с восставшими рабочими.
Мы сейчас же двинули товарища Покровского одним из редакторов «Известий ревкома».
За это вначале так ненавидела красных профессоров-революционеров вся буржуазия... За это рабочий класс особенно полюбил их.
Опытных артиллеристов у нас еще мало. Первый выстрел артиллерии, которой мы громили Алексеевское 3 военное училище, дал перелет, по рассказам очевидцев, примерно этак на 12 верст. Если посмотреть на артиллерийскую стрельбу от Страстной площади по направлению к Никитским воротам, то надо было поражаться неумению вести обстрел. Важнейшим нашим минусом была неорганизованность революционных солдатских масс. Мы только в процессе восстания начали формировать органы руководства солдатской массой. Вместо белогвардейского и контрреволюционного исполкома солдатских депутатов была сорганизована уже в процессе восстания солдатская «девятка». Усиевич все силы своего революционного темперамента и недюжинных организаторских способностей прилагал к тому, чтобы эта «девятка» была полнокровной, пользующейся доверием всех солдат. Это нам более или менее удалось. Однако надо сказать прямо, что ее авторитет не мог сразу вырасти и сложиться в крупнейшую силу. Он рос только постепенно, а вместе с этим вносилось все больше и больше планомерности и организации в движение солдатских низов.
Взято градоначальство. Разгромлено Алексеевское военное училище. Заняты здания всех вокзалов.
На всякий случай нами было решено установить артиллерию на Воробьевых горах и навести орудия на Кремль. Если белые не капитулируют, артиллерия должна быть пущена в ход.
Мне еще раз пришлось встретиться с белыми, на этот раз на Садовой, 10, в губернской управе. Как сейчас, помню левых эсерок-каторжанок Биценко, Пигит и других, которые растерянно сновали от нас к эсерам, уговаривали прекратить кровопролитие. Они не понимали ничего в происходящих событиях, не понимали, из-за чего идет борьба.
Представители белых на этот раз держались совсем по-иному. Якулов и другие представители офицерства и юнкеров держались скромно, они уже признавали свое поражение и старались выговорить условия, на которых можно сложить оружие.
Отовсюду тысячи известий о победе.
Рабочие всей области по условленной телеграмме-шифровке — призыву Областного бюро нашей партии — в один и тот же день восстали. Рабочие, железнодорожники — все были с нами.
Фронтовики, казаки, уланы по приезде в Москву после встреч с нашими агитаторами отказывались действовать против нас. Рабочие районы смелым наступлением со всех сторон сжимали юнкеров тесным кольцом.
Революция побеждала, белые были раздавлены. Судьба победившего Питера решалась на баррикадах и на многострадальных улицах Москвы. Эти бурные дни борьбы и натиска в Москве в значительной мере предопределили исход революции по всей России.
Наступает момент капитуляции. Муралов, Аросев и другие товарищи разоружают юнкеров около Александровского училища. Формируется новая московская власть. Москва в наших руках. Москва рабочая, Москва солдатская переполнена брызжущей энергией и энтузиазмом. Но на пути ее другая Москва — озлобленная, ушедшая в себя, не признающая этих идущих «из грязи» большевиков. Эта Москва срывает, саботирует, борется не на живот, а на смерть. Не победив в открытом бою, она хочет медленно и тихо сдавить кольцом шею победивших рабочих, солдат и крестьян. Я, как сейчас, вижу растерянно негодующие толпы интеллигентов и буржуа, читающих приказ о назначении солдата Муралова командующим Московского округа и недоуменно вопрошающих друг друга: «А этот солдат Муралов грамотный?» Нужна упорная работа по овладению аппаратом власти. Нужна национализация фабрик, заводов, банков. Нужно строить советский аппарат. Нужно выдвигать новых толковых руководителей всех сторон жизни и хозяйства.
Слышатся жалкие причитания меньшевиков, но на них никто не обращает внимания.
Собирается Московский Совет, он с энтузиазмом приветствует ревком, выбирает Исполком Советов. Начинается новая полоса — полоса творчества и строительства.
1 Воспоминания Г. И. Ломова (Оппокова) печатаются с сокращениями по тексту журнала «Пролетарская революция» (1927, № 10, с. 166—182).
2Орехов А. М. (1887—1951) — активный участник Октябрьской революции в Москве. Член КПСС с 1907 года. В Октябрьские дни 1917 года выполнял ответственные поручения Московского ВРК.
3Неточность: Речь идет об Александровском военном училище.
