к оглавлению
назад < ^ > впередСтанислав Янович
БУДЗЫНЬСКИЙ
Будзыньский С. Я. (партийный псевдоним — Стах)
(1894—1937 гг.), участник борьбы за Советскую
власть в Москве, деятель польского рабочего
движения. Член Социал-демократии Королевства
Польского и Литвы (СДКПиЛ) с 1912 г .
Член РСДРП(б) с 1916 г .
Делегат 7-й (Апрельской) конференции РСДРП.
С июня 1917 г .— член Исполкома групп СДКПиЛ
в России. По решению Московского комитета
РСДРП(б) в августе 1917 г . поступил на службу
в 55-й пехотный запасной полк (Ходынка);
избран членом полкового комитета и членом
Моссовета солдатских депутатов.
В Октябрьские дни — член ВРК Замоскворецкого
района, с 25 октября (7 ноября) — кандидат
в члены Московского ВРК, который назначил его
командиром 55-го полка
В ноябре 1917 г .— председатель солдатской секции Моссовета.
В декабре 1917 г .— марте 1918 г .— нарком по делам социального
обеспечения в Москве и округе. С весны 1918 г .— на нелегальной
работе в Польше и Германии, в ноябре 1918 г .— один из организаторов
Варшавского Совета рабочих депутатов. В последующие годы —
на партийной работе в СССР.
Он готовил солдат к восстанию 1
15 июля 1915 года полиция арестовала весь состав Варшавского комитета партии. Попал в тюрьму и Стах. Затем его переводят в Бутырки. Здесь его держат почти до самой Февральской революции.
Выйдя из тюрьмы, Стах от имени партии большевиков выступает на фабриках и заводах Москвы, проводит большую работу среди польских беженцев.
Его страстные речи раздавались на бесчисленных митингах той бурной поры.
В августе 1917 г . Будзыньский вступает в ряды армии. Ему выдали обмундирование и винтовку.
«Я ни разу не выстрелил из нее,— рассказывал впоследствии Стах,— зато охрип от речей, потому что наш полк митинговал с утра до вечера».
Кроме партийной работы в полку, Будзыньский, как и другие члены «Военки», выступал по нарядам МК и райкомов на предприятиях Москвы. Бывали дни, когда приходилось выступать по 12 раз. Дни, на которые падало два-три выступления, он считал днями отдыха.
«Щупленький, белобрысенький, со светлым пушком на очень бледном, матовом лице, он казался совсем юным, неоперившимся птенцом,— пишет о Будзыньском в своих воспоминаниях «Октябрь в Москве» П. Виноградская.— Неуклюже болталась на нем старая, не по росту шинель. А как любили солдаты слушать его! Он говорил с певучим польским акцентом, пересыпая речь шутками и пословицами. Помню, как он хвалился, что большевистская ячейка в его полку увеличилась с семи человек до пятнадцати. Тогда это очень много значило».
Самоотверженная работа в Военной организации большевиков таких, как братья Крюковы 2. Будзыньский и другие, способствовала тому, что в решающие дни Октября 55-й полк стал надежной опорой Военно-революционного комитета.
Как только в начале октябрьского боя ВРК приказал привести 55-й запасной полк в боевую готовность, Будзыньский тотчас же вывел из казарм и направил в распоряжение ВРК шесть наиболее надежных рот полка, насчитывавших в общей сложности до 1500 солдат. Когда Рябцев, присутствуя 25 октября на пленуме Моссовета, оказался перед фактом сформирования ВРК — органа для руководства восстанием,— он пришел в неистовство, собрался выступить, чтобы лично обратиться к пленуму с призывом «бросить, пока не поздно, опасную игру».
Избранный в состав Военно-революционного комитета, Будзыньский весьма галантно открыл ему дверь, ведущую на трибуну, говоря: «А ну-ка, рискните!»
«Но Рябцев не рискнул,— рассказывает Будзыньский.— Увидев этот переполненный до отказа зал, посмотрев в глаза депутатам, он понял, что угрозы его могут только смешить людей, а то и хуже — взбесить до того, что от него ничего не останется.
Сделав шаг назад, Рябцев говорит:
— Я вас... встречал где-то?
— Так точно, в 55-м пехотном запасном полку,— отвечаю,— на заседании полкового комитета.
— Да, да. Припоминаю. Это вы мне надерзили.
— Нет, я вам только резко всю правду сказал.
— Ну я вас тогда простил,— говорит Рябцев милостиво.— Но теперь пришел конец моему терпению, я заговорю со всеми вами другим языком.
— Да перестаньте вы, наконец, волынить,— прервал я его. — Я вам уже тогда в полку сказал, что мы ваших угроз не боимся и даже очень желаем, чтобы вы наконец начали стрелять — наши бы тогда тоже быстрее раскачались. И вам крышка давно уж была бы» 3.
Будзыньский являлся одним из самых деятельных, смелых и решительных членов Московского ВРК. Он отвергал какую бы то ни было возможность соглашения с врагом до полной его капитуляции.
Большое участие принял Будзыньский в организации боевого штаба в Замоскворецком районе. Отсюда он пробрался затем — через занятые юнкерами кварталы — в Моссовет и лично участвовал в уличных сражениях революционных войск.
Из воспоминаний С. Будзыньского 4
...Паяц Керенский объявил призыв на действительную военную службу политических амнистированных. В приказе говорилось, что политические амнистированные своей беззаветной борьбой против царизма заслужили великой чести защищать «свободную» Россию от величайшего врага демократии и революции — милитаризма Гогенцоллернов.
Узнав о мобилизации, я в тот же день явился в МК... Тут же, в Военной организации, я получил явку к товарищам на Ходынском поле и через три дня был рядовым 12-й роты 55-го пехотного запасного полка.
Первые дни я был немножко ошеломлен непривычной обстановкой и настроениями, резко противоположными настроениям, которые к этому времени становились господствующими на московских фабриках. Масса в полку была весьма разношерстная по классовому составу, но преобладала публика определенно антибольшевистски настроенная. Нас избивали при малейшей попытке заговорить. Верхо водили эсеры. В их руках был и полковой и ротные комитеты . Они очень ловко сплавляли маршевыми ротами на фронт большевиствующие, пораженчески настроенные элементы, твердо удерживая верный себе кадр старых солдат плюс значительное количество патриотически настроенных московских лавочников, которые окопались на Ходынке и спасались от фронта своей ретивостью в борьбе с большевиками и преданностью эсерам из полкового комитета. Эти-то типы громче всех орали на митингах и в полку: «Война до победного конца», терроризировали новичков угрозой:
— Молчи, а то в два счета с первой маршевой на фронт пойдешь.
Условия работы были весьма тяжелые, к тому же нас, большевиков-партийцев, в полку сначала было всего двое — Смирнов 5 и я. Через некоторое время в полку объявился еще один партиец, старый большевик Антонов, которого откомандировали к нам в полк из провинции.
Кроме нас, партийцев-большевиков, на интернационалистской позиции стоял и сотрудничал с нами в то время левый эсер Мулявко (за свой громадный рост прозванный нами Крошкой), который к Октябрю полностью перешел к большевикам.
...В полках было много стихийных, так сказать, большевиков, которые притягивали к себе менее сознательную массу и создавали почву для работы партии, но организационная связь с ними почти отсутствовала или очень часто рвалась.
Более прочные связи, более тесное общение с солдатской массой и более многочисленные ячейки мы имели в технических частях, где процент пролетариев был выше. В Ходынском лагере, где преобладали линейные пехотные части, дело было похуже. Мы могли рассчитывать почти исключительно на фронтовиков-солдат, побывавших в окопах, смотревших смерти в глаза, переварившихся в котле кровавой бойни и потому революционно настроенных.
..Решили вести работу с соблюдением величайшей осторожности и конспирации. Кроме того, решили установить более тесную связь с районной (Краснопресненской) организацией и сделать все возможное, чтобы связаться с артиллерийскими казармами. Так как самым прочным основанием эсеровского влияния были кадровики и московские шкурные элементы, мы решили начать работу под «оборонческим» лозунгом: «Смена уставших бойцов на фронте засидевшимися в московских полках тыловиками». Этот лозунг бил по эсерам, которые под лозунгом: «Смена уставшим бойцам на фронте» — мыслили высылку маршевыми ротами вновь мобилизованных или сочувствовавших большевикам, но ни в коем случае не своих кадров. Вновь мобилизованным, которые ожидали, что после трехмесячной учебы они должны будут уйти на фронт, этот лозунг весьма нравился, ибо они ненавидели ловкачей, которые ухитрялись отбояриться от каждой очередной маршевой роты. С фронта неслось такое же требование.
В таких условиях наши выступления на митингах, в разговорах при умывальнике либо во время перерыва на занятиях имели колоссальный успех и производили угнетающее впечатление на тыловиков-кадровцев. В ответ на разглагольствования какого-нибудь эсеровского петушка о войне до победного конца мы ему обычно заявляли:
— Ты, браток, лучше расскажи нам, как это ты ухитряешься воевать до победного конца, находясь свыше полугода на Ходынке? Не пора ли тебе сменить уставших в окопах братьев? Мы вот месяца через три-четыре двинемся на фронт, а ты небось все обучать да караулить добро московских тузов будешь.
Этот подход к делу дал большие результаты. Масса, которая легко поддавалась на эсеровско-меньшевистскую демагогию, сочувственно слушала наши разговоры на тему об «окопавшихся в тылу» и сама охотно вела разговоры в этом же духе. Когда же сторонники войны до победного конца в ответ на наши речи пытались отыграться руготней по адресу большевиков, тогда со всех сторон неслось:
— Ишь, шкурник, как разоряется. На пушку нас взять хочет. Ты небось сам большевик, а большевиков ругаешь для отвода глаз.
Тут мы вступались осторожно за большевиков:
— Да какой он большевик: он за войну до победного конца, но нашими руками, а большевики — за немедленный мир и братание. Может быть, они и не совсем правы, но они не шкурники и не «окапываются» в тылу, а везде дерутся за мир — и в тылу и на фронте, несмотря на угрозу смертной казни.
Всегда в таких случаях находился какой-нибудь обработанный эсерами и бульварной буржуазной печатью солдат, который уверенно заявлял:
— Большевики — шпионы. В пломбированном вагоне приехали. Брататься с немцами советуют.
Насчет вагона ничего не знаем, может быть, буржуи все это зря выдумали, чтобы опорочить большевиков. Ведь не одни большевики в этом вагоне приехали, говорят, и эсеры там были, и меньшевики тоже. Что же касается братания, то, раскинув мозгами, видишь, что это дело не так уж плохо. Ведь у немцев солдат такой же мужичок, как и у нас. Домой — к семье и земле — ему хочется, как и нам. Покуда господа мир строят, то все о войне до победного конца говорят. Если за это дело возьмется сам черный народ, мир скоро будет. Нет, мне кажется, что зря ты, братишка, братание и большевиков хулишь.
Очень часто какой-нибудь член ротного или полкового комитета, а то офицеры из студентов, прислушиваясь к нашим разговорам, в упор нам ставили вопрос:
— А ты не большевик ли? Говоришь, как большевик. В таких случаях мы отвечали дипломатично:
— Мы за мир без аннексий и контрибуций. Мы против Милюкова, против буржуев и помещиков-кровопийцев, мы за землю крестьянам, которые на ней тысячи лет проливают свой пот, мы за скорейший созыв Учредительного собрания, которое покончит с войной, отнимет землю у помещиков, а фабрики у капиталистов и передаст все это трудовому народу.
— Так это же говорят большевики,— горячился сторонник бескровной мартовской революции.
— А я почем знаю! Если так, как я, говорят и большевики, то они правильно говорят. За что же их шпионами обзывают?
Обычно из толпы слышался ответ, на который наши товарищи наводили всем ходом беседы:
— Известно, за то, что большевики против господ.
В таких разговорах мы приобретали друзей, расширяли наше влияние на широкие круги солдат.
Так прошло недели две со дня первого собрания нового состава Военной организации Ходынского лагеря. За это время мы все были на хорошем счету у начальства: были исполнительны, сметливы, дисциплинированны, ногу «держали» правильно,— один был недостаток у нас, по мнению начальства, это — «любили поболтать». Но придираться к нам ни начальство, ни эсеровский комитет не могли. Чтобы противодействовать нашей «болтовне», эсеры из полкового комитета решили усилить свою политпросветительную работу. Все чаще начали появляться из города гастролеры с лекциями на такие «животрепещущие темы», как «Христос — первый социалист», «Первобытный человек» и т. п. Но и эта карта была бита. Эсеровские расчеты не оправдались. Мы эти лекции использовали, ставя докладчикам ехидные и вполне Злободневные вопросы.
На следующем партийном совещании Военной организации Ходынского лагеря мы информировали друг друга о ходе работы в полках и решили продолжать работу в том же духе, потребовав у МК побольше литературы для распространения в полках. Одновременно мы разработали вопрос о взаимной связи и связи с МК, которая значительно ухудшилась вследствие принятого командованием и эсеровским солдатским Советом запрещения прогулок солдат на территории чужих полков, якобы под видом борьбы со шпионажем; на деле эта мера была направлена против нашей работы и работы наших фабричных ячеек среди гарнизона. Кампания клеветы против большевиков была усилена эсерами и меньшевиками и также всей буржуазной печатью до невероятных размеров; о большевиках распространялись нелепейшие выдумки и сплетни. Под прикрытием этой кампании велись аресты неугодных солдат, имели место факты дикой расправы господ офицеров с солдатами. Митинги дозволялись лишь с разрешения полковых комитетов (сплошь эсеровских), причем выступать могли только лица, приглашенные полковыми комитетами. О перевыборах полкового комитета не могло быть и речи, ибо Совет СД 6 не разрешал перевыборов ни в ротные, ни в полковые комитеты.
С каждым днем положение становилось все напряженнее, обстоятельства требовали все большей осмотрительности и выдержки, чтобы сохранить связь с солдатской массой.
Дня через три после нашего собрания был созван полковой митинг, на котором какой-то профессор, как его рекомендовал председатель полкового комитета, должен был читать лекцию на тему о эволюции и революции.
Собрание было созвано в батальонной столовой. Под громадным навесом и вне его собралось 1200 человек. Трибуной служил стол. Мы, присяжные «вопрошатели», сели в первом ряду у стола, с которого говорил докладчик. Доклад был скучен и сводился к тому, что революция является незакономерным, вредным и разрушительным явлением и что в природе все развивается путем эволюции. Ученый профессор и нас призывал забросить путь революции и выйти на путь эволюции, чтобы продолжать дело единственно справедливой, бескровной мартовской революции.
Солдаты слушали молча, угрюмо насупившись, после окончания доклада аплодировали добросовестно, но без воодушевления, так сказать, по долгу службы, чтоб не обидеть человека. Их лица оживились, глаза повеселели, когда медленно поднялся «первый вопрошающий» товарищ Смирнов с ворохом вопросов. За Смирновым поднялся я, с просьбой предоставить мне слово. Эта просьба смутила эсеровский президиум, ибо нарушала установившийся порядок. Спрашивают, о чем я хочу говорить.
— Видите ли, товарищи,— отвечал я,— мне бы хотелось высказать свое сомнение о том, можно ли противопоставлять революцию эволюции, и получить от профессора детальное объяснение. В форме вопроса вряд ли мне удастся это сделать.
Снова совещание, и председатель кивает мне головой в знак согласия. Тем временем Смирнов вдумчиво вбивает клинья своих вопросов в доклад, который трещит по всем швам. Вслед за Смирновым ставлю вопросы я. Наш пример заражает и левого эсера Мулявко. Собрание все больше оживляется. Докладчик, «сев в калошу» по ряду вопросов, заявляет, что на остальные вопросы он ответит в заключительном слове.
Эсер-председатель предоставляет слово мне. В это время Смирнов удерживает меня за шинель и наставительно шепчет:
— Слышь, парень, подкачай, но не зарывайся.
Начало речи успокоило председателя, который, сделав внимательное лицо, начал усердно рисовать завитушки и пропускать мимо ушей все, что я дальше говорил.
А дальше пошло все, что я слышал на подпольных пропагандистских кружках.
— Докладчик нам рисовал прелести эволюционного развития, а забыл сказать, какую роль в процессе мирного эво люционного развития играет империалистическая война, и не сказал, как это эволюционным путем выйти из войны. Если быть последовательным и попытаться выйти путем мирной эволюции из войны, так можно «эволюционировать» до тех пор, пока ни одной живой души на свете не останется.
И тут же делаю вывод, что выход из войны есть, но не тот, который нам желал внушить докладчик. Чтобы выйти из империалистической бойни, нужно уничтожить власть того класса, который заинтересован в войне, взять власть в свои руки, отнять землю у помещиков — в пользу мужиков, фабрики у Рябушинских — в пользу пролетариата; предложить всем народам мир. Этого можно достичь только путем революции, и кровавой революции, ибо буржуи добровольно не пойдут на это.
Братва разгорячилась, срываются аплодисменты; Смирнов смотрит на меня ободряюще, как бы говоря: «Ну пошла музыка, крой их вовсю!»
Такое одобрение я читаю в глазах десятков людей и всей этой толпы, услыхавшей слова, которые оформляли ее чаяния, надежды и желания. За все время никто из нас не упомянул, что это требования большевиков. Но толпа слушателей начинает осознавать, что это большевистская речь и что началась серьезная борьба. Офицеры начинают забегать в президиум, председатель вертится на месте, наконец прерывает оратора:
— Ваше время истекло!
Я действительно говорил долговато, почти час. Но с мест несутся крики:
— Дать ему говорить, пусть и наш брат выскажется.
Едва я кончил свою речь, на трибуну вскакивает вне очереди эсер, поручик, член полкового комитета, и начинает заливаться соловьем, что он весьма рад предыдущему оратору, он верит в его искренность и честность, но он боится, что оратор не знает, над какой пропастью он стоит, — ведь то же самое говорят большевики. А ведь революция во время войны — это поражение революции и торжество внешнего врага. Сначала нужно победить германских милитаристов, а тогда только мы сможем, опираясь на европейскую демократию, устроиться в нашем отечестве по-новому. Кто этого не понимает, тот становится слепым орудием германских шпионов — большевиков...
Я не выдержал, вскочил на скамейку и спрашиваю офицеришку:
— Я — шпион?
— Нет,— говорит опешивший эсер.
— А Ленин — шпион?
— Да,— звучит ответ.
Тут я, не помня себя, схватил его за лацканы шинели и с криком:
— Врешь, мерзавец! — сбросил его со стола. Немедленно несколько увесистых кулаков посыпались на незадачливого оратора со стороны солдат. Я же орал во все легкие:
— Товарищи, я — большевик, наша партия хочет добиться мира, чтобы народ не проливал своей крови за интересы толстопузых, за их барыши; наша партия хочет взять землю у помещиков и отдать трудовому крестьянству, фабрики — рабочим, а власть чтобы была в руках наших Советов. Вот за это нас слуги буржуазии и помещиков обзывают шпионами.
В то время, когда я выкрикивал эти слова, офицеры, стоявшие кучей в стороне, отстегивая кобуры, начали двигаться к столу, президиум же довольно бесцеремонно начал стягивать меня со стола. Солдаты все встали, Но как-то безучастно смотрели на эту сцену, даже те, которые минуту тому назад дубасили сброшенного офицера. Тогда Смирнов вскочил на скамейку и обратился к солдатам с призывом не допустить насилия над своим же братом. На этот призыв немедленно откликнулась группа недавно прибывших за пополнениями фронтовиков, а за ними и вся масса. Офицеры, видя настроение массы, испарились. Мы окончили митинг проведением нашей резолюции.
На другой день весь Ходынский лагерь уже знал о происшествии в 55-м пехотном полку. Этот полк становился все более и более большевистской крепостью.
...Кроме партийной работы в полку мы должны были (по нарядам МК и районов) выступать на фабриках и заводах...
Обычной темой выступления был так называемый «текущий момент». Доклад по «текущему моменту» строился по следующей схеме: краткая характеристика международного и внутреннего положения, критика действий Временного правительства, разоблачение действий соглашателей и, наконец, злободневные .вопросы местной фабричной жизни как иллюстрация к предыдущим обобщениям. Весь доклад строился таким образом, чтобы слушатели самостоятельно делали вывод, что выходом из войны и все растущей разрухи может быть только переход власти к трудящимся.
Постепенно все легче становилось завоевывать фабрики, которые еще недавно считались меньшевистскими крепостями. Помню, что раз меня МК послал на подмогу Рогожскому району для выступления на какой-то небольшой фабрике в районе Таганки. Рабочая масса — на фабрике работали преимущественно женщины — слепо доверяла эсерам. Большевикам не давали говорить. МК, посылая меня на эту фабрику, рассчитывал, что солдатская шинель и звание члена Совета СД поможет мне хотя бы произнести речь.
Расчет оказался верным.
Председатель собрания предоставил слово для доклада эсеру — члену ССД 7. Когда подошла моя очередь, председатель подчеркнул, что слово предоставляется представителю партии большевиков. Не успел я вскочить на стол, с которого говорили ораторы, как раздалось несколько истерических выкриков:
— Долой большевиков, не желаем слушать. Вон!
Поднялся галдеж, кто-то кричал, чтобы публика расходилась и не слушала большевика. Действительно, несколько человек отделились от толпы рабочих и работниц и направились к воротам. Я уже изо всех сил крикнул:
— Товарищи! Как на фронт нас нужно посылать, так вы нас «солдатиками» называете, «дорогими защитниками» величаете, а когда мы к вам поговорить об общих делах приходим, тогда вы нам спину показываете, кричите «долой». Вот так свобода слова «солдатикам и дорогим защитникам»! Валить на большевиков все, что в голову друзьям Милюкова и Корнилова взбредет, можно, а дать слово большевику для защиты и выслушать его так нельзя.
Толпа начала стихать. Начали раздаваться голоса немногих, сочувствующих большевикам:
— Верно говорит, дайте солдатику высказаться. Шинель действовала. Через несколько минут я мог делать свой доклад беспрепятственно. А через полчаса перебивающих меня эсеров и запоздавшего третьего докладчика — меньшевика рабочие резко осаживали: «Замолчи, не мешай слушать!»
...Левение рабочих масс происходило с такой быстротой, что, казалось, партия не поспеет за массами. На митингах, заводских и полковых собраниях уже раздавались голоса по нашему адресу:
— Когда же вы от слов перейдете к делу? Мы все за власть Советов, так давайте свергать Временное правительство. Поздно будет, когда Рябушинские заводы прикроют, чтобы усмирить нас костлявой рукой голода.
Эти разговоры мы передавали в МК, обращая его внимание на желание рабочих поскорее разрешить тот революционный кризис, который неуклонно надвигался.
...В Московский Совет пробирались делегации разных войсковых частей, посылаемых для усмирения Москвы. Эти делегации приходили в ВРК, чтобы у первоисточника почерпнуть сведения о событиях, происходивших в Москве... Особое значение имела делегация от кубанских казаков, направленных Ставкой в помощь Рябцеву. Эшелоны их были в 12 часах езды от Москвы. Однако недоверие к Ставке было так велико даже среди казаков, что они послали двух делегатов: вольноопределяющегося и хорунжего. Я находился в анфиладе проходных комнат, что под Белым залом 8, где был занят составлением новых отрядов. Меня разыскал Усиевич и потребовал, чтобы я бросил все и пошел говорить с делегатами от казаков.
— ...Иди говорить, ты — солдат, тебе легче будет.
Я немедленно пошел за Усиевичем, который подвел меня к делегатам, представил как члена ревкома и быстро скрылся. В первый момент я сдрейфил. До сих пор мне приходилось иметь дело с делегатами-солдатами. Часто это были партийные эсеры или меньшевики, но все-таки найти к ним подход было мне нетрудно. В данном же случае дело стояло хуже. Оба делегата имели университетские значки. Один из них — хорунжий. Я смутился: как же говорить и на что напирать?
Почти механически начал выпытывать их: кто они, сколько их, что знают о московских событиях?
Во время их ответов начинаю соображать: положение скверное — оба делегата чуть розовее кадетов с возмущением говорят, что мы начали восстание против всех партий, против всей демократии, накануне созыва Учредительного собрания...
Начинаю им мягко указывать, что у них совершенно превратные сведения о положении дел в Москве. Начинаю устанавливать факты. Даю им примеры, как в Москве капиталисты скручивали рабочих «костлявой рукой голода». Указываю, что первыми начали стрелять юнкера по двинцам, мирно направлявшимся в Совет. Рассказываю о расстреле из пулеметов солдат 56-го пехотного запасного полка в Кремле Рябцевым и спрашиваю их: неужели для счастья России нужно, чтобы лилась кровь русского солдата не только на фронте, но и в Москве? Спрашиваю их, не должна ли сдача Риги генералами, подготовка сдачи Петрограда их, как русских патриотов, убедить в правоте нашей борьбы.
Вижу, что разговор веду не понапрасну. Хорунжий прерывает меня заявлением, что большинство генералов — изменники, генералам они не верят, но он, как кубанский казак, воспитанный в любви и свободе (Кубань всегда была либеральная, отмечает он), не может понять, как это мы идем против воли всей демократии.
В тот момент через комнату проходил левый эсер, член штаба ВРК товарищ Саблин. Меня осенила блестящая мысль.
— Да, позвольте, — вскрикнул я, хватая за рукав Саблина,— вы заблуждаетесь: мы и ставим вопрос о создании власти, опирающейся на коалицию советских партий. Вот Саблин — эсер, член штаба ВРК. Разве это не лучшее доказательство, что мы стремимся не к диктатуре одной партии, а к созданию правительства советской коалиции, исключающей только Гучковых, Терещенко и Рябушинских? Что же касается Учредительного собрания, то мы не верим, что Временное правительство его созовет. Войну оно желает вести до победного конца, а созыв Учредительного собрания оно откладывает до конца войны. Мы боремся за немедленный созыв Учредительного собрания.
Саблин, поняв, о чем идет разговор, набросился на делегатов, призывая их во имя демократии стать на сторону ВРК против Рябцева — орудия помещиков и капиталистов.
Делегаты потребовали, чтобы им дали время для того, чтобы обдумать вопрос... Возвратившись к представителям кубанцев, я узнал от них, что они решили советовать своему комитету придерживаться нейтралитета и в Москву не вступать...
...Людей у нас было достаточно, но вся беда была в том, что у нас почти не было командного состава. С грехом попо лам нам хватило офицеров, чтобы организовать работу штаба и командование на двух важнейших участках наступления: вдоль Никитского бульвара на Алексеевское училище и вдоль Б. Дмитровки и Тверской на Охотный ряд (дом Шестова). А ведь фронт был разорван на отдельные участки пере улками и переулочками. Ревкому приходилось поддерживать своей артиллерией наступление Городского района на «Метрополь», а офицеров, знакомых с артиллерией, было всего-навсего один — И. Н. Смирнов.
...Из этих последних дней помню только один эпизод: я направлялся в штаб ревкома, когда ко мне подбежала старая большевичка Ольга Афанасьевна 9.
— Ты за перемирие?
— Что за чепуха! Еще сутки — и от юнкеров останется мокрое место. Перемирие может разложить наших солдат.
— Да ты меня не агитируй, беги скорей голосовать против! — кричит она мне, энергично вталкивая в комнатушку, где чаще всего заседал ревком.
Лишь только я вскочил в комнату, Усиевич кричит Ломову, который председательствовал:
— Еще один против!
Оказывается, это была новая попытка викжелевцев наладить перемирие. В два дня после этого Рябцев подписал капитуляцию. Но об этой капитуляции я узнал только из рассказов товарищей. Ибо на следующий день после семи дней, проведенных без сна, я свалился с ног и очнулся после 20 часов беспрерывного сна на койке лазарета, организованного в здании Совета...
1 Из книги: Герои Октября, с. 125—128.
2 Крюков С. О. (1888—1920) — участник Октябрьского вооруженного восстания в Москве. Член КПСС с 1907 года. Председатель полкового комитета 55-го пехотного запасного полка: Крюков Ф. О. (1885—1950) — участник Февральской и Октябрьской революций в Москве. Член КПСС с 1906 года. Служил в 55-м пехотном запасном полку. По заданию Военного бюро при МК РСДРП(б) вел агитационную работу в частях Московского гарнизона.
3См.: Будзыньский С. Октябрьские дни в Москве.— В одном строю. с. 103 — 104.
4См.: Будзынъский С. Октябрьские дни в Москве.— В одном строю, с. 82—124 (с сокращениями).
5Смирнов В. М. (1883—1969) — активный участник борьбы за Советскую власть в Москве и Подмосковье. Член КПСС с 1903 года. В 1917 году служил в 55-м пехотном запасном полку. В Октябрьские дни 1917 года — член солдатской «десятки» Московского ВРК.
6Солдатских депутатов.
7Совет солдатских депутатов.
8В здании Моссовета.
9О. А. Варенцова.
