к оглавлению
назад < ^ > впередМитрофан Сергеевич
ЖАРОВ
Жаров М. С. (1881—1941 гг.), участник
революционного движения в Москве и Подмосковье.
Член КПСС с 1905 г . Рабочий. Родился в Москве.
В рабочем движении с 1896 г . В январе 1905 г .,
работая на суконной фабрике Павловского Посада,
организовал политическую забастовку,
был арестован, сидел в Бутырской тюрьме.
Работал чернорабочим на Глуховской мануфактуре
(ныне Глуховский хлопчатобумажный комбинат
им. Ленина). С 1908 г .— член Московского
окружного комитета РСДРП; партийную работу вел
в Богородске (ныне г. Ногинск), Можайске,
Орехово-Зуеве. С 1916 г .— в Москве.
После Февральской революции 1917 г .—
член Пресненского районного комитета РСДРП(б)
и большевистской фракции Московского
и районного Советов рабочих депутатов.
Вел активную борьбу против соглашательской политики эсеров
и меньшевиков, решительно был против объединения с ними.
Делегат VI съезда партии. В октябрьские дни 1917 г .— член ВРК
Пресненского района, обеспечивал оружием Красную гвардию, доставал
оружие из кремлевского Арсенала. Участник гражданской войны.
В последующие годы — на партийной работе.
За оружием в Кремль 1
Горячая схватка, горячие дни никогда не забываются. Умирают борцы, живут их дела. Многих нет уже с нами.
Я в то время был заведующим клубом Российской социал-демократической партии (большевиков) и членом боевой дружины Красной гвардии Пресненского района. В темном чуланчике в моей квартире хранились пять берданок, привезенных из центра. Нужно сознаться, что не было ни одного патрона к ним.
Однажды вечером нам сообщили, что на сахарном заводе имеется интендантский склад, в котором хранится оружие. Из клуба или, вернее, из райкома, который помещался в Большом Предтеченском переулке, дом № 4, едем на сахарный завод. Вызываем заведующего складом и предлагаем открыть склад. После некоторых переговоров и вызова понятых от завода склад был вскрыт, и начался обыск. При обыске, за исключением одного нагана и нескольких трехлинейных винтовочных патронов, найдено ничего не было. После обыска составлен был акт, и мы около 11 1 / 2 часов вечера вернулись в клуб райкома, где еще шла работа.
Только расположились за чаем, раздался телефонный звонок. Пече 2 предлагает послать в центр, в штаб боевой дружины, трех хорошо вооруженных и надежных товарищей. Пришлось нам отправиться вдвоем с Цвелевым около часу ночи. Придя в штаб, явились к Пече, который велел обождать в одной из комнат, где мы нашли уже много собравшихся товарищей из разных районов и наших двинцев. Нам пришлось прождать до часу дня. Наконец мы получили мандат ехать в Кремль, взять для Пресненского района тысячу винтовок и 300 тысяч патронов. В мое распоряжение был дан грузовой автомобиль, на который с нами сели двинцы (около 40 человек). Поехали в Кремль, к Троицким воротам, мимо Манежа, в котором в то время стояли казаки и юнкера; впереди нас шел еще один грузовик — из Лефортовского, кажется, района, хорошо не припомню,— позади — тоже один грузовик из района, следовательно, всего три грузовика.
Подъехали к Троицким воротам. Там стояло человек пять юнкеров с винтовками. Ворота были заперты. Я постучал в ворота, открылась форточка, и часовой спросил, что нам нужно. Я попросил доложить о нас коменданту Берзину и предъявил свой мандат. Берзин немедленно явился и приказал отворить ворота, и мы въехали в Кремль. Но когда мы стояли у ворот, то за нами ехал еще один грузовик, который юнкера остановили против Манежа... Ехавшие на нем предъявили им свой мандат, в котором говорилось об отпуске тысячи винтовок и 300 тысяч патронов к ним. Юнкера поняли, в чем дело и зачем туда прошли три грузовика, и тут же оцепили весь Кремль кольцом. Таким образом, нам после погрузки выехать из Кремля было нельзя.
В это время шли переговоры с эсерами, которые заседали в городской думе и требовали отмены вооружения рабочих и ввода для охраны Кремля и Арсенала юнкеров.
Тогда охрана Кремля и Арсенала состояла из 56-го полка и одной роты 193-го полка. 56-й полк был в большинстве своем наш, большевистский, за исключением 2-й и 3-й рот, которые шли за меньшевиками; еще там была броневая команда, состоявшая из трех броневых машин; команда эта была чисто эсеровская.
На другой день команда броневиков предложила нам вывезти наши нагруженные грузовики. По телефону я сообщил об этом Ярославскому. Ярославский ответил: «Товарищ Жаров, имейте терпение, или мы оружие можем отдать в руки наших врагов». Тут я, конечно, опомнился, с кем я имею дело, и больше не стал мечтать о вывозе оружия под прикрытием эсеровских броневиков.
Вечером, когда приехали Ярославский, Ногин, Аросев и полковник Рябцев со своей сворой, мы постарались пустить среди солдат агитацию против Рябцева и компании, который оттягивал время, не хотел снять блокаду с Кремля и не желал вооружения рабочих. Тогда солдатская масса под влиянием нашей агитации закричала: «Какого с ним черта рассуждать! Ежели он не хочет снять блокаду, рви его на части! Бей его!» И с бешеным ревом: «Бей его, рви его!» — стали напирать на него, и, может быть, не обошлось бы без жертв, ежели не окружили бы Рябцева Ногин, Аросев, Ярославский и не начали уговаривать товарищей солдат. Тогда Рябцев, видя свое безвыходное положение, согласился снять блокаду под тем условием, чтобы мы вывели из Кремля роту 193-го полка, оставили на охране лишь 56-й полк. Мы с этим согласились, и делегация уехала около 10 часов вечера.
Утром на третий день осады, около 6 часов, рота 193-го полка, вооруженная новенькими винтовками и нагруженная патронами, совместно с нашими двинцами оставила стены Кремля. Действительно, я видел, что блокада в ночь была снята, но тайно осталась, и утром, по выходе этой революционной роты, Кремль опять был охвачен юнкерским кольцом. На третий день делегация в Кремль уже не приезжала.
Около 5 часов вечера нам был предъявлен ультиматум о сдаче Кремля. Мы устроили общее собрание из оставшихся с нами, на которое была приглашена команда броневиков. Последняя нам заявила: «Дело ваше, как хотите! Мы со своей стороны участия принимать в этом никакого не хотим и против своих братьев не пойдем, мы будем нейтральны». После обсуждения всех вопросов решили Кремль юнкерам не сдавать. Тут же мы рассыпались по стенам, нагруженные патронами и винтовками; против каждых ворот поставили по два, а где и по четыре пулемета.
Около 6 часов вечера начался обстрел из бомбомета. Первая бомба перелетела через Кремль, вторая бомба разорвалась за памятником Александру II, и третья разорвалась, чуть пролетев казарму, но настолько высоко, что совершенно безвредно.
Больше у них снарядов, наверное, не было. После этого началась провокация по телефону, что якобы Совет Народных Комиссаров в Петрограде бежал. Тогда за телефоном учредили надзор из делегатов от района.
Около 11 часов вечера я отправился на Никольскую стену. На стенах у нас тоже кое-где были поставлены пулеметы, и около Никольских ворот слева стоял пулемет. Берзин пошел обходить кругом стены, я остался у Никольских ворот на стене.
Около часу ночи меньшевики 2-й и 3-й рот 56-го полка устроили собрание, на котором протестовали против того, что мы стреляли по юнкерам. К меньшевикам присоединилась команда броневиков и потребовала от Берзина сдачи Кремля, так как все равно юнкера возьмут Кремль силой: «Они оттуда, а мы вас отсюда из броневиков». Положение наше стало критическим: против броневиков нам бороться нечем. Около 5 часов утра Берзин открыл ворота, и один из броневиков вышел в Троицкие ворота к юнкерам; под защитой броневика юнкера вошли в Кремль. Началось разоружение 56-го полка.
Мне жалко было расстаться со своим наганом, к которому я так привык. Я спрятал в отверстие печи наган и патроны. Выхожу на лестницу, слышу бранные слова одного из юнкеров. Тут же раздался выстрел: пуля прожужжала вверх, и я бросился по лестнице бегом. Нужно заметить, что я до этого жил нелегально, у меня была отпущена борода. Сбегаю вниз, и на меня бросается юнкер, стоявший у двери со словами: «Ты зачем сюда попал, старый черт?» Я действительно тогда был похож на старика: русская шуба, широкополая шляпа и борода — вполне старик. К этому нужно прибавить, что несколько суток провел без сна. Взмахнув ружьем, юнкер ударил меня прикладом в спину. Отворяю дверь, выхожу на крыльцо. Здесь стоит офицер, в правой руке держит английскую гранатную бомбу. Взглянув на меня, хватает за горло: «Ага, вот красногвардеец! Ну, старый черт, тебе, собаке, и смерть!» Замахнулся на меня этой бомбой. Но сзади меня был унтер-офицер 7-й роты 56-го полка, рыженький старикашка, который сказал ему: «Какой это, батюшка, красногвардеец? Он вчерашний день вышел только из лазарета». Тогда офицер взглянул на меня и дал толчок в шею со словами: «Ну, иди, старый черт!»
На площади обезоруженные уже выстраиваются в шеренги. Я не знаю, куда мне деваться. Становиться в строй? Я в шубе и шляпе. Старичок не покидает меня: «Иди, становись с нами и сойдешь за солдата нашей роты».
Я стал во фронт в шеренгу. Мы выстроились против казарм, лицом к красному зданию, другая партия выстроилась около Троицких ворот, против Арсенала. Напротив дверей казарм остановился тот броневик, который выходил в Троицкие ворота за юнкерами. Вот всех собрали, выстроили; было около 6'/2 часов утра. Раздалась команда: «У кого что есть в кармане, все вынуть и держать в руках». Я вынул портсигар, кошелек с деньгами, в котором хранился мой мандат. Увидев его, я тут же засунул его в рот и съел. Затем раздалась команда: «Руки вверх! Смирно!» И начался обыск. Каждого обыскали, пересмотрели, что имеется, и после обыска отошли от нас к самой стене красного здания.
Вдруг послышалась трескотня пулемета. Потом раздался голос одного из наших товарищей: «Ложись!» Все, как один человек, растянулись на холодных камнях. Я стоял шестым или седьмым с правого фланга, лицом к красному зданию, от меня невдалеке прошла ближе к казарме струя свинцового дождя, подымая пыль от камней. Трескотня пулемета замолкла. Из лежавших некоторые вскочили и бросились бежать — кто в казарму, кто за орудия, а кто за пирамиды ядер. Но некоторые из наших не побежали, а поползли. Я тоже пополз, но не прополз и двух шагов, как опять затрещали пулеметы, струя пуль пролетела от меня не более как на аршин. Лишь только она миновала меня и пошла дальше, я вскочил и спрятался за орудиями.
Вернулся на седьмые сутки. Дома и в районе меня считали расстрелянным. Но зато было и больше радости. Был жив, и мы победили.
1 Воспоминания печатаются с некоторыми сокращениями по книге: За власть Советов. М., 1957, с. 171 — 176.
2 Я. Я. Пече.
