к оглавлению назад < ^ > вперед МЯТЕЖ ЛЕВЫХ ЭСЕРОВ   IV. СЛЕДСТВИЕ И СУД 1. СЛЕДСТВЕННАЯ КОМИССИЯ ПОСТАНОВЛЕНИЕ       Образованная постановлением Совета Народных Комиссаров от 7 июля с. г. Особая следственная комиссия по расследованию контрреволюционного выступления партии левых социалистов-революционеров против рабоче-крестьянского правительства в составе: П. И. Стучки, В. Э. Кингисеппа и Я. С. Шейнкмана установила следующее:     1) Стремясь, вопреки ясно выраженной 5-м съездом воле рабочих и деревенской бедноты, втянуть Советскую Республику в кровавую войну с Германией, ЦК партии левых эсеров постановил убить германского посла графа Мирбаха. Постановление это было приведено 6 июля в 3 часа дня в исполнение членами партии левых эсеров Блюмкиным и Андреевым.     2) С тою же целью вовлечения России в войну ЦК партии левых эсеров сделал 6 и 7 июля попытку захватить власть в свои руки путем вооруженного ниспровержения рабоче-крестьянского правительства, для чего: 1) член партии левых социалистов-революционеров отправил накануне убийства Мирбаха телеграмму в Тулу, призывавшую к боевой готовности, 2) состоящий из левых с.-р. отряд Попова поднял восстание в городе Москве и пытался захватить правительственные учреждения, 3) левоэсеровский отряд произвел арест председателя Московского Совета Смидовича, председателя Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией Дзержинского, заведующего отделом по борьбе с контрреволюцией (товарища народного комиссара внутренних дел) Лациса и др., также пытался арестовать народного комиссара почт и телеграфов Подбельского и др., 4) вызвали вооруженный отряд для тех же целей из Петрограда, 5) послали за подписью левого эсера Лихобадина циркулярную телеграмму, в которой от имени якобы правящей партии приказывалось телеграфные приказы за подписью Ленина, Троцкого, Свердлова задерживать.     На основании изложенного Особая следственная комиссия постановляет: подвергнуть задержанию всех членов ЦК партии левых с.-р.     Особая следственная комиссия обязывает каждого гражданина задержать и препроводить в Особую следственную комиссию следующих скрывшихся членов партии левых с.-р.: Карелина, Камкова (Каца), Черепанова, Голубовского, Саблина, Трутовского, Прошьяна, Магеровского и Фишмана. 7 июля 1918 года г. Москва Председатель П. Стучка Члены: В. Кингисепп      Адрес Особой следственной комиссии: Москва, Кремль, комната 37. ЗАКЛЮЧЕНИЕ СЛЕДСТВЕННОЙ КОМИССИИ ПРИ ВЦИК 1     Рассмотрев следственное производство:     1) по делу М. А. Спиридоновой, Голубовского, Майорова, Карелина, Камкова, Черепанова, Фишмана, Прошьяна, Магеровского и Трутовского по обвинению их:     а) в составлении тайного заговора для вовлечения Российской Советской Федеративной Социалистической Республики путем убийства германского посла графа В. Мирбаха в войну с Германией вопреки воле подавляющего большинства рабочих и беднейших крестьян, выраженной 5-м съездом Советов;     б) в попытке путем вероломства, лжи, клеветы и вооруженного выступления свергнуть рабоче-крестьянское правительство, творящее волю большинства Советов рабочих, крестьянских, красноармейских и казачьих депутатов, и захватить власть;     2) по делу Ю. В. Саблина, Попова, Протопопова по обвинению их в руководстве вооруженным выступлением для захвата власти;     3) по делу Блюмкина и Андреева, обвиняемых в убийстве германского посла графа Мирбаха,     и признав, что данными следствия все вышепоименованные лица вполне изобличаются в инкриминируемых им преступлениях,     постановила:     привлечь в качестве обвиняемых М. А. Спиридонову, Голубовского, Майорова, Карелина, Черепанова, Фишмана, Прошьяна, Магеровского, Трутовского, Саблина, Попова, Протопопова, Блюмкина и Андреева 2; следствие заключить и следственный материал передать в обвинительную коллегию трибунала при ВЦИК. В. Кингисепп 3 Е. Розмирович        2. ПОКАЗАНИЯ ОБ УБИЙСТВЕ МИРБАХА И О МЯТЕЖЕ ЛЕВЫХ ЭСЕРОВ а) ПОКАЗАНИЯ СВИДЕТЕЛЕЙ ПОКАЗАНИЯ Ф. ДЗЕРЖИНСКОГО ПО ДЕЛУ УБИЙСТВА ГЕРМАНСКОГО ПОСЛАННИКА ГРАФА МИРБАХА     Приблизительно в половине июня т. г. мною были получены от тов. Карахана сведения, исходящие из германского посольства, подтверждающие слухи о готовящемся покушении на жизнь членов германского посольства и о заговоре против Советской власти. Членами германского посольства был дан список адресов, где должны были быть обнаружены преступные воззвания и сами заговорщики; кроме того списка был дан в немецком переводе текст двух воззваний. Это дело было передано для расследования тт. Петерсу 4 и Лацису. Несмотря, однако, на столь конкретные указания, предпринятые комиссией обыски ничего не обнаружили, и пришлось всех арестованных по этому делу освободить. Я был уверен, что членам германского посольства кто-то дает умышленно ложные сведения для шантажирования их или для других более сложных политических целей. Уверенность моя опиралась не только на факт, что обыски не дали никакого результата, но и на то, что доставленные нам воззвания нигде в городе распространяемы не были. Затем в конце июня (28-го) мне был передан т. Караханом новый материал, полученный им из германского посольства, о готовящихся заговорах. Сообщалось, что вне всякого сомнения в Москве против членов германского посольства и против представителей Советской власти готовятся покушения и что можно одним ударом раскрыть все нити этого заговора. Необходимо только сегодня же, то есть 28 июня, вечером, в 9 часов ровно, послать верных людей (неподкупных) для обыска по Петровке, 19, кв. 35. Необходимо исследовать самым тщательным образом абсолютно все находящееся в квартире: каждый клочок бумаги, книги, журналы и т. д. Если найдется что-либо шифрованное, необходимо доставить в посольство — там сейчас же расшифруют. Хозяин квартиры д-р И. И. Андриянов, у которого живет англичанин Ф. М. Уайбер 5, главный организатор заговора. Получив такие сведения, тт. Петерсом и Лацисом был послан в указанное место и время (точно) наряд товарищей, заслуживающих полного доверия, для обыска. Было задержано несколько лиц, в том числе учитель английского языка Уайбер. У него было найдено на столе, в книге, шесть листков шифрованных. Ничего больше, что могло бы его компрометировать, обнаружено не было. Гражданин Уайбер на допросе заявил, что он политикой не занимается и что не знает, каким путем попали в его книжку шифрованные листки, и что он сам недоумевает по этому поводу. Один из найденных листков, начинающийся шифром, был передан тов. Караханом членам германского посольства для расшифровки по имеющемуся у них ключу. Они отослали нам этот листок обратно уже расшифрованным, а также и самый ключ. Остальные листки расшифровали уже мы (я, Карахан и Петерc). Ознакомившись с содержанием этих листков, я пришел к убеждению, что кто-то шантажирует и нас, и германское посольство и что, может быть, гражданин Уайбер — жертва этого шантажа. Для выяснения своих сомнений я попросил т. Карахана познакомить меня непосредственно с кем-либо из германского посольства. Я встретился с доктором Рицлером и лейтенантом Мюллером. Я высказал им все свои сомнения и мою почти уверенность, что кто-то их шантажирует. Доктор Рицлер указал, что трудно предполагать, так как денег дающие ему сведения лица от него не получают. Я указал, что могут быть и политические мотивы предполагаемой мистификации, как, например, желание врагов направить наше внимание на ложные следы. Что здесь какая-то интрига, я тем более был уверен, что я получил вполне достоверные сведения, что именно доктору Рицлеру сообщено, будто бы я смотрю сквозь пальцы на заговоры, направленные непосредственно против безопасности членов германского посольства, что, конечно, является выдумкой и клеветой. Этим недоверием к себе я объяснил тот странный факт, связывающий мне руки в. раскрытии заговорщиков или интриганов, что мне было сообщено об источнике сведений о готовящихся покушениях; этим недоверием, кем-то искусственно поддерживаемым, я объяснил и тот факт, что нам сразу не был прислан ключ к шифру, и что нужно было убеждать доктора Рицлера дать нам этот ключ к шифру заговорщиков, и что он предлагал первоначально весь материал найденный отправить в посольство. Очевидным для меня было, что это недоверие было возбуждено лицами, имеющими в этом какую-либо цель помешать мне раскрыть настоящих заговорщиков, о существовании которых на основании всех имеющихся у меня данных я не сомневался. Я опасался покушений на жизнь графа Мирбаха со стороны монархических контрреволюционеров, желающих добиться реставрации путем военной силы германского милитаризма, а также со стороны контрреволюционеров-савинковцев и агентов англо-французских банкиров. Недоверие ко мне со стороны дающих мне материал связывало мне руки. Результаты обыска, и содержание шифрованных листков, и сам способ шифрования (шифр детский — каждая буква имеет один только знак, слово отделяется от слова, употребление знаков препинания и т. д.), и неизвестность источника не давали мне никаких нитей для дальнейшего следствия. Опыт же мне показал, что неизвестным источникам, безнаказанным и не подлежащим проверке, доверять ни в коем случае нельзя. Кроме того, в данном случае нельзя было доверять, тем более что упоминаемая в шифрованном письме некая Бендерская,,, видимо соучастница заговора, была, как мне (и т. Карахану) было сказано доктором Рицлером, одновременно и осведомительницей посольства, и было высказано со стороны доктора Рицлера пожелание не арестовывать ее немедленно, так как тогда она не сумеет узнавать больше и осведомлять о ходе заговора, и чтобы с арестом ее повременить. Я должен отметить, что в расшифрованном в немецком посольстве первом листке фамилия «Бендерская» была заменена точками (…….) (этот расшифрованный листок я отдал при свидании доктору Рицлеру). Я попросил доктора Рицлера спросить своего осведомителя, откуда он знает, что можно обнаружить материал, произведя обыск ровно в 9 часов, не раньше и не позже, откуда он получил шифр, какое было назначение найденных шифрованных листков, кого он знает из заговорщиков и т. д. Через тов. Карахана я потом настаивал, чтобы меня лично свели с осведомителями. Фамилия главного осведомителя мне не была названа; что касается Бендерской, то было сообщено, что, когда она пришла в посольство в первый раз, у нее был замечен и отобран револьвер. (Бендерская была недавно перед обнаружением шифрованных листков приведена к нам в комиссию по какому-то маловажному делу и была сейчас же отпущена.) Следствие вел следователь Визнер, заведующий уголовным подотделом. Доктор Рицлер наконец согласился меня познакомить со своими осведомителями. За пару дней до покушения (дня точно не помню) я встретился с ним. В начале нашей беседы присутствовал и лейтенант Мюллер. Я стал расспрашивать осведомителя и с первых же ответов увидел, что сомнения мои подтверждаются, что ответы его неуверенны, что боится меня и путает, одновременно старался, видимо, посеять ко мне недоверие со стороны лейтенанта Мюллера, чтобы обезопасить себя от меня. Оказалось, что это он давал первый раз адреса и указания, и вот стал при мне же говорить, что по этим адресам были обнаружены нами воззвания, но почему-то дела мы не возбудили. Лейтенант Мюллер был недолго при нашей беседе, и, когда стал уходить, осведомитель вскочил встревоженный тоже уходить, и только заверение лейтенанта, что ему нечего опасаться, что с ним ничего не случится, успокоило его немного, и он остался. Рассказал он мне следующее (восстанавливаю по памяти и отрывочным своим заметкам, записанным во время разговора с ним). Называется Владимиром Иосифовичем Гинчем (адрес свой указать отказался, хотя я не настаивал). Русский гражданин, в Москве живет около 7 лет, кинематографист. Организация, в которую вступил, называется «Союз союзников», то есть «СС» (см. шифрованные листки), или «Спасение России». Обыск по указанным им германскому посольству в первый раз адресам не дал достаточных материалов потому, что надо было его произвести с субботы на воскресенье, а произведен был со среды на четверг (раньше, чем нужно). Во время обыска по указанному им адресу в доме Нирензее (Б. Гнездниковский, 10) были найдены воззвания начальником отряда, производящим обыск, Кузнецовым. Он сам был через некоего Мамелюка (француза), с которым случайно познакомился, введен в боевую пятерку «СС». Савинков организует пятерками (это неверно, Савинков организует четверками, по схеме военной. Прим. мое.— Ф. Д.). В пятерку эту входили: 1) Мамелюк, Олсуфьевский, 3 служит, на фабрике (Плющиха, 19), 2) Моране, 3) Фейхис (Петровка, 17, кв. 98 или 89), который, как он знает, комиссией будет освобожден, как и Уайбер, что отпущены на его освобождение громадные деньги, адвокат получил 50000 рублей (в списках арестованных я такого не нашел.— Ф. Д.), 4) Бютель (Большая Дмитровка, 20 или 22, угол Столешникова, кв. 8). Заговорщические воззвания печатались в 7 типографиях. Между прочим на Никитской, 4, что там комиссией были найдены воззвания, в Коммерческом пер., в Серебрянниковском пер., № 5, у Антоновой, где Мамелюк, заказывал воззвания. Из этой, последней, типографии он от мальчика получил 2—3 уже отпечатанных воззвания, передал их в посольство, от мальчика, а не от Мамелюка потому, что его заметили, как он ходит в посольство, и перестали доверять. Когда его приняли в «пятерку», потребовали присягу; он дал слово-клятву, что пойманный не выдаст никого из «пятерки», иначе сам будет убит. Заговорщики Должны были давать ему воззвания для распространения, для этого дали ему зашифрованный адрес, но потом отобрали. Дали ему 20000 рублей за участие в Союзе и за то, что ездил с ними на станцию Фили, оттуда на извозчике куда-то поехал и привез в Москву 4 ящика. Много воззваний печаталось на пишущих машинах где-то на Лубянке. Шифр он получил таким образом: недели 3 тому назад был у Мамелюка, на столе у него был шифр, сам Мамелюк на несколько минут ушел из комнаты, тогда он переписал его себе. В расшифровке письма, найденного у Уайбера, помогал германскому посольству. Об Уайбере узнал у Бендерской. Вошел в ее доверие, она проболталась. Просил ее не арестовывать, по крайней мере до субботы, она нужна. Показал ее письмо, писанное к нему, где говорит о каких-то 800 рублях (спросил меня предварительно, знаю ли я почерк, так как она была нами арестована) и о том, что ее задержали и отпустили. Письмо было помечено 28.VI. В письме был указан ее адрес; я сказал ему, что запишу этот адрес, он просил этого не делать, так как до субботы, по крайней мере, будет не нужен. Адрес я все-таки записал, так, чтобы он не заметил, что это адрес. После свидания с этим господином у меня больше не было сомнений, для меня факт шантажа был очевиден. Не мог только понять цели — думал, чтобы «сбить комиссию, и только» и занять не тем, чем нужно. Забыл еще отметить, что в конце разговора, когда я встал, чтобы идти, он просил у меня пропуск в комиссию (что он несколько раз был там со сведениями, но его не хотели выслушивать, что был и в отряде Попова, но тоже толку не добился). После этой встречи я через товарища Карахана сообщил германскому посольству, что считаю арест Гинча и Бендерской необходимым, но ответа я не получил. Были арестованы оба только в субботу после убийства графа Мирбаха.     Александрович был введен в комиссию в декабре месяце прошлого года 6 в качестве товарища председателя по категорическому требованию членов Совнаркома левых эсеров. Права его были такие же, как и мои, имел право подписывать все бумаги и делать распоряжения вместо меня. У него хранилась большая печать, которая была приложена к подложному удостоверению от моего якобы имени, при помощи которого Блюмкин и Андреев совершили убийство. Блюмкин был принят в комиссию по рекомендации ЦК левых эсеров для организации в отделе по борьбе с контрреволюцией контрразведки по шпионажу 7.     Сведения об убийстве графа Мирбаха я получил 6 июля, около 3-х часов дня, от председателя Совета Народных Комиссаров по прямому проводу. Сейчас же поехал в посольство вместе с товарищем Караханом, с отрядом, следователями и комиссарами для организации поимки убийц.     Лейтенант Мюллер встретил меня с громким упреком: «Что вы теперь скажете, господин Дзержинский?» Мне показана была бумага — удостоверение, подписанное моей фамилией. Это было удостоверение, написанное на бланке комиссии, дающее полномочие Блюмкину и Андрееву просить по делу аудиенции у графа Мирбаха. Такого удостоверения я не подписывал; всмотревшись в подпись мою и товарища Ксенофонтова, я увидел, что подписи наши скопированы, подложны. Мне все сразу стало ясно... 8 Партию левых эсеров я не подозревал еще, думал, что Блюмкин обманул ее доверие. Я распорядился немедленно разыскать и арестовать его (кто такой Андреев, я не знал). Один из комиссаров, товарищ Беленький, сообщил тогда мне, что недавно, уже после убийства, видел Блюмкина в отряде Попова. Между тем сам распорядился о немедленном аресте Гинча, который предлагал до субботы (роковой) не арестовывать Бендерской и эту последнюю. Беленький вернулся с известием, что Попов ему сообщил, будто Блюмкин уехал в больницу на извозчике (Блюмкин, как говорили, там сломал себе ногу), но он, Беленький, сомневался в правде слов Попова, что он скрывает его из товарищеского чувства, тогда я с тремя товарищами (Трепаловым, Беленьким и Хрусталевым 9), посоветовавшись с председателем Совнаркома, а также и с председателем ВЦИК, поехал сам в отряд, чтобы узнать правду и арестовать Блюмкина и укрывающих его. Приехавши в отряд, я спросил Попова: где Блюмкин? — тот ответил, что уехал больной на извозчике; я спросил его: кто видел это?; тот указал на заведующего хозяйством. Призвали его, он подтвердил. Я спросил его, в какую больницу он уехал? — ответил незнанием. В ответах был развязным, видимо, лгал. Я потребовал, чтобы привели постовых солдат, которые подтвердили бы, что видели Блюмкина уезжающим; таких не нашлось. А надо сказать, что солдаты, вооруженные с ног до головы, видимо, были мобилизованы 10, толпились в штабе и перед штабом, что постовые всюду расставлены. Я потребовал от Попова честного слова революционера, чтобы он сказал, у него Блюмкин или нет. На это он мне ответил: «Даю слово, что не знаю, здесь ли он» (шапка Блюмкина лежала на столе). Тогда я приступил 11 к осмотру помещения, оставив при Попове товарища Хрусталева, и потребовал, чтобы все оставшиеся оставались на своих местах. Я стал осматривать помещение с товарищами Трепаловым и Беленьким. Мне все открывали, одно помещение пришлось взломать. В одной из комнат товарищ Трепалов стал расспрашивать находящегося там финна, и тот сказал, что такой там есть. Тогда подходят ко мне Прошьян и Карелин и заявляют, чтобы я не искал Блюмкина, что граф Мирбах убит им по постановлению ЦК их партии, что всю ответственность берет на себя ЦК. Тогда я заявил им, что я их объявлю арестованными и что если Попов откажется их выдать мне, то я его убью как предателя. Прошьян и Карелин согласились тогда, что подчиняются, но вместо того чтобы сесть в мой автомобиль, бросились в комнату штаба, а оттуда прошли в другую комнату. При дверях стоял часовой, который не пустил меня за ними; за дверями я заметил Александровича, Трутовского, Черепанова, Спиридонову, Фишмана, Камкова и других, не известных мне лиц. В комнате штаба было около 10—12 матросов, я обратился к ним тогда, требуя подчинения себе, содействия в аресте провокаторов. Они оправдывались, что получили приказ в ту комнату никого не пускать. Тогда входит Саблин, подходит ко мне и требует сдачи оружия; я ему не отдал и снова обратился к матросам, позволят ли они, чтобы этот господин разоружил меня — их председателя, что их желают использовать для гнусной цели, что обезоружение насильственное меня, присланного сюда от Совнаркома,— это объявление войны Советской власти. Матросы дрогнули; тогда Саблин выскочил из комнаты. Я потребовал Попова, тот не пришел; комната наполнялась матросами, подошел тогда ко мне помощник Попова Протопопов, схватил за обе руки, и тогда меня обезоружили. Я обратился снова к матросам. Тогда входит Спиридонова и по-своему объясняет, почему нас задерживают — за то, что мы с Мирбахом. Между прочим, Трепалов говорил мне, что его обезоружила собственноручно Спиридонова, то есть матросы держали его за руки, а она вынула из кармана револьвер. Обезоружив нас, к нам приставили караул, а сами устроили рядом митинг, где слышен был голос Спиридоновой и хлопки. Надо было с себя и с матросов снять тяжесть измены (это все чувствовали во время нашего обезоруживания) при помощи их фраз и выкриков. Должен еще отметить, что Попов в комнату явился только после того, как мы были обезоружены, и, когда я ему бросил «изменник», сказал, что всегда выполнял мои приказания, а теперь действует по постановлению своего ЦК. Стал бросать потом обвинения, что наши декреты пишутся по приказанию «его сиятельства графа Мирбаха», что мы предали Черноморский флот. Матросы же обвиняли в том, что отнимаем муку у бедняков, что погубили предательски флот, что обезоруживаем матросов, что не даем им ходу, хотя они на себе вынесли всю тяжесть революции. Единичные голоса раздавались, что обезоружили их, анархистов, расстреляли в Бутырках больше 70 человек, что «меня, например, Советская власть в Орле посадила на 3 месяца на пасху», что в деревнях повсюду ненавидят Советскую власть. Потом пришли Черепанов, Саблин. Этот, первый, потирая руки, радостно говорил: «У вас были октябрьские дни — у нас июльские, за мной 12 лет научной работы (говорил это, упоминая и опровергая Демьяна Бедного). Мир сорван, и с этим фактом вам придется считаться, мы власти не хотим, пусть будет так, как на Украине, мы пойдем в подполье, пусть займут немцы Москву». Попов говорил, что с чехословаками теперь не придется воевать. Потом привели арестованными Лациса, Дабола 12 и др., потом Жаворонкова (секретаря Муралова), члена Морской коллегии (по фамилии не знаю), ночью — Смидовича, Винглинского и др. Попов радостный прибегал к нам часто со сведениями; «Отряд Винглинского присоединился к нам, Покровские казармы арестовывают комиссаров и присоединяются к нам, латыши к нам присоединяются, все Замоскворечье за нами, прибыло 2000 донских казаков из Воронежа, Муравьев 13 к нам едет, Мартовский полк с нами. У нас уже шесть тысяч человек, рабочие шлют нам делегации». Их радужное настроение испортило известие, что Спиридонова и фракция их арестованы. Попов влетел: «За Марию снесу пол-Кремля, пол-Лубянки, полтеатра». И действительно, были нагружены людьми автомобили и уехали для выручки. Раздавались консервы, сапоги, провиант, достали белье, баранки. Замечалось, что люди выпили. Из разговоров наших с матросами видно было, что чувствовали свою неправоту и нашу правду. Очевидно было, что там не было никакой идейности, что говорило через них желание нажиться людей, уже оторванных от интересов трудовых масс, солдат по профессии, вкусивших сладости власти и полной беззаботной обеспеченности в характере завоевателей. Многие из них — самые пьяные — имели по 3—4 кольца на пальцах.     Как случилось, что такие попали к нам в отряд? Это дело Александровича, Попова и ЦК левых эсеров. Александровичу я доверял вполне. Работал с ним все время в комиссии, и всегда почти он соглашался со мною, и никакого двуличия не замечал. Это меня обмануло и было источником всех бед. Без этого доверия я не поручил бы ему дела против Блюмкина, не поручил бы ему расследовать жалобы, которые поступали иногда на отряд Попова, не доверял бы ему, когда он ручался за Попова в тех случаях, когда у меня возникали сомнения в связи со слухами о его попойках. Я и теперь не могу помириться с мыслью, что это сознательный предатель, хотя все факты налицо, и не может быть после всего двух мнений о нем. Отряд же его превратился в банду следующим образом: после посылки финнов на чехословацкий фронт 14 осталось их в отряде немного, из оставшихся более сознательных Попов стал увольнять и набирать новых уже для определенной цели. Александрович стал туда постоянно ездить. Пришли черноморцы, я получил о них сведения от т. Цюрупы, что это банда. Велел Попову сделать разведку. Отряду Попова всегда поручалось разоружение банд, и он всегда блестяще выполнял такие поручения, в результате без ведома комиссии он принял до 150 человек в свой отряд, принимал также и балтийцев по собственному почину и для своих целей. За 2—3 дня до роковой субботы Попов держал свой отряд в полной боевой готовности, нервируя всех «данными» своей разведки, что немецкие контрреволюционеры собираются разоружить отряд и арестовать самого Попова. В ночь с пятницы на субботу Попов забил особенную тревогу, что якобы нападение готовится в эту ночь. Верность своих данных подтверждал тем уже неизмышленным фактом, что получил от комиссии повестку явиться для допроса в субботу в 2 часа дня. Повестка была послана комиссией по делу обвинения его в злоупотреблениях при получении с интендантства консервов. Получал гораздо большее количество, чем имел на то право. Оставшиеся финны в большинстве своем остались нам верны до конца.     Должен добавить еще, что из видных эсеров, находясь в помещении, я видел Магеровского. Он пришел к нам в комнату и просил одного из заключенных ими наших латышских разведчиков пойти к нашим и сказать, что все это недоразумение. Александрович, как оказалось, теперь, получив для сдачи в кладовую пятьсот сорок четыре тысячи рублей, отобранных у арестованного, передал эти деньги в ЦК своей партии. Кроме того, он старался посеять к Заксу 15 недоверие, заявив мне, что ЦК не доверяет ему. 10 июля 1918 года Ф. Дзержинский   ПОКАЗАНИЯ М. ЛАЦИСА     Я, Мартин Янович Лацис, заведующий отделом по борьбе с контрреволюцией при Всероссийской чрезвычайной комиссии, показываю:     О смерти Мирбаха я узнал в Комиссариате внутренних дел в 3½ часа дня. Сейчас же я отправился во Всероссийскую чрезвычайную комиссию, где узнал, что т. Дзержинский подозревает в убийстве Мирбаха Блюмкина, заведующего секретным отделением революционного отдела Всероссийской чрезвычайной комиссии. Самого т. Дзержинского уже не застал. Он отправился на место преступления. Оттуда меня запрашивали, кончилось ли у нас дело Мирбаха, племянника посла, и у кого оно находится, ибо оно обнаружено на месте преступления. Дело Мирбаха было взято у меня Блюмкиным в 11 часов утра б июля для наведения какой-то справки. Обратно уже я его не получил. Отсюда мне стало ясно, что покушение на Мирбаха произведено действительно Блюмкиным. Я немедленно отправился в театр на заседание съезда, где застал других членов Всероссийской чрезвычайной комиссии из большевиков — Петерса, Фомина 16 и Полукарова.     Петерс передал, что Троцкий ему сообщил, что Дзержинский арестован в штабе Попова. Мы немедленно направились обратно в комиссию и в присутствии т. Урицкого стали обсуждать создавшееся положение. Запросив по телефону штаб Попова, чтобы вызвали к телефону т. Дзержинского, получили ответ, что этого сделать они не могут. На вторичный вызов к телефону подошел Александрович и тоже сказал, что он Дзержинского вызвать не может. На третий наш запрос он прямо заявил, что он действует по приказанию ЦК партии левых эсеров и вызывать к телефону не может.     Тогда же Троцкий сообщил по прямому проводу, что он уже распорядился двинуть артиллерию и другие части, что я назначаюсь председателем на место Дзержинского, что комиссия распускается, а работников я набираю по своему усмотрению. Тов. Фомина он назначил начальником наружной охраны Большого театра и просил меня написать эту телефонограмму-приказ, что я и исполнил. Мои дальнейшие шаги были следующие.     Т. Петере направился вместе с тов. Полукаровым на съезд усилить внутренний надзор. Распорядился сменить выставленный Поповым караул и поставить на место его самокатчиков. В это время я получил предписание Совнаркома (через Троцкого) арестовать всех левых эсеров, членов комиссии, и держать их заложниками. В комиссии в это время присутствовал Закс, который выражал свое полное недоразумение о всем происшедшем. Зная Закса как человека, которому ЦК до этого вынес порицание за участие в решениях о применении расстрелов, я, посоветовавшись с другими товарищами, решил его пока оставить на свободе. Но сейчас же в комиссию заглянул Емельянов 17. Я немедленно распорядился его арестовать, что и было исполнено. Через несколько минут, это было в часу шестом или в начале седьмого, ко мне забегает тов. Вороницкий 18 с сообщением, что в коридоре наши комиссары арестованы караулом. Я поспешил туда, чтобы выяснить дело, которое мне показалось недоразумением, ибо я предполагал, что караул успел смениться и поэтому наши самокатчики не могли всерьез арестовать наших комиссаров. Но в коридоре меня остановил матрос Жаров с револьвером в руке и скомандовал: «Руки вверх!» Имевшийся с ним отряд солдат медлил меня арестовать и осторожно обыскивал карманы. Жаров скомандовал следовать за ним, спросив предварительно мою фамилию. Узнав, что я Лацис, он сказал: «Его-то мне и надо»,— и торопил меня и караул уходить. Но я был без шляпы и попросил разрешения сходить за ней. Это было мне как будто разрешено. Я воспользовался моментом, когда арестовывали еще одного из наших комиссаров, и забежал в комнату президиума, где по прямому проводу сообщил в Кремль, что меня сейчас арестовали и уводят, куда — не знаю.     Нас повели в штаб Попова на Трехсвятительском переулке. С нами шел Емельянов. На все мои вопросы о причине, об источнике распоряжения я встречал молчание. По дороге, у Покрова, их караулом были вырыты окопы, и караул пропускал по бульвару только под строгим контролем. В штабе меня встретил Попов и спросил, кто распорядился арестовать Емельянова. Я ответил, что арестовал его я по предписанию Совнаркома. На это последовало заявление Попова, что я по постановлению ЦК левых эсеров арестован. Начались горячие упреки, что мы заступаемся за мерзавцев Мирбаха и арестовываем товарищей, которые нас избавили от этого мерзавца. Матросы пришли в разъяренное состояние и заговорили о моем расстреле. Тогда подошел бритый и бледный Александрович и унял разгоряченных матросов словами: «Убивать не надо, отправьте дальше».     Меня повели по коридору, где я наткнулся на бледного, как смерть, Карелина и смеющегося Черепанова. Я обратился к ним с просьбой принять все меры для того, чтобы контрреволюционеры не воспользовались нашим инцидентом и не подняли бы восстание против Советской власти. На это мне ответили, что все уже предпринято, а Александрович обещал отправиться в комиссию, чтобы направить ее работу.     Из боковой двери выглядывал Трутовский и молчал. Меня ввели в комнату Попова, где уже сидели тт. Дзержинский, Трепалов и др. Их охранял караул из матросов-черноморцев, вооруженных с ног до головы. Матросы были в новых ботинках, и у каждого еще имелась новая пара сапог. Из разговоров явствовало, что из цейхгауза раздают всем солдатам по две пары сапог и усиленную порцию хлеба и консервов. Матросы закусывали баранками. В нашу комнату часто заглядывали Прошьян и Попов. Попов распространялся о том, что все полки в Москве за ними, что и фронт Муравьева за них и что из Воронежа приехали 2 тысячи казаков. Скоро нас перевели в другое помещение, куда потом стали вводить новых арестованных, между которыми я узнал Винглинского и т. Смидовича. К утру начался обстрел штаба нашей артиллерией. Первые два снаряда упали в штаб, после чего все заседавшие там стали разбегаться. На наши выкрики, что они трусы, они молчали и скоро, часам к 11-ти, исчезли. Скоро снаряды стали попадать и в наше помещение. Благодаря охранявшему нас караулу мы перешли в автомобильную мастерскую, где пробыли до нашего освобождения.     Отряд Попова состоял сплошь из людей, терпимых Поповым. Все большевистские элементы оттуда удалялись. В штаб Попова не допускались даже более революционно настроенные эсеры, как, например, Гуркин 19. О новом составе штаба я ничего не знал. О присутствии черноморских матросов я тоже не знал. Накануне я был уведомлен, что в отряде Попова ведется им же противосоветская агитация. Я тогда распорядился усилить там разведку и доложить комиссии, но события меня предупредили. Содержание отряда шло на счет интендантства. Отряд находился в распоряжении президиума, но фактически им ведал и распоряжался Александрович.     Блюмкин начал работать в комиссии в первых числах июня месяца. Он был откомандирован ЦК ПЛСР на должность заведующего «немецким шпионажем», то есть отделением контрреволюционного отдела 20 по наблюдению за охраной посольства и за возможною преступною деятельностью посольства. Блюмкин обнаружил большое стремление к расширению отделения в центр Всероссийской контрразведки и не раз подавал в комиссию свои проекты.     Но там голосами большевиков [они] были провалены. В моем отделе я Блюмкину не давал ходу. Единственное дело, на котором он сидел,— это дело Мирбаха-австрийского. Он целиком ушел в это дело, просидев над допросами свидетелей целые ночи. Дело Мирбаха возникло в связи с самоубийством Ланстрем. Я Блюмкина особенно недолюбливал и после первых жалоб на него со стороны его сотрудников решил его от работы удалить. За неделю до 6 июля Блюмкин уже у меня в отделе не числился, ибо отделение было расформировано по постановлению комиссии, а Блюмкин оставлен без определенных занятий. Это решение комиссии должно быть запротоколировано в протоколах комиссии в первых числах июля или в последних числах июня.     Теперь я вспоминаю, что Блюмкин дней за десять до покушения хвастался, что у него на руках полный план особняка Мирбаха и что его агенты дают ему все, что угодно, что ему таким путем удастся получить связи со всей немецкой ориентацией. Блюмкин набирал служащих сам, пользуясь рекомендацией ЦК левых эсеров. Почти все служащие его были эсеры, по крайней мере, Блюмкину казалось, что все они эсеры.     Блюмкин особенно настаивал на устройстве фотографии при его отделении и рекомендовал своего фотографа Андреева.     Андреев за неделю до покушения тоже покинул работу, заявив, что ЦК эсеров его командирует на другую работу.     Блюмкин первое время проживал в помещении ЦК левых эсеров по Леонтьевскому переулку, 18. Где он жил в последнее время, не знаю. 16 июля 1918  года Лацис       [ПОКАЗАНИЯ П. СМИДОВИЧА]     Особой следственной комиссии по делу левых с.-р.     В ночь с 7 июля с. г. по назначению фракции коммунистов Всероссийского съезда Советов, в связи с выступлением левых с.-р., я ехал на советском автомобиле из Совета в Сокольничий 21 район. Проезжал по Мясницкой, у входа в телеграф, на главном почтамте я был задержан группою вооруженных лиц, требовавших пропуска и оружия. Лестницы телеграфа были наполнены вооруженным отрядом солдат. По проверке пропуска и после моего заявления, что я, как председатель Московского Совета, никому не должен давать отчет о том, имею ли оружие, мой автомобиль под конвоем двух солдат был отправлен в штаб Попова в Трехсвятительском переулке.     Здесь меня' встретили очень любезно, не обыскали, провели в комнату, где совещались Прошьян, Черепанов, Саблин, Магеровский и др., которых фамилии не знаю. На улице, в проходах, внутри здания было много вооруженных людей, все в военной форме. Прошьян начал мне объяснять, что меня задерживают как заложника, ввиду того что по распоряжению Совнаркома задержана Спиридонова и ряд других членов партии с.-р. Это объявление я оборвал тем, что вышел в соседнюю комнату. Создавшееся положение было тягостно и для меня, и для всех присутствующих. В это время, судя по отдельным фразам, происходило продвижение левых с.-р. к театру. Здесь настроение было бодрое, ожидались какие-то подкрепления. Черепанов спросил меня: «Что, разве не похоже на октябрьские дни?» — «Совершенно то же самое, — ответил я иронически.— Вы в октябре осмелились сделать переворот, а теперь осмелились мы». И еще: «Мирбах убит. Брестский мир, во всяком случае, сорван. Теперь все равно война с Германией, и мы должны идти против нее вместе».     Из этих и других фраз и отрывков фраз у меня создалось представление, что совершена попытка ниспровержения существующего правительства для замены его другим; каким — это им самим было неясно. Полагаю, что люди эти не управляли ходом событий, а логика событий захватила их, и они не отдавали себе отчета в том, что они сделали. Ни системы, ни плана у них не было.     Меня отвели в комнату другого здания через улицу, где я встретил Дзержинского, Лациса и других человек двадцать. Вскоре привели и Винглинского.     В нашу комнату все время входили и выходили матросы и солдаты. Первые относились враждебно, сдержанно и молчаливо. Вторые, наоборот, много говорили и слушали и склонялись или становились на нашу сторону. Но здесь все время царила растерянность, обнаруживалось сплошь полное непонимание того, что происходило. С первыми орудийными попаданиями паника охватила штаб и совершенно расстроила ряды солдат и матросов.     После перехода в другое, менее опасное, как нам казалось, помещение не нас уже охраняли, а старались приходящие к нам группами солдаты у нас найти защиту от предстоящих репрессий.     Петр Смидович   ПОКАЗАНИЯ О ВЫСТУПЛЕНИИ ЛЕВЫХ ЭСЕРОВ ЧЛЕНА КОМИТЕТА БАТАЛЬОНА СВЯЗИ ЛАТЫШСКОЙ СТРЕЛКОВОЙ СОВЕТСКОЙ ДИВИЗИИ КАРЛА ИВАНОВИЧА БЕРЗИНА     В субботу, 6-го числа, я услыхал об убийстве графа Мирбаха, и в тот же вечер я отправился к товарищу на Красносельскую улицу 22, где и ночевал. На другой день, когда мы отправились в штаб, то слышали отдаленную стрельбу. Мы вернулись опять к товарищу на квартиру, он взял свою винтовку, и пошли с ним в штаб. У Земляного вала мы встретили вооруженную толпу матросов, которые стреляли по домам и заставляли закрывать окна. Заметив нас, они стали нас спрашивать: кто мы? Мы с товарищем ответили: «Свои». Они приказали поднять руки вверх и предложили отдать винтовку и удостоверение на право ношения оружия. Мы стали их спрашивать, в чем дело. Они ответили: «В штабе вы расскажете все» — и повели в штаб Попова. В штабе нас окружили пьяные матросы и несколько армейцев. Нас спросили, из какой мы части. Мы ответили. Затем они дали нам их прокламацию, составленную левыми эсерами, с требованием восстания и проч. Окружившие нас матросы и армейцы говорили нам, что многие полки присоединились к ним и что только латышские полки не присоединяются. Говорили также, что Ленин и Троцкий продали Россию, и мы требуем восстания против насильников. Я им ответил, что наши полки всегда стояли на защите Советской власти и будут стоять до последнего.     После этого разговора нас ввели в отдельную комнату, где молодой человек, одетый в штатское, стал нам разъяснять их программу и подговаривать присоединиться к ним. В это время на улице открылась сильная стрельба и вбежавший матрос приказал находящимся матросам в комнате выходить скорей на улицу и принимать участие в стрельбе, а мне проговорил: «Чтобы не проливать напрасно крови, поезжайте в свою часть с нашими представителями и переговорите там, чтобы скорей присоединялись к нам, а товарищ останется у нас заложником». Был подан автомобиль с белым флагом. В автомобиль сели я, казак и матрос, которые были вооружены. Я им предложил оружие оставить. Они оставили. Около почтамта нас остановили солдаты, спросили об оружии, и, убедившись, что такового у нас нет, сел с нами один комиссар, и мы отправились в штаб батальона связи. По приезде туда я обо всем доложил командиру батальона, который возмутился поступком эсеров и сказал им, казаку и матросу, что если они не отпустят товарища, оставленного заложником, то «мы сейчас же с вами посчитаемся, как всегда считались с контрреволюционерами». Они стали говорить командиру, что они сами не понимают, зачем их вводят в заблуждение. После разговоров командир приказал ехать в штаб дивизии и все рассказать. Мы поехали в штаб дивизии. Там нас встретили наши комиссары, которые заявили казаку и матросу, что «вести переговоры с вами мы не желаем, пришлите уполномоченного от Попова, тогда мы с ним поговорим, а до того мы продолжаем бомбардировать отряд». Матросу предложили остаться в штабе дивизии до приезда уполномоченного от Попова. Мы с казаком и комиссаром поехали в штаб отряда Попова. Приехав туда, я увидел, что орудия и пулеметы увозят, и слышал голоса: «Собирайтесь скорей, мы переходим на новые позиции к Курскому вокзалу». Мы с казаком вошли в штаб и передали находящимся там лицам то, зачем приехали. Меня попросили выйти из комнаты, а казак остался там. Через несколько минут меня позвали туда и указали на одно лицо, сказав: «Вот человек уполномочен от имени Попова вести переговоры с комиссаром, который с вами и поедет». Я и уполномоченный поехали на автомобиле в штаб, но по дороге [я] предложил уполномоченному заехать на почтамт, чтобы пригласить комиссара. Он, уполномоченный, предложил мне: лучше ехать прямо к Муралову, но я ему ответил, что к Муралову не поеду, пока не будет доложено комиссару на почтамте. Он согласился. Прибыв на почтамт, я передал по-латышски своим товарищам на почтамте, что отряд Попова отступает. В это время комиссар пригласил уполномоченного к себе и арестовал его.     Берзин      б) ПОКАЗАНИЯ ОБВИНЯЕМЫХ ПОКАЗАНИЯ СПИРИДОНОВОЙ МАРИИ АЛЕКСАНДРОВНЫ     Я состою членом ЦК партии левых эсеров. У нас состоялось постановление о необходимости убить германского посла графа Мирбаха в осуществление принятого нами плана — расторгнуть Брестский мирный договор. ЦК партии выделил из себя очень небольшую группу лиц с диктаторскими полномочиями, которые   занялись осуществлением этого плана при условиях строгой конспирации. Остальные члены ЦК никакого касательства к этой группе не имели. Я организовывала дело убийства Мирбаха с начала до конца. Узнав о совершенном убийстве, я отправилась с докладом об этом на съезд Советов для объяснения этого акта и для принятия ответственности перед лицом всех трудящихся и перед Интернационалом. Убийство агентов германского империализма, свивавших гнездо контрреволюции в самом центре. РСФС Республики, есть только один из частных актов борьбы нашей партии со всяким империализмом и с его представительством, борьбы против всяких соглашательств и союзов с каким бы то ни было империализмом. С негодованием отвергаю распространяющееся обвинение ЦК партии в вольном или невольном союзе с английской, французской и всякой другой буржуазией. Программа нашей партии и пути ее ясны и прямы. Через отказ от всяких соглашательств и коалиций с каким бы то ни было империализмом, через классовую борьбу трудящихся против классовых врагов — помещиков и капиталистов, через восстание и через Интернационал — к победе над войной и над эксплуатацией мировой буржуазии, к завоеванию социализма.     Считаю нужным заявить, что тов. Мстиславский 23 не состоит членом ЦК партии эсеров. После 2-го и 3-го съезда партии никакого участия в активной партийной работе не принимал, а заведовал исключительно газетой. О постановлении ЦК о Мирбахе не знал. С постановлением ЦК партии об убийстве Мирбаха связаны только постановившие и выполнявшие это постановление. Партийный съезд дал директивы ЦК всемерно способствовать расторжению Брестского договора, не предрешая ни одной формы такого расторжения. Фракция съезда Советов, приняв резолюцию съезда партии, также ни принципиально, ни практически не входила в обсуждение форм расторжения Брестского мирного договора. Во всех постановлениях ЦК партии свержение «большевистского» правительства ни разу не намечалось. Все происшедшее является результатом стремительной защиты русским правительством убитых агентов германского империализма и самозащиты ЦК партии, совершившего это убийство.     ЦК партии выделил для приведения в исполнение решения ЦК «тройку», фактически же из этой тройки этим делом ведала я одна. Блюмкин действовал по поручению моему. Во всей инсценировке приема у Мирбаха я принимала участие, совместно обсуждая весь план покушения с товарищами террористами и принимая решения, обязательные для всех. Блюмкин должен был говорить с Мирбахом о деле племянника Мирбаха. Ввиду того что у нас были опасения, что немцы, имея связь с мирбаховскими военнопленными (вооруженными), могут сделать внутреннюю оккупацию Москвы и что к ним примкнут белогвардейские элементы, мы приняли меры к мобилизации левоэсеровских боевых сил. Думаю, что телеграф был занят для использования его для осведомления об убийстве Мирбаха и объяснения этого акта.     М. Спиридонова 10 июля 1918 года      ПОКАЗАНИЯ ЮРИЯ (ГЕОРГИЯ) ВЛАДИМИРОВИЧА САБЛИНА     Я был опознан председателем Царицынского Совдепа, лично мне не известным, Ерманом во вторник 16 июля вечером на пароходе, шедшем из Саратова в Царицын, в момент отхода парохода из Саратова. В Камышине я был сдан в штаб Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией. Это было 17-го.        Ю. В. Саблин     Я — член партии левых эсеров с момента ее основания. Членом ЦК партии и в каких-нибудь иных партийных комитетах не состою. В последнее время был военным комиссаром обороны Московского района по назначению Народного комиссариата по военным делам.     Предъявленное мне постановление ЦК ПЛСР от 24 июня с. г. мне не было известно.     Партийный съезд продолжался дня четыре и закончился, кажется, 1 июля.     В первый день съезда Советов мне стало известно,что из состава ЦК ПЛСР выделено бюро с чрезвычайными полномочиями; во время перерыва, после внеочередного заявления Троцкого, Камков мне сообщил о возможности ареста ЦК ПЛСР и даже фракции в связи с возможным обострением отношений с большевиками на этом вечернем заседании; в этом разговоре, ставшем общим, я и вынес впечатление о существовании бюро. Во время этого разговора мне было предложено установить связь с лево-эсеровским отрядом Попова. В тот же вечер я сейчас же поехал к Попову в целях установления этой связи.     6-го утром происходило заседание фракции; не помню, там ли или в ином месте мне сказали, чтобы я ехал в отряд Попова. Я прибыл туда во втором часу. Там были некоторые из членов ЦК — Камков, Черепанов, Карелин и Прошьян. Мне тут сообщили, что сейчас должен произойти террористический акт — убийство Мирбаха. Мне было предложено остаться в распоряжении ЦК здесь же.     После этого я на полчаса уехал, был у себя в «Метрополе», взял на всякий случай маленький чемоданчик со штатским костюмом и пальто и вернулся.     Когда я вернулся, мне сообщили,что Мирбах уже убит и что совершившие террористический акт находятся здесь. Зайдя в последнюю комнату, я увидел Блюмкина и Андреева, которых я раньше хорошо знал как товарищей по партии. Мне было сказано о том, что Блюмкин, раненный, вошел в комнату к Попову, когда там находился тов. Беленький, и что Беленький после этого уехал. От Блюмкина я узнал, что выданные ему документы на его настоящее имя остались в кабинете у графа Мирбаха. Таким образом, мне стало ясно, что в ближайшем же будущем следует ожидать чьего-либо посещения с целью розыска Блюмкина в отряде Попова. Об этом я доложил Центральному Комитету.     Было решено ожидать. Приехавши, Дзержинский в соседней комнате потребовал у Попова выдачи Блюмкина. Попов заявил о незнании местонахождения последнего. Тогда Дзержинский пошел его разыскивать. Попов доложил об этом ЦК. ЦК решил объявить Дзержинскому, что террористический акт совершен по постановлению ЦК. Камков и Карелин пошли в соседний двор, где находился Дзержинский, и заявили ему об этом. Когда они втроем вернулись обратно, то Дзержинский, совершенно бледный, крайне взволнованным голосом начал требовать, чтобы к нему привели Попова. Камков в это время прошел в комнату ЦК и заявил, что Дзержинский грозит арестовать его и Карелина. Тогда в целях самозащиты ЦК решил задержать Дзержинского, Беленького и приехавшего с ними еще одного комиссара, что и было приведено в исполнение, несмотря на протесты т. Дзержинском), потребовавшего от солдат подчинения ему и приказывавшего им арестовать всех нас.     После этого М. А. Спиридонова отправилась на съезд для оглашения декларации ЦК ПЛСР.     Вслед за этим тайная разведка донесла, что арестованы матросы, сопровождавшие в автомобиле Марию Александровну, затем, что выход из Большого театра закрыт, позже о том, что Спиридонова и вся фракция арестованы. По телефону нам был передан текст правительственного сообщения об убийстве Мирбаха. Для нас было ясно, что агрессивные действия против нас начаты.     Это подтвердилось появлением вблизи отряда Попова патрулей, остановкой автомобильного движения, кроме тех, кто имел специальный пропуск, подписанный Лениным, Троцким и Свердловым.     Тогда нам было приказано, вернее, Поповым, задерживать все автомобили, проезжающие в районе расположения отряда и его патрулей. Таким образом, был задержан тов. Смидович, трое спутников которого по моему приказанию были освобождены. Было приказано спрашивать документы у всех проходящих. Среди них оказалось около 20 членов съезда Советов — фракции большевиков. Все они были немедленно отпускаемы после стереотипного вопроса о судьбе фракции левых эсеров. Позже был задержан адъютант Муралова т. Жаворонков.     Были приведены арестованные т. Лацис и, кажется, два комиссара. По чьему приказу они были арестованы, я не знаю.     После митинга в Покровских казармах первый Мартовский полк заявил о своей солидарности с отрядом Попова и прислали арестованным военного комиссара Городского района т. Шоричева. То же самое сделал отряд Винглинского. Из его отряда прибыла делегация, которая просила арестовать Винглинского, мешающего им присоединиться к отряду Попова. На расспросы он ответил, что рад убийству Мирбаха, что будет помогать отряду Попова в случае попытки разоружения этого отряда, что он только что был у Муралова, что тот настроен против немцев и против отряда Попова ничего предпринимать не собирается. Это было около полуночи. Всем его ответы показались подозрительными. Поэтому когда пришла делегация из отряда Винглинского, то Попов сейчас же послал несколько матросов, которые вместе с делегацией арестовали Винглинского и привели его и часть его отряда к отряду Попова.     Относительно эпизода с телеграфом мне известно следующее.     ЦК выработал текст телеграмм. На телеграфе стоял караул из Покровских казарм. Тов. Прошьян взял с собой около 10 человек из отряда Попова и 5 человек из Покровских казарм для того, чтобы эти последние объяснили караулу на телеграфе, который был из их же части, смысл происходящих событий. 10 же человек из отряда Попова были взяты для охраны по пути. Как мне известно, караул на телеграфе свободно пропустил тов. Прошьяна, который, отправив телеграммы, вернулся обратно в штаб Попова.     В ответ на все поступавшие в ЦК предложения об активном поведении по отношению к Совнаркому, предпринимавшему явно враждебные к ЦК и отряду Попова шаги, ЦК отвечал заявлениями о необходимости придерживаться строго оборонительных действий, ни в коем случае не выходя из пределов обороны района, занятого отрядом. Таким образом, совершенно неиспользованным остался караул на телефоне, телеграфе и [во] Всероссийской чрезвычайной комиссии. Также неиспользованными остались предложения о захвате Кремля и центра города. По заявлению Попова, в его отряде было около 800 человек, по-моему же — не более 600. Что касается присоединившихся частей, то ничем, кроме заявлений, они своего присоединения не выявили.     Лишь из отряда Винглинского перешло к Попову около 50 человек.     С утра 7-го числа началась перестрелка между передовыми частями отряда Попова и противника. К 10 часам перестрелка (ружейная и пулеметная) достигла своего максимума. Затем несколько стихло. Отряд Попова потерял к этому времени около 2—3 убитых и 20 раненых. В этот момент Попов, явившийся на заседание ЦК, объявил о необходимости немедленного отступления. Решение об отступлении было принято. Это совпало с начавшимся крайне удачным обстрелом штаба Попова из орудий. Я занялся эвакуацией раненых. Когда весь отряд уже ушел, ко мне подбежал один из часовых при задержанных и спросил, что с ними сделать. Я велел отпустить, когда все уйдут. Затем сел в автомобиль и нагнал ушедший отряд. Первая группа ушла в 11-м часу вместе с Поповым, последняя — приблизительно через час.     Юрий Владимирович Саблин   ДОПОЛНИТЕЛЬНОЕ ПОКАЗАНИЕ ПО ДЕЛУ ЛЕВЫХ ЭСЕРОВ, ДАННОЕ НА ОСНОВАНИИ ПРАВ, ПРЕДОСТАВЛЕННЫХ МНЕ ДЕКРЕТОМ РЕВОЛЮЦИОННОГО ТРИБУНАЛА ОТ 4 МАЯ С. Г. (СОГЛАСНО РАЗЪЯСНЕНИЮ ОБВИНИТЕЛЬНОЙ КОЛЛЕГИИ В ОТНОШЕНИИ ЕЕ ЗА № 267)     В дополнение к показанию моему от 22 июля показываю:     Насколько мне известно, формирование «отряда особого назначения» было предпринято Всероссийским штабом левых с.-р. по предложению т. Муралова (отряд должен был находиться в его распоряжении), о чем в 20-х числах июня им был отдан приказ, а 22 июня были утверждены штаты отряда (смотри страницу 26 вещественных доказательств).     Для сформирования этого отряда вызывались боевые дружины из Витебска и других мест. Ко времени событий 6—7 июля отряд находился еще в периоде формирования, и ни один человек из его состава в событиях 6—7 июля участия не принимал.     Считаю своим долгом указать на то, что ни следственная комиссия, ни обвинительная коллегия не уделили никакого внимания участию в событиях 6—7 июля германских и австрийских военнопленных.     Участие их устанавливается:     1) Показанием Николая Ефретова (на с. 87а, т. 1 24).     Упомянутые в этом показании военнопленные были допрошены и показали, что они из части, сформированной Бела Куном, и что, посылая их против левых с.-р., им объяснили: что это такие люди, что хотят убить всех австрогерманцев, подтверждая эти слова ссылкой на убийство левыми эсерами графа Мирбаха.     2) Об участии военнопленных в процессе отмщения за голову графа Мирбаха писал на страницах «Известий» (или «Правды») и Бела Кун — о занятии ими утром 7 июля здания почтамта и телеграфа.     3) Об этом же говорил мне и следователь Кингисепп при допросе 22 июля и даже собирался вызвать для одновременного со мною допроса гражданина Бела Куна, чтобы выяснить степень участия военнопленных, для меня недостаточно ясную.     Не вдаваясь, по существу, в содержание обвинительного акта, считаю себя вправе коснуться здесь тех странных, чтобы не сказать более, «ошибок», на которые мне пришлось наткнуться при первом же просмотре обвинительного акта.     1) После 4-го съезда Советов фракция (левоэсеровская.— Ред.) ЦИК имела не 20 мест, а 47.     2) Ваше указание на то, что в распоряжении левых с.-р. было 1700—1800 человек, ошибочно, ибо, как я уже указывал, ни один человек из формируемого «отряда особого назначения» участия в событиях 6—7 июля не принимал, в отряде же Попова было около 600 человек, из которых активное участие принимало не более 200—300 человек, остальные же или были заняты на постах в городе, или отдыхали после дежурства, или просто шатались, ничего не делая.     3) На странице 11-й обвинительного акта, цитируя показание т. Дзержинского, говорится: «Черепанов и Саблин с торжеством заявили ему (Дзержинскому) «вот-де у вас были октябрьские дни, а у нас будут июльские» и т. д.     В действительности в показаниях Дзержинского на с. 65, тома 1 говорится: «Потом пришли Черепанов и Саблин. Этот первый, потирая руки, радостно говорил: «У вас были октябрьские дни, а у нас будут июльские» и т. д. всю фразу до конца.     Как будто Дзержинским определенно говорится, что эта фраза была произнесена не мною.     Доказывать правильность последнего мне представляется излишним. Довольно того, что октябрьские дни я имею право больше называть своими, чем многие другие из говорящих это.     Право это закреплено за мною хотя бы постановлением ВЦИК 2-го состава (в заседании не то 3, не то 4 ноября 1917 года) о посылке мне в Москву приветственной телеграммы по поводу моей борьбы на октябрьских баррикадах и моего ранения от руки «рудневцев».     Из остальных «ошибок», бросившихся в глаза, укажу еще на следующие:     4) На с. 14 обвинительного акта говорится о том, что из моего показания явствует, что приказание о задержании всех автомобилей было отдано мною. Если же вы возьмете на себя труд взглянуть в подлинный текст моего показания на с. 106, то увидите, что подобное ваше заключение не соответствует действительности.     5) К числу подобных же «ошибок» относится приписка мне а) агитации среди воинских частей за вооруженное выступление и свержение Советской власти, о чем ни в одном показании нет ни малейшего указания и б) «руководства» военными операциями, ибо вряд ли руководство эвакуацией раненых подходит под столь громкое название.     Что же касается обвинения «в укрывательстве от ареста Блюмкина», то на столь циничный призыв выдавать на расстрел товарища по партии я не считаю возможным что бы то ни было отвечать.     Ю. В. Саблин   3. ЗАКЛЮЧЕНИЕ ОБВИНИТЕЛЬНОЙ КОЛЛЕГИИ ЗАКЛЮЧЕНИЕ ОБВИНИТЕЛЬНОЙ КОЛЛЕГИИ ВЕРХОВНОГО РЕВОЛЮЦИОННОГО ТРИБУНАЛА ПРИ ВСЕРОССИЙСКОМ ЦЕНТРАЛЬНОМ ИСПОЛНИТЕЛЬНОМ КОМИТЕТЕ СОВЕТОВ ПО ДЕЛУ О КОНТРРЕВОЛЮЦИОННОМ ЗАГОВОРЕ ЦЕНТРАЛЬНОГО КОМИТЕТА ПАРТИИ ЛЕВЫХ СОЦИАЛИСТОВ- РЕВОЛЮЦИОНЕРОВ И ДРУГИХ ЛИЦ ТОЙ ЖЕ ПАРТИИ ПРОТИВ СОВЕТСКОЙ ВЛАСТИ И РЕВОЛЮЦИИ     Мощным напором революции рабочий класс, солдаты и крестьяне России низвергли в октябре 1917 года господство буржуазии и, вырвав власть из рук временщика Керенского, передали ее Советам; они открыли этим эру социалистического переустройства России и в качестве выразителя воли II Всероссийского съезда Советов во главе страны поставили Совет Народных Комиссаров Российской Социалистической Федеративной Советской Республики.     Неимоверно тяжелые условия, в которых оказалась Советская власть с первых же пор своего существования, потребовали от новой власти максимального напряжения всех ее творческих сил и одновременно, при неуклонном стремлении ее к достижению поставленных целей, потребовали величайшей осторожности и осмотрительности в тактике, дабы не подвергнуть излишним опасностям республику, на которую история возложила величайшие задачи и у которой было слишком много врагов. Совет Народных Комиссаров, состоя в подавляющем большинстве своем из представителей политической партии большевиков, нуждался в это время, более чем когда-либо, в поддержке и помощи со стороны тех элементов населения, которые, не будучи чисто пролетарскими по своему составу, все же могли бы быть в состоянии понять и величие стоящих на очереди задач и оценить трудности, которые также предстояли на новом пути. Политически это выразилось в блоке партии коммунистов-большевиков с партией так называемых левых социалистов-революционеров, отколовшихся от старой партии эсеров незадолго до октября 1917 года и окончательно сблокировавшихся с большевиками после их победы в октябре. Экономически блок основывался на глубоком убеждении Совета Народных Комиссаров, что многомиллионная трудовая крестьянская масса пролетариата не менее кровно заинтересована в осуществлении в полной мере лозунга «Вся власть Советам!» и на этом пути будет идти вместе с рабочим классом в его борьбе.     К сожалению, политическая деятельность показала, что солидарность крестьянских масс с революцией и солидарность политической партии левых социалистов-революционеров с революционной пролетарской тактикой далеко не представляли собою безусловно великих вещей.     IV Всероссийский съезд в этом отношении окончательно поставил все точки над «i». Вопрос о ратификации мирного договора с Германией, подписанного нашей делегацией в Бресте 3 марта 1918 года, был тем вопросом, по которому тактическое расхождение большинства съезда, большинства Совета Народных Комиссаров и партии коммунистов с партией левых эсеров сделало невозможным всякий дальнейший блок и дальнейшую совместную работу в правительстве.     Подавляющим большинством в несколько сот голосов IV Всероссийский съезд ратифицировал договор с Германией, и это голосование разрешило вопрос. Левые эсеры вышли из состава правительства и заняли скамьи оппозиции. Съезд признал невозможность в тех условиях для России далее продолжить войну, признал объективную неизбежность полного поражения русской революции в случае продолжения войны, а следовательно, и неизбежность ее гибели под сапогом германского империализма, одновременно с восстановлением власти буржуазии при помощи германских штыков. Но, приняв мир одновременно с этим, съезд постановил использовать в связи с Брестским миром возможность выиграть время, использовать для воссоздания армии передышку, которая благодаря миру проистекала для русской революции хотя бы на одном из фронтов, использовать ее для укрепления революции внутри страны, для сохранения Советской России как очага мировой революции. Съезд учел и понял, что вести войну против воли народа есть безумие и преступление со стороны народной власти и еще горшая авантюра, чем все войны царской монархии.     Партия левых социалистов-революционеров отказалась ратифицировать мир. Вышедшая из недр той самой старой партии социалистов-революционеров центра, которая с самого начала революции в своей подавляющей массе заняла откровенно буржуазную позицию, партия левых эсеров не могла окончательно порвать с породившей ее средой и унаследовала от нее и веру в революционную фразу, и теорию героев и толпы, и неумение и бессилие подняться выше в нужный момент над интеллигентским преклонением перед словесным фетишем. Полные неверия в революционные творческие силы народа, способного вынести все испытания, посылаемые историей, вожди партии левых эсеров, как и подобает «героям», предпочли проповедь словесной «беспощадной борьбы до конца» революционному служению народу в неимоверно тяжелых условиях реальной действительности. Устами своего лидера гражданина Камкова партия проповедовала войну, «покуда крестьянство трудовое, покуда пролетариат не раздавлен, растоптанный в крови международным империализмом», и устами Штейнберга: «Восстание повсеместное для оказания помощи трудовым массам» (см. стенографический отчет речей Камкова и Штейнберга, т. 2 следственного материала). «Создание миллионной социалистической армии» и надежда, «что передышкой будет достигнута национальная мощь», являлись, по словам Камкова, «одной из худших утопий». В то же время тот же Камков стремился убедить съезд, что «вопрос о поднятии революционного движения в других странах является вопросом нескольких дней, быть может, часов», и делал из всего этого неожиданный вывод, что «те, кто ратифицирует мир... ставит крест над русской революцией» (там же). Съезд по достоинству оценил эту революционную декламацию лидеров. Партия коммунистов с тех пор осталась одна во главе управления, повела и провела республику среди тысяч опасностей невредимой до настоящего времени, привела ее к мировой революции, привела, создав миллионную армию, которая делом доказала, что она умеет не только сражаться, но умеет и побеждать.     Маленькой интеллигентной группой ушла со съезда партия левых эсеров, партия, имевшая почти 6 мест в правительстве, теперь едва имела 20 мест в ЦИК. Своим выходом из правительства партия левых эсеров избавила правительство от излишнего балласта, тормозившего его деятельность, но, однако, она не пере-        Б. Д. Камков шла все же открыто в лагерь его врагов. Ко времени V съезда положение переменилось. Твердость коммунистов при проведении политической линии, порученной им волею рабочих и крестьян, не оставляла левым эсерам сомнения в том, что на почве лояльной оппозиции они не выиграют ничего; с другой стороны, им было не менее ясно, что с ними не будут больше считаться как с политической величиной, и не будут считаться не только в центре, но и на местах. Бездействие грозило превратиться в смерть. Одна из цитат речи Камкова на V съезде лучше всяких доказательств докажет, на какой путь решила теперь встать партия для достижения своих целей, чтобы вернуть прежнее положение. Обращаясь непосредственно к дипломатической ложе, где сидели представители империалистической Германии, Камков произнес: «Они (солдаты) не будут молчаливыми свидетелями того, как рукой германского разбойника, рукой палачей, которые сюда явились, рукой тех мерзавцев, грабителей, разбойников...» — шум не позволил ему закончить своей фразы (стенографический отчет речи Камкова).     Только сознание своей полной беспочвенности в смысле отсутствия какой-либо опоры в рабочих массах, сознание того, что впереди у них нет надежды на проведение своей линии путем планомерной и политической борьбы, а кругом нет сторонников, могли толкнуть эту партию, нервических интеллигентов на заборный жаргон в политических выступлениях и избрать в качестве тактического приема политическое хулиганство и провокационные выкрики авантюристов, для которых все остальные средства борьбы явились уже исчерпанными и уже проигранными.     Действительность, однако, обнаружила, что партия левых эсеров шагнула в этом отношении еще дальше, чем это могло казаться, и что камковские выходки и его заборная литература были только прелюдией к дальнейшим «подвигам» партии. Кроме интеллигентской привязанности к фразе и веры в нее, в партии жили еще традиции старой кружковщины и вера в возможность сразу путем исторических экспериментов изменить ход истории.     Упомянутые речи и были произнесены лидерами партии в заседании съезда 5 июля, 6 июля был убит граф Мирбах, и в ночь на 7-е было поднято левыми эсерами их безумное восстание, быстро ликвидированное советскими войсками к 2-м часам дня того же, 7-го числа.     Партия левых эсеров как политическая величина перестала существовать, но тем не менее опасность, которой они подвергли республику, была велика. Назначенная постановлением Совета Народных Комиссаров Особая следственная комиссия под председательством народного комиссара юстиции тов. Стучки выяснила следующую дополнительную картину подготовки событий 6—7 июля, их кратковременное развитие и ликвидацию.     Партийный съезд левых эсеров дал, согласно показаниям Спиридоновой, директивы Центральному Комитету «всемерно способствовать расторжению Брестского договора, не предрешая, однако, форм такого расторжения» (т. I, л. 67 на обороте). На основании этого решения Центральный Комитет на заседании от 4 июня принял следующее постановление:     «Обсудив настоящее положение Республики, ЦК нашел, что в интересах русской и международной революции необходимо в самый короткий срок положить конец так называемой передышке, создавшейся благодаря ратификации большевистским правительством Брестского мира. В этих целях Центральный Комитет считает возможным и целесообразным организовать ряд террористических актов в отношении виднейших представителей германского империализма. Одновременно с этим ЦК партии постановил организовать для проведения в жизнь своего решения мобилизацию надежных военных сил и приложить все меры к тому, чтобы крестьянство и рабочий класс примкнули к восстанию и активно поддерживали партию в этом выступлении... Время проведения в жизнь намеченных двух постановлений предлагается установить в следующем заседании ЦК... Осуществление террора должно произойти по сигналу из Москвы, хотя это может быть заменено другой формой. Для учета и распределения всех партийных сил при проведении этого плана в жизнь... партия организует бюро из трех лиц — Спиридоновой, Голубовского, Майорова. Ввиду того что настоящая политика партии может привести ее помимо желания к столкновению с большевиками, ЦК партии, обсудив это, постановил следующее:        В. А. Карелин     а) Мы рассматриваем свое постановление и свои действия как борьбу против настоящей политики Совета Народных Комиссаров и ни в коем случае как борьбу против большевиков. Однако ввиду того, что со стороны последних возможны агрессивные действия против нашей партии, постановлено в таком случае прибегнуть к вооруженной обороне занятых позиций. В частности, предлагается комиссия из 4-х товарищей — Камкова, Трутовского, Карелина...— выработать лозунги нашей тактики и очередной политики».     Противоречивый характер последнего абзаца, ясно показывавшего, что авторы постановления отнюдь не додумывали до конца принятых решений, не остановил их, однако, от приведения в исполнение задуманного. Легкомысленно, по-детски, но, как бы то ни было, партия встала на путь вооруженной борьбы.     Согласно обнаруженному проекту «формирования боевых дружин», последние должны были формироваться партией левых эсеров из «людей, друг друга знающих, и по духу родственных товарищей, членов партии». Каждая дружина должна была насчитывать не менее 35 человек, по 7 человек в «звене», и выделяла из себя отделение пулеметчиков, гранатников, связи и административно-хозяйственное. Боевой состав дружины числил 193 человека, в том числе 139 винтовок, 54 револьвера при 15540 ружейных патронах и 1680 револьверных, 2 пулемета с 500000 патронов, 15 гренадеров и связь всех родов.     Этот общий план имел место и проводился в жизнь до постановления ЦК от 24 июня, «мобилизация» стала проводиться после постановления. В Ярославль от имени крестьянской секции ЦИК был послан гражданин Петров к начальнику Ярославского гарнизона с предписанием выдать Петрову 40 пулеметов с соответствующим запасом лент, 1000 винтовок с 100000 патронов к ним, 4 легких и одну гаубичную батарею, 10000 ручных гранат.     Означенное оружие, как говорилось в препроводительной бумаге (т. 2, лист 6 вещественных доказательств), должно было якобы затем быть направлено в один из уездов Смоленской губернии, угрожаемый немцами. На другой препроводительной, выданной от имени той же крестьянской секции тому же Петрову, говорилось, что он командируется в Ярославль для закупки кожевенных изделий, табаку, махорки в количестве 15 пудов для крестьянской секции. Отношение датировано 1 июля. В помещении крестьянской секции обнаружен также подлинник извещения от комиссара по внутренним делам коммун Северной области от 4 июля, что им командирован в распоряжение Главного штаба боевых дружин левоэсеровский отряд в 80 человек под начальством Терентьева. Наконец обнаружен отпуск отношения командира отряда особого назначения дружины Всероссийской боевой организации левых эсеров при Московском военном окружном комиссариате от 3 июля за № 25 на имя Овсянкина с извещением, что Овсянкин командируется в Витебск для приемки, погрузки и сопровождения отряда дружинников в 400 человек в Москву в распоряжение штаба дружин. Обнаруженные приказы по Главному штабу Всероссийской боевой организации партии левых эсеров устанавливают, что в состав Главного штаба входил и как представитель ЦК партии Магеровский. При штабе существовал сверх того отряд особого назначения. К организации и формированию этого отряда было приступлено, как это явствует из приказа по штабу 24 июня (сравни дату постановления ЦК партии о терроре и мобилизации сил). Организация была поручена Орешкину. Согласно требовательной ведомости в Московский комиссариат от 29 июня (т. 2, с. 29), отряд насчитывал по списку на довольствии 675 человек, на содержание которых того же числа было испрошено 244 425 рублей. Несмотря на то что правильность этих цифр возбуждает ряд сомнений, так как в приказе от 22 июня по Главному штабу указано на довольствии всего 132 человека, следствию не удалось выяснить, существовали ли физически остальные 543 дружинника, на которых испрашивались Орешкиным деньги, обмундирование и снаряжение, или нет и насколько действительная быстрота мобилизации военных сил левых эсеров могла дать указанную цифру дружинников. Деятельность Главного штаба, как это доказывает ряд документов, была в достаточной степени энергична и разнообразна. Так, отношением от 5 июля за № 31 командир отряда озабочивается получением пароля от областного комиссариата Москвы за № 32, требует отпуска конфет, шоколада, монпансье, какао и варенья для нужд Главного штаба из расчета на 200 человек (с. 53) и за № 34 —100 000 гильз для тех же 200 человек. Обеспокоенный, видимо, этими требованиями, ответным отношением от 6 июля военный комиссариат предписал влить эти 200 человек в общий список 2-й дивизии на общих красноармейских основаниях. Эта благоразумная мера, к сожалению, запоздала.     Параллельно с этими отрядами партия левых эсеров мобилизовала и еще один боевой центр. Таковой составил из себя боевой отряд Попова при Всероссийской чрезвычайной комиссии, который сам Попов в своем отношении в военный комиссариат для зачисления отряда на довольствие исчислял в 1000 человек (с. 60), требуя отношением от 30 июня на его содержание 206 698 рублей. Численность отряда, как потом было засвидетельствовано Саблиным, и тут была сильно преувеличена и едва ли превышала в общей сложности 600 человек при двух батареях. Одновременно отношением от 2 июля Попов затребовал от военного комиссариата для нужд своего отряда срочно 20 штук санитарных носилок, 12 санитарных сумок, 40 больших лубков и 23 малых, 40 нарукавников Красного Креста и 10 флагов, 2 медицинских таза, два ведра и т. д., зондов, игол кишечных, зажимов, пинцетов, скальпелей и т. д., видимо, предвидя возможность боевых операций. Общее количество левоэсеровских сил, таким образом, едва ли превышало 1700—1800 человек, даже если верить официальным цифрам Попова и Орешкина.     С такими силами партия левых эсеров решила приступить к «спасению мировой революции».     В нарушение и бесстыдно циничное игнорирование определенно выраженной голосованием 5 июля воли Всероссийского съезда Советов партия левых эсеров привела в исполнение в 3 часа дня террористический акт против Мирбаха во имя срыва Брестского мира и вовлечения России в войну с Германией.     Это уже была не игра. Согласно показаниям доктора Рицлера, первого советника посольства, и лейтенанта Мюллера, убийство германского посла произошло при следующих обстоятельствах:     Около 2-х с половиной часов дня в помещение посольства явилось два неизвестных человека, назвавшиеся один — членом ВЧ комиссии Блюмкиным и другой — председателем 25 революционного трибунала Андреевым и, предъявив удостоверение на бланке и за печатью ВЧК, за подписями председателя комиссии тов. Дзержинского и секретаря комиссии тов. Ксенофонтова, попросили личного свидания с посланником для переговоров с ним по личному делу. После настоятельных просьб Блюмкина о личном свидании граф Мирбах согласился выйти к просителям. Все пятеро — Мирбах, Рицлер, Мюллер, Блюмкин и Андреев — уселись в приемной, и Блюмкин, разложив имеющиеся при нем документы, посвятил графа в дело некоего гражданина Роберта Мирбаха, якобы скомпрометированного в деле о шпионаже в пользу Германии. После ответа Мирбаха, что вся эта история его очень мало интересует, на вопрос Андреева: «Видимо, графу интересно, какие меры будут приняты с нашей стороны?», вопроса, повторенного Блюмкиным, один из посетителей вскочил и, выхватив револьвер, выстрелил в Мирбаха. Его спутник открыл одновременно огонь в Рицлера и Мюллера. Не потерявшийся Мирбах бросился в другую комнату, куда за ним последовал Блюмкин, в то время как Андреев продолжал стрелять в присевших к земле Рицлера и Мюллера. В это время в соседней комнате раздался оглушительный взрыв. Когда Рицлер и Мюллер опомнились и бросились в зал, там на полу пораженный пулей в голову лежал Мирбах, на полу среди обломков штукатурки, в паркете был глубокий выем от разорвавшейся бомбы, другая — неразорвавшаяся — валялась тут же; оба же посетителя в суматохе успели скрыться через окно и уехать на ожидавшем их автомобиле, оставив свои шляпы и портфель с бумагами (т. 2, с. 54 и 57).     В тот же день Центральным Комитетом партии левых эсеров было выпущено следующее воззвание «Ко всем рабочим и красноармейцам»:     «Палач трудового русского народа, друг и ставленник Вильгельма, граф Мирбах убит карающей рукой революционера по постановлению ЦК партии левых эсеров. Как раз в тот день и час, когда окончательно подписывался смертный приговор трудящимся, когда германским помещикам и капиталистам отдавалась в виде дани земля, золото, леса и все богатства трудового народа, когда петля затянулась окончательно на шее пролетариата трудового крестьянства, убит палач Мирбах. Немецкие шпионы и провокаторы, которые наводнили Москву и частью вооружены, требуют смерти левым социалистам-революционерам. Властвующая партия большевиков, испугавшись возможных последствий, как и до сих пор, исполняет приказы германских палачей... Да здравствует восстание против палачей. Позор всем, кто идет вместе с немецкими шпионами на подавление восставших против Вильгельма рабочих и крестьян!»     Одновременно, однако, с помещением в этом воззвании грязных инсинуаций Центральный Комитет партии выносит, видимо «на всякий случай», следующее постановление, которое отправил через одного из стрелков в Латышскую дивизию:     «ЦК ПЛСР категорически заявляет, что ни к какому захвату власти он не стремился, а произвел убийство Мирбаха исключительно в целях прекратить дальнейшее завоевание трудовой России германским капитализмом. Партия коммунистов-большевиков будет играть в руку контрреволюции, если будет направлять против защищающего советский строй Центр. Комитет[а] партии левых эсеров части советских войск, свои обманутые части, направленные для отомщения за Мирбаха. ЦК ПЛСР».     Оба документа взаимно дополняют друг друга. Партия усвоила, видимо, к этому времени окончательно специфические методы борьбы с политическими противниками путем распространения клеветы и лжи и в то же время стремилась трусливо забежать вперед, дабы обеспечить себе смягчающие вину обстоятельства. С общим тонусом поведения партии вполне гармонирует и «творческая личность» самого исполнителя — Блюмкина.     Блюмкин, как это установлено предварительным следствием, революционер, не знавший революционной работы до революции, начал работать в ВЧК с июня месяца и был откомандирован по рекомендации ЦК партии левых эсеров на должность заведующего немецким шпионажем (см. показания Лациса, т. 1, с. 129), но проработал недолго. Вскоре на него стали поступать жалобы настолько компрометирующего характера, что постановлением комиссии от 1 июля (т. 2, с. 191) он был отстранен от работы и весь его отдел закрыт.     По показаниям Дзержинского, последним был возбужден вопрос через члена ВЧК левого эсера Александровича о предании Блюмкина суду за его художества, что было отсрочено до получения ответа и отзыва от эсеровского ЦК.     ЦК партии левых эсеров вместо этого счел возможным именно ему поручить честь совершить «освободительный» террористический акт.     В ответ на воззвание левых эсеров Совет Народных Комиссаров разослал во все районы предложение всем районным Совдепам быть наготове, мобилизовать партийных работников порайонно, установить патрули на улицах, призвать массы рабочих немедленно подавить эту попытку восстания левых эсеров, которой могут воспользоваться все буржуазные и белогвардейские группы (т. 2, с. 83).     Отступление для левых эсеров было отрезано. Дальнейшее развитие событий представляется в следующем виде:     По показаниям Дзержинского, уже в 3 часа он узнал об убийстве Мирбаха по прямому проводу из Совета Народных Комиссаров. Отправившись в посольство и с первого взгляда установив, что подпись на удостоверении, представленном Блюмкиным, была подложная, Дзержинский отправился лично в штаб отряда Попова, куда (ему донесли) скрылся Блюмкин. В штабе Попова Дзержинский после первых расспросов принялся за осмотр помещения, когда вошедшие Прошьян и Карелин сообщили ему, что Мирбах убит по постановлению ЦК партии и что Блюмкина искать нечего. В ответ на это Дзержинский объявил их арестованными. В соседней комнате Дзержинский заметил Трутовского, Черепанова, Александровича, Фишмана, Камкова, Спиридонову. Все были вооружены. В это время в комнату вошел Саблин и потребовал от Дзержинского сдачи оружия. Тот отказал, но был моментально окружен наводнившими комнату матросами и обезоружен. Трепалова, прибывшего вместе с Дзержинским, обезоружила Спиридонова лично. На устроенном тут же митинге Спиридонова, Попов и другие обвиняли Советскую власть в предательстве Мирбаху, матросы обвиняли ее за то, что отнимают муку у бедняков, причем Черепанов и Саблин с торжеством заявили ему, что «вот-де у вас были октябрьские дни, а у нас будут июльские», что «мир все равно сорван», что они власти не хотят, «пусть немцы займут Москву — и у нас будет так, как на Украине,— они же опять уйдут в подполье».     Попов добавлял, что теперь не придется воевать с чехословаками. Такова была запротоколированная вождями программа движения. Затем стали приводить арестованных Лациса (арестован в комиссии матросом Жаровым 26), Смидовича, арестованного на улице, Винглинского, арестованного в своем отряде, всего человек 27. Из других видных эсеров Дзержинский видел там Магеровского. Настроение было у всех радужное, постоянно передавались известия о присоединении к повстанцам ряда полков, о помощи от Муравьева с фронта, о приходе рабочих делегаций и т. д. (т. 1, с. 65 и ел.). Приблизительно в тех же красках передал события Саблин, Смидович и др., передающие то же содержание речи Черепанова, что и Дзержинский (т. 1, с. 103 на обор.). Саблин также подтверждает присутствие в штабе Попова тех же Камкова, Прошьяна, Спиридоновой, а также факт, что в штабе скрывался первое время Блюмкин. Численность отряда Попова Саблин определяет всего в 600 человек, количество перешедших к повстанцам солдат из отряда Винглинского — всего в 50 человек. По показаниям Саблина, арест Дзержинского и Смидовича был произведен для самозащиты в качестве заложников, так как все время ЦК рекомендовал придерживаться строго оборонительных действий. Поведение ЦК не изменилось, даже когда пришло известие об аресте отправившейся на съезд Спиридоновой и всей съездовской фракции левых эсеров. Для захвата телеграфа Прошьян взял с собой только 10 человек, чтобы отправить телеграмму, текст которой был выработан ЦК. Боевые действия фактически развернулись только утром на следующий день (с. 107).     Текст и одной и второй телеграмм, отправленных по всем городам России с датой 7-го VII 3 часа ночи, первой — под заглавием «Бюллетень № 1» и второй — «Всем Совдепам», приблизительно аналогичен. Агрессивного характера по отношению к Советской власти они не носят, за исключением клеветнического выпада в бюллетене, что-де при аресте Дзержинский заявил, что пришел арестовать Прошьяна и Карелина, из которых, мол, один должен пасть искупительной жертвой за Мирбаха. Телеграмма объявляет, что задержанные большевики будут освобождены и что партия надеется, что они будут вместе с ними в борьбе против мирового империализма (т. 1, с. 110 и ел.). Телеграмма Совдепам также содержит экивок об «агентах германского империализма, ведущих агитацию на фабриках и в воинских частях», но также кончается призывом к совместной борьбе (с. 163 и ел.).     За ночь, однако, положение изменилось.     Занятие телеграфа было последним успехом повстанцев. По показаниям свидетелей Тимакова, Маслова, Подбельского, Ермоленко, Ефретова, телеграф был занят отрядом человек в 40, не знавших точно, зачем они пришли, и отвечавших, что для охраны. Лишь второй отряд, предводимый Прошьяном, объявившим, что Совет Народных Комиссаров арестован, был настроен более воинственно. Прошьян арестовал комиссаров Ермоленко, Маслова и Ефретова и отправил их в штаб Попова. Тогда же член ЦК ПиТ 27 Лихобадин отправил телеграмму, в которой предписывал задерживать и не передавать телеграмм за подписями Троцкого, Ленина и Свердлова. В этой телеграмме (т. 2, с. 105 и сл.) партия левых эсеров впервые названа «правящей ныне партией».     Показаниями Пупко, Янчевского и Герасимова установлена картина, имевшая место на телефонной станции. Явившаяся группа лиц потребовала включения выключенных по приказанию Аванесова комиссаром Пупко телефонов штаба Попова. Но пока пришедшие искали других телефонов, явившиеся новые отряды советских войск заняли вновь телефонную станцию, и время было повстанцами упущено. Свидетели занятия телеграфа и телефона, точно так же как и многие из арестованных в штабе Попова, все удостоверяют, что солдаты-поповцы — матросы и красноармейцы — очень смутно понимали, в чем дело; из занимавших же телеграф многие были в явно нетрезвом состоянии. В штабе Попова солдатам все время раздавали сапоги, баранки, консервы.     Показания свидетелей из 1-го Советского полка, отряда Попова, отряда Винглинского показывают, что произошло «присоединение» к повстанцам этих частей. В отряд Винглинского явились Черепанов и Камков, в результате Винглинский был отправлен в штаб Попова и оттуда после — обратно, где, однако, опять был арестован. Число перебежавших, по показаниям Саблина, не превышало 50-ти.     В 1-й Мартовский полк в Покровских казармах явился Александрович, по показаниям Баринова (с. 167). В результате агитации пришедшие матросы арестовали комиссара Шоричева. Делегаты полка были приглашены на заседание ЦК ЛСР и отнеслись к предложению выступить отрицательно, ограничившись только несением караульной службы. По показаниям Румянцева, всего в полку в ту ночь налицо было 140—150 человек.     Наконец, солдаты из отряда самого Попова показывают, что там агитировал лично Попов, говоря, что Ленин и Троцкий продали Россию и т. д. Охрана их постоянно распивала водку (с. 123). По показаниям Струтинского, он находился в патруле в ночь на 7-е с приказом задерживать автомобили. Встретившись с патрулем латышей, он вступил в переговоры и наконец решил идти спать, что и исполнил. Другой поповец, Куличев, поступивший в отряд, чтобы не идти на фронт, участвовал во «взятии» телеграфа. Отпросившись затем у Прошьяна, он отправился в штаб Попова, где получил две банки консервов и столько хлеба, «что не могли его поесть» (с. 71). От выступления [против] Советской власти он, по его словам, уклонился.     Сами военные действия следующего утра описываются многими свидетелями также в одних тонах. Наиболее обстоятельно они переданы Саблиным. Уже в первый день съезда (Советов) ему стало известно, что из состава ЦК выделена тройка с чрезвычайными полномочиями. После выступления на съезде Троцкого Камков заявил ему о возможности ареста ЦК партии, причем ему было предложено установить связь с отрядом Попова. На следующий день, 6-го, он был с утра в штабе свидетелем описанных выше событий. После получения известий об аресте Спиридоновой, съездовской фракции и появления первых патрулей советских войск по приказанию его, Саблина и Попова было отдано распоряжение о задерживании всех автомобилей. Митинги в Покровских казармах имели своим результатом упомянутое «присоединение» полков Советского, Мартовского и отряда Винглинского. Занятие телеграфа было неожиданностью для самого Саблина. Присоединившиеся ничем, кроме заявления о присоединении, себя, по словам Саблина, не проявили. С утра началась перестрелка оружейная и пулеметная, достигшая своего максимума часам к 10-ти. Отряд Попова потерял 2-х убитыми и 20 человек ранеными. С момента начавшегося очень удачного обстрела штаба из орудий Попов объявил о необходимости отступления; к 11-ти часам ушла первая группа, через час — вторая. Перед уходом Саблин распорядился освободить арестованных, когда все уйдут, и уехал сам. По показаниям арестованных, «уход» был довольно своеобразен — через окна и заборы в довольно беспорядочной форме под звуки рвущихся снарядов и крики арестованных: «Трусы»...     Отступавшие направились к Курскому и Нижегородскому вокзалам и по Владимирскому шоссе. Во время боя имел место обмен парламентерами в лице арестованного накануне члена батальонного комитета латышской дивизии Берзина, отправленного с двумя повстанцами в Латышскую дивизию на автомобиле с белым флагом. Приехавшим в комитет повстанцам было заявлено, что, если они сейчас же не отпустят арестованного вместе со свидетелем, товарищи с ними посчитаются; в штабе дивизии им заявили, что с ними разговаривать не будут, а пусть они привезут уполномоченного. Вернувшись к штабу Попова, увидели, что там уже снимают орудия и собираются уходить. Уполномоченный поехал с свидетелем обратно и по приезде был арестован (с. 120 и сл.). Согласно показанию помощника комиссара Мясницкого участка, расположенного около штаба Попова, его комиссариат был также занят повстанцами, которые, однако, по мере усиления огня наступающих стали уходить; часть их свидетель запер в арестантской под предлогом большей безопасности от огня, сдал латышам и сам стал наступать вместе с милиционерами. По показаниям шофера Шилова, он застал поповцев уже у Курского вокзала, куда Попов поехал с артиллерией и броневиками. Свидетеля заставили управлять машиной и поехали к Рогожской заставе, причем Саблин грозил ему расстрелом. Попортившаяся машина стала, матросы бросились уходить, а свидетель поехал в город (с. 134).     По показаниям того же поповца Струтинского, он с отрядом двинулся к Москве-Рогожской, а оттуда по Владимирскому шоссе; на 17 версте они были настигнуты советскими войсками. «Боя не было, отряд в панике разбежался, я, свидетель, с еще тремя поповцами явились в следственную комиссию Павловского Посада...» Поповец Куличев показывает: также участвовал в отступлении, но на 10-й версте от Москвы, «как борец за все декреты», сдал винтовку в проезжавший автомобиль, шашку, наган и сел на лужайку ждать, когда пройдет весь отряд. Когда отряд прошел, то «вернулся в Москву и лег спать». На следующий день прочел о следственной комиссии и явился дать показания (с. 72).     Так кончилось выступление левых эсеров.     Ряд свидетельских показаний о насилиях и грабежах, чинившихся поповцами над безоружными,— Войновского (с. 84), Виктовского, Завадского, Клаповского, Левита и в особенности Рутковского (с. 11), свидетельствует о борьбе партии левых эсеров в защиту революции.     По мере неудач падало и настроение руководителей восстания и одновременно росло стремление поправить дела всеми средствами, какие только подвернутся под руку. Наглядное доказательство этому — выпущенный 7-го листок «К железнодорожникам» в ответ на слухи о стягивании Советом Народных Комиссаров войск против повстанцев.     Листок начинается с извещения об убийстве Мирбаха и сообщения, что «большая часть советских войск на стороне революции, с нами»... Далее идут сообщения следующего характера:     «По предписанию Ленина и Троцкого к Москве стягиваются военные отряды для того, чтобы расстрелять всех левых социалистов-революционеров... У нас есть сведения, что против нас вооружаются все германские военнопленные по всей Московской области, может быть, сделана попытка провести отряды немцев из Орши и других мест. Будьте настороже... Мы обращаемся к вам с призывом не пропускать отрядов, вызванных Советом Народных Комиссаров... Будьте с нами, то есть с независимыми Советами. Да здравствует беспощадная борьба с международным империализмом... ЦК ПЛСР» (т. 2, с. 89).     Наконец, особое, печатное типографским способом издание бюллетеня № 1 в расширенной редакции, датированное уже 7 июля, помимо содержания, приведенного в ночной телеграфной редакции, в дополненном и исправленном виде ряда других измышлений гласило: «Боевым штабом левых эсеров арестованы вооруженные германские военнопленные, при допросе показавшие, что вооружение происходит, в Кремле по приказанию Ленина большевиком Бела Куном».     Бывшие соратники перещеголяли в клевете под влиянием опасения за свою шкуру своих прежних друзей — правых социалистов-революционеров Алексинских и меньшевиков. Несмотря на весь свой революционный пыл, объективно и субъективно партия оказалась в одном лагере с врагами революции, с контрреволюционерами всех оттенков, и лишь революционная стойкость русских рабочих и выдержанность их помогла им пройти счастливо мимо еще одной из бесчисленных опасностей, уготованных им на этот раз левыми социалистами-революционерами...     На основании всего вышеизложенного ПРЕДАЮТСЯ СУДУ ВЕРХОВНОГО РЕВОЛЮЦИОННОГО ТРИБУНАЛА при Всероссийском ЦИК СОВЕТОВ граждане: Мария Александровна Спиридонова, Майоров, Прошьян, Фишман, Камков, Карелин, Трутовский, Магеровский, Голубовский, Черепанов по обвинению в том, [1] что они, будучи членами Центрального Комитета партии левых социалистов-революционеров и в качестве таковых ответственными вождями своей партии, пользуясь определенным влиянием в среде своей партии, умыслили, вопреки ясно выраженной воле верховного органа власти Российской Федеративной Советской Республики — Всероссийского съезда Советов IV созыва, расторгнуть насильническим путем заключенный в г. Бресте 3 марта 1918 года мирный договор с Германией, ратифицированный съездом Советов 16 марта того же года, для вовлечения этим России в войну с Германией, для чего на заседании того же Комитета от 24 июня постановили учинить против виднейших представителей германского империализма в России террористический акт, не без основания полагая, что этим способом неукоснительно дадут повод германским хищникам вторгнуться в пределы Советской республики и тем самым поставят революционные массы трудового населения и Советское правительство перед фактом войны и срыва Брестского договора.     2. Что одновременно на том же заседании постановили мобилизовать все имевшиеся в распоряжении партии военные силы для активной поддержки движения и «вооруженной обороны занятых позиций» в случае агрессивных действий со стороны Советского правительства против партии левых эсеров за ее провокационную по отношению к войне деятельность, для чего вызвали через особый, имевшийся в распоряжении партии Главный штаб боевых дружин из Витебска, Петрограда и Ярославля партийные боевые дружины, а также при помощи и от имени крестьянской секции, обманным путем воспользовавшись ее именем, затребовали из Ярославля не соответствующий запас военного снаряжения, а также привели в боевую готовность боевой отряд, состоявший при ВЧК под начальством Попова и отряд особого назначения при том же Главном штабе боевых дружин под начальством Орешкина, что вошли во исполнение тех же целей в сношения с гражданами Блюмкиным и Андреевым на предмет исполнения последними террористического акта против Мирбаха, разработав совместно с последними план исполнения этого акта, обманным путем добывши для этого печать ВЧК и подделав подписи ее председателя и секретаря тт. Дзержинского и Ксенофонтова.     I. Граждане Спиридонова, Черепанов, Камков, Карелин, Магеровский, Фишман, Саблин и Попов в том, что после исполнения террористического акта над Мирбахом укрыли от ареста Блюмкина.     II. Граждане Андреев и Блюмкин в том, что, приняв указанное поручение от членов ЦК партии левых эсеров, заведомо сознавая все значение совершаемого ими акта и возможные проистекающие из него последствия, таковое поручение приняли и постановление об убийстве Мирбаха привели в исполнение, проникнув для этого в помещение посольства и добившись свидания с Мирбахом путем предъявления подложного удостоверения с незаконно 28 использованной печатью ВЧК и подделанными подписями тт. Дзержинского и Ксенофонтова.     III. Те же граждане, члены Центрального Комитета партии в том, что после убийства Мирбаха и затем, по мере развития дальнейших событий, составили, напечатали и распространили ряд печатных воззваний, листков и бюллетеней, в которых от имени ЦК, извещая о состоявшемся убийстве Мирбаха, распространяли гнусные клеветнические измышления про Советское правительство и его отдельных членов, обвиняя их в соглашении, попустительстве германским империалистам и предательстве революции, призыве вооруженных военнопленных для расстрела членов партии левых эсеров и призывая народные массы к восстанию, на защиту партии левых эсеров, а следовательно, и против Советского правительства.     IV. Граждане Спиридонова, Карелин, Фишман, Камков, Трутовский, Прошьян, Магеровский, Черепанов, Попов и Саблин в том, что после убийства Мирбаха агитировали среди обманутых ими воинских частей, в том числе отряда Попова, части отряда Винглинского и частей 1-го Советского полка, а также латышских частей за вооруженное выступление и свержение Советской власти, сопротивление наступающим для усмирения мятежа советским частям и руководства таковым сопротивлением в ночь на 7 июля и утро 7 июля, причем Саблин и Попов фактически руководили этим сопротивлением, в результате чего явились ранения и смерть ряда лиц как с той, так и с другой стороны.     V. Гражданин Прошьян, кроме того, в том, что по поручению ЦК своей партии захватил путем применения вооруженной силы телеграф и арестовал находившихся там при исполнении своих обязанностей комиссаров, отправил во все города Советской России телеграмму об убийстве Мирбаха, с извещением и призывом о поддержке начатого левыми эсерами преступного выступления.     VI. Те же граждане, и особенно Карелин, Прошьян, Саблин, Попов и Камков, в том, что подвергли задержанию и обезоружению находившихся при исполнении своих обязанностей государственной важности председателя ВЧК т. Дзержинского, его товарища 29 Лациса, председателя Московского Совета т. Смидовича, начальника отряда Винглинского и ряда иных лиц, а также отдали распоряжение в качестве руководителей движения о задержке и аресте видных советских работников, в результате чего был задержан и лишь благодаря случайности избег ареста народный комиссар почт и телеграфов Подбельский.     VII. Саблин и Попов в том, что после проигранного выступления руководили отступлением своих частей от помещения поповского штаба по Владимирскому шоссе, оказывая или пытаясь оказать вооруженное сопротивление советским войскам тогда, когда его полная безнадежность была совершенной очевидностью.     VIII. Все вышеуказанные лица, наконец, в том, что с преступным легкомыслием, хотя и руководимые ложным пониманием своих обязанностей борьбы за великие цели революционного освободительного мирового движения рабочих и крестьян, убийством Мирбаха поставили Советскую Республику и российскую революцию под угрозу величайшей опасности быть раздавленной превосходящими силами буржуазного империализма Германии в момент, когда собственные военные силы Республики не были еще в состоянии оказать должного сопротивления; подвергли этим опасностям русский пролетариат и крестьянство очутиться под властью буржуазии, восстановленной при помощи немецких штыков, в чем названные лица ясно и определенно отдавали отчет, и затем путем вероломства, лжи и клеветы еще более усугубили ту же опасность, предоставив таким образом для всех контрреволюционных сил удобный момент для своего, в свою очередь, выступления против Советской власти в союзе с русской буржуазией и для удушения революции, и всем этим подвергли опасности и приближавшуюся мировую революцию, объективно оказавшись сами тем самым в рядах врагов революции в качестве их деятельных помощников и наиболее активных пособников.     Составлено 16 ноября 1918 года.     Москва, Центральная обвинительная коллегия   ПРОТОКОЛ ЗАСЕДАНИЯ РЕВОЛЮЦИОННОГО ТРИБУНАЛА ПРИ ВЦИК     1918 года ноября 27 дня революционный трибунал при Всероссийском Центральном Исполнительном Комитете в открытом заседании в составе:      за Председателя трибунала, заместителя Председателя тов. Карклина, тов. Веселовского, членов: » Галкина, » Платонова, » Петерсона, » Томского, » Сельтенева, » Зыбно при секретаре разбирал дело о контрреволюционном заговоре Центрального Комитета партии левых социалистов-революционеров и других лиц той же партии против Советской власти и революции.     Из всех обвиняемых в заседание трибунала доставлены: Спиридонова и Саблин; остальные обвиняемые, Майоров, Прошьян, Фишман, Камков, Карелин, Трутовский, Магеровский, Голубовский, Черепанов, Попов, Блюмкин и Андреев, от суда скрылись.     На вопрос председателя трибунала, как имя, отчество и сколько лет, обвиняемая Спиридонова заявила, что пока ей не будет дано слово для предварительного заявления, на вопросы отвечать не будет.     В предоставленном затем Спиридоновой слове для заявления последняя заявила, что по постановлению партии левых социалистов-революционеров и по своему личному убеждению она отказывается принимать участие в том, что здесь происходит. В этом зале происходит суд одной партии над другой, что совершенно недопустимо. Нашу междоусобицу, наш спор может решить только III Интернационал 30, так как это все делалось по постановлению ЦК партии, поэтому она покидает зал суда.     Обвиняемый Саблин: он тоже целиком присоединяется к заявлению тов. Спиридоновой.     Обвинитель Крыленко заявил, что данный суд вовсе не есть суд одной партии над другой, а это есть суд, установленный Конституцией Российской Социалистической Федеративной Советской Республики, поэтому он просит в ходатайстве обвиняемым отказать и дело слушанием продолжать, не мешая обвиняемым апеллировать к III Интернационалу.     ТРИБУНАЛ ПОСТАНОВИЛ: Объявить перерыв на 10 минут.     После перерыва заседание объявлено продолжающимся. Рассмотрев заявление подсудимых Спиридоновой и Саблина по делу о контрреволюционном заговоре ЦК партии левых социалистов-революционеров и других лиц той же партии против Советской власти и революции, трибунал постановил: дело слушать, хотя обвиняемые и отказываются присутствовать в зале заседания.     Обвинитель Крыленко заявил, что, поскольку показания тов. Дзержинского, вызванного в качестве свидетеля, имеются в деле, постольку надобность в допросе теперь последнего не встречается.     ТРИБУНАЛ ПОСТАНОВИЛ: вызванного в качестве свидетеля тов. Дзержинского не допрашивать.     Обвинитель Крыленко: партия левых эсеров, вышедшая из недр той же самой партии социал-революционеров, в настоящее время умерла, но остались определенные лица, с которыми необходимо бороться, когда они становятся вредными. Поэтому он настаивает, чтобы Верховный трибунал отнесся к обвиняемым со всей строгостью, в особенности по отношению к Попову как начальнику выступления 6—7 июля; по разыскании он должен быть расстрелян. В отношении же Блюмкина и Андреева, совершивших террористический акт, но не принимавших активного участия в восстании, удалить навсегда из пределов Советской Республики, а в отношении же остальных обвиняемых, за исключением Спиридоновой и Саблина, применить строгие меры наказания, заключив под стражу с высылкой из пределов Советской Республики не менее чем на 5 лет, и, принимая во внимание прежние заслуги перед революцией Спиридоновой и Саблина, выслать на 5 лет.     Трибунал удалился на совещание.     После совещания председателем оглашен публично приговор.     Председатель трибунала: подпись Члены: подписи Секретарь: Зыбно   ПРИГОВОР     Именем РСФСР революционный трибунал при Всероссийском ЦИК Советов в заседании своем от 27 ноября 1918 года, заслушав и рассмотрев дело Марии Александровны Спиридоновой, Саблина, Попова, Прошьяна, Камкова, Карелина, Трутовского, Магеров-ского, Голубовского, Черепанова, Блюмкина, Андреева, Майорова и Фишмана по обвинению их в контрреволюционном заговоре Центрального Комитета партии левых социалистов-революционеров против Советской власти и революции, признал предъявленные им, Спиридоновой, Саблину, Попову, Прошьяну, Камкову, Карелину, Т реутовскому, Магеровскому, Голубовскому, Черепанову, Блюмкину, Андрееву, Майорову и Фишману, обвинения в заключении обвинительной коллегии при революционном трибунале ВЦИК доказанными и постановил:     Попова объявить врагом трудящихся, стоящим вне закона, и, как такового, при поимке и установлении личности расстрелять. Прошьяна, Камкова, Карелина, Трутовского, Магеровского, Голубовского, Черепанова, Блюмкина, Андреева, Майорова, Фишмана заключить в тюрьму с применением принудительных работ на три (3) года;     Спиридоновой и Саблину, принимая во внимание их особые прежние заслуги перед революцией, смягчить меру наказания и заключить в тюрьму сроком на один год. 27.XI—18 г. Председательствующий: Карклин. Веселовский, Галкин, Платонов, Петерсон, Томский, Сельтенев   Члены:   Примечания 1 Документ восстановлен по подлиннику. 2 В числе привлеченных по делу в подлиннике ошибочно пропущена фамилия Камкова. 3 В тексте книги фамилия В. Э. Кингисеппа опущена, по-видимому, из соображений конспирации, поскольку он в это время находился на подпольной работе в Эстонии. 4 Петерс Я. X. (1886—1938) — советский партийный и государственный деятель. Член КПСС с 1904 года. Участник революции 1905—1907 годов. В октябрьские дни 1917 года — член Петроградского ВРК, с декабря 1917 года — член коллегии ВЧК, заместитель председателя ВЧК. С 1920 года — член Туркестанского бюро ЦК РКП(б) и полномочный представитель ВЧК в Туркестане, с 1921 года — член Туркестанской комиссии ВЦИК и СНК РСФСР. С 1922 года — член коллегии и начальник Восточного отдела ГПУ. Незаконно репрессирован — в 1938 году, реабилитирован. 5 Ф. М. Уайбер — подданный Великобритании, в 1918 году проживал в Москве, преподавал английский язык частным лицам. В конце июня 1918 года арестован ВЧК по обвинению в подготовке покушения на графа Мирбаха. Факт непосредственного участия в подготовке террористического акта не подтвердился. В июле 1918 года был освобожден из-под стражи и выслан из РСФСР. 6 В. А. Александрович вошел в коллегию ВЧК в январе 1918 года. 7 Далее Ф. Э. Дзержинский давал отрицательную характеристику Я. Г. Блюмкину, который в разговорах заявлял, что жизнь людей в его руках, что в его власти сохранить или не сохранить жизнь кому-либо. Дзержинский сообщил также, что он предложил коллегии ВЧК в начале июля контрразведку распустить и Блюмкина оставить без должности, что и было сделано. Вот текст характеристики Блюмкина, данной Ф. Э. Дзержинским:     «За несколько дней, может быть за неделю, до покушения я получил от Рас-кольникова и Мандельштама (в Петрограде работает у Луначарского) сведения, что этот тип в разговорах позволяет себе говорить такие вещи: «Жизнь людей в моих руках, подпишу бумажку — через два часа нет человеческой жизни. Вот у меня сидит гражданин Пусловский, поэт, большая культурная ценность, подпишу ему смертный приговор», но, если собеседнику нужна эта жизнь, он ее «оставит» и т. д. Когда Мандельштам, возмущенный, запротестовал, Блюмкин стал ему угро¬жать, что, если он кому-нибудь скажет о нем, он будет мстить всеми силами. Эти сведения я тотчас же передал Александровичу, чтобы он взял от ЦК объяснения и сведения о Блюмкине для того, чтобы предать его суду. В тот же день на собрании комиссии было решено по моему предложению нашу контрразведку распустить и Блюмкина пока оставить без должности. До получения объяснений от ЦК левых эсеров я решил о данных против Блюмкина комиссии не докладывать. Блюмкина я ближе не знал и редко с ним виделся».     Характеристика Я. Г. Блюмкина, данная в показаниях Ф. Э. Дзержинского, со слов «За несколько дней...» и кончая словами «...редко с ним виделся» в тексте «Красной книги ВЧК» была опущена. 8 «Фигура Блюмкина ввиду разоблачения его Раскольниковым и Мандельштамом сразу выяснилась как провокатора». В тексте книги это предложение было опущено. 9 Хрусталев Г. В.—член КПСС с 1917 года. С января 1918 года — сотрудник ВЧК. 10 В тексте книги «демобилизованы». 11 В тексте книги «поступил». 12 Дабол Я. М.— член партии с 1912 года. В 1918 году — заведующий Комендантским отделом ВЧК. В 1919 году — комендант ВЧК и командир отдельной роты ВЧК. 13 Муравьев М. А.— левый эсер, командующий Восточным фронтом. После разгрома левоэсеровской авантюры изменил Советской власти, пытался поднять мятеж в войсках фронта. При аресте оказал сопротивление и был убит. 14 Речь идет об отправке на Восточный фронт 3-го коммунистического финского отряда во главе с членом коллегии ВЧК С. П. Черновым. 15 Закс Г. Д. (1882—1937) — левый эсер, с марта 1918 года — заместитель председателя и член коллегии ВЧК. Занимал позицию, близкую к большевикам. После мятежа (о его подготовке он не знал) порвал с партией левых эсеров и образовал новую партию — народников-коммунистов. В ноябре 1918 года народники-коммунисты влились в РКП(б). 16 Фомин В. В. (1884—1938) — советский государственный деятель. Член КПСС с 1910 года. В 1917 году — член Минского и Северо-Западного областного комитетов РСДРП(б), член Минского Совета и комитета Западного фронта. После Октябрьской революции работал в Петроградском ВРК, с января 1918 года — по июль 1920 года — член коллегии ВЧК. В 1918—1920 годах — комиссар Центрального управления военных сообщений, Главного управления путей сообщения. В дальнейшем на хозяйственной работе. Член ЦКК ВКП(б) в 1924—1925 годах. В 1938 году репрессирован, впоследствии реабилитирован. 17 Емельянов М. Ф.— левый эсер, член коллегии ВЧК, заведующий хозяйственным отделом. 18 Вороницкий В. Г.— большевик, сотрудник ВЧК, секретарь отдела по борьбе с контрреволюцией. 19 М. Н. Гуркин — левый эсер, член коллегии ВЧК. 20 Отдел по борьбе с контрреволюцией. 21 Правильно — в Сокольнический. 22 Ныне Нижняя Красносельская улица. 23 Мстиславский (Масловский) С. Д. (1876—1943) — член партии эсеров с 1904 года; с 1917 года — член партии левых эсеров, входил в состав ее ЦК. После убийства Мирбаха вышел из партии левых эсеров, был членом ЦК партии украинских боротьбистов. С 1921 года — беспартийный, писатель. С 1922 года работал в разных издательствах. Автор известной повести о Н. Э. Баумане «Грач — птица весенняя». 24 Здесь и далее в скобках указаны тома и страницы следственного дела. 25 В тексте подложного удостоверения, предъявленного Блюмкиным в посольстве, — «представителем». 26 В тексте книги ошибочно «Жиро». 27 ЦК почтово-телеграфного союза. 28 В тексте «незакономерно». 29 М. Я. Лацис являлся не товарищем (заместителем) председателя ВЧК, а членом коллегии. 6 июля в связи с арестом Дзержинского он назначен и. о. председателя ВЧК. 30 III Коммунистический Интернационал образовался в марте 1919 года. Левые эсеры участвовали в подготовке его первого конгресса.   к оглавлению назад < ^ > вперед