ОТ АВТОРА
Часто я вспоминаю такую картину.
На открытой веранде темно. Все растворила тропически черная
ночь. Словно механические игрушки, звенят насекомые. Тлеют
огоньки сигарет. Они чертят причудливые линии, обозначая
нашу беседу. Плавные, закругленные - рассудительный монолог;
нервные, изломанные - недоумение; короткие, мгновенные
- явный протест. Порой они запутываются в сложный клубок
сомнений, вопросов, споров.
Неожиданно вспыхивает спичка. Ее пламя вырывает из темноты
лица товарищей, внимательные глаза. Они смотрят вдаль.
Туда, где Америка, - со вчерашнего дня мы ее гости.
Внизу у холма - дорога. Светляками бегут по ней автомобили.
С быстрым шорохом они проносятся мимо, сбрасывая на поворотах
веера света. Недалеко светофор; машины приседают перед
ним, а потом откатываются волнами. За дорогой - город,
он подмигивает нам разноцветной рекламой.
Дальше, за сотней километров - Нью-Йорк. Здесь исступленно
кривляется огнями Бродвей, и табло кинотеатров на Таймс-сквер
заливают светом лица прохожих.
Не тысячи километров раскинулась эта страна. Миллионы
людей, молодых и старых, богатых и бедных, белых и черных,
живут в ней. Это их страна. А мы гости, мы только смотрим,
стараясь угадать очертания новой для нас жизни, уловить
ее сокровенный пульс...
Трижды я побывал здесь и сегодня подвожу итог нашим раздумьям
и спорам. Я хотел, чтобы этот рассказ имел математическую
точность, бесстрастие цифр и наглядность диаграммы. Мне
хотелось последовать мудрому призыву Спинозы: "Не
плакать, не смеяться, а понимать". Но это иллюзия.
Не все переводится на язык статистики, а впечатления неотделимы
от личных симпатий и антипатий. Поэтому в моем рассказе
будет немало субъективного, а порой, может быть, и спорного.
Кое-что о США я знал раньше. Журналисты, ученые, деятели
искусства много раз описывали Новый Свет. И "на месте"
я мог убедиться, насколько точно передано главное об этой
стране. Поэтому, когда мне задавали весьма ходкий вопрос;
"Изменилось ли ваше представление об Америке после
того, как вы увидели ее собственными глазами?" -
я с чистой совестью отвечал отрицательно. Да, в общем
такой она и представлялась мне раньше. Но это лишь "в
общем".
У каждого человека свои интересы, свой взгляд на мир,
свой угол зрения. И если едешь не затем, чтобы почтительно
замирать перед давно знакомыми "материальными ценностями",
а потом побрякивать в карманах сувенирной мелочью, тогда
каждая поездка раскрывает новые, неизведанные стороны
чужой жизни. О них я и хочу рассказать.
Но о чем?
О горделивом Эмпайр стейт билдинге или трущобах Гарлема,
о блестящих оркестрах или о бездумных гангстерских фильмах,
об Эрнесте Хемингуэе или Мики Спиллейне? Все это Америка
- страна вызывающей роскоши и изнуряющей нищеты, филантропического
славословия и неприкрытого цинизма; ее проклинают обожженные
дети Хиросимы, а на ее долларах написано: "В бога
мы верим". Это страна великого, гордого народа и
профессиональных атомных маньяков; здесь живут искренние,
гостеприимные американцы и злобные, средневековые погромщики...
Ее не вместишь а одну книгу.
Из всего вороха впечатлений, встреч, споров, прочитанных
книг я беру лишь одну тему - духовную жизнь американской
молодежи, проблему подрастающего поколения, которая ныне
так остро стоит в США и в большинстве капиталистических
стран. Эта проблема заявила о себе еще в годы первой мировой
войны. Тогда миллионы юношей, опьяненных фразами о "спасении
отечества", повинуясь своим прекраснодушным порывам,
послушно двинулись навстречу огню и свинцу. Но когда война
кончилась, те, кому довелось уцелеть, взглянули на мир
другими глазами. Там, в месиве траншей, остались их товарищи,
там похоронили они свои идеалы и свою юность. Они поняли,
что "священная" война велась ради денежного
мешка, и, прокляв этот мир ханжества и корыстолюбия, отгородились
от него цинизмом и грубостью. Они не простили отечеству
своих надломленных судеб, и оно назвало их "потерянным
поколением".
И вот теперь проблема молодежи вновь в центре общественных
страстей. В американской Печати стали модными термины:
"разбитое поколение", "взрывающееся поколение",
"молчаливое поколение", "битники",
"хипстеры" и т. д. Юноши и девушки поражают
добропорядочных родителей внезапными вспышками ярости
и гнева, припадками безотчетной тоски и хронического скепсиса.
Недовольство юным поколением давно вышло за рамки конфликтов
в отдельных семьях, оно выросло в самостоятельную тему
социологии, в большую общественную проблему, и литература
об этом растет, подобно снежному кому.
Судьба американской молодежи занимает ныне не только социологов
и государственных деятелей, но также полицию и судебные
органы. Авторы по-разному подходят к этой проблеме. Одни
пишут с затаенной тревогой, другие - с нескрываемым злорадством;
одни в качестве главной причины называют избыток материальных
благ, другие - нехватку христианского благочестия. Но
все они согласны в одном - утрачены традиционные связи,
нарушено взаимопонимание между поколениями, и младшее
явно враждебно относится к заветным отцовским моральным
ценностям и идеалам. Правда, внимание западных исследователей
часто ограничивается внешними, экзотическими деталями:
нарядами "битников" и автомобильными метаниями
"хипстеров", дикими плясками поклонников Элвиса
Пресли и стычками гангстерских банд. Но все это лишь разные
звенья одной и той же цепи, начало которой таится в глубинах
общественной жизни. "Что-то гнило в Датском королевстве".
Что? Какие подспудные процессы отражаются в поведении
молодежи? И если ты хочешь не только зарегистрировать,
описать эти факты, но и понять, объяснить их, то нужно
за внешними, порой весьма экстравагантными явлениями социальной
жизни попытаться нащупать главное, проследить связь отдельных
фактов с тем, что мы называем коренными устоями общества.
И тогда, конечно, не уйти от некоторых общих проблем,
связанных с традициями и типичными чертами "американского
образа жизни".
Только изредка я буду приводить подлинные имена. В спорах
с нами американские юноши и девушки уверенно заявляли
о полной свободе печати и мнений в своей стране. Но, видимо,
они судили на этот счет более трезво, когда дело касалось
их собственной судьбы.
На одном из международных семинаров молодежи обсуждался
вопрос о колониализме. Все, кажется, осудили его. Но когда
мы предложили сказать об этом в коммюнике, американцы
неожиданно забеспокоились. "Понимаете, - говорил
мне американский аспирант-химик, - мы, конечно, осуждаем
колониализм, но не хотим, чтобы об этом напечатали в газете.
Вы ведь знаете, что делегация США в ООН воздержалась при
голосовании резолюции о колониализме. Мы не хотели бы,
чтобы люди решили, будто мы пошли вам на уступку..."
- "А как же свобода мнений?" - спросил я. "Я
могу высказать это мнение, у меня есть такое право, но,
понимаете ли..." И все слова повторялись снова. Это
был честный юноша, и чувствовал он себя весьма неловко.
Я вспоминаю и другой факт. В городе Омаха мы встретились
со студентами университета. Спор коснулся самых острых
проблем. Но расставались мы друзьями, и группа юношей
пригласила нас к себе домой.
Уже светало, когда мы возвращались в гостиницу. Прощаясь
с нами, один студент сказал: "Вы хорошие ребята.
Меня и моих товарищей просто поражало, с каким терпением
вы отвечали на все вопросы, хотя нередко они задавались
лишь для того, чтобы испортить вам настроение. Со многими
вашими ответами я согласен. Мы будем помнить о вас, когда
речь будет идти о вашей стране. Но если завтра я открыто
скажу о своих впечатлениях от этой встречи, то объявят,
что я "продался коммунистам", и мне будет несладко.
Мы это хорошо понимаем".
Мы это тоже понимаем. Известны факты преследования в США
юных американцев - участников Московского фестиваля молодежи
и студентов, участников "сидячих" забастовок,
"рейсов мира", тех, кто выражал симпатии Советскому
Союзу и кубинской революции, и т. д. И мне не хотелось
бы подводить своих собеседников. К тому же для меня не
очень существенны имена и фамилии. Главное - рассказать
о некоторых типичных настроениях и идеях молодежи, с которой
мы встретились за океаном.
Молодежь Америки стоит сейчас на перепутье. Она нащупывает
свою твердую дорогу в жизни, но ее постоянно сбивают с
толку социальные миражи, изготовляемые поточным способом.
И чем причудливей разгораются их краски, тем труднее для
молодежи увидеть правильный путь. Об этом и пойдет речь
в книге.
Об американских миражах.
ВАКУУМ ИДЕЙ
ЭРОЗИЯ ИДЕАЛОВ
Что случилось с американской мечтой?
Не слышно более звуков единого мощного голоса, выражающего
нашу общую надежду и волю. То, что мы слышим сейчас,
- это какофония ужаса, примирении и компромисса, пустая
болтовня, громкие слога "свобода, демократия, патриотизм",
из которых мы выхолостили всякое содержание.
Уильям Фолкнер
Cравнительно недавно Новый Свет был вполне
доволен своим мышлением, своими настроениями и идеалами.
Однако за последние десятилетия в официальной Америке
все более явственно звучит серьезная тревога на этот счет.
Долгое время высокопоставленные американцы не очень-то
ценили идеи. Высшей ценностью считались доллары, высшей
удачей в жизни - их приобретение, высшим счастьем - солидный
капитал. Идеи, концепции, мысли, теории - все это рассматривалось
как причуда европейцев, которые своим пристрастием к непрактичной
"метафизике" лишь проявляли неспособность "по-деловому"
смотреть на жизнь. Самодовольству "практического
взгляда на мир", свойственному американцам, в большой
мере способствовало традиционное представление об Америке
как об "обетованной земле", где в изобилии произрастали
человеческие радости, согретые светом всемогущего доллара.
США долгое время стояли в стороне от кипящего фронтового
котла, войны отзывались здесь дополнительными прибылями;
капиталы, которые с превеликой выгодой размещались за
рубежом, зачислялись по статье "филантропия",
а баснословные доходы от них рассматривались как скромная
компенсация за проявленное великодушие. Американцы, казалось,
навеки свыклись с мыслью, что их страна - самая богатая,
самая благородная, самая добродетельная на свете. Незыблемой
казалась сказка о добром дядюшке Сэме - вселенском филантропе.
И пусть его манеры порой были развязны, пусть ему явно
не хватало светского лоска, зато его карманы были набиты
леденцами, которые он, как святочный Санта-Клаус, раздавал
многоязычной босоногой толпе.
Эта лубочная, милая сердцу преуспевающего бизнесмена картина
всегда была ложной. Она умалчивала о суровых кризисах
внутри страны, о миллионах безработных, о трагедии индейцев
и негров, о грабеже и закабалении слаборазвитых стран,
Однако до поры до времени все это казалось надежно скрытым
под ворохом фраз о "равенстве", "любви
к ближнему", о "братстве". Поток слов рос.
Слова раскручивались на быстрых ротациях; бумаги в наш
век хватает.
Вызов пришел со стороны Советского Союза.
В Америке и раньше писали о Советской стране. С первых
дней Октябрьской революции газетчики кричали о "скором,
неминуемом крахе коммунизма", а белоэмигранты усердно
"отрабатывали" заокеанский хлеб, наполняя свои
слезливые сочинения беспардонной клеветой на Страну Советов.
Добрый дядюшка Сэм послал свои войска в обескровленную
Советскую Россию. Но задушить ее не удалось, и он стал
терпеливо ждать обещанного "краха большевиков".
Ведь об этом в течение многих лет кричала могучая, "неподкупная",
"свободная" (и хорошо оплачиваемая) американская
пресса!
Гром грянул среди белого дня. В небо взвился советский
искусственный спутник. Официальная Америка ответила истерикой.
Наша печать немало писала о громадном впечатлении, которое
первый советский искусственный спутник произвел на Западе.
Но до поездки в США я, например/не представлял себе, насколько
глубокой и внушительной была эта реакция. Дело, уж если
на то пошло, не только в технике. Речь шла о событии,
которое расставило иные ударения в авторитетах государств,
надломило острие идеологической стратегии США, выставив
ее творцов как бессовестных дезинформаторов.
Под корень было подрезано представление о превосходстве
США в важнейших отраслях современной науки и техники.
Полеты Юрия Гагарина и других советских космонавтов окончательно
закрепили приоритет Советского Союза.
В этой связи мне вспоминается любопытная сценка, свидетелем
которой я был однажды.
Заключительный день международного рабочего лагеря был
отмечен вечером художественной самодеятельности. Выступали
англичане. "Сейчас мы покажем вам, как запускают
спутники русские, американцы и англичане", - объявил
один из них. Началась пантомима.
"Русские!"
С противоположных сторон сцены подчеркнуто строевым шагом
выходят двое юношей. По-военному здороваются, становятся
навытяжку. Смотрят на часы: пора начинать! Затем чиркнули
спичкой, как бы запуская двигатели, и медленно подняли
головы, следя взглядом за поднявшейся ракетой: все в порядке!
Сдержанно приветствуют друг друга и тем же четким, размеренным
шагом скрываются за сценой.
"Американцы!"
Они выходят развинченной походкой, засунув руки в карманы.
Их челюсти непрерывно движутся: жуют резинку. "Хэлло!"
- небрежно бросают они друг другу и впадают в томительное
ожидание. Спохватившись, смотрят на часы - они не сходятся.
После долгих пререканий решают все же начинать. Каждый
растерянно хлопает себя по карманам - черт возьми, где
же спички? Пришлось вернуться за ними. Суетливо чиркают
по коробке. Раз, другой... Наконец засветился огонек.
С интересом следят за полетом ракеты, бросаются бурно
поздравлять друг друга. Снова смотрят вверх и вдруг в
испуге разбегаются: опять что-то сломалось!
"Англичане!"
Юноши выходят на сцену и с важным видом долго шарят по
карманам. Наконец достают... сантиметр. С превеликой тщательностью
отмеряют на полу небольшой отрезок. Посовещавшись, сокращают
его вдвое. Теперь, кажется, в самый раз. Чиркают спичкой.
Головами, не отрывая взгляда от пола, описывают крутую
дугу: ракета пролетела отмеренное расстояние. Запуск состоялся!
- радостные поздравления.
В общем тот самый случай, когда, как пишут многоопытные
журналисты, комментарии излишни. Если такая оценка сравнительных
достижений различных стран в освоении космоса уже укоренилась
в художественной самодеятельности, значит против нее спорить
трудно.
И тогда, в 1957 году, американская печать выдавила слово
"догнать". Еще несколько лет назад оно было
бы воспринято американцами как добродушная юмореска, потому
что они привыкли рассматривать мир, только оглядываясь
назад. Теперь Новый Свет произносит это слово без запинки
- сказывается практика.
Ко всему этому следует добавить постоянное предынфарктное
состояние американской экономики, образование и укрепление
мирового лагеря социализма, повсеместный бурный подъем
национально-освободительного движения и крах колониальной
системы, рост антиамериканских настроений во многих странах,
которые не желают продавать свое национальное первородство
за чечевичную похлебку и залежалый яичный порошок.
Запуск советского спутника вызвал серьезные, прямо-таки
катаклические процессы в общественном мнении США. И это
понятно. Если советские люди восприняли его как закономерный
итог развития отечественной науки и техники, то американцы
были просто сбиты с толку. Для них было непостижимым,
как это страна "неграмотных мужиков", старомодных
самоваров и свирепых медведей (а именно такое представление
им настойчиво внушали) могла запустить в небо спутник,
по сравнению с которым неистово разрекламированный американский
сателлит выглядит елочной игрушкой. Этот факт нельзя было
замолчать, принизить. Он заставил американцев не только
обратиться к небосводу, но и оглянуться вокруг. Мерцание
"беби-луны" осветило многое и прежде всего неустроенность
индустриального американского счастья. Недаром даже ренегат
коммунистического движения в США Эрл Браудер вынужден
был признать: "Реакция Америки на спутников и на
все, что с ними связано, выразилась в страхе и отчасти
даже в панике именно потому, что (в США.- Л. М.) не решены
проблемы новой промышленной революции". Запуск спутника
стал как бы заключительным аккордом в той невеселой "переоценке
ценностей", которая началась в США после второй мировой
войны.
Уже в 1950 году Джон Фостер Даллес писал в своей книге
"Война или мир": "Что-то неладное происходит
с нашей страной, иначе мы не очутились бы в таком положении
и настроении, как сейчас... Источник беспокойства носит
не материальный характер... Недостает нам истинной и динамичной
веры, а без нее нам мало что поможет. Недостаток веры
не могут нам компенсировать ни политические деятели...
ни дипломаты... ни бомбы, даже самые мощные..." Советский
Союз, отмечал он, "добивается больших успехов"
в идеологическом соревновании, где его "техника так
же превосходит нашу, как пушки превосходят лук и стрелы".
Причину Даллес видел в том, что "советские коммунисты
разработали программу, обладающую огромной притягательной
силой для всех, кто считает себя угнетенным или обманутым
при существующем строе, а также для некоторых идеалистов,
стремящихся усовершенствовать мир".
За минувшее десятилетие, которое американский драматург
Артур Миллер образно назвал "десятилетием вышибания
мозгов", сетования, по поводу изъянов американской
идеологии звучали все более настойчиво. Состояние США
было обозначено самими американцами как "вакуум идей".
Первоначально американские авторы упоминали о "вакууме"
в чисто прагматистском смысле: идеология США проигрывает
единоборство с учением коммунизма в международном масштабе.
Признаний такого рода множество в американской печати.
Например, газета "Вашингтон пост" заявила: "С
одними пушками, долларами и дипломатией мы не можем вести
борьбу с противником, у которого есть все это и который
движется вперед потому, что он вооружен другим сверхмощным
оружием - идеологией". Тревоги защитников империализма
вполне обоснованны. Даже многие американцы - и их число
растет - полагают, что Советский Союз успешнее, чем США,
воздействует на умы миллионов людей. В январе 1962 года
Американский институт общественного мнения провел анкету
на тему "Кто - Советский Союз или Соединенные Штаты
- с большим успехом завоевывает умы людей во всем мире?".
Итоги получились неутешительными. "7 лет назад, -
указывается в докладе института, - когда этот вопрос впервые
был поставлен перед общественностью, каждые двое из трех
опрошенных утверждали, что Соединенные Штаты более успешно
завоевывают умы людей во всем мире. Однако в 1958 году,
когда достижения русских в космосе получили широкий отклик
во всем мире, общественное мнение в Соединенных Штатах
разделилось по этому вопросу почти пополам, хотя некоторый
перевес все еще оставался в пользу Америки. К началу 1961
года вера общественности в успехи Соединенных Штатов еще
более сократилась - вплоть до того, что многие американцы
теперь думают: Россия обогнала Соединенные Штаты в "идеологической
войне".
Но постепенно на первый план выступили сетования по поводу
бедности идей для "внутреннего употребления".
Известнейший религиозный проповедник в США Билл Грэм говорит:
"Несмотря на внешнее процветание, Америку разъедает
моральный и духовный рак, который неизбежно приведет к
гибели страны, если срочно не начать лечить болезнь".
Это высказывание видного евангелиста приведено в книге
"Национальные цели". Далее в ней сказано: "Мы
стали нацией трусов. Великое мужество, которое когда-то
было характерным для Америки и американцев, кажется, оставляет
нас. Многие из наших лидеров глубоко озабочены исчезновением
желания бороться за то, во что мы верим".
Так постепенно подтачивается традиционное для американцев
убеждение, будто доллары являются всеобщим эквивалентом
человеческих ценностей. "Больше всего мы нуждаемся
в постоянном потоке новых идей, в правительстве нации,
прессе и общественном мнении, которые уважают новые идеи
и уважают людей, имеющих их", - говорил покойный
президент США Кеннеди.
Америке не хватает идеалов, но их за деньги не купишь!
Проблема идеалов выступила в США как национальная проблема.
На их срочные поиски брошены и дипломированные теоретики
и юркие журналисты. Эйзенхауэр в бытность президентом
создал специальную "президентскую комиссию по национальным
целям", которая должна была наметить "программу
действий на шестидесятые годы". В 1960 году появилась
книга "Цели для американцев", которая представляет
собой отчет этой комиссии.
Каков же результат?
Надо сказать, что даже американская пресса весьма скептически
отнеслась к итогам ее работы. "Казалось, от такой
группы авторов, - писала газета "Нью-Йорк тайме",
- следовало ожидать мощного призыва к борьбе за более
могучую и лучшую Америку... Но доклад комиссии, публикуемый
сегодня, не оправдывает таких надежд. Он вряд ли сможет...
вызвать сколько-нибудь значительную волну творческого
энтузиазма среди нашего народа". Чтение отчета комиссии
убеждает, что это горькое признание вполне обоснованно.
Однако неуспех этой затеи меньше всего зависел от квалификации
и способностей членов комиссии - фактически он был предрешен.
Конечно, американскому правительству не составляло особого
труда нанять несколько понаторелых теоретиков, чтобы они
сформулировали самые что ни на есть "национальные"
идеалы и наводнили ими печатный рынок. Но эта операция
не решает проблемы.
Идеалы не устрицы: их не глотают целиком. Они не могут
декретироваться сверху, не становятся близкими лишь оттого,
что постоянно маячат перед глазами. Обществу нельзя навязать
идеалы, если они не вытекают из повседневной жизненной
практики. Люди должны принять идеал, поверить в него,
знать реальные пути его достижения, подчинить свою жизнь
этой цели. Только тогда идеалы могут обладать "динамической
силой". Дело, таким образом, не столько в совершенстве
формулировок, сколько в характере данных общественных
отношений. Иными словами, вопрос стоит так: располагает
ли данное общество реальными возможностями для того, чтобы
идеалы могли воплотиться в жизнь? Если нет, то все рассуждения
о высоких "национальных целях" - пустые фразы.
Правда же состоит в том, что по самой своей сути, по неотъемлемым
законам развития современный империализм не в состоянии
выдвинуть идеалов, которые могли бы вдохновить широкие
слои народа. В самом деле, главным принципом американской
экономики - как и любой другой, построенной на частнокапиталистической
основе, - является принцип "делай деньги". В
таком обществе величина прибавочной стоимости оказывается
тем бесстрастным и принудительным регулятором, действия
которого не может избежать ни одно предприятие, независимо
от того, как формулирует свои цели его владелец. При капитализме
принцип "человек человеку - волк" - неизбежное
следствие законов развития этого общества.
Действительные, "работающие" идеалы зависят
не только от газет и социологических трактатов. Они представляют
собой прежде всего итог, вывод, суммирование жизненной
практики, социального опыта человека. Тогда как вся повседневная,
повторяющаяся изо дня в день обстановка буржуазного общежития
воспитывает частнособственнические идеалы- стремление
к личному успеху, под которым имеется в виду прежде всего
чисто материальное преуспеяние, приобретательство, победа
над конкурентами. Это внутренние стимулы, которые выражают
буржуазный эгоизм, а вовсе не "национальные цели".
Когда же речь заходит о последних, то обычно имеется в
виду общество в целом. При этом наиболее адекватным выразителем
его интересов признается буржуазное государство, которому
на Западе ныне охотно привешивают ярлык "народного".
Но это очередная иллюзия. Современное капиталистическое
государство представляет собой орудие, которое защищает
классовые интересы крупных монополистов. Это вынуждены
признать даже некоторые буржуазные авторы, "Американское
правительство, - пишет профессор социологии университета
Северной Каролины Флойд Хантер в книге "Руководство
США", - осуществляет политику, но не является ее
первоисточником. Правительство воплощает в себе высшую
власть, но действует в полном единодушии с описанными
выше неофициальными группировками". И далее: "Законодатели
действуют решительно в политической области в тех случаях,
когда предложения исходят от наиболее влиятельных хозяев
промышленности". Высшим критерием действия политического
лидера являются соображения, относящиеся к чековой книжке.
"Он за все то, - пишет автор, - что полезно для Америки,
вдвойне за все то, что полезно для его организации, и
втройне за то, что полезно лично для него".
Вместе с тем в каждом социальном организме имеются такие
общественные потребности, которые служат непременным условием
его существования. Таковы, например, охрана общественного
порядка, организация образования, здравоохранения и т.
д. Степень, в которой они становятся предметом специальной
заботы буржуазного государства, для различных капиталистических
стран не одинакова и во многом определяется национальными
традициями, зависит от сплоченности трудящихся, силы общественного
мнения и т. п.
Таким образом, классовую природу буржуазного государства
не следует понимать упрощенно. Оно защищает интересы монополистов
в целом, но может, например, выступить против действий
отдельного предпринимателя, если они грозят нарушить условия
"нормальной" эксплуатации рабочих, вызвать обострение
классовой борьбы. В этом нет ничего удивительного: и в
прошлом буржуазное государство, например, вынуждено было
ограничивать продолжительность рабочего дня, хотя капиталист
был готов заставить рабочего трудиться двадцать четыре
часа в сутки. Но делает оно это не под влиянием филантропических
порывов или абстрактных моральных норм, а лишь под давлением
борьбы пролетариата за свои права, под угрозой того, что
будут нарушены условия функционирования частнокапиталистической
экономики, истинную пружину которой составляет получение
максимальной прибавочной стоимости. Короче говоря, выполнение
буржуазным государством общественных функций, которые
западными авторами выдаются за "служение интересам
народа", это, так сказать, неизбежные издержки, побочный
продукт жизнедеятельности современного капитала.
Если, например, в Нью-Йорке остро ощущается нехватка классных
комнат и дело дошло до того, что Вагнер - мэр этого города
- персонально участвовал в ловле крыс, замеченных в полуразрушенном
школьном здании, то под нажимом общественного мнения мэрия
может выделить дополнительные средства на строительство
новых школ или, на худой конец, усовершенствовать производство
крысоловок. Но было бы насилием над здравым смыслом усматривать
в этом акте бескорыстное служение абстрактным "общенациональным
целям" или какие-то "зачатки социализма",
в чем нас неоднократно пытались убедить американские профессора
и аспиранты. Если согласиться с такой логикой рассуждения,
то первыми социалистами придется признать египетских фараонов,
проводивших ирригационные работы на берегах Нила, или
римских императоров, строивших общественные уборные.
Специфика функций буржуазного государства, кстати, объясняет
заметный контраст, который существует в США между удовлетворением
индивидуальных потребностей и удовлетворением общественных
нужд населения (развитие общественного транспорта, наблюдение
за состоянием улиц, их благоустройство, увеличение числа
больниц, школ и т. д.). Если в сфере первых действует
американский "сервис", так поэтично (и в целом
справедливо) воспетый в "Одноэтажной Америке"
И. Ильфа и Е. Петрова, то вторые находятся в забвении.
Это точно уловил французский экономист Клод Альфандери.
В своей книге "Действительно ли Америка так уж богата?"
(Париж, 1959) он пишет: "Чем объясняется такая разница?
Почему организация и обеспечение услуг, предназначенных
для всего общества, находятся в столь плачевном состоянии?
Дело в том, что такие услуги не дают, как правило, никакой
прибыли. Многие из них вообще не могут продаваться, так
как их нельзя измерить (например, использование дорог).
Другие же связаны с такими обязательствами (соблюдение
одинаковых почтовых тарифов, обеспечение работ транспорта
а часы, когда нет большого движения или на недостаточно
загруженных линиях и т. п.), которые делают их абсолютно
нерентабельными. Обеспечение таких услуг представляется
мало заманчивым делом для частных предприятий".
Между тем, отыскивая "национальные цели", "динамические
идеалы", "вдохновляющую программу", авторы
отчета, о котором идет речь, могли указать лишь на эти
общественные функции. Причем они выдавали их за главную
цель и заботу государства. Но это, что называется, ставить
воз впереди лошади. "Никто из национальных лидеров
не считает, что такие вопросы внутренней политики, как
повышение благосостояния населения, ликвидация трущоб,
обеспечение прав национальных меньшинств и т. п., являются
важными", - писал Ф. Хантер в упоминавшейся книге
"Руководство США".
В отчете комиссии немало напыщенных рассуждений о демократии,
просвещении, здравоохранении, заботе о бедных и т. д.
Подобные проекты провозглашаются не в первый раз: это
дежурная реклама любого буржуазного государства. Они,
однако, не отражают реальных пружин и стимулов, обусловливающих
его деятельность. Их можно сравнить с евангельским призывом
отдать последнюю рубашку ближнему своему, обращенным к
бизнесмену. Он может, конечно, проявить акт филантропического
великодушия, пожертвовав определенную сумму на общественные
нужды, но сделает это в размерах, которые не повредят
его "делу". В отчете много благих пожеланий.
Здесь, например, говорится: "Индивидуумы должны иметь
максимум свободы в выборе работы, товаров и услуг",
ставится задача достичь "полной занятости рабочих".
Но безработица определяется объективными законами развития
буржуазной экономики и, как показывают факты, американское
государство не властно ликвидировать ее.
Буржуазное государство не может правдиво сформулировать
главные цели своей деятельности, потому что оно прежде
всего служит интересам монополистов. Оно вынуждено скрывать
эти цели, маскировать внутреннюю политику завесой фраз
о "гуманизме", об "интересах народа",
"демократизме", сеять иллюзии о подлинных побудительных
мотивах своей деятельности. Таков историко-социальный
контекст, который неизбежно ведет к "вакууму идей",
к эрозии .моральных идеалов.
Но имеется другой, не менее существенный аспект этой проблемы.
В самом деле, можно рассуждать так. Предположим, что стремление
буржуазной пропаганды заставить рядовых американцев поверить
в "национальный", "общенародный" характер
деятельности государства не имеет успеха, равно как и
попытки привить человеку чувство "общественной солидарности"
с интересами мощных монополий и политикой государства.
Но ведь остаются традиционные идеи буржуазного индивидуализма,
личного успеха. Они - об этом мы говорили - постоянно
воспроизводятся самой жизнью и по-прежнему составляют
один из главных мотивов официальной пропаганды. Достаточно
сослаться на утверждение, будто все американцы обладают
равными правами в устройстве своей судьбы, будто никому
из них не закрыт "путь в высшее общество". Почему
же подобного рода убеждения не становятся позитивными,
"динамическими" идеалами, способными заполнить
духовный и психологический вакуум?
Все дело, оказывается, в том, что в социально-политической
сфере, в самой структуре США произошли такие изменения,
которые неизбежно привели к краху буржуазного индивидуализма,
к тому, что все острее осознается противоречие между идеалами,
сформировавшимися в период "свободной конкуренции"
и буржуазного демократизма, и теми реальными возможностями,
которые современное общество предоставляет человеку для
того, чтобы воплотить их в жизнь. Речь, стало быть, идет
о том, что повседневная жизнь убеждает: лозунг "равных
возможностей" стал пустой фразой. Не случайно многие
заокеанские авторы пишут о перерождении "американской
деловитости", трудолюбия, о "деперсонализации"
личности и т. д. Один из признанных "властителей
дум" современных США, Рейнгольд Нибур, писал: "Запутанный
и измученный катаклическими явлениями в нынешней истории
"современный ум" встречает разложение своей
цивилизации со смешанным чувством страха и надежды, веры
и отчаяния. Культура современности есть порождение нынешней
цивилизации, продукт ее особых и специфических условий,
а поэтому не удивительно, что минареты духа падают, когда
материальные условия цивилизации гибнут". Что ж,
"минареты духа" действительно падают ныне в
Америке, падают не случайно.
Заокеанские авторы охотно рассуждают о прежнем "моральном
наследстве", об "американских традициях"
и "заветах пионеров", основателей страны. Они
пытаются вызвать тени прошлого, чтобы выведать у них диагноз
социального недуга наших дней, расцветить идейную худосочность
нынешнего времени романтическими образами эпохи освоения
Нового Света. Но другие теперь времена, и старые призраки
не облечь плотью.
ЗЛОКЛЮЧЕНИЯ РОМАНТИКИ "ПИОНЕРОВ"
Пусть не для нас тот блеск, но мы
стремились к нему. Пусть был ложем путь, когда мы пошли
по нему. Но мы ведь передовые и ко всему готовы,
И, даже тая здесь, мы все ж передовые.
Э. Робинсон, "Клондайк"
Имеется обойма слов - "свобода", "индивидуализм",
"демократия"… - которую американский собеседник
выстреливает автоматически, как только речь заходит о
жизни в США. Эти понятия - ходкий товар на буржуазном
идеологическом рынке. "Мы не можем соревноваться,
не упоминая о свободе, ибо это главный экспонат, выставленный
на витрине Запада", - писала английская газета "Дейли
телеграф". Этим понятиям приносят свои корыстные
дары журналисты и университетские профессора. Защита свободы
граждан, их прав и возможности развивать свои индивидуальные
склонности назойливо рекламируется как заветная цель американского
государства. И надо сказать, усилия эти не пропадают даром.
Многие американцы, с которыми мне приходилось разговаривать,
охотно расписывали преимущества "демократического
образа жизни". Разумеется, имелись в виду страны
капитализма и прежде всего Соединенные Штаты Америки.
Простые американцы высоко ценят видных деятелей эпохи
войны за независимость и войны Севера и Юга: Джорджа Вашингтона,
Томаса Джефферсона, Авраама Линкольна. Многие из них убеждены,
что "демократические традиции", заложенные этими
"отцами свободы", регулируют жизнь современного
американского общества, а факты нарушения их носят лишь
случайный характер. Действительно, содержание, которое
американцы обычно вкладывают в эти понятия, отразило время
становления американской нации и имеет четкий конкретно-исторический
смысл. Однако, как правило, они не видят другого: за последние
сто лет американское общество столь существенно изменилось,
что традиционные характеристики - "демократизм",
"свобода" и т. п. - уже неприменимы к нему.
В условиях империализма они закономерно и во все большей
мере утрачивают свое первоначальное содержание.
Возникновение этих идей - один из эпизодов формирования
буржуазного строя. С момента освоения европейцами Нового
Света начинается быстрый процесс развития капиталистических
отношений. Ф. Энгельс писал: "...Само происхождение
Соединенных Штатов современное, буржуазное... Они были
основаны мелкими буржуа и крестьянами, бежавшими от европейского
феодализма с целью учредить чисто буржуазное общество".
Политическая идеология этого общества отразила формирующиеся
капиталистические отношения и противопоставляла себя феодальному
авторитаризму и сословной деспотии.
Феодализм - это, как известно, система внеэкономического
принуждения, где общество разделено на сословия, каждое
из которых занимает свое строго определенное место в общественном
организме. Он напоминает соты, но мед здесь могут собирать
лишь избранные, предназначенные к этому от рождения. Положение
человека, его общественный престиж не зависят ни от личных
способностей, ни от его богатства, они передаются по наследству.
Личная инициатива в условиях этого строя подавлена, жизнь
строго регламентирована, и люди выступают в амплуа безликих
статистов.
Развивающийся капиталистический уклад вступает в противоречие
с кастовостью, корпоративными путами, таможенными барьерами
средневековья. На основе зарождающейся экономической самостоятельности
отдельных товаропроизводителей возникает идеал "свободы",
противостоящий феодальным перегородкам.
Идеологи буржуазного общества в период его становления
высоко подняли знамя разума, с позиций которого они осуждали
средневековые порядки. Это был буржуазный разум, и понадобилось
не так много времени, чтобы выявилась его ограниченность.
Но в ту пору в рассуждениях буржуазных идеологов не было
ничего своекорыстного. Они искренне выступали от имени
всего человечества за установление строя, который считали
"естественным" и единственно соответствующим
природе человека.
Формирование буржуазного сознания на заре капитализма
означало выработку идеологии индивидуализма, поворот внимания
к человеку, к его внутреннему миру. Это одна из наиболее
характерных и важных идей буржуазного сознания, определившая
целую полосу в прогрессивном развитии человеческой культуры.
Широко известна, например, эпоха Ренессанса с характерными
для нее идеями человеческой гармонии и человеческого достоинства.
Для многих буржуазных историков культуры этот период представляется
каким-то непонятным всплеском гуманистической мысли. Но
его нетрудно объяснить, если принять во внимание материальные,
социально-экономические корни. Сам принцип частного предпринимательства
означает перенесение центра экономической активности на
личность, В конкретных исторических условиях, когда интересы
развития капитализма оказывались в непримиримом противоречии
с авторитарной системой феодализма, защита нового строя
выступала в форме гуманизма, прославления человека как
источника и средоточия высоких нравственных качеств. В
процессе становления капитализма и сформировалось понятие
буржуазной свободы.
Каково же его содержание?
Лозунг "свободы" означал требование не мешать
предпринимателю вести свои дела. Он имел, таким образом,
чисто негативную направленность. С этим требованием был
органически связан лозунг "равенства". Речь
шла лишь о политическом равенстве, которое бы обеспечивало
предпринимателю возможность обогащения, умножения его
капитала. Но капитал - это не волшебная курица, которая
несет золотые яйца. Он возрастает лишь благодаря эксплуатации
людей.
Таким образом, по самому своему существу буржуазное понимание
равенства не только не исключает, но предполагает экономическое
неравенство. Его содержание можно передать словами: "Дайте
нам возможность применять капитал там, где мы хотим".
Оно отразило индивидуалистические интересы и психологию
частного предпринимателя - "хозяйчика", который
рвался к своему заветному "месту под солнцем",
меньше всего заботясь о судьбе ближнего, главным образом
надеясь поживиться за его счет. Таково понимание свободы
в буржуазном мире, свободы наживаться, свободы разорять
другого, свободы действовать в соответствии с накопленным
капиталом. "Свобода капитала, - отмечал Маркс, -
давит труд". Подобное представление о свободе и равенстве
стало традиционным для американской мысли.
Когда-то по своему политическому строю США были самой
прогрессивной страной в мире. В. И. Ленин отмечал, что
американская революция была одной из немногих "действительно
освободительных" войн в истории человечества. "Свобода
покидала Европу, чтобы найти здесь убежище", - с
гордостью писал Томас Пейн. И воспоминанием об этих днях
могут служить слова, высеченные на цоколе статуи Свободы:
"Дайте мне ваших уставших, нищих, жаждущих дышать
свободно, несчастных, отвергнутых вашими неприветливыми
берегами".
Ярким образцом тогдашнего буржуазного демократизма может
служить американская Декларация независимости {1776 г.),
в которой как "самоочевидная истина" признано,
что "все люди сотворены равными и им даны их творцом
некоторые неотъемлемые права, в числе которых - право
на жизнь, свободу и на счастье".
Освоение Нового Света - это эпопея человеческого мужества,
смелости, трудолюбия. Со своими семьями, в фургонах все
дальше и дальше на запад уходили иммигранты, выкорчевывая
леса, прокладывая дороги, распахивая поля. Но это была
форма буржуазной активности, и в основе ее лежали жажда
наживы, стремление первым проложить тропу к мешку с деньгами.
И это естественное для буржуа чувство вполне уживалось
с безжалостным истреблением местных индейцев. Сильные
шли вперед, и, если кто-то падал, другие не оглядывались.
Исключительно богатые природные условия благоприятствовали
переселенцам. "Здесь каждый мог сделаться если не
капиталистом, то, во всяком случае, независимым человеком,
который занимается производством или торговлей на свои
собственные средства, за собственный риск и страх"
(Ф. Энгельс).
Быстрое развитие американской экономики формировало и
определенный тип героя - смелого, энергичного человека
с крепкими нервами и увесистыми кулаками, готового постоять
за себя, чтобы захватить кусок еще не поделенного пирога.
Все жизненные проблемы были для него ясны: поистине со
"священной" простотой он решал их излюбленным
методом - ударом кулака в челюсть. Действовать приходилось
в одиночку. Насколько человек энергичен, смел и трезв,
судили по его успехам в конкурентной борьбе, иными словами
- по его кошельку. "Короче говоря, - писал Моррис
Рафаэль Коен, один - из наиболее трезвых буржуазных исследователей
американской мысли, - борьба ранней американской общины
за освоение пустующих земель выработала тип практически
мыслящего предпринимателя, у которого нет ни времени,
ни интереса к досужему времяпрепровождению или чужой культуре;
такой идеальный характер стал эталоном, достойным подражания
для всех". Зелененькие бумажки, казалось, воплощали
в себе все: и честь, и совесть, и общественный престиж,
а традиционный американский клич "делай деньги"
расценивался как программа морального самоусовершенствования.
"Ищите прежде всего доллары, а остальное приложится"
- таков американский вариант известной библейской фразы.
Кстати сказать, изначальный религиозный склад мышления
"пионеров" хорошо гармонировал со стяжательскими
порывами, потому что протестантство внесло в религию мысль
о том, что сам господь является верховным финансистом,
который оценивает христианские добродетели человека по
размеру его текущего счета в банке. Отсюда лозунг тех
времен: "Мы верили в бога и платили наличными".
Философия удачи, успеха, причем успеха, понимаемого в
его чисто меркантильном смысле, стала ходячей философией
американской жизни, и она оказывалась жизнеспособной постольку,
поскольку в реальной жизни сохранялся известный простор
для "игры экономических страстей". Богатели
единицы, разорялись тысячи, но последние крепко держались
за иллюзию, что и им в конце концов повезет.
Эта романтика частного предпринимательства оказала огромное
влияние на американскую культуру. Путь от полной бедности
до миллионных состояний проделывают многие литературные
персонажи и герои американского кино. Иллюзия "равных
возможностей для всех", уверенность в том, что удачливый
чистильщик сапог может пробиться в миллионеры и даже невзрачная
служанка туалетной комнаты может обрести свое пятизначное
счастье, если какого-нибудь слабогрудого миллионера своевременно
хватит удар, завоевали умы американцев. Печатный рынок
наводняли лубочные "саксес сторис" (истории
успеха), которые изготовлялись конвейерным способом. Типичным
примером такого рода может служить картина "Брак
поневоле", которая демонстрировалась у нас несколько
лет назад. Сюжет ее прост, как в сказке для детей. Умирает
миллионер. Сын спешит привести к нему для благословения
невесту, но она далеко. Тогда он ведет к отцу первую попавшуюся
симпатичную девушку (ее играет Дина Дурбин). Она очаровывает
старика. Он поправляется и добивается, чтобы подлинную
невесту отвергли (к тому же она некрасива и обладает скверным
характером), а бедная девушка становится сопричастной
к сказочной элите.
Воля и энергия американских "пионеров", развившиеся
в специфических условиях, получили особую направленность
и особый характер. Они были порождением частной предпринимательской
практики, где "человек человеку - волк". Узость,
ограниченность экономической основы подобных чувств оставалась
незаметной до той поры, пока неотъемлемая иррациональность
капиталистической основы не обнаружила себя в кризисах
и промышленных бумах, пока не дала трещину иллюзия "равных
возможностей". И тогда все более мощно, все более
гневно в американскую литературу входит тема развращающего
влияния денег на человеческую личность.
Эта тема не нова для литературы. "Фунт мяса!"
- это требование шекспировского Шейлока было лишь завершением
целой галереи литературных персонажей, готовых ради денег
на любое преступление. Но нигде идея барышничества и наживы
не приобрела такого размаха, нигде она не была возведена
на уровень национальной традиции, как это случилось в
Соединенных Штатах Америки.
Поколения американских писателей показывали, что жажда
наживы, обогащения уродует человеческую личность, толкает
ее на жестокость и бессердечие. "Деньги и дружба
- совсем разное... - говорит Марулло из романа Джона Стейнбека
"Зима тревоги нашей". - Деньгам нужна не дружба,
а еще и еще деньги". "Естественные" буржуазные
наклонности приводят к преступлениям против тех самых
идей гуманизма, которыми когда-то вдохновлялись ранние
буржуазные идеологи.
Но особенно настойчиво и тревожно тема морального кризиса
американского общества звучит сегодня. Журналисты, социологи,
педагоги все чаще отмечают, что дух стяжательства, коррупция,
система подкупов пустили глубокие корни в самые основы
американской жизни, что в стране действуют мощные разветвленные
гангстерские организации, подчинившие своему влиянию целые
районы, проникшие в государственные органы, полицию, прессу,
что "моральная шизофрения стяжательства" берет
верх над всеми другими чувствами. Эти процессы становятся
все более очевидными, почти что обыденными, и этот факт
болезненно осознается многими людьми за океаном. "Считают,
что деньги - душа Америки!", - восклицает известный
поэт-"битник" Аллен Гинсберг.
Больше того, кризис традиционной и "естественной"
частнособственнической психологии рассматривается многими
авторами как симптом крушения самих устоев человеческого
общежития. Неправомерно перенося явления, вызванные специфическими
законами буржуазного развития, на общество в целом, они
кричат о крахе личности, рисуют зловещие, прямо- таки
апокалипсические видения гибели мира. В своей недавней
книге "Мир с богом" Билл Грэм пишет: "Все
человечество ищет ответа на те беспорядки, моральную болезнь,
духовную пустоту, которые угнетают весь мир... Историки
отмечают - было мало эпох в прошлом, когда человек был
бы так сильно подвержен страху. Все привычные устои устранены.
Мы говорим о мире, но смотрим в лицо войне. Мы изобрели
сложные системы безопасности, но не находим ее. Мы хватаемся
за каждую первую лопавшуюся соломинку, и даже если нам
это удается, она исчезает... Мы нация опустошенного народа.
Наши головы до предела набиты знаниями, но внутри наших
душ - духовный вакуум".
В ОБЪЯТИЯХ МОНОПОЛИЙ
В недалеком будущем наступит перелом,
который крайне беспокоит меня и заставляет трепетать
за судьбу моей страны. Приход к власти корпораций неизбежно
повлечет за собой эру продажности и разложения в высших
органах страны, и напитал будет стремиться утвердить
свое владычество, играя на самых темных инстинктах масс,
пока все национальные богатства на сосредоточатся в
руках немногих избранных, - а тогда конец республике.
Авраам Линкольн
Мы подошли к главной причине, объясняющей, почему блекнут
"славные добродетели" "отцов-пионеров", почему вянут все эти "саксес сторис"
и оказывается нежизнеспособной та мера "успеха",
в которую верили поколения американцев, почему, наконец,
ныне на Западе "проблема человека" стала одной
из самых острых тем общественной идеологии. Причина эта
лежит в самом фундаменте общества: в последние годы XIX
века США вступили в новый период своего развития - империалистический,
что повлекло за собой серьезные изменения в экономической,
политической и идеологической жизни страны.
Свободный рынок как основной регулятор экономических отношений
людей становится фикцией. Им надежно овладевают крупнейшие
объединения, которые устанавливают монопольные цены. В
борьбе за рынок сбыта они не останавливаются перед насилием
и разбоем. Мелкие производители не выдерживают конкуренции,
разоряются, поглощаются крупными монополиями, превращаются
в простые винтики гигантского аппарата. Им теперь уже
недоступна конкурентная "игра страстей", и от
них прежде всего требуется умение приспосабливаться к
политике и целям данной корпорации, находить общий язык
с руководством, подчинять свои чувства и страсти интересам
других. Соответственно меняются общественная психология,
взаимоотношения людей, содержание тех моральных ценностей
и идеалов, которые становятся внутренними мотивами их
поведения.
Мимо этих процессов нельзя пройти, их нельзя игнорировать.
Тот же Джон Фостер Даллес в упомянутой книге писал; "Беда
в том, что нам самим неясно, каково же наше собственное
кредо и какая существует связь между ним и нашей практической
деятельностью. Мы склонны красноречиво разглагольствовать
о свободе... о достоинстве и ценности человеческой личности;
однако вся эта терминология восходит к тому периоду, когда
наше собственное общество было индивидуалистическим. Поэтому
она мало что говорит тем, кто существует в условиях, при
которых индивидуализм означает преждевременную смерть".
Ломка традиционных моральных устоев - это следствие общего
кризиса капитализма. Производительные силы, научные знания
и культура уже переросли, как известно, тесные рамки капитализма.
Основной стимул, при посредстве которого ему удавалось
в течение длительного времени мобилизовывать человеческую
активность - стимул наживы, - начинает давать перебои.
Современное производство все в большей мере требует от
человека бескорыстного творческого отношения к делу, чувства
коллективизма и сотрудничества. Однако социальная структура
монополистического капитализма США убивает эти чувства
и стимулы.
Решающую власть получают корпорации, тресты, государственные
учреждения, армия и т. д., превращающие миллионы людей
в объекты принуждения, в придаток производственных процессов.
Создается всеохватывающая система "бюрократически-военных
учреждений, все себе подчиняющих, все собой подавляющих"
(Лени н). "Коллективность" прокладывает себе
дорогу в виде тысячерукого буржуазного корпоративизма,
происходит процесс обезличивания людей, подчинение их
поведения и мышления тем стереотипам, которые в наилучшей
мере обеспечивают интересы монополий.
Образующийся на этой основе "группизм" подрывает
свободу частного производства, подчиняя его жестоким внеэкономическим
зависимостям. Социальные связи во все большей степени
складываются за спиной людей, принудительно ограничивая
активность мелкого предпринимателя.
Все чаще буржуазным социологам приходится признавать,
что целью существования людей является скорее не самостоятельное,
так сказать, творческое "делание денег", а устойчивая
принадлежность к достаточно широкой и влиятельной корпорации,
скрепляемая особыми моральными, религиозными и другими
обязательствами. Одновременно создается разветвленная
сеть средств идеологической обработки масс, осуществляется
неусыпный контроль над сознанием и психологией людей,
проводится активная работа по воспитанию у них чувства
"преданности" интересам буржуазных организаций,
сознания "общественной солидарности", "моральной
ответственности", "заинтересованности"
и т, п. Впрочем, об этом еще пойдёт речь.
Мне довелось беседовать с разными американцами. Некоторые
из них были богаты, очень богаты, богаты фантастически.
Перед визитом к ним организаторы встречи, едва скрывая
завистливое почтение, шептали нам шести-, семи-, восьмизначные
цифры: размер капитала - признанная визитная карточка
в США, и ее вручают с видом благодетеля. Влиятельных финансистов,
владельцев и совладельцев фирм распирало самодовольство
и чувство долларового достоинства. Они охотно обозревали
свой многотрудный жизненный путь. Мемуарный оборот разговора
им был особо приятен. И часто беседа начиналась такой
фразой: "Может быть, вам трудно поверить в это, но
мой дед был простым коммивояжером. А вот теперь у меня
неплохой капитал".
Почему же не верить?
В прошлом веке действительно группе удачливых дельцов
удалось основательно разбогатеть. Одним - на нефти, другим
- на железных дорогах, третьим - на спекуляции земельными
участками. Успех сопутствовал тем, у кого не дрожала рука,
поднятая на своего конкурента, кто опережал другого в
ударе и держал свинчатку в кулаке. Наша печать немало
рассказывала о преступлениях, через которые шагали к мешку
с золотом крупнейшие дельцы.
Однажды в фешенебельном клубе Оклахома-сити нам улыбался
мистер Антони. Его имя произносилось по слогам: капитал
свыше 15 миллионов долларов. В ходе разговора о достоинствах
болгарских и вирджинских Табаков мы невинно спросили его,
как он сколотил такое "дело". Он, что называется,
взял тему, как опытная гончая берет след; "Мой отец
был простым продавцом. Он накопил немного денег. Купил
часть магазина. Накопил еще денег - купил другую часть.
Получил прибыль - купил весь магазин. Я пришел в этот
магазин, накопил еще денег - купил второй магазин. Купил
третий, пятый, двадцатый... сотый, двухсотый..."
Он был в экстазе. Он священнодействовал. Говорил не он
- в нем рокотал всесильный и крутоголовый золотой телец
- заокеанский Орфей. Он поучал зеленых и мелкотравчатых
собеседников тому, что может сделать человек, если он
слышит, где хрустят чужие банкноты.
"Вот чего может добиться деловой американец, - зачарованно
шепнул мне сосед. - А ведь это простой человек!"
Я ответил ему исторической справкой. Однажды оратор явился
в храм Посейдона, стены которого были увешаны обломками
кораблей. Местный жрец торжествующе показал на них: "На
этих кораблях путники молились нашему богу, и они спаслись".
На что знаменитый оратор резонно возразил: "Но я
почему-то не вижу здесь кораблей, которые пошли ко дну,
- там люди тоже призывали бога морей. Ведь таких кораблей
во много раз больше".
Их во много раз больше! Тех, у кого скупали магазины,
кого сгоняли с земли, выбрасывали на улицу, душили и отшвыривали
в сторону. И забывали о них, потому что подсчитывали свои
деньги, а не чужие слезы. Таков путь к богатству заокеанских
генералов бизнеса - путь варвара. Того самого, который,
по выражению Маркса, может пить нектар лишь из черепа
убитого врага.
Да, "утренняя заря" капитализма давно прошла.
Всевластные воротилы огородили высоким забором все, даже
самые маломощные денежные роднички. Не испытывайте прочность
частокола. Избегайте ружья охранника, он стреляет "по
закону". Пусть несмышленым детям снится удачливый
чистильщик сапог; они любят сказки. Молодые американцы
все отчетливее осознают эту суровую истину.
В один из первых нью-йоркских дней на нас повеяло неприкрытой
злобой. Перед нами сидели студенты местного университета,
будущие "специалисты" по части России. Юнцам
не девало покоя зазубренное невежество. Они пришли "дать
бой" русским.
Возможно, их вывели на преддипломную практику. Положив
ноги на стол, они разразились монологами. С терпением
миссионеров мы включались в разъяснительную работу. Мы
взывали к элементарной совести и бесстрастным фактам,
отгоняя нецензурные выражения, которые все более назойливо
вертелись на языке. Но наши доводы застревали в толстых
подошвах, обращенных к нам. Это был спор с радиолой. Пластинки
отобрали заранее и опустили монету. Рядом со мной сидел
американец - назовем его Джоном, - представившийся служащим
из госдепартамента. Я поразился его безучастному отношению
к словесной перепалке. Он молчал в течение всего вечера.
Я даже подумал: уж не ставит ли он отметки волонтерам
граммофонных речей? Но постепенно его поведение начинало
меня удивлять. Джон все более откровенно мрачнел, а под
конец нервно заходил по комнате. Может быть, его не удовлетворял
складывающийся баланс очков?
Когда наши собеседники исчерпали соответствующие университетские
курсы, они стали собираться домой. Мы с Джоном случайно
оказались вместе и стояли на улице, пережидая дождь. Желая
проявить вежливость, суточный запас которой на этот раз
оказался явно неистраченным, я спросил его, что он думает
о закончившейся встрече. Он заговорил с горячностью, которая
не пристала профессиональному чиновнику:
"Я ненавижу этих спесивых маменькиных сынков. Что
они знают о жизни? Что они видели? Родители заранее оплатили
все их мысли, все их глупости. Они рассуждают о жизни,
но разве они знают настоящую жизнь, жизнь таких людей,
как я? Мне было противно слушать их разглагольствования,
и я еле сдерживался. Хорошо вы надавали им по щекам. О
чем они говорили? О "равных возможностях"? Но
разве они равны у меня и у них? Мой отец не был богатым.
Он работал день и ночь, чтобы устроить меня в колледж.
Когда я в него поступил, то приходилось думать не об учебе,
а о том, как свести концы с концами. По вечерам после
занятий я мыл посуду в ресторане, и денег едва хватало.
Я задерживался часто до рассвета, пока эти бездельники
веселились. Потом я добирался домой пешком. А они смеялись
надо мной, потому что я не мог купить автомобиль.
Но я мыл и мыл посуду: мне нужно было получить диплом.
А летом, когда они укатывали во Флориду и Калифорнию,
я нанимался на работу к фермерам. Потом меня призвали
в армию и послали в Корею. Там я был ранен. Теперь я маленький
чиновник, до меня по-прежнему никому нет дела. Я вижу,
как быстро делают карьеру богатые бездельники, потому
что их отцы могут заплатить за нее. Мне нет тридцати,
но я старик. Я опустошен. Я внимательно слушал вас. Я
и раньше слышал, что в вашей стране о человеке судят не
по деньгам. В нем уважают и ценят его ум, способности.
У нас же все решают деньги, связи, богатые родители, богатые
друзья дома. "Здравствуйте, мистер Смит! Присмотрите
за моим сыном. Кстати сказать, есть неплохое предложение..."
Он неожиданно замолк, словно репродуктор, у которого повернули
выключатель. Сзади замаячил какой-то тип с оловянным взглядом.
Мы простились, договорившись встретиться завтра, но он
не пришел. "Заболел", - сказали мне.
Тек что разная есть в Америке молодежь. И здесь мне хотелось
бы сделать одно уточнение. В этой книге говорится об американской
молодежи, ее духовной жизни и интересах. Но одно дело
- дети бедняков, другое - отпрыски "приличных фамилий".
"Волнения" богатых сынков, пересекающих страну
на собственных автомобилях в поисках развлечений, отличаются
от забот подростков, которые колесят по стране, нанимаясь
на сезонную работу к фермерам. Мойщику посуды трудно столковаться
во взгляде на жизненные ценности с тем, кто регулярно
тянет виски в фешенебельном клубе.
Бедняки не бродят по накатанным туристским тропам, их
судьбы не отражены в глянцевых проспектах туристских бюро.
Но именно они работают на заводах, собирают урожай, стирают,
гладят, одуревают от кухонного чада и изнурительного ритма
конвейера. Именно они - истинные творцы богатства, мускулы,
руки страны, но представляют ее другие, и другие говорят
об их заботах и помыслах.
По причинам, от нас не зависящим, мы редко встречали эту
молодежь, молодежь-труженицу. И ее взгляды будут недостаточно
представлены в этом рассказе. В основном речь пойдет о
тех, с кем я встречался, - о студентах колледжей и университетов,
о молодых служащих.
В современной Америке давно ушло время, когда в правительственные
органы попадали и представители трудящихся. Правда, лозунг
Линкольна "Правительство из народа, избранное народом
и действующее в интересах народа" красуется на почтовых
марках и афишах - там он, видимо, на своем месте. Рабочих,
фермеров, мелких служащих в законодательных органах Америки
теперь нет. Монополии подчинили себе государственный аппарат.
Социальная структура общества усложнилась. Образовалась
узкая "властвующая элита" {по удачному выражению
американского профессора Райта Миллса), которая стала
фактическим хозяином страны; без ее санкции ни один человек
не может быть избран в правительственные органы, Все влиятельные
американские деятели - это либо сами бизнесмены, либо
ставленники крупнейших монополий, фирм, концернов. Впрочем,
это известно советским читателям. "Сегодня - банкир,
завтра - министр" - такое правило стало в США нормой
политической и государственной жизни.
В последние годы все большее влияние на национальную политику
оказывают военные круги и корпорации, связанные с военными
заказами. Непосредственно заинтересованные в гонке вооружений,
в разжигании военного психоза, в увеличении военных заказов,
они высказываются против мирных переговоров, витийствуют
и размахивают ядерной бомбой, хвастают военной силой и
призывают "стереть с лица земли Советское государство".
Их влияние становится все заметнее, все опаснее.
Одним словом, происходит гигантское разбухание государственно-бюрократического
аппарата, которым надежно овладели монополии, не допуская
в него человека "со стороны"; идет процесс,
во многом напоминающий восстановление феодальной кастовости.
И, говоря, в частности, об армии, совершенно справедливо
писал американский журнал "Прогрессив": "В
нынешней Америке военные получили такую власть в правительстве,
в управлении экономикой, в системе просвещения, в направлении
общественного мнения и в других важных сферах нашей национальной
жизни, что сама основа нашей демократии оказалась под
угрозой... Нас толкают к переходу от американского образа
жизни к образу жизни гарнизонного государства".
Американское общество далеко ушло от свободолюбивого духа
Декларации независимости, в которой резко осуждается милитаризм
и корпоративность.
Засилие бюрократизма в США ныне стало темой работ многих
американских обществоведов, обеспокоенных разлагающим
воздействием буржуазного авторитаризма на идеологию людей,
на их духовный мир и представления о моральных ценностях.
Данная проблема волнует мыслящую Америку. Именно этим
объясняется огромный и устойчивый успех, который, например,
имела пьеса Артура Миллера "Смерть коммивояжера",
где безошибочным чутьем большого художника нащупан острый
социальный конфликт.
Мне было интересно узнать мнение молодых американцев об
этом драматурге. Большинство из них знает Миллера. Если
не как автора блестящих пьес, то по крайней мере по нашумевшему
в прессе бракоразводному процессу, о котором американские
газеты писали, наверное, больше, чем обо всем его творчестве.
"Я полагаю, что в поведении Вилли Ломена - героя
пьесы "Смерть коммивояжера" - отразился извечный
конфликт между свободой воли и предопределением, - говорил
мне молодой преподаватель философии из Иельского университета.
Здесь та же коллизия, что и в библейском рассказе о грехопадении".
Это, конечно, несерьезно.
Миллер современен в самом глубоком и точном смысле этого
слова. И он рассказал о том "маленьком человеке",
затерявшемся в лесе небоскребов, судьба которого так волновала
в фильмах Чарли Чаплина. Рассказал по-своему, не менее
талантливо - языком драматургии.
Как известно, сюжет пьесы несложен, В общем-то заурядный,
но добрый, симпатичный коммивояжер Вилли Ломен на склоне
лет оказывается не в состоянии как-то свести концы с концами.
Это видимая, внешняя трагедия его жизни. Другая - глубже.
Трагедия Ломена прежде всего в том, что потерпела крах
его философия, его представление о моральных ценностях.
Да, он был простым коммивояжером. В этом Ломен видел свое
призвание. И его комиссионные - лишь дополнение к бескорыстному
служению. Он горел "делом", а себя наивно считал
одним из его основателей. Вот на таких, как он, "хороших
ребятах" оно строилось и держалось, потому что "в
деловом мире" главное - "внешность, личное обаяние".
Пусть у хозяина больше денег и скудны комиссионные Вилли,
зато "их" фирма процветает. И этому процветанию
нужен он, Вилли Ломен.
Но подходит старость. Оказывается, что любовь к нему зависела
лишь от числа проданных им товаров. И пусть он по-прежнему
обаятелен, по-прежнему сердечен, но он уже не приносит
прибыли хозяину, а потому никому не нужен. "Любовь"
к нему существовала лишь до тех пор, пока были деньги,
нет денег - нет чувства. Когда-то он нянчил нынешнего
хозяина и считал, что эти сентиментальные личные отношения
непоколебимы. Но тот хладнокровно выгоняет его на улицу.
Вилли еще храбрится, он никак не может признаться себе
в том, что для хозяина он лишь "штатная единица",
безгласный, а теперь и не нужный исполнитель. Он внушает
себе, что это недоразумение, что все поправится. Однако
постепенно иллюзии рассеиваются: гамма "человеческих"
отношений без потерь разместилась на бухгалтерской ведомости.
Значит, прав был его брат Бен: "Теперь все построено
на голом расчете... Личность не играет никакой роли".
Прав был Бен: "Чтобы добыть алмазы, надо войти в
джунгли!"
Такова особенность буржуазного "группизма",
"коллективизма". Не личные симпатии и внутренние
мотивы определяют здесь отношения людей между собой, а
внешние по отношению к ним цели данной организации, которые
конкретизируются как "деловые соображения",
чуждые их собственным интересам. Это то, что Маркс называл
"суррогатом коллективности", к которой "индивиды
принадлежат лишь как средние индивиды". По словам
Маркса, она представляет собой "не только совершенно,
иллюзорную коллективность, но и новые оковы". Объединение,
где люди не контролируют условия своего существования,
неизбежно оказывается насильственным, противоречащим их
естественным склонностям. Подобный коллективизм лишает
человека индивидуальности и выступает как антипод личному.
В мире, где правит капитал, общественные законы оказываются
враждебными человеку. Они врываются в судьбу людей, ломают
их чувства и идеалы, разрушают человеческую природу. Именно
сейчас эта коллизия выступает с такой остротой и выпуклостью,
окрашивая в пессимистические тона творчество крупнейших
западных писателей.
Достаточно упомянуть Э. Хемингуэя, Э. Ремарка, Р. Олдингтона,
которых некоторые западные критики, не утруждая себя особыми
размышлениями, объявили певцами "потерянного поколения".
Спор вокруг их произведений идет и у нас.
Мне вспоминается разговор с одним моим товарищем, который
сказал: "Ремарк мне не нравится. Что у него за герои?
Они постоянно пьют, теряют время за ресторанной стойкой,
грубы, циничны. А автор выдает их чуть ли не за идеальных
людей". Это один взгляд. А вот иным лоботрясам Ремарк
нравится именно этим. Им импонируют скепсис, "свобода
суждений" его героев. Их манят пьяные развлечения.
Лоботрясы ведь тоже хотят быть "настоящими мужчинами"
и раскачиваться по улицам этакими хмельными суперменами.
Но и те и другие не видят главного - глубочайшего трагизма,
который пронизывает книги этих замечательных писателей.
Их герои удивительно одиноки. У них, конечно, есть друзья,
с которыми они коротают время, друзья верные и надежные.
Но все они затерялись в этом чужом и плохо устроенном
мире, где своя напряженная жизнь - в политике, культуре,
экономике, О ней кричат аршинные заголовки газет, торжественно
рассуждают государственные и политические деятели. Но
официальные страсти современного мира чужды их героям.
В свое время "деловой мир" ужаснул их продажностью
и низменностью, бессердечием и подлостью. Они пытались
бороться, но скоро отчаялись в своих силах и с болью расстались
с гордыми порывами. "Мы хотели было воевать против
всего, что определило наше прошлое, - против лжи и себялюбия,
корысти и бессердечия; мы ожесточились и не доверяли никому,
кроме ближайшего товарища, не верили ни во что, кроме
таких никогда не обманывавших нас сил, как небо, табак,
деревья, хлеб и земля; но что же из всего этого получилось?
Все рушилось, фальсифицировалось и забывалось. А тому,
кто не умел забывать, оставались только бессилие, отчаяние,
безразличие и водка. Прошло время великих человеческих
и мужественных мечтаний. Торжествовали дельцы. Продажность.
Нищета", - так рассуждают герои "Трех товарищей"
Ремарка. И теперь они - в стороне, у них свои заботы,
свои интересы. Они приготовили для этого мира скептические
улыбки и презрительные жесты. Но мир мстит им. На каждом
шагу он вмешивается в их судьбы и взаимоотношения, несет
им страдания и горе. Они защищаются как могут, протягивают
друг другу руки.
В обстановке бессердечного общества, которое подстерегает
их на каждом шагу, они обнаруживают трогательнейшие образцы
дружбы и товарищества - вот что подкупает читателей. Но
это лишь способ защиты против суровостей жизни; они словно
члены колонии небожителей, связанные узами взаимной поддержки
- как матросы, потерпевшие кораблекрушение, окруженные
со всех сторон стихией.
Это трагедия, потому что честные люди оказываются париями
"цивилизованного" общества, потому что они не
в силах прорвать круг своего одиночества, хотя и понимают,
как Гарри из романа "Иметь и не иметь" Хемингуэя,
что "человек один не может!
Нельзя теперь, чтобы человек один. Все равно человек один
не может ни черта".
Они мужественны и суровы. Но им недоступно то самое главное,
что может делать полнокровной жизнь человека, - активная
общественная деятельность, преданность большой идее, высокой
цели, чувство локтя с тысячами других людей, И тогда рассказ
о таких людях оборачивается обличением общества, которое
калечит человеческую личность, вытравляет в ней общественные
интересы, замыкает духовный мир человека рамками себялюбивых
и индивидуалистических переживаний.
И можно только удивляться тем читателям, которые видят
в этих судьбах лишь коньячно-кальвадосные удовольствия
и не замечают этой безысходной, неизлечимой, как хроническая
болезнь, тоски авторов этих произведений и их героев по
настоящим человеческим чувствам.
Что же остается человеку? Каковы же духовные ценности,
которым он может отдать свою душу без риска быть преданным?
Меркантилизм, погоня за наживой? Но этот путь нереален,
даже если не осознавать его ущербности. Служение благородной
высокой идее? Но ее нельзя связать с жизнью общества,
которое построено на узаконенном корыстолюбии. Здесь и
обнажается сама суть капиталистических отношений, безысходность
поисков "динамических идей", отсутствие цементирующего
идеала: буржуазный строй воспитывает меркантильный взгляд
на жизнь и не дает ему простора; он ищет высоких идеалов,
но не может облечь их плотью; он жаждет единства, но не
имеет для этого основы. Он неизлечимо болен и не может
поставить себе точный диагноз. Тогда наступает сумятица
умов, образуется "духовный вакуум". И положения
не поправишь розовощеким официальным оптимизмом.
ПРИЗРАК ФЮРЕРА В НОВОМ СВЕТЕ
- А много в вашей стране фашистов?
- Много таких, которые еще сами не знают, что они фашисты,
но придет время - и им станет это ясно.
- А разве нельзя расправиться с ними, пока они еще не
взбунтовались?
- Нет, - сказал Роберт Джордан. - Расправиться с ними
нельзя. Но можно воспитывать людей так, чтобы они боялись
фашизма и сумели распознать его, когда он проявится,
и выступили на борьбу с ним.
Э. Хемингуэй, "По
ком звонит колокол"
22 ноября 1963 года в городе Далласе был убит Джон Фицджеральд
Кеннеди, тридцать пятый президент Соединенных Штатов Америки.
Убит при свете белого дня, на глазах у тысячной толпы,
вышедшей его встречать.
Известие об этом потрясло Америку. Убийство казалось невероятным,
беспрецедентным по своему злодейству. Оно было воспринято,
писали американские газеты, как гром среди ясного неба.
А между тем это было далеко не первое убийство в США на
политической почве. Силы, которые проповедуют бандитизм
в политике, не таились и раньше. Они открыто выступали
с погромными речами, сеяли повсюду злобу и ненависть.
Они призывали убивать негров, прогрессивных деятелей и
стереть с лица земли социалистические страны - они звали
к насилию. Газета американской националистической партии
так и называется - "Килл" ("Убей").
"Ультра" не только бросались лозунгами, они
действовали: швыряли бомбы в церкви негров и поджигали
их жилища, травили собаками борцов против сегрегации и
истязали их в тюрьмах, зажигали куклуксклановские кресты.
При первом удобном случае в ход пускалось оружие. Были
убиты Бенджамин Льюис и Медгар Эверс, Уильям Мур и юные
борцы с расизмом в штате Миссисипи, негритянские дети
в Бирмингеме...
Погромщики, фашиствующие элементы, насильники давно стали
реальной силой в США. Их ряды росли. У них была полная
свобода действия. Они беспрепятственно издавали свои газеты
и журналы, проводили свои слеты. Их поступки оставались
безнаказанными.
Убийство Кеннеди заставило многих серьезно взглянуть на
правые организации. К ним ныне привлечено внимание журналистов
и репортеров. Пожалуй, только теперь американцы с удивлением
увидели, что фашиствующие силы прочно укрепились на политической
сцене США. Но соответствующие выводы из этого факта сделали
далеко не все. Особенно много иллюзий сохранилось относительно
причин, которые вызвали правых к жизни.
Мы нередко говорили с американскими юношами и девушками
о так называемых "ультра". Наши собеседники
обычно досадливо морщились, неодобрительно качали головой:
"Да, читали об этом. Странные люди. Прославляют Гитлера,
везде им чудится коммунистический заговор. Кричат, орут.
В общем ненормальные".
Однажды шофер, который нас вез, кивнул на темное здание:
"Там собираются берчисты". Я поинтересовался,
что он о них думает. Юноша уверенно бросил: "По-моему,
они психи". И кокетливо заулыбался, словно врач,
с ходу поставивший точный диагноз. Именно в таких словах
и высказывалось обычно предельно отрицательное мнение
об ультраправых организациях.
А однажды, когда горячо обсуждались проблемы политической
свободы, молодой американец запальчиво сказал нам: "В
нашей стране все, даже фашисты, имеют возможность высказать
свои взгляды. Это и есть полная свобода, А люди пусть
сами решают, чьи взгляды им подходят". Фашистов поощряют
на развод "свободы", так сказать, в роли музейных
экспонатов.
Сначала мы были просто обескуражены столь легковесной
оценкой. В самом деле, по стране раздаются открыто человеконенавистнические
речи, распоясавшиеся громилы призывают к массовому террору,
к газовым камерам, а о них говорят: "Вот чудаки -
призывают истреблять негров!"
Откуда же такая близорукость? Подобные мнения, конечно,
не результат "собственного" творчества. Они
могут служить примером засилья ложных концепций, поверхностных
социологических представлений, которые навязываются не
искушенному в политических вопросах молодому уму господствующей
в стране идеологией.
За последние годы в Америке немало написано о деятельности
членов фашистских организаций, "правых радикалов",
"берчистов", в общем "ультра", как
их здесь обычно именуют. Журналисты охотно берут интервью
у "отечественных" нацистов, чтобы поведать миру
их бредовые откровения. Порой такой рассказ подается в
ряду добротных общенациональных сенсаций: голливудская
"секс-бомба" сменила очередного мужа, миллионерша
истратила на любимую собачку десятки тысяч долларов, а
фашист Джордж Рокуэлл призвал пышно отметить день рождения
Гитлера. Всякое, мол, творится на свете.
Нет недостатка и в объяснениях - стереотипных, как глянцевые
улыбки иллюстрированных журналов. Корни появления организаций
типа "Общества Джона Берча", "Антикоммунистического
похода христиан", "Молодых американцев за свободу",
"Воинов креста", "минитменав" и др.
порой усматриваются в досадных аномалиях психики отдельных
людей. Журнал "Нью-Йорк тайме мэгэзин" писал
в конце 1961 года: "Неудовлетворенность, вызывающая
раздраженна у детей, у взрослых может привести к таким
же неразумным приступам ярости". Члены фашистских
организаций характеризуются здесь как "ворчуны",
как люди, которые находятся во власти аффектов и неуправляемых
эмоций. "Эти люди запуганные, ожесточенные и мстительные,
заблуждающиеся фанатики и благонамеренные чудаки, злобные
циники и запутавшиеся простаки". Одним словом, просто
люди с повышенной возбудимостью, вовремя не получившие
валерьяновых капель. "Они просто смехотворны, - в
свое время заявил о берчистах Роберт Кеннеди. - Не думаю,
чтобы кто-нибудь обратил на них слишком большое внимание...
Эта организация представляет собой что-то вроде курьеза..."
Какая безжалостная ирония судьбы!
За океаном нередко вспоминают и о деятельности Маккарти,
"духовного отца" заокеанских "ультра",
Его карьеру описывают на манер сказки для детей. Жили,
мол, свободолюбивые американские сенаторы и конгрессмены.
Они тем только и занимались, что пеклись о свободе. Появился,
однако, "ворчливый" фанатик с неумеренной подозрительностью
и жаждой власти и прибрал всех к рукам. Р. Роувер в книге
"Сенатор Джо Маккарти" признает, например, что
он "мало освещает причины, почему Америка оказалась
такой нестойкой перед авантюристом, вооруженным в основном
только робостью своих жертв".
Может быть, действительно сенатор был немного не в себе,
но объяснять общественно-политические процессы изломанной
психикой отдельных людей, не видеть их классовой сути
- значит заниматься не наукой, а возрождать мифологию.
Проблема стоит иначе. Почему маньяки, погромщики, люди
с болезненной психикой, если угодно, становятся "нормальными"
выразителями интересов влиятельных кругов Америки и, наоборот,
трезвые, реалистические голоса отдельных буржуазных политиков
воспринимаются как аномалия? Почему политический гангстеризм,
человеконенавистничество все глубже проникают в жизнь
общества, хотя и встречают осуждение широких народных
масс? Кто, наконец, стоит за всеми этими рокузллами, уэлчами,
шварцами? Дело, конечно, не в Маккарти и не в его несбалансированной
психике, а в маккартизме - этом конкретном общественно-политическом
явлении эпохи империализма.
Фашисты стремятся ликвидировать остатки демократических
прав, ввести жесточайший "контроль над мыслями",
установить террористическую диктатуру буржуазии. Другими
словами, узаконить строй, который сейчас господствует
в Испании, Португалии, Южно-Африканской Республике, хотя
вполне возможно, что темперамент Джорджа Рокуэлла, с одной
стороны, и Франко, Салазара и Фервурда, с другой, не совпадает.
В настоящее время в США действуют около двух тысяч ультраправых
организаций, зачастую прямо смыкающихся с фашистскими.
Они носят неодинаковые, иногда безобидные названия, их
численность различна - от нескольких человек до десятков
тысяч, они не всегда связаны между собой. Но у них есть
одна общая черта - ненависть к коммунизму. Они запугивают
американцев угрозами "мирового коммунизма",
им везде чудится "коммунистический заговор",
они настойчиво выступают против остатков демократических
свобод, обвиняют федеральное правительство в том, что
оно "продалось коммунистам".
В качестве примера можно указать на "Общество Джона
Берча", возникшее лишь несколько лет назад. Как-то
в Беркли мы зашли в специальный магазин берчистов. На
полках - масса книг, брошюр, буклетов, оттисков. В них
одна навязчивая тема - "обличение коммунизма",
призыв к американцам "остановить" его проникновение
в США. И вдруг - вестник, кажется, из совсем другого мира:
на витрине книга о Мэрлин Монро. Чем же златокудрая кинозвезда
могла привлечь внимание мрачных заокеанских тевтонцев?
Перелистываем страницы - разгадка простая. Артистка, оказывается,
не сама покончила с собой: она очередная жертва "коммунистического
заговора".
В подобных открытиях особенно активен Роберт Уэлч - основатель
и руководитель этой организации.
"Наше центральное правительство, - заявил он,- находится
почти под полным контролем коммунистических влияний",
а "верховный суд Соединенных Штатов является одним
из самых важных коммунистических агентств".
И это далеко не безобидные "чудачества" или
невнятное брюзжание "ворчуна". Его "позитивная
программа" совершенно конкретна и последовательна
в своей классовой сути. "Демократия, - заявляет Уэлч,-
это только лживая фраза, оружие демагогии и один обман".
С его точки зрения, всякая форма коллективного сотрудничества
- результат влияния коммунистов. Поэтому он подвергает
осуждению систему страхования рабочих, государственные
субсидии на образование и научные исследования. Руководство
крупнейших американских профсоюзов, заявляет Уэлч, занимает
прокоммунистическую ориентацию; коммунистический заговор
проник на факультеты ведущих университетов, в редакции
крупнейших газет...
"Но это же нелепо!" - скажет американец. Напротив,
очень логично. Фашизм означает ликвидацию демократии,
подчинение своему контролю деятельности всех организаций.
И совершенно прав один американский автор, который пишет:
"Под личиной рыцарской борьбы с ярыми коммунистами
эти группы подкапываются под основы наших институтов,
пытаются превратить Америку в тоталитарно-фашистское государство".
"Пытаются" - мягко сказано. В свое время деятельность
Маккарти вызвала бурные протесты, и сенатор сошел со сцены.
Но остались силы, которые взрастили Маккарти, сохранился
маккартизм. Это разветвленная, одобренная и щедро оплачиваемая
правительством система политического сыска. Это действия
пресловутой комиссии по расследованию антиамериканской
деятельности, преследования прогрессивных ученых и деятелей
искусства, "черные списки" и практика слежки
и доносов, подслушивание телефонных разговоров и засылка
в прогрессивные организации платных провокаторов.
"Это не волна будущего, а голос безнадежности и отчаяния,
вопль безвозвратного прошлого", - пророчествовал
"Нью-Йорк тайме мэгэзин". Факты, однако, говорят
об обратном. За минувшие годы число организаций подобного
рода резко выросло. Произошло это далеко не случайно.
Антикоммунизм - это не только программа организаций "ультра"
и правых. В настоящее время он возведен в ранг политической
и идеологической доктрины США. Редкое выступление государственных
деятелей страны, посвященное внешнеполитическим проблемам,
обходится без призывов "отразить коммунистическую
угрозу".
В свое время даже Эйзенхауэр говорил об опасности концентрации
власти в руках "военно-промышленного комплекса",
влияние которого, как отмечал он, "ощущается в каждом
городе", "в законодательном собрании каждого
штата, в каждом правительственном органе". За минувшие
годы данная тенденция выявилась еще отчетливее. Создана
разветвленная организация военного бизнеса. Она включает
в себя военные ведомства, генералитет, органы политической
и военной разведки, мощные корпорации, получающие федеральные
заказы на вооружение и щедрые ассигнования на проведение
исследовательских работ в этой области.
Таким образом, возникли влиятельные общественные круги,
непосредственно, экономически заинтересованные в разжигании
военного психоза, в гонке вооружений, в том, чтобы держать
американцев в узде, запугивая "возможным нападением
коммунизма". Все это позволяет им беспрепятственно
увеличивать военные статьи государственного бюджета, баснословно
увеличивать доходы монополий, специализирующихся на производстве
вооружения. По подсчетам американских авторов, один только
штат Калифорния в 1963 году получил федеральных заказов
на вооружение на сумму 5 миллиардов долларов. И никакой
заботы о сбыте данной "продукции"! Совершенно
естественно, что для поставщиков вооружения, а равно как
и для военных внедрение страха, сохранение напряженной
обстановки - вопрос первостепенный. Они-то всеми средствами
и воздействуют на политику государства и на общественное
мнение.
Именно для этих кругов всякого рода "ультра",
правые - подлинная находка. Отсюда не только моральная,
но и щедрая финансовая поддержка, которую "деловые
круги" оказывают деятельности правых. По подсчетам
американского профессора Алэна Ф. Уэстина, в 1961 году
такая безвозмездная помощь выразилась в сумме 10 миллионов
долларов.
Эта цифра, конечно, далеко не полная. Бывший баптистский
проповедник, лидер "Антикоммунистического похода
христиан", авантюрист, "доктор" Шварц похвалялся,
что получает средства от 70 тысяч человек, в том числе
и от многих финансовых тузов. Представители "Общества
Джона Берча" заявляют, что их общество насчитывает
100 тысяч членов, а доход его оценивается в 1,5 миллиарда
долларов. В книге "Ультра" журналист Фред Кук
пишет, что от правых ниточка тянется "к представителям
таких левиафанов промышленности, как "Дженерал моторе",
"Дженерал электрик", "Боинг", "Локхид",
"Юнайтед Стейтс стил", "Америкэн айрен
знд стил инститьют". "Без этой респектабельности
правых, - отмечает Кук, - все эти уэлчи и шварцы были
бы просто пустым местом". И, конечно же, подобные
организации не эпицентры психических заболеваний, а своеобразные
дочерние предприятия, рекламные форпосты тех кругов "деловой
Америки", которые заинтересованы в расширении военного
производства.
Как говорится, _было бы болото, а черти найдутся!
И вот, ощущая милостивое внимание и сочувствие "большого
бизнеса", плодятся и активничают в США различные
"общества" и "лиги", соревнуясь друг
с другом в человеконенавистнических лозунгах и политическом
мракобесии.
Взять, к примеру, "Антикоммунистический поход христиан".
Его руководитель Шварц когда-то приехал в США с 10 долларами
в кармане. Он понял "слабость" финансовых воротил
Калифорнии и сделал карьеру на антикоммунизме. Ныне он
ворочает миллионным капиталом. На всю Америку несется
его истошный вопль: "К оружию, христиане! Враг стоит
у ворот. Надевайте доспехи христианства и выходите на
битву. Сокрушим коммунистического врага с помощью просвещения,
евангелизма и нашей самоотверженности, а если нужно будет,
отдадим нашу жизнь за это славное дело... Так возгласим
же: "Мы не сдадимся! Выше политое кровью знамя христианства
и вперед к. победе!" Сосуществование невозможно...
Коммунизм - это абсолютное зло... порочны его методы,
порочны его цели... Мы должны низвергнуть это исчадие
ада обратно в преисподнюю, откуда оно явилось!"
А вот еще один тип "борцов за свободу". Так
сказать, их пещерный вариант - минитмены. У меня в руках
бюллетень, который, как в нем отмечается, рассылается
27 тысячам членов этой организации. По своему претенциозному
идиотизму это уникальный документ. Каждый день, говорится
в нем, "американский народ сталкивается со все новыми
свидетельствами измены внутри нашей страны". Сейчас
"апатия и безразличие американского народа стали
болезнью". Коммунисты почти завладели Америкой. Им
удалось наладить "цензуру замалчивания идей "истинных
патриотов", они просочились в медицину и объявляют
"патриотов" ненормальными. Именно коммунисты
замяли скандал вокруг дела Эстеса, упрятав "осведомленных"
людей в психиатрические лечебницы, они вынуждают США вести
прокоммунистическую политику. С ними заодно президент
и... Центральное разведывательное управление, которое
не более, не менее, как "снабжает Кастро оружием".
И "истинные патриоты", то есть минитмены, не
дремлют. "В целях спасения страны от коммунизма"
они уже организуют "партизанские отряды", которые
ждут только сигнала, чтобы ринуться в лесную глушь. Бюллетень
содержит советы по организации и ведению партизанской
войны. Они неподражаемы: "закоптить яркие металлические
вещи", "грязью и копотью замазать лицо и руки",
"надевать носки на ботинки, когда идешь по камням",
"смазывать кобуру маслом", "завинчивать
все винты на оружии", "держать амуницию в чистоте"...
- целых 11 страниц "указаний" со ссылкой на
"опыт" уже созданных групп.
Подписан бюллетень "национальным лидером" Бобом
де Пью и датирован 3 августа 1962 года.
В последние годы в США все громче заявляет о себе также
нацистская партия, возглавляемая Джорджем Линкольном Рокуэллом.
Это "фюрер" американского образца. Он беспрепятственно
и беспрестанно разъезжает по стране, устраивает пресс-конференции
и дает интервью, заявляя например: "Мы взяли на себя
борьбу за идеалы и идеи, первоначально выдвинутые и защищавшиеся
немцем Адольфом Гитлером. Мы не скрываем, что намерены
бросить в газовые камеры сотни тысяч евреев". Рокуэлл
возрождает и гитлеровский расизм: "Мы признаем превосходство
белого человека над негром, гордимся этим превосходством,
не терпим общения с неграми..."
Рокуэлл и его нацисты не одиноки в этой стране в своих
человеконенавистнических призывах. Организация под названием
"Воины креста" также подарила миру "откровение":
"Лучший способ избавиться от наших проблем - это
убить всех этих проклятых негров и евреев".
Таким образом, речь идет о ликвидации буржуазных политических
свобод, о жесточайшей системе авторитарного принуждения.
Убедительный пример тому - положение коммунистов в США.
В беседах с нами американские юноши и девушки постоянно
пытались уверить нас, что Коммунистическая партия США
не пользуется влиянием среди американского народа. Да,
это сейчас немногочисленная партия. Против нее брошены
все силы государственной и пропагандистской машины. Но
американские официальные круги боятся и этой небольшой
партии, они не надеются выиграть открытое идейное единоборство
с ней; они идут на явный произвол и репрессии. По-прежнему
действует закон Маккарэна - Смита, который ставит коммунистическую
партию вне закона. Против коммунистов постоянно возбуждаются
судебные процессы. Есть штаты, по законам которых сама
принадлежность к коммунистической партии расценивается
как преступление.
В книге "США отвечают", специально рассчитанной
на русского читателя, говорится, что в США "никого
нельзя заставить свидетельствовать против себя".
Действительно, в билле о правах за американцами записано
такое право. Но ведь именно за отказ отвечать на такого
рода вопросы маккартисты и преследовали многих людей.
Ведь закон Маккарэна - Смита санкционирует расправу над
коммунистами, если они откажутся зарегистрироваться как
"агенты иностранной державы". О какой же политической
свободе можно говорить в таком случае! И совершенно прав
Абнер Грин, один из руководителей Комитета по защите прав
американцев иностранного происхождения, который сказал:
"Закон Маккарэна превращает США в полицейское государство,
дает право министру юстиции единолично решать, кто должен
жить в США. Удары в основном наносятся по борцам за права
негров, против антисемитизма, за права рабочих..."
В Декларации независимости, на которую любят ссылаться
американцы, английский король осуждается за то, что он
"стремился сделать военную власть независимой от
гражданской и поставить ее выше гражданской".
Не к этому ли стремятся милитаристы в современных США?
В той же декларации английский король осуждается за то,
что он посылает "целые армии иностранных наемников,
чтобы довершить дело убийства, опустошения и тирании".
Ныне американское правительство само проводит эту политику.
Жители Южного Вьетнама, граждане многих латиноамериканских
государств, и в первую очередь кубинские патриоты, на
своей собственной практике видят, что Декларация независимости
превращена в пустой лист бумаги. Ее авторам повезло: будь
они живы, им бы не избежать комиссии по расследованию
антиамериканской деятельности. Был же случай, когда многие
американцы отказались поставить свои подписи под декларацией,
приняв ее за "коммунистический пропагандистский документ".
Мы познакомились с некоторыми организациями и идеями,
представляющими крайний правый фланг политической сцены
современных США. Многие из них, как мы видели, отдают
неприкрытым нацизмом. В какой мере данные идеи способны
воздействовать на сознание американца, имеют ли они шанс
выжить на американском "рынке идей"? Вопрос
можно сформулировать и острее. Могут ли подобные идеи
завоевать популярность в США, где, как отмечалось, престиж
лозунгов демократизма и буржуазных свобод очень высок?
Разве простой "здравый смысл" не подсказывает
американцу, что "ультра" фактически стремятся
ликвидировать данные свободы?
Это сложная проблема. В ней много аспектов и тонкостей.
Она связана с характеристикой путей формирования индивидуального
сознания человека в зависимости от общественной идеологии
и психологии. Отметим лишь, что в условиях буржуазного
строя мнение человека о своем положении и сущности различных
идеологических доктрин и политических платформ в значительной
мере искажено господствующими в данном обществе иллюзорными
идеями, деформировано социальными отношениями, которые
господствуют над ним в повседневной жизни. В результате
фетишизации официальных представлений, образов сознания,
типов мышления, элементов идеологии и культуры создаются,
по терминологии Маркса, объективные мыслительные формы
данного социально-экономического уклада, выступающие как
"внешние", первичные по отношению к сознанию
отдельного индивида. Отсюда его "личные", "собственные"
представления оказываются во многом "чужими",
навязанными извне. Иными словами, отношение человека к
данному явлению, к данной идее зависит от ходячих политических
предрассудков, которые во многом предопределяют индивидуальный
"здравый смысл".
С другой стороны, политические идеи не преподносятся в
том "чистом", препарированном виде, как они
фигурируют в критических переложениях. Они предстают в
облатке привычных и "естественных" представлений,
подкрепляются демагогическими ссылками на "патриотизм"
и "демократичность", сопровождаются апелляциями
не только к разуму, но и к "национальным" чувствам.
Одним словом, "новые" идеи образуют своеобразную
амальгаму, сплав с прежними и усваиваются в этой опосредованной
форме. Дальше замечания особенно справедливы относительно
США, где искусство "продавать" идеи и их авторов
достигло виртуозности.
Чтобы проиллюстрировать некоторые из этих положений, остановимся
на проблемах предвыборной кампании 1964 года. Моя последняя
поездка в Америку пришлась на осень, когда эта кампания
была в самом разгаре и многие споры, разговоры, дискуссии
были связаны прежде всего с ней. Теперь предвыборные страсти
уже отшумели и не стоило бы возвращаться к ним, если бы
не одно существенное соображение. Дело в том, что в этот
период обнажились, сделались более четкими политические
силы внутри страны. Кроме того, экскурс в прошлое поможет
увидеть новый аспект метаморфозы традиционных американских
идеалов в современных условиях.
Признаться, мои представления о "консерваторах"
и их лидере Голдуотере были довольно расплывчатыми. Я,
разумеется, знал о титулах, которыми его щедро награждали,
- "бешеный", "экстремист", "ультра"
и другие, но они мало что давали для понимания сути его
платформы. Если внимательно присмотреться к программе
Голдуотера, то, оказывается, не такой уж он "бешеный"!
Напротив, он весьма "нормальный", весьма "трезвый"
выразитель тех процессов, которые характерны для современного
американского общества.
"Мы находимся сейчас в середине странной мистерии,
- говорил мне американец из Сан-Франциско в сентябре 1964
года. - Если бы полгода назад мне сказали, что Голдуотер
будет кандидатом в президенты, я решил бы, что этот человек
не в себе". Упоминание о мистерии, разумеется, лишнее.
Силы, вызвавшие аризонского сенатора на политическую авансцену,
достаточно определенны.
Голдуотер - символ правых сил. И во внутренней и во внешней
политике он стоит на реакционных позициях. Ликвидация
профсоюзов, отмена федеральной помощи, противодействие
биллю о гражданских правах, преследование коммунистов
и других прогрессивных сил, требование решительно остановить
"советскую угрозу", призывы к более "твердому",
фактически агрессивному курсу во Вьетнаме, требование
выйти из ООН и даже порвать дипломатические отношения
с СССР - вот далеко не полный перечень его лозунгов. Многие
американские авторы согласны, что такая программа может
привести лишь к чрезвычайно опасным международным конфликтам.
Но в то же время, несмотря на кажущуюся экстравагантность
и нелогичность, эта программа последовательно отражает
политику совершенно определенных социальных слоев, в том
числе интересы могущественных монополий, специализирующихся
на военных заказах и непосредственно заинтересованных
в разжигании военного угара. Это в особенности "новые"
монополии Юга и Запада, все более открыто противопоставляющие
себя уолл-стритовской группировке, тесно сросшейся с правительственными
кругами. В данной конкретной обстановке лозунг ограничения
власти федерального правительства, с которым выступает
Голдуотер, означает требование ограничения прав "восточной"
группы. Это экономические и политические интересы южных
фермеров, стоящих за сохранение расовой дискриминации
и т. д.
Сочувствие данных кругов "консерваторам" понятно.
Но почему же - а это факт - программу Голдуотера поддержало
немало представителей так называемого "среднего класса",
в том числе и на Севере и на Востоке? Почему идеи Голдуотера
находят себе сторонников в мелкобуржуазной среде, почему
аризонский сенатор собрал 26 миллионов голосов? И здесь
мы сталкиваемся с тем явлением, о котором уже говорили;
перед рядовым американцем политические лозунги выступают
в такой форме, которая создает превратное представление
об их действительной сути.
Обратимся к книге Голдуотера "Совесть консерватора",
которая обычно рассматривается как своеобразная библия
американского консерватизма. Отметим, что в 1964 году
она вышла 21-м изданием, общим тиражом свыше 2 миллионов
экземпляров. "Я полагаю, - пишет автор, - что, в
сущности, Америка является консервативной нацией".
Главное отличие "консерваторов" от "либералов",
которых Голдуотер поносит на каждом шагу, заключается,
по его мнению, в том, что последние "обращают внимание
лишь на материальную сторону человеческой натуры",
в то время как "консерваторы" "берут человека
в целом", признают его как "духовное существо
со всеми духовными потребностями и интересами". Какой
же смысл вкладывает Голдуотер в понятие "духовность"?
Он объявляет себя решительным защитником свободы и независимости
индивида. "Каждый человек в своем индивидуальном
благе и благе общества ответствен за свое развитие. Решения,
которые управляют его жизнью, он должен делать сам: они
не могут приниматься никаким другим человеческим существом
или коллективом человеческих существ". Обещание поддержать
такого индивида, устранить препятствия к его торжеству
- один из главных козырей Голдуотера, исходные позиции
для его нападок на демократов.
Именно заботой о "традициях пионеров", идеалов
"свободы" и "индивидуализма" мотивирует
он свои требования ограничить власть федерального правительства
и расширить права штатов, уменьшить федеральные налоги
и передать в ведение штатов проблемы обучения, образования,
пенсионного обеспечения и т. д. Он выступает за восстановление
"свободного рынка", за "здоровую конкуренцию",
против вмешательства правительства в экономическую жизнь!
Против профсоюзов - "чисто социалистического института"
и против прогрессивного налога - "чисто социалистической
меры, убивающей стимул частного предпринимательства".
Одним словом, он за возврат к "старому, доброму времени",
порядки которого, по его мнению, основательно попорчены
кознями "либералов".
Итак, нам приходится сделать парадоксальный вывод: лидер
"консерваторов" Голдуотер выступает с позиции
защиты идеалов индивидуализма и либеральных свобод, которые
в свое время были прогрессивными. О" подвергает резкой
критике многие явления, действительно характерные для
монополистического капитализма и ликвидирующие прежний
демократизм. Ситуация не столь уж банальная.
Выдвигая свои лозунги, Голдуотер постоянно апеллирует
к "патриотическим" чувствам американцев, к житейским
интересам мелких буржуа и обывателей. И это довольно точный
расчет. Его призывы в ряде случаев оказываются созвучными
тем чувствам и интересам, которые стали традиционными
для этих слоев.
Мелкому буржуа не может не казаться привлекательной идея
ограничения власти монополий и поощрения частного, независимого
предпринимательства. Он тоже за свободный рынок, против
монопольных цен и внеэкономического принуждения со стороны
монополий. Ему тоже кажется, что правительство Установило
слишком высокие налоги и незаконно вмешивается в его "свободу",
прежде всего в экономической сфере. Он полон уверенности
в том, что если бы его оставили в покое, то он сам сумел
бы наладить свои дела.
Существенную роль в программе Голдуотера играют и проблемы
внешней политики. Истекшие десятилетия в корне изменили
положение США в современном мире. Даже американские авторы
теперь обычно не говорят о "веке Америки", Это,
конечно, объясняется укреплением лагеря социализма, успехами
Советского Союза. Как и в первом случае, Голдуотер стремится
нажить капитал, объявляя себя решительным противником
происшедших изменений. Он постоянно обличает "либералов"
в том, что они "уступают коммунизму", предают
величие Америки, неспособны вести эффективную защиту ее
престижа на международной арене. Виноваты беспринципные
политики, говорит он. А он сам? Нет, боже упаси, он не
политик, он простой американец из широких аризонскик степей,
он "свой парень", который понял, что давно пора
взять кормило власти в твердые руки "здравомыслящего"
американца и вернуть стране ее прежнее величие и блеск.
Такова форма, в которой взгляды "консерваторов"
выступают перед американцами, и надо сказать, такая демагогия
нередко действует, на так называемые средние классы и
на некоторые группы молодежи. Об этом я могу судить по
многим разговорам с защитниками республиканского кандидата.
Их было немало. Однако - и это само по себе знаменательно
- рассуждения поборников "индивидуализма" были
удивительно схожи, словно они сошли с одного и того же
конвейера. Поэтому я расскажу лишь об одном вечере.
Это было собрание местных молодых республиканцев в одном
из пригородов Чикаго. Повод для 'собрания был довольно
примечательный: местный представитель только что вернулся
из Сан-Франциско, где в "Коровьем дворце" Голдуотер
был торжественно объявлен кандидатом в президенты. Богатый
особняк, везде традиционные красно-синие слоны, везде,
разговоры о триумфе республиканцев.
- Мы поддерживаем Барри прежде всего за то, - втолковывал
мне один из местных лидеров,- что он верен истинному американизму,
духу свободы и демократии. Его лозунги понятны простому
американцу, понятны мне, например. Вы, наверно, знаете,
что у нас каждый, кто может и хочет работать, всегда в
состоянии достичь процветания. И таких людей у нас миллионы.
А что делает Джонсон? Недавно он объявил о программе ликвидации
нищеты. Но это же большой фарс! Разве он сможет что-либо
изменить? Но главное, пожалуй, в том, как он собирается
это делать. Он хочет отдать беднякам деньги, полученные
в качестве налогов. А почему эти люди бедны? Разве у них
кто-то украл имущество, разве их ограбили? Нет, у них
его и не было! Они бедные потому, что не хотят работать.
За что же им помогать, за безделье? Говорят, что это благородная,
гуманная программа. Но что гуманного в том, что, например,
у меня, человека, который добился своим трудом определенного
положения и благосостояния, берут деньги и отдают их лентяю,
который только и ждет подачек?
Я спросил его об отношении к биллю о гражданских правах.
Вопрос его явно обрадовал.
- Газеты, - пояснил он, - постоянно искажают нашу позицию.
Нет человека, который бы более решительно выступал за
гражданские права, чем наш Барри. Его программу, собственно,
так и можно назвать - "За гражданские права".
Но, естественно, мы против билля. И здесь нет никакого
противоречия. Сейчас почему-то все кричат о гражданских
правах негров. А мы за гражданские права каждого американца.
Почему же никто не думает о гражданских правах белых?
Свое положение мы завоевали собственным трудом. А теперь
получается, что наши права хотят насильственно ущемить.
Говорят, негры желают ездить в одних автобусах с белыми,
а вот белые не хотят этого. Так почему же мы должны становиться
на точку зрения первых?
Едва ли стоит опровергать данные высказывания. В США имеется
разветвленная система юридически-правовых ограничений,
фактической дискриминации, которая неизбежно ведет к тому,
что негры оказываются в положении эксплуатируемого народа.
Об этом я еще буду говорить подробнее. Здесь просто хотелось
показать, насколько демагогичны рассуждения сторонников
"консерватизма", как умело они спекулируют на
привычных, "естественных" мнениях и чувствах
"простого американца". Если же говорить об этой
программе в целом, то прежде всего следует подчеркнуть,
что в своих "привлекательных" чертах она носит
чисто демагогический характер. Содержащийся в ней взгляд
на развитие общества заведомо антинаучен. Многие из тех
явлений, которые "консерваторы" обещают "поправить",
являются результатом вовсе не той или иной политики, а
необходимым следствием объективных законов развития монополистического
капитала. Они могут "нравиться" или "не
нравиться" - это другой вопрос, но в рамках капитализма
они не могут быть отменены. Никакое правительство, например,
не в состоянии восстановить "свободный рынок"
и вызвать к жизни "игру конкурентных страстей".
Это чистая утопия. То же самое можно сказать о стремлении
вернуть "эру Америки" и т. д. Так что все эти
призывы "повернуть стрелку часов назад" по меньшей
мере несерьезны и несут чисто рекламную нагрузку. Но не
утопичность программы Голдуотера обусловливает ее реакционный
характер, а те ее положения, которые оправдывают совершенно
"реальную политику", которую пробуют вести и
ведут реакционные круги в США. Таково, например, требование
ликвидации демократических прав и социальных завоеваний,
достигнутых американским народом, требование тоталитарного
контроля над мыслями, запрещение деятельности прогрессивных
организаций под предлогом их "подрывного" характера,
Голдуотер всячески поддерживает, например, комиссию по
расследованию антиамериканской деятельности, не усматривая
в ее деятельности нарушения "свободы" и "индивидуализма".
Он постоянно призывает ко все более решительной борьбе
с коммунистами и т. д. Мы уже не говорим о внешнеполитической
программе, которая чревата серьезными международными осложнениями.
Одним словом, "патриотизм", который "продает"
Голдуотер, фактически оказывается равнозначным маккартизму.
Итак, требование экономической децентрализации, возрождения
"независимого" предпринимательства (требование
утопическое) сочетается у "консерваторов" с
политической и идеологической нетерпимостью к "либеральным"
идеям, требование "свободы" фактически означает
ее ликвидацию и т. д. Поэтому не случайно, что во многих
своих пунктах программа Голдуотера вплотную смыкается
со взглядами, например, берчистов. А это лишний раз говорит
о том, что форма, в которой выступает реакция, в значительной
мере определяется национальными традициями. Реакционеры
всегда стремятся вклиниться внутрь этих "национальных"
традиций, представить свои взгляды как логическое развитие
"патриотизма". Вот почему так важно умение отделить
внешние демагогические лозунги и их действительное содержание.
И тогда станет ясным тот исторический анахронизм, суть
которого в том, что ныне формой фактической ликвидации
свобод оказывается их демагогическая защита, а о заветах
Вашингтона больше всего кричат люди, наиболее решительно
выступающие против них.
Как известно, решительное большинство американских избирателей
отвергло безрассудство "нажимателя кнопок" и
проголосовало за Джонсона. Но сам факт, что Голдуотер
всерьез претендовал на президентское кресло и собрал при
этом немало голосов, не может не настораживать. Да, правые
потерпели поражение. Но они вовсе не сошли с арены, они
перестраивают ряды, ищут более респектабельного выразителя
своих интересов. А главное- их корни глубоко уходят в
самые устои современного империализма. Забывать об этом
нельзя.
В 1935 году умер известный американский писатель Линкольн
Стеффенс. Смерть застала его за работой над статьей о
событиях в Испании. Рукопись оборвалась такими словами:
"Мы, американцы, должны помнить, что нам придется
вести такой же бой с фашистами". Сегодня эти слова
актуальны, как никогда прежде. Я не хочу сказать, что
в США господствует нацизм. До этого дело не дошло. Однако
бесспорно, что реакционеры, фашиствующие элементы оказывают
все более ощутимое воздействие на внутреннюю и внешнюю
политику страны.
Как будут дальше развиваться события? Не будем гадать.
Одно несомненно - все больше американцев обретает трезвый
взгляд на законы развития общества. Они начинают понимать
необходимость решительно защищать демократические свободы.
Активную роль здесь - об этом подробно речь впереди -
играет молодежь.
"СОЦИАЛЬНАЯ
АЛХИМИЯ"
КАПРИЗНАЯ БОГИНЯ
Bсe золото, что блещет под луной
Иль было встарь, из этих теней бедных
Не успокоило бы ни одной.
Данте Алигьери
Мы шли по вечернему Бродвею там, где начинается "Великий
Белый Путь". Нас обтекли потоки раскрашенного света.
Темнота, изгнанная отовсюду, напоминала о себе лишь пятнами
перекрестков. Мы рассуждали о достоинствах христианской
морали. Мой спутник, знаток теологии, уверял в ее непреходящей
ценности для молодежи. Он говорил о христианской "любви
к ближнему", о евангельском лозунге нестяжательства
и добросердечия, а кругом буйствовал рекламный огонь,
очерчивая страсти этого "грешного мира". Вдруг
наше внимание привлекла фигура ковбоя, выставленная в
одной из витрин. Ковбой сосредоточенно и старательно пытался
набросить лассо на пачку долларов. "Вот реклама нашей
Фортуны", - с горечью сказал мне американец.
И он был прав. Эта капризная богиня обрела заокеанскую
плоть в зеленых банкнотах. Старая идея меркантилизма перелицовывается
и выдается за призыв американской судьбы.
Конечно, кое в чем теперь делается скидка на засилье монополий.
Когда говорят о "свободе", то нередко подчеркивают
"свободу" выборов фасонов и моделей. Да, американец,
у тебя почти нет шансов стать собственником большого предприятия,
ты не можешь стать независимым в "деле", но
зато ведь ты сам решаешь, что пить: кока-колу или севен-ап.
Ты свободен выбрать то, что тебе нравится, и в этом обретаешь
свое человеческое естество как "свободный" гражданин,
как "покупательная единица". Америка - "свободная
страна" не потому, что каждый может стать бизнесменом,
но потому, что каждый суверенен в выборе покупок.
Но для этого, как известно, нужны деньги, а к ним у американца
отношение особое. С детских лет ему прививают чувство
почтения к хрустящим банкнотам, ему внушают, что доллары
- универсальный хранитель всего доступного человеку счастья
и благополучия. Деньги изображаются как почти одушевленные
существа, этакие послушные карманные чертенята, которые
могут выполнить твое любое желание, словно собаки из сказки
Андерсена.
Как тратить деньги, что нужно делать на этот счет жене,
а что - мужу, на чем можно заработать, а на чем - прогореть,
как изловчиться, чтобы цент принес доллар, - такие советы
постоянно мелькают в газетах и журналах. Мальчиков готовят
к осознанию своей роли умельцев добывать деньги - иначе
какой же ты американец! - а девочек - экономно их тратить.
Со всех сторон молодежи кричат: "Ищи способ добыть
доллары! Они залог счастья, богатства и успеха".
Эта вера прививается настойчиво и изобретательно. В Далласе
с учениками шестого класса одной школы не так давно провели
своеобразное "воспитательное" мероприятие. Детям
поручили резать бумагу на прямоугольники, равные по размеру
долларовым билетам, и складывать их, пока не получится
миллион. На эту затею ушел целый год. За проявленное усердие
президент "Рипаблик нейшнл бэнк" пригласил школьников
в банк, где им показали миллион настоящих долларов. Так
сказать, ввели в алтарь и причастили святым таинствам.
В городе Омахе нас познакомили с программой работы под
названием "Отцы и сыновья", или "Индейские
следопыты", которая проводится "Американской
ассоциацией молодых христиан" (ИМКА), одной из наиболее
влиятельных молодежных организаций США.
По мнению руководителей ИМКА, существенные пробелы в воспитании
мальчиков объясняются тем, что отцы, которые пользуются
наибольшим авторитетом в глазах мальчиков, мало обращают
внимания на своих сыновей. В то же время в индейских племенах
мужчины много занимаются воспитанием детей, тщательно
готовят из них смелых и мужественных охотников. Как бы
в подражание этой забытой практике и проводится данная
программа. Отсюда ее название. В ней принимают участие
отцы из нескольких семей, которые поочередно раз или два
в неделю собираются вместе с ребятишками, живущими по
соседству. Они мастерят различные безделушки, готовятся
к соревнованиям, рассказывают легенды и т. д. Встречи
оформляются под индейскую экзотику: бьют в пестрый индейский
барабан, за проявленную ловкость и умение мальчиков награждают
разноцветными перьями и присваивают им воинственные клички
"орел" и т. п. Вся группа называется "родом",
который вместе с другим образует "племя". Между
"племенами" часто проводятся соревнования, военные
игры и т. д.
В целом эта программа показалась нам интересной и полезной.
Может быть, следует подумать о том, чтобы нечто подобнее
организовать и у нас: сама идея встречи отцов и детей
заслуживает внимания.
Это была теплая, дружеская встреча. И, может быть, именно
поэтому один эпизод, который мы наблюдали во время нашего
визита, оставил неприятное впечатление.
В самом начале встречи каждый из детей поднимался с места,
бросал на ритуальный барабан несколько мелких монет и
рассказывал, как он их добыл. Один помогал матери убирать
комнату, другой подстригал газон, третий смотрел за ребенком
соседки, когда та ходила в магазин, И труд небольшой,
и заработок невелик. После отчета "род" условным
индейским словом выражал одобрение такому способу добывания
денег на общественные нужды.
На наш взгляд, этот мальчишеский "бизнес" -
лишь выполнение некоторых вещей, для детей обязательных:
внимательность к родителям, к младшим братьям, вежливость,
трудолюбие и т. д. Переносить оценку этих поступков из
сферы чисто моральной в денежную, приучать ребенка оценивать
свои поступки в зависимости от того, можно ли на них заработать,
прививать ему психологию расчетливого бизнесмена, по нашему
мнению, значит калечить детскую душу. Мы так и сказали
организаторам этих, повторяю, интересных мероприятий.
Они во многом соглашались с нами, но разводили руками:
традиция.
И действительно, эта традиция в крови.
В 1961 году мы несколько дней жили в доме одного профессора
социологии в Хаверфорде, недалеко от Филадельфии. Мы быстро
нашли общий язык с его детьми, участвовали в их играх.
Но среди игр мы натолкнулись на одну, которая не могла
не поразить нас. Называлась она "Карьера". Мы
попросили девочек показать ее в действии.
Правила игры просты: игроки поочередно бросают кости и
в зависимости от числа выпавших очков передвигают свою
фишку вперед по разделенной на клетки картонке. Мне помнится,
что в детстве мы играли в игры, основанные на том же принципе:
мы пробирались в революционную Испанию, минуя фашистские
кордоны, или взбирались на неприступные пики. Но здесь
речь шла о другом - о карьере, об "успехах"
в жизни.
Игрок получил по пачке бумажек, имитирующих деньги, -
1000 долларов. Это как бы первоначальный капитал, финансовая
база будущего дела. Каждая девочка наметила генеральную
стратегию, так сказать, перспективный план жизни. По условиям
игры карьера, или успех, складывается из богатства, личного
счастья и славы. Пропорции между ними составляются в зависимости
от индивидуальных склонностей, но так, чтобы общая цифра
составила 60. При этом, как и во всяком коммерческом деле,
если хочешь победить, дела свои нужно хранить в тайне.
Под строгим секретом дочь хозяина показала мне свой план.
Она решила драться за 40 - богатства, 10 - славы и 10
- счастья. Она, видимо, была здравомыслящей девочкой и
внимательно впитывала в себя крупицы житейской американской
мудрости: были бы деньги - остальное приложится. Каждая
записала избранный ею план в особую чековую книжку. Отныне
здесь будут отмечаться все зигзаги и изломы судьбы, с
которыми им еще придется столкнуться. Надо отдать должное
составителям игры. Они сделали все возможное для того,
чтобы приобщить эти курчавые головы к цинизму житейского
стяжательства, обнажив все пружины частнособственнического
счастья. Они постарались развеять детские иллюзии и заменить
их бессердечностью барышничества.
В руках деньги. Их блеклые рисунки расплываются перед
глазами. Девочкам чудятся фешенебельные машины, первополосные
фотографии и рев поклонников, нежные признания в любви
на фоне приморских ресторанов. Бумажки пьянят игроков,
которые, наверное, еще баюкают кукол и не расстались с
наивной добротой детских сказок. Но впереди суровая борьба,
и теперь не место сантиментам. Здесь господствует трезвый
расчет нью-йоркской биржи. Здесь не подруги, а закаленные
в житейских невзгодах конкурентки. Фишки брошены!
Путей к карьере много. Можно, например, поступить в Голливуд.
Это принесет немало денег и шумную славу, но не даст счастья
(не правда ли, ценное признание!). Можно заняться фермерством,
основательно разбогатеть (не верьте, девочки, американские
фермеры частенько разоряются!) и ощутить счастье на лоне
природы. Но нет здесь славы. (Конечно, в США слава не
спешит к людям, которые трудятся. Другое дело - скандальные
похождения пустоголовой голливудской куклы!) К тому же
следует бояться и града, и засухи, и падения рыночных
цен, и конкуренции соседа. Золотые горы супит разработка
урановых рудников (не обольщайтесь, девочки, монополии
давно наложили на них свою тяжелую лапу!). Заманчиво,
пожалуй, и полететь на Луну - деньги, слава! Правда, можно,
оказывается, сломать ногу, неосторожно прыгая по лунным
кратерам (о возможной неисправности американской ракеты
авторы игры скромно умалчивают). Но вы будете осторожны,
девочки, и не станете необдуманно топтать чужую землю
(лучше избегать этого на нашей планете!).
Нужно только быть трезвыми и осмотрительными, не следует
никому доверяться и не нужно спорить с сильными мира сего.
Ведь человека, поступившего на фабрику, поджидает такая
ловушка: "Поссорился с директором - зарплата снижена
вдвое". (А профсоюзы вам не помогут, девочки, их
боссам очень хорошо платят!)
А может быть, пустимся в погоню за личным счастьем? Оно
тоже расфасовано: прогулка к морю, посещение театра, танцы,
томный разговор о любви...
И вот, бросая фишки, то обогащаясь на конъюнктурных колебаниях
рынка, то тратясь на больницы, то набирая очки счастья
во время поездок по морю, то еле унося ноги от кризисов,
девочки брели по своей извилистой тропе жизни.
Я не буду пересказывать всех тонкостей игры, всякого рода
"карт возможностей" и "карт опыта".
Главное, пожалуй, то, что и опыт, и возможность, и любовь,
и ненависть, и радость, и горе - все оценивалось в долларах,
от всего можно было откупиться, все можно было приобрести.
Раскрасневшиеся игроки заканчивали игру. И настал момент,
когда были сказаны слова, которые трудно забыть. Оказалось,
одна из девочек "перебрала" счастья, и она решила
продать лишнее для нее счастье своей закадычной подруге,
которой как раз его недоставало. Начался долгий торг,
столковались на 200 долларах. Видя это, шестилетняя дочь
соседки возбужденно закричала: "Какая ты дура! Так
дешево продать столько счастья! Нужно было получить с
нее 500 долларов!.."
О великопостные заокеанские фарисеи! Вы постоянно кричите,
что коммунисты отвергают высокие духовные ценности, подчиняют
возвышенные идеалы низменному "зову желудка",
пронизывают воспитание молодежи духом практицизма. Нет,
наши идеалы благородны - Свобода, Счастье, Братство всех
людей. Что может быть выше их! Мы не просто провозглашаем
эти цели, а не деле осуществляем их. Но коммунисты против
ваших "духовных ценностей" - морали стяжательства
и барышничества, в духе которой вы цинично каждодневно
воспитываете юное поколение.
Дело, конечно, не только в лозунгах, призывах. Не они
в конце концов формируют молодой характер. Главное - само
общество, повторяющиеся примеры, реальная жизненная практика.
На каждом шагу юный американец видит, как за деньги покупается
все: ум, честь, совесть, красота. Он узнает о взятках,
подлогах, совершаемых чиновниками, о феерических свадьбах,
которые закатывают матерые гангстеры, - для всех очевидно,
что это убийцы, но у них есть деньги; о взлетах кинозвезд,
иллюстрируемых волнующими цифрами гонораров и арсеналом
платьев; о мотовстве и самодурстве "высшего света",
о роскошных яхтах и виллах, умопомрачительных собачьих
перманентах и циничных браках-сделках, - за всем этим
стоят деньги. Молодой американец читает панегирики могущественным
финансистам - какой ум! какой вкус! какая культура! -
и понимает, что это лишь эхо их капиталов. И именно это
- факты, цифры, истории, судьбы живых людей - одним словом,
то, что называют "жизнью",- уродует нравственное
миросозерцание молодого человека, его интересы и идеалы.
И теперь он знает наверняка, что всякого рода рассуждения
о высоких духовных ценностях - лишь мелкая разменная монета,
которую бросают для "спокойствия народа".
И человек начинает понимать, что он просто винтик в машине,
поставляющей доллары ее владельцам. Только он - рабочий,
фермер, и создает материальные ценности. Но достаются
они не ему. Прибыль оседает в банках, в кошельках немногих.
Она оплачивает мотовство "высшего света", его
"сладкую жизнь". Такой труд, разумеется, не
рождает у рабочего особого энтузиазма. Общественные отношения,
в которые он втянут, вызывают лишь чувство неприязни.
Спасаясь от слепых общественных сил, он бежит в собственный
домик, бросается в неуемные хлопоты по устройству домашнего
быта, в замкнутый мир семейных радостей, повторяя: "Мой
дом-моя крепость..."
В городе Уотербери я познакомился с рабочим местного предприятия.
Он получает высокую заработную плату. Говорили о заводе,
о профсоюзах, о страховании. Потом он сказал: "А
теперь я покажу вам мое любимое дело", - и повел
нас в подвал. Мы видели столярные инструменты, куски фанеры,
дерева. Высококвалифицированный рабочий в свободное от
работы время выпиливал скамейки, делал табуретки, полочки.
Конечно, ему было дешевле их купить, но он мастерил их
"для души". "Знаете, - сказал он, - как-то
приятно видеть, что это ты сделал сам и для себя".
Его жена неодобрительно отозвалась о странном "чудачестве"
мужа, которое поглощало все его свободное время. А мне
оно показалось естественным, по-человечески понятным.
Это защитная реакция человека, обезличенного ритмом конвейерного
труда. Он прикован к одной операции, крутит ли гайки или
упаковывает товар. И так каждый час, день, годы. И весь
смысл его единоборства со временем лишь в том, чтобы получить
зарплату. Такой труд не может увлечь: по своей природе
человек - творец. А поэтому он идет домой и мастерит здесь
табуретку, чтобы ощутить свое "я", чтобы сказать:
"Я сам сделал это". Вопрос о стимулах труда
человека, стоящего за конвейером, стал поистине больным
для американской промышленности, как, впрочем, и для других
стран развитого капитализма.
Все началось с изобретения конвейера. Американский инженер
Тэйлор в начале века разработал новую, "научную"
систему организации производства. Она предусматривала
скрупулезное изучение производственного цикла, расчленение
его на простейшие операции. Тщательно изучался сам процесс
труда - инструмент, рабочее место, движения - и продумывались
все технические детали, необходимые для ускорения работы
человека. Система сулила золотые горы, и это с успехом
доказал Генри Форд.
Связав все операции неумолимым ритмом конвейера, заставив
рабочих двигаться по расчетным схемам, применив гибкую
систему штрафов и материальных поощрений, он добился невиданной
для того времени производительности труда. Форд стал кумиром
американских промышленников, спешивших к нему на выучку.
О рабочем, конечно, никто не думал. Он метался от одной
детали к другой, совершая монотонные операции, словно
схимник, отбивающий поклоны богу, богу наживы. Чужому
богу и чужой наживы. Картина, знакомая по фильму "Новые
времена" Чарли Чаплина. Конвейер все убыстрял свой
ход. Если ты Недоволен этим, можешь убираться. Замена
уже готова. За воротами - толпы безработных. Словно гусеницы,
вылупившиеся из кучи яиц, конвейеры расползались по крупным
предприятиям Америки. Журналисты трубили о новой "технической"
революции.
Ликование, однако, было недолгим. Вскоре на конвейерную
систему обрушился шквал нападок. С чего это вдруг? "Подвел"
рабочий. Не выдержал бесчеловечных мотаний, не смог стать
идеальным "говорящим орудием".
Фабрикант - человек деловой и трезвый. Американский -
вдвойне. Он покупает руки рабочего, а на его психологию
как таковую ему наплевать. Но, как деловой человек, он
не допустит покушения на свой "интерес" - на
прибыль, И если состояние текущего счета зависит от настроения
рабочего, от этой самой психологии, фабрикант станет нежным,
как Джульетта, и коварным, как Яго. Он согласен кувыркаться
цирковым клоуном, он нарядится Христом, если услышит,
что на терновом венце можно будет неплохо подзаработать.
В общем пришлось заняться психологией. Облачиться в белый
халат и вооружиться стетоскопом. Диагноз был категоричен:
не выдерживает психика. Монотонность операций портит настроение
рабочего, им овладевает "промышленная тоска",
безразличие ко всему на свете, в том числе и к самому
боссу со всеми его долларовыми грезами.
И тогда пошла в ход столь модная ныне на Западе система
"человеческих отношений" (human relations).
Смысл ее в том, чтобы, так сказать, комплексно воздействовать
на рабочего, заполучить его целиком, со всей психологией,
настроениями. Моралью, черт ее дери! Главное - внушить
пролетарию преданность предприятию, привязать его к рабочему
месту не только принудительной дисциплиной, но и моральными
обязанностями, убедить радоваться чужим прибылям. Задача
нелегкая, но ведь и куш завиден!
Этому помогает, например, распродажа среди рабочих мелких
акций. Дивиденда хватает, правда, лишь на сигареты, но
все-таки собственное "дело". Изучается все,
что может влиять на настроение рабочего: освещенность
цеха, окраска стен, форма инструмента. Цехи радиофицируются,
в них звучит музыка - пусть-ка поработают в ритме рок-н-ролла!
Чтобы подорвать единство рабочих в борьбе против предпринимателя,
устанавливается сложная иерархия ставок, поощрений "за
усердие", система "черных списков" и проверок
политической лояльности. В то же время каждое предприятие
обрастает сетью собственных спортивных, детских и прочих
учреждений.
- Все это построено на добровольные пожертвования рабочих,
- с ликованием говорил мне профсоюзный босс в городе Омахе.
Мы стояли на берегу
искусственного пруда с пляжем, лодочной станцией,
секциями для рыболовов и т. д.
- А как все это было организовано?
- О, это наш секрет! Мы поставили на заводе
автоматы для продажи кофе, сигарет, кока-колы.
Такие же автоматы, только цены немного выше. Постепенно
скопилась сумма, достаточная для строительства.
Меня заинтересовала лишь одна деталь:
- А была ли у рабочих возможность пользоваться обычными
автоматами?
- Конечно, нет, мы же хотели, чтобы все рабочие приняли
участие в этом строительстве.
Так вот и стали боссы крупными филантропами, въехали в
рей на чужом горбу.
На американских предприятиях постоянно практикуется перевод
рабочего с одного места на другое, чтобы он мог видеть
весь производственный цикл и почувствовать себя творцом
выпускаемой продукции. Рабочих вводят в курс всех сложных
перипетий борьбы с конкурентами. Одним словом, закадычная
"классовая дружба". Ну, а денежки? А вот денежки
врозь. Логика знакомая: нельзя изменить положения вещей,
так осветим его розовым светом. И внешне капиталист теперь
не тот. Не в роскошном костюме и с каменным лицом. Он
участливо справляется о здоровье рабочего, запросто ходит
к нему в гости. "Здравствуй, Гарри!" - "Здравствуй,
Джон!" - "Как дела?" - "Дела идут
неплохо". Потом хлопают друг друга по плечу. И расходятся:
босс - в фешенебельный клуб, рабочий - в дешевую столовую.
Рабочего увольняют, а босс едет отдыхать во Флориду.
Говорят, что в Америке мало театров. Действительно, профессиональных
- кот наплакал. Но, по-моему, вся Америка - сплошной театр
масок. И все улыбающиеся. Играть злодеев никто не хочет.
Раздевают за сценой.
"БУДЬТЕ ОБЩИТЕЛЬНЫ - ПЕЙТЕ
ПЕПСИ-КОЛУ!"
Есть только одна подлинная ценность
- это связь человека с человеком. Работая лишь для накопления
материальных благ, мы сами строим себе тюрьму. Одинокие,
мы запираемся с нашим призрачным сокровищем, ради которого
не стоит жить.
...Мы только тогда свободно дышим, когда связаны с нашими
братьями общей целью, лежащей вне нас.
Антуан де Сент-Экзюпери
Реклама пепси-колы постоянно висит перед глазами. Она
столь же прочно слилась с американскими пейзажами, как
бензозаправочные колонки "Шелл" и "Техассо",
рекламы сигарет и щиты ограничителей скорости. На ней
изображены улыбающиеся мужчина и женщина, в руках у них
бокалы с коричневой жидкостью. Это пепси-кола - нектар
американского "рая". Многие американцы смеялись
над своей рекламой, приводили другие нелепые примеры,
но именно реклама пепси-колы пользовалась наибольшим успехом.
На первый взгляд она может показаться курьезом, незначительным
пустяком. Но как это ни удивительно, маловразумительная
реклама пепси-колы по-своему обозначает глубокие процессы,
которые совершаются в психологии современной Америки.
В буржуазном обществе, где обладание капиталом само по
себе равнозначно общественному престижу, вещи, естественно,
становятся символом богатства, моральных добродетелей.
Поэтому они приобретаются не только ради удовлетворения
тех или иных потребностей, но для хвастовства, "для
вида". К товару человек подходит с двух сторон. Во-первых,
с точки зрения конкретных физических свойств, которые
нужны, чтобы удовлетворить свои потребности. Но это не
все. Учитывается место товара в системе общественных оценок,
способность воплощать в себе и передавать владельцу граны
социального "престижа".
Если первое качество ощутимо, так сказать, физически и
находится в компетенции покупателя, то второе неуловимо
для него, оно почти мистично. А раз появляется мистика,
то жреца долго ждать не придется. Его роль берет на себя
реклама.
По своему размаху и изощренности американская реклама
- явление для нас непривычное. Именно она, пожалуй, прежде
всего бросается в глаза при встрече с Америкой. Здесь
много различных сторон, вызывающих неодинаковое отношение.
Конечно, сомневаться в необходимости умелой рекламы товаров
нелепо, и можно лишь восхищаться тем, сколько подлинной
выдумки, таланта, фантазии вложили в нее американские
авторы.
Но создание рекламы в США - это большой бизнес, где трудятся
не только художники и композиторы, но и психологи, социологи,
специалисты по изучению общественного мнения; это не просто
набор более или менее удачных приемов и трюков, а определенное
социальное явление, и господствующая в этом обществе психология
частнособственнического обогащения обусловливает ее методы
и направленность, уродует это в принципе разумное предприятие.
Эту направленность можно сформулировать достаточно просто.
Рекламируется не только товар, его физические и прочие
свойства, но и приобретший его человек, общественный престиж
покупателя. Данный товар преподносится не столько как
вещь, удовлетворяющая индивидуальным потребностям, сколько
как покупка, соответствующая общественной моде. Товар
приравнивается к декорации в провинциальной фотографии;
"Просуньте голову сюда - и на фотокарточке вы будете
казаком". "Купите эту вещь - и вы проявите себя
стопроцентным американцем".
Одним словом, за рекламой решающее слово в формировании
"стопроцентного" вкуса, и она неизбежно создает
стимулы к излишним потребностям, к надуманным желаниям,
спекулирует на тщеславии и жажде общественного признания,
выступает от имени национальных вкусов "типичного"
американца, эксплуатирует его патриотические чувства.
Ее изобретательные приемы и лозунги по своей сущности
лживы, потому что они оплачиваются самим производителем,
желающим скорее распродать свои товары. Бизнесмен, конечно,
старается учитывать вкусы и потребности людей, намечая
к выпуску тот или иной сорт товара, но, поскольку он его
производит, его ничуть не волнует вопрос, действительно
ли данная продукция нужна покупателю. Для него главное
- ее продать. А поэтому он использует все рекламные трюки,
чтобы создать потребность в своих товарах, привести общественный
вкус в соответствие с ними.
Если главное - прибыль, то товаром может становиться любая
вещь, даже если она приносит вред потребителю. Известны
факты, когда в качестве средства от тучности поставлялись
вещества, которые заражали человека болезнетворными червями.
А вот недавний случай. Весной 1962 года нью-йоркской фирме
"Уэстчестер блад сервис" было предъявлено обвинение
в том, что она продавала 92 больницам негодную кровь.
Каковы же мотивы этого неслыханного преступления? Они
просты. Жульнические операции приносили фирме 500 тысяч
(I) долларов чистого дохода в год. А какими словами можно
выразить отношение к производству талидомида; это "лекарство"
привело к рождению тысяч детей-калек!
Примером рекламного жульничества может служить шумиха
с противоатомными индивидуальными убежищами, поднятая
в США. Искусственно нагнетается атмосфера военного психоза
и истерии. Мы непосредственно ощутили ее во время посещения
США осенью 1961 года. Газеты, журналы, киновыпуски пестрели
материалами об ужасах ядерной войны; витийствовали военные,
предлагая первыми сбросить бомбы на Советский Союз. Все
это - реклама военной промышленности. Это говорил большой
бизнес. И, конечно, нашлись дельцы, которые решили подзаработать
на страхе своих сограждан. Началась широкая кампания за
приобретение индивидуальных
убежищ.
Тысячи американцев выкраивали деньги на строительство
убежищ. Предлагаемый ассортимент разнообразен. В Филадельфии
полиэтиленовое убежище продается за 2800 долларов. За
1500 долларов вы можете приобрести подземное убежище на
6 человек, В большом ходу "спасательные наборы"
- дешево. Фирма "Болтон-форм пэкинг" предлагает
"спасательный набор" из 49 предметов - от воды
а запечатанных банках до игральных карт. Пожалуй, самым
дьявольским среди них является "похоронный комплект"
для умерших в убежище. Реклама уверяет, что поливиниловый
саван, который стоит 50 долларов и содержит химикаты для
нейтрализации трупных запахов, могут использовать в качестве
спального мешка и живые.
Рекламируется масса "средств", которые являются
совершенно бесполезными. В "спасательных наборах",
которые американским гражданам рекомендуется покупать
для спасения от ядерной бомбардировки, например, имеется
"целебная мазь", которая якобы отражает радиоактивное
излучение и защищает организм. Но мало-мальски здравомыслящему
человеку ясно, что никакая смазка не может служить защитой
от радиации. То же самое относится и к многочисленным
образцам "таблеток от радиоактивного облучения".
Широко рекламируются "защитные костюмы" {цена
21,25 доллара), которые на самом деле защищают от губительных
лучей не лучше, чем обычный зонтик *.
Содержание рекламы определяется не подлинной ценностью
товара, а скорее изобретательностью фабрикантов и агентов
рекламы. И само собой разумеется, что ее автор никогда
не напишет: этот товар следует покупать потому, что это
принесет такую-то и такую-то прибыль данному владельцу
предприятия, производящего его. Таким образом, уже не
вещи служат людям, а человек рассматривается как средство
* Кстати сказать, в связи с кампанией
за строительство персональных убежищ в США остро обсуждался
вопрос о том, как должен вести себя благочестивый прихожанин,
если к нему в убежище попытается проникнуть, так сказать,
"брат во Христе". Ныне совместными усилиями
авторитетных теологов вопрос вроде бы решен. Не нужно
пускать "брата"! Пусть горит себе снаружи! Каждый
за себя, один бог за всех. Поэтому обладатель убежища
должен вооружиться хорошим дробовиком и "быть готовым
к тому, чтобы отразить захватчиков, даже тех, которые
придут с другой стороны улицы".
для наживы. Разветвленная реклама, словно пресс, постоянно
давит на "покупательную единицу". Ни на минуту
она не оставляет американца в покое. Ему постоянно доказывают,
его усовещивают, упрашивают, внушают... что он должен
есть, курить, пить, читать, чем чистить зубы и кому молиться,
во что играть и за кого голосовать... чтобы быть "настоящим",
."стопроцентным", "модным", "удачливым",
"преуспевающим", "патриотичным"...
Поскольку же в качестве критерия общественной ценности
той или иной вещи выступают не ее объективные свойства,
а некое мифическое понятие социального престижа, которое
складывается за спиной покупателя и целиком зависит от
активности рекламы, то создается возможность постоянной
смены вкусов, постоянного обновления моды и призывов покупать
все новые и новые образцы.
В этих условиях социальный престиж человека оказывается
в зависимости от того, в какой мере он приспосабливается
к этой искусственно создаваемой системе общественных оценок,
в какой мере его кошелек выдерживает все те затейливые
колебания моды, которые постоянно обрушивает на человека
могучая фабрика рекламных иллюзий.
Это приспособленчество, которое в конечном счете выражается
в приобретении одинаковых товаров, естественно, связано
с формированием стереотипных интересов, стандартных вкусов,
общих критериев, шаблонных оценок. Но это не подлинная
общность и "общительность", не проявление действительной
солидарности в важных, принципиальных вопросах. Это их
суррогат.
Общность людей рождается в совместной борьбе, в следовании
общим целям. Но люди, которые увлекаются одними и теми
же телепередачами, покупают одни и те же модели автомобилей
и сорта сигарет, не имеют между собой ничего общего, кроме
несущественных, навязанных извне стереотипов и шаблонов
в оценках. И тогда человеческая общность оказывается "общительностью"
за бокалом пепси-колы. Но навязанная общность вкусов,
это единообразие внешних проявлений духовной жизни, не
избавляет человека от изоляции, от одиночества. Так формируется
определенная общественная психология.
Американцу с юных лет внушается, что путь к счастью можно
отмерить лишь собственным пылесосом, собственным холодильником
и, наконец, на самом гребне фортуны собственным домом.
Предосудительно, конечно, не то, что эти вещи приобретаются,
а то, что приобретательство перерождается в форменное
идолопоклонничество, когда вещи выступают в несвойственной
им роли. Здесь одним из главных понятий является понятие
"престижа", столь модное и столь превратно толкуемое
в США. Втиснутый в жесткую систему общественных опосредствовании,
человек может выразить свое "я" лишь в том,
чем он реально обладает.
Это и есть тот товарный фетишизм, который Маркс сформулировал
как "определенное общественное отношение самих людей,
которое принимает в их глазах фантастическую форму отношения
между вещами".
Вещи наделяются некими чисто общественными функциями,
человек же выступает лишь как приложение к ним. И когда
мне приходилось видеть на улицах американских городов
людей, идущих с собачками, постриженными по последней
моде, мне приходило в голову: "Кто кого прогуливает?"
Но, пожалуй, наиболее выпукло фетишизм проявляется в отношении
американцев к автомобилям. Это специфически американский
общественный психоз, еще не занесенный в медицинские справочники
как особый вид шизофрении.
В Вашингтоне у меня был довольно любопытный разговор с
одним юношей, который вышел из бедной семьи и учился в
колледже только благодаря помощи дальних родственников.
"У меня было мало денег, - рассказывал он, - я еле
сводил концы с концами. Машина мне была совершенно не
нужна, в крайнем случае я мог попросить ее у моих друзей,
а к тому же мне редко приходилось выезжать за территорию
колледжа, Но я вынужден был купить автомобиль, так как
в противном случае я выглядел даже как-то подозрительно
и уж, во всяком случае, не мог рассчитывать на уважение".
А один служащий в Нью-Йорке признался: "Мне, собственно,
не нужна машина как средство передвижения. Летом я езжу
с дачи на электричке, а от вокзала до городской квартиры
добираюсь на метро: быстрей и удобней. А с машиной много
возни; обходится она недешево, да и трудно найти место
для стоянки. Но у нас машина - это символ зажиточности,
престижа".
Обилие легковых машин в США поражает. По данным американской
печати, в настоящее время в стране зарегистрировано 80
миллионов различных автомашин.
Обилие машин - несомненное свидетельство богатства общества,
показатель высокого уровня жизни. Это удобно и избавляет
человека от многих повседневных хлопот. К тому же для
жителей маленьких городов машина просто необходима: городской
транспорт в США развит весьма слабо. Но я сейчас говорю
о другом, о специфически мелкобуржуазном отношении к вещи,
которое растворяется в одном чувстве - персонального,
"моего" обладания. С этой точки зрения отношение
к автомобилю - это умело насаждаемая мания. Автомобиль
- предмет тайного обожании, воплощение общественного признания.
И совершенно справедливо писал об этом журналист Мишель
Инкер: "В Соединенных Штатах на легковую машину смотрят
не как на средство удовлетворения транспортных нужд общества;
ее делают не столько для того, чтобы она была на ходу,
подчиняясь тому или иному рациональному режиму, сколько
для того, чтобы она была личной собственностью потребителя...
Машина в Америке - предмет потребления, которое в девяти
случаях из десяти является искусственным, нереальным потреблением.
Этим как раз объясняется, что автомобильный рынок в крупнейших
западных странах подвергается частым "закупоркам",
"затовариванию", которые иной раз сотрясают
все здание их экономики".
Моды на машины меняются. То, что вчера считалось фешенебельным,
сегодня уже признак дурного тона. А ездить на машине,
которая хуже, чем у соседа Гарри, невыносимо: нельзя без
содрогания смотреть, как ласково он проводит рукой по
новому компактному "шевроле" и говорит, что
никогда еще не делал такой удачной покупки. К тому же
оказывается, что сам сенатор от штата и модная красотка
избрали такую же модель, она блестит на лакированной картинке
последнего "Лайфа". Она пьянит воображение и
подтачивает устои здравого смысла. И когда приходит агент
по продаже автомобилей и предлагает взамен старой марки
новую, американец сдается: ладно, придется снова немножко
поурезать свой бюджет, зато Гарри погасит самодовольные
огоньки в глазах, а Том лопнет от зависти. Автомобиль
- это крест, который американца уговорили тащить на голгофу
социального престижа.
Стремление увести человека в тесный мир узкобытового,
кухонного счастья, ограничить сферу его интересов чисто
бытовым приобретательством в США налицо. И можно с полным
основанием говорить, что это чисто буржуазная идея, выгодная
и исповедуемая правящими кругами: если нет возможности
увлечь человека, выдвинуть идеи, которые могут вдохновить,
то естественна попытка увести его от общественных дел,
от полнокровных гражданских чувств.
Описанные представления о счастье, о генеральной стратегии
жизни прочно укоренились в обыденном американском сознании.
Они и поразили меня больше всего.
Плывешь по укатанной автомагистрали, вдали спокойной рысцой
перебегают деревца, видны поля, машины. И порой трудно
отделаться от ощущения, что ты дома. Конечно, здесь другие
типы зданий, другие рекламные щиты, но главное отличие
не в этом. Иллюзия, о которой я говорил, исчезала сразу
же, как только завязывалась дискуссия о проблемах политики
и идеологии. Именно здесь явственней, чем где-либо, обнаруживался
тот четкий водораздел, который отделяет наши миры.
В нашей литературе часто употребляется термин "буржуазная
идеология", критикуются ее основные положения. При
этом обычно подразумеваются модные социологические и философские
теории. Но это не единственная ее форма.
Да, взгляды буржуазных идеологов имеют громадное влияние
на обыденное сознание американцев. В США имеются многочисленные
каналы, по которым идеи "теоретиков" претерпевают
процесс "обмирщения": преподавание гуманитарных
наук в учебных заведениях, всякого рода популярные издания,
радио- и телепередачи и т. п. По этим каналам модные философские
и социологические идеи внедряются в умы людей, вплетаются
в их каждодневные взгляды. Это уже иной уровень существования
"буржуазной идеологии", с ней сталкивается каждый,
кто приезжает в США.
Чтобы пояснить эту мысль, приведу такую аналогию. Богословская
традиция имеет определенную концепцию бога. Но в реальной
жизни эта концепция обрастает аксессуарами обыденного
сознания. Выживают те из них, которые непосредственно
вплетаются в жизненный процесс и могут функционировать
в нем. Бог философов отличается, как говорил Паскаль,
от бога Авраама, Исаака и Иакова.
Итак, огромное влияние социологии и философии на массы
бесспорно. Но секрет ее влияния объясняется и тем, что
эти науки сами заимствуют многое от стихийно складывающегося
буржуазного сознания.
Для американской социальной мысли характерен крайний практицизм.
Вся суть прагматизма, о котором мы еще будем говорить,
если брать его в теоретико-познавательном аспекте, заключается,
собственно, в том, что он возводит в ранг фундаментальных
философских категорий нормы и представления обыденного
сознания ("сомнение", "успех", "польза",
"уверенность" и т. д.). То же характерно для
американской социологии, основные понятия которой наполняются
ненаучными мнениями, порождаемыми частнособственническими
отношениями. Их главный принцип таков: об обществе нужно
судить по тому, как оно воспринимается отдельными индивидуумами.
Даже сугубо академические направления современной буржуазной
мысли по содержанию все более ориентируются на обывательское
сознание, хотя по способу выражения они могут от него
отличаться.
Каковы же наиболее влиятельные направления в современной
философии США, если иметь в виду влияние на массовое сознание?
На наш взгляд, это прагматизм и экзистенциализм. При всем
различии между ними они схожи в том, что не замыкаются
академическими рамками и выражают некоторые типичные умонастроения
американского общества, порожденные эпохой империализма.
Отзвук этих направлений я постоянно чувствовал, встречаясь
с молодыми американцами.
КУЛЬТ ПОВЕРГНУТОГО РАЗУМА
Мистический экстаз невежества, бьющего
себя в грудь, радостно причитая. Не понимаю! Не пойму!
Никогда не пойму!
К. А. Тимирязев
Традиция окружила философов ореолом бескорыстия и глубокомыслия.
Их концепции, кажется, шли "не от мира сего".
Философы оценивались как диагностики космического разума,
как верные рыцари богини мудрости, не менее таинственной,
чем чаша Грааля. Но долгое время они больше сбивали людей
с толку, чем учили их правильно понимать мир. Делая вид,
что они ощупывают пружины мироздания, философы-идеалисты
лишь инвентаризировали собственные ощущения и перекликались
друг с другом через века, презирая мнение "непосвященной
толпы" с ее житейскими заботами. Но выше общества
они встать не могли. Философские учения, хотя и прятались
за авторитет бесстрастной истины, в конечном счете всегда
отражали социальные идеи своего времени. Однако в канун
XX века человечество стало свидетелем странной картины:
добросовестно усвоив жаргон и обрез мышления ординарного
маклера, философы открыто занялись обслуживанием финансовых
страстей. Честь этого сомнительного новшества принадлежит
Америке.
Новому Свету не повезло по части философского престижа.
Его "любомудры" долгое время лишь бродили по
закоулкам европейской мысли. И не было конца ликованию,
когда американцы смогли предложить философскую систему
отечественного производства. То был прагматизм - явление
по-своему уникальное. Он пришелся ко двору: с одной стороны,
удовлетворив философское честолюбие Нового Света, а с
другой - покорив американцев своим бережным и сочувственным
отношением к психологии стяжательства.
Не будем разбирать все хитросплетения этого направления.
Оно интересует нас лишь как специфическое порождение "американского
образа жизни". Для такой постановки вопроса есть
достаточное основание: прагматизм оказал сильное влияние
на многие области американской культуры, мораль, религию,
историю, политическую науку, педагогику, эстетику. Цинизм
и себялюбие он возвел в ранг философской добродетели.
Вообще говоря, человечество никогда не страдало от недостатка
циников. Легенда донесла рассказ о римском императоре,
который, соорудив несколько общественных уборных, так
сформулировал мотивы своего служения нуждам человечества:
"Деньги не пахнут". С тех пор канализационная
техника добилась несравненных успехов, но цинизм делового
подхода сохранился по-прежнему. Лишь прагматистам пришла
в голову мысль преподнести его от имени златокудрой богини
мудрости.
Американские прагматисты написали сотни томов и статей,
ввели дюжины новых терминов и похвастались массой добродетелей.
С апломбом провинциальных трагиков они выдают себя за
апостолов, которые открывают людям глаза на вековые заблуждения.
Они хвастают прежде всего "демократизмом" своих
взглядов. Мы отвергаем, говорят они, непрактичность предшествующих
школ философии и обращаемся к "человеку с улицы".
Но это мнимый демократизм.
Главный принцип этого течения прост: "истинно все
то, что полезно". "Мы торгуем своими идеями",
- говорил Вильям Джемс, видный прагматист. Что же касается
положений, которые не связаны с непосредственными нуждами
буржуазного индивида, то они объявлены бесполезной "метафизикой".
Для прагматистов характерна неприязнь, враждебное отношение
к разуму. Ясное представление на этот счет дает аллегория,
принадлежащая прагматисту Фердинанду К. С. Шиллеру. Он
писал: "В долине забвения растет дерево познания,
покрытое яркими цветами и сочными плодами. Доступ к дереву
прегражден плотной изгородью из костей - остатков прежней
жизни. Возле дерева вытекает маленький ручеек, в котором
струится эликсир жизни. Под деревом же прыгает голый человек,
пытаясь ухватить ускользающие из его рук плоды. Его ступни
огромны и уродливы, и он не в силах вырвать их из той
грязи, в которую он превратил воду ручейка. Когда же Танталу...
после долгих изнурительных попыток все же удается схватить
желанный плод, этот последний лопается и обдает человека
тяжелой жидкостью. Тантал падает на землю ниц и после
некоторого времени начинает все сначала". Стоит только
добавить, что Тантал здесь - собирательный образ человека.
Истина, говорит прагматист, - инструмент разрешения той
проблемы, которая в данный момент беспокоит человека.
Мы оцениваем ее точно так же, как ключ к замку: подходит
- значит хорошо; не подходит - нужно выбросить. Поскольку
же цели у людей различны, то и истины неодинаковы. "У
каждой истины,-писал Шиллер, - свой день, как и у собаки".
Прагматизм как бы говорит: истинно и оправдано все, что
"работает". Одним словом, прагматизм опоэтизировал
давнишний клич Ницше: "Все ложно, все позволено".
На свой лад этот взгляд предельно ясно сформулировал американский
миллиардер Вандербильд: "Что мне беспокоиться о законе?
Разве я не силен?.. Пусть публика катится к черту!"
Прагматизм, таким образом, лишь оформил в философских
категориях точку зрения узколобого дельца, для которого
вся наука имеет смысл и оправдание в той лишь мере, в
которой она служит его своекорыстным целям. Мы уже отмечали,
что традиционная американская "деловитость",
внутренней пружиной которой обычно служат чисто меркантильные
соображения, часто перерастает в открытое пренебрежение
к разуму, к "непрактичной" науке. "Американцы
больше толкуют о технике автомобиля, чем о технике мышления",
- писал Морис Р. Коен.
По свидетельству многих американских авторов, труд ученого
невысоко ценится в США, Привычка судить о человеке по
весу его кошелька приводит к тому, что какой-либо удачливый
производитель пипифакса или игрок бейсбольной команды
в гораздо большей мере оказывается в центре общественного
внимания, чем серьезный ученый.
В истории фимиам курили по разным поводам. Когда-то полномочными
творцами и двигателями истории объявлялись цари и полководцы.
Было время, когда старинный дворянский герб и древняя
родословная вполне компенсировали отсутствие личных добродетелей.
В Америке на роль "героев нации" выдвинуты обладатели
денежного мешка. Привычка судить о мере способностей по
накопленному богатству, а бедность расценивать как полное
отсутствие таковых стала здесь устойчивым предрассудком.
Американская печать назойливо насаждает особый культ -
культ бизнесмена. При воротилах большого бизнеса имеется
целый штат историографов, которые с ретивостью придворных
поэтов воспевают несравненные человеческие достоинства
могущественных магнатов. Многие американские авторы заявляют,
что "в наш век предприимчивых людей" мир "торговли
и промышленности полон героев и что людьми, создавшими
богатство, следует восхищаться и преклоняться перед ними".
Толстосумы рассматриваются как становой хребет общества,
а символом клуба самых богатых американцев служит золотая
ось - так сказать, основа американской машины.
Само собой разумеется, что все эти панегирики лживы от
начала до конца хотя бы потому, что богатства финансовых
магнатов воздвигнуты на костях миллионов людей, а "героизм"
их сводился к умению грабить народы, не останавливаясь
ни перед какими моральными барьерами. Но культ самых крупных
хищников - закономерное следствие чисто прагматического
подхода к оценке нравственных достоинств человека.
В США специально для молодежи издается громадное число
всякого рода книг и руководств, в которых содержатся советы
на все случаи жизни. И в них проводится мысль о том, что
главное в жизни не знания, не образование, а умение приспосабливаться
к обстановке, находить ловкие приемы, чтобы добиваться
своих целей. Преподавание пронизано утилитаризмом. Порой
детям вместо глубоких знаний преподносят всякого рода
житейские пошлости и набор ловких методов, которые должны
им помочь сделать карьеру, а образование сводится к приобретению
комплекта "хватательных рефлексов". Вот почему
с полным основанием можно утверждать, что "американский
образ жизни" враждебен интеллекту. Это отмечают и
многие американские авторы, крайне обеспокоенные низким
уровнем общеобразовательной подготовки американской молодежи.
Прагматизм - это философия "утренней зари" американского
империализма, когда молодой хищник победно оглядывался
вокруг и рассматривал весь мир как принадлежащий ему источник
для извлечения прибыли. Это идейное наследие того времени,
когда на сцену выступила Америка "беспокойная и меняющаяся,
по-юношески оптимистическая. Она загорелась желанием преуспеть,
найти более легкие пути к богатству",- писал известный
американский исследователь В. Л. Паррингтон. Ныне, как
мы отмечали, в настроениях Америки происходят серьезные
изменения. "Проблема человека" все чаще выступает
в трагическом звучании. Этот процесс отражается и в области
философии. Моды на философские течения, как и на все другое,
меняются.
Однажды на приеме в городе Оклахоме к нам подошел веселый
и общительный американец. Он протянул свою визитную карточку.
На ней были оттиснуты "ободряющие" слова: "Что
бы вы ни делали, все равно умрете. И тогда милости просим
ко мне. Ваше дело умереть, остальное мы берем на себя:
лучшие в мире проводы". Это был владелец местного
похоронного бюро, который, естественно, придерживался
особого взгляда на проблемы здравоохранения.
Можно, конечно, понять его заботы. Хуже то, что ныне многие
влиятельные мыслители Запада выступают в роли певцов похоронного
сервиса. И здесь, конечно, речь должна идти об экзистенциализме.
Во время многочисленных встреч с американскими студентами
и аспирантами я часто спрашивал, к какому философскому
направлению они испытывают наибольшие симпатии. Ответы
были примерно одинаковыми. Обычно упоминался неопозитивизм
и экзистенциализм. "Я понимаю, что неопозитивизм
самое точное и строгое философское течение, - сказал мне
как-то аспирант философии в городе Чикаго. - Но он сухой,
чужой, логизированный. А меня интересуют человеческие
проблемы, вопросы этики, морали, смысла жизни. Религия
меня не привлекает. Поэтому я вместе с товарищами изучаю
экзистенциализм". Таков, пожалуй, типичный ответ.
Экзистенциализм впервые появился в Европе и для США является
"импортным продуктом". Тем не менее в последние
годы он прививается здесь весьма энергично. Этот факт
нельзя, конечно, объяснять простым "заимствованием",
внешним "влиянием" и т. д. Причины лежат прежде
всего в изменениях общественной идеологии и психологии
в самих США.
В центре философии экзистенциализма лежит учение о человеке,
его внутреннем мире, взаимоотношениях с обществом. Сама
по себе это не новая проблема, ученые и прежде много спорили
о природе человека, о смысле его жизни. Кто он - грешник
или праведник? К чему призван - к счастью или мукам? Ответ
на эти вопросы воплощался в рассуждениях о человеке вообще,
о всяком человеке и выдавался за итог беспристрастного,
"теоретического" размышления на этот счет. Но
это была иллюзия, потому что представление о сущности
человека всегда определялось конкретными социально-политическими
условиями, положением в обществе данного исторического
человека.
Христианство, например, сделало особый акцент на учении
о том, что человек по природе своей является существом
"греховным", низменным, грязным и может быть
спасен от страданий лишь милостью божьей. Смысл жизни
людей усматривался в загробном воздаянии, в подготовке
"к славному свиданию с Христом". Эти идеи отразили
мироощущение "низших слоев" Римской империи,
отчаявшихся в способности покончить со злом собственными
силами, утративших связи с обществом, которое выступало
перед ними как источник страданий и горя. "Освобождение"
понималось прежде всего как избавление от личного "греха",
а вовсе не как ликвидация общественного зла.
Напротив, передовые, проницательные умы всегда верили
в будущее и в способность людей построить это будущее,
а поэтому воспевали величие человека, восхищались силой
его ума и широтой его возможностей. Они боролись за его
счастье. Вера в человека была, так сказать, необходимой
"рабочей гипотезой" освободительных движений.
И если посмотреть, как современные социологи и философы
Запада смотрят на природу человека, на будущее общества,
то можно обнаружить, что рассуждения многих из них окрашены
в тона трагизма и безысходного пессимизма. Буржуазные
авторы часто пишут, что "преобладающим настроением
XX века является наиболее глубокая меланхолия и отсутствие
всяких иллюзий". Небезызвестный Питирим Сорокин писал
в своей книге "Кризис нашего века": "Каждый
важный аспект жизни и культуры западного общества переживает
глубочайший кризис... Ночь переходного периода с ее кошмарами,
ужасающими призраками и сжимающими сердце страхами начинает
надвигаться на нас". И в другой работе он говорил:
"Я отчетливо слышу реквием, который исполняет симфония
истории..."
В статье американского профессора Франклина Баумера "Апокалиптика
XX столетия", появившейся в журнале "Кайе д'истуар
мондиаль", приводится множество аналогичных утверждений:
"Растет предчувствие неизбежного краха, равное угрозе
приближающегося конца"; "Мы вступаем в эпоху,
сравнимую с самыми мрачными периодами в истории человечества";
"Мы остро чувствуем, что живем в павшем мире, раздираемом
неизлечимыми противоречиями"; "Болезнь, поразившая
современный мир, - это прежде всего болезнь духа";
"Мы живем сегодня под знаком крушения цивилизации".
Подобных эпитафий человечеству можно привести множество.
Из них логично вытекает положение: жизнь человека бессмысленна,
в ней нет места высоким целям и свершениям. Она дорога
в никуда. Эта мысль выражена, например, Франсуа Мориаком
не без изящества: "Жизнь большинства людей - мертвая
дорога и никуда не ведет. Но иные с самого детства знают,
что идут они к неведомому морю. И они чувствуют веяние
ветра, удивляясь его горечи, и вкус соли на своих губах,
но еще не видят цели, пока не преодолеют последнюю дюну,
а тогда перед ними раскинется беспредельная, клокочущая
ширь и ударит им в лицо песок и пена морская. И что же
остается им? Ринуться в пучину или возвратиться вспять".
Стоит, пожалуй, еще раз подчеркнуть, что подобные высказывания
и оценки все чаще звучат в США, которые прежде всего гордились
своим оптимизмом и уверенностью в будущем? В чем же дело?
Гейне как-то говорил; если у пивовара в бочке кончается
пиво, ему кажется, что наступает конец света. Как это
ни странно, психология пивовара проливает свет на модные
философские изломы. Пивом, правда, здесь дело не ограничивается.
Многие буржуазные авторы признают, что время работает
не на них. Это точная историческая справка: время работает
на коммунизм. Понимают они и другое: историю нельзя заставить
вращаться в беличьем колесе. Все чаще будущее капитализма
рисуется им в мрачном свете. "Если события будут
развиваться тем же путем еще пятнадцать лет, - пишет французская
журналистка С. Лабэн, - то свободный мир (капитализм.
- Л. М.) прекратит свое существование". Всепоглощающая
страсть буржуа к наживе принесла неисчислимые бедствия
человечеству, страсть эта все растет, но шагреневая кожа
капитализма неумолимо уменьшается. Достаточно сравнить
географические карты, относящиеся к разным периодам нашего
века.
Такова тенденция исторического развития, таковы его глубокие
объективные закономерности. Но в интерпретации буржуазных
авторов этот процесс получает превратное толкование. Для
них капитализм - единственный строй, который соответствует
неизменной "человеческой природе", а поэтому
социальный пессимизм неизбежно дополняется утверждениями
о крахе морали и нравственности, доказательствами порочности
природы человека.
Но дело не только во взглядах профессиональных идеологов
капитализма на перспективы исторического развития. Настроения
пессимизма, ощущения трагичности и "разорванности"
бытия, беззащитности человека перед лицом жестоких общественных
сил - типичная черта мелкобуржуазного сознания, которая
постоянно воспроизводится условиями жизни людей в эпоху
империализма. Экзистенциализм замкнулся бы в академических
стенах и не получил бы столь широкого распространения,
если бы его идеи не отражали настроения определенных слоев
современного буржуазного общества. Поэтому он и выступает
не только как узкофилософское течение, но и как иллюзорная
"философия жизни"г в которой люди находят "теоретический"
отзвук своим думам и сомнениям.
Как-то известный в США профессор-экономист заявил нам:
"Каждый из нас уединен на своем островке, а вокруг
него бушуют стихии. Он не видит других людей. Он кривит,
зовет их, но его голос не доходит до них, и он Слышит
только шум стихий. Он посылает им кораблики взаимопонимания,
но они тонут в неверном, бурлящем потоке. Человек судорожно
протирает окошко своей души, но оно постоянно забрызгивается
грязью извне". Проще ту же мысль выразил один из
героев пьесы Теннесси Уильямса, "Орфей спускается
в ад". Молодой бродяга-музыкант говорит: "Все
мы осуждены на пожизненное заключение, каждый в одиночной
камере своей шкуры".
Это высказывания не философов-экзистенциалистов. Но они
вполне могли бы быть ими: тема одиночества, отчуждения
человека от бытия, ощущение трагичности и ненадежности
своего существования - лейтмотив экзистенциализма. Его
представителей прежде всего интересует проблема человека
в современном обществе. Известный американский философ
Вильям Баррет писал, что "экзистенциализм старается
показать всего человека - конкретного индивида в полном
содержании его повседневной жизни, в ее всеобъемлющей
мистерии".
Экзистенциалисты прежде всего констатируют наступление
эпохи "кризиса", когда на смену оптимизму приходят
чувство пессимизма и отчаяния. Типичной фигурой века,
по их мнению, является человек, выбитый из привычной жизненной
колеи, потерявший свою индивидуальность, некий "усредненный",
никому не нужный аноним.
О тех социальных условиях, которые порождают подобные
идеи, мы уже говорили: концентрация капитала, бюрократизация
и милитаризация американского общества. Все они порождают
крах индивидуализма, создают суррогаты коллективизма,
иллюзорную "общительность" и т, д. Этот процесс
захватывает все сферы жизни общества: производственную,
политическую, идеологическую...
Бурное развитие техники, внедрение стандартизации и автоматизации,
создание огромных предприятий приводят к тому, что отдельный
рабочий выступает как строго специализированный "винтик"
сложного и необозримого производственного процесса, как
простой инструмент, который в осуществлении своей особой
функции находит смысл и оправдание своего существования.
При этом структура производства, место человека в ней
навязываются ему извне.
Ощущение субъекта, творца человек все более
утрачивает и в политической жизни. Политика создается
где-то там, на вершине сложной и запутанной государственной
машины, и для простого американца она
выступает как нечто готовое. Он ощущает себя объектом
уже "сделанной" политики, к которой ему остается
так или иначе приспосабливаться. Сфера, где чело
век еще влияет на политику, непрерывно сужается.
Отсюда, кстати сказать, и чувство апатии и неприязни
к политике, о котором постоянно пишут американские авторы.
Порой оно проявляется даже во время столь рекламируемых
выборов президента.
Уже отмечалось, что процесс стандартизации захватывает
и идеологическую жизнь. Словно рыба чешуей, человек оказывается
покрытым стандартными стереотипными оценками и мнениями,
которые вторгаются в его духовный мир. ("Современный
мир, - говорит секретарша из романа Грэма Грина "Наш
человек в Гаване", - весь устроен по образцам, взятым
из газет и журналов. Мой муж целиком вышел из "Энкаунтера".)
Реальные связи человека с обществом все более осознаются
им не как результат проявления индивидуальных склонностей,
а как нечто навязанное, искусственное. Человек оказывается
"чужим" не только по отношению к другим, но
и по отношению к самому себе. Совершается в общем парадоксальный
процесс: чем более тесными становятся отношения людей
между собой, чем более однообразно их поведение и духовный
мир, тем более одинокими, чуждыми и далекими друг от друга
они себя ощущают. Не случайно одна из нашумевших работ
известного американского социолога Дэвида Рисмана так
и называется - "Одинокая толпа".
Но человек не просто ощущает себя чуждым обществу. Он
поминутно рискует оказаться его жертвой и поминутно оказывается
ею. Привычный мир, повседневные условия жизни на каждом
шагу оказываются ненадежными, таят в себе катастрофу.
Индивид не способен ни предвидеть действия таинственных
сил, которые несут ему горе и страдания, ни контролировать
их. Все более подтачивается вера в то, что разум может
управлять жизнью человека. Технический прогресс ведет
к "технологической" безработице, машины вытесняют
людей, да и сама наука, подобно джинну, вырвавшемуся из
бутылки, грозит закружить планету в огненном вихре. Подобное
ощущение жизни красноречиво передано Францем Кафкой: "Если
поглядеть на нас по-житейски, мы находимся в положении
пассажиров, попавших в крушение в длинном железнодорожном
тоннеле, и притом в таком месте, где уже не видно света
начала, а свет конца настолько слаб, что взгляд то и дело
ищет его и снова теряет, и даже в существовании начала
и конца нельзя быть уверенным. А вокруг себя то ли от
смятения чувств, то ли от их обострения мы видим одних
только чудищ, да еще в зависимости от настроения… захватывающую
или утомительную калейдоскопическую игру".
Подобное трагическое видение мира, которое пронизывает
экзистенциализм, - закономерное порождение современного
буржуазного общества. Его законы, отмечал Маркс, превращают
человека в вещь. Здесь, писал Энгельс, "каждый смотрит
на другого как на предмет пользования". Происходит
процесс отчуждения человека от общества, его труд и продукты
труда выступают как чуждая, внешняя по отношению к нему,
не контролируемая им порабощающая сила. Маркс писал в
"Капитале": "...При капиталистической системе
все методы повышения общественной производительной силы
труда осуществляются за счет индивидуального рабочего;
все средства для развития производства превращаются в
средства подчинения и эксплуатации производителя, уродуют
рабочего, делая из него неполного человека, принижают
его до роли придатка машин, увеличивая тяжесть труда,
отнимают его содержательность, отчуждают от рабочего духовные
силы процесса труда в той мере, в какой наука входит в
процесс труда как самостоятельная сила; они извращают
условия при которых рабочий работает, подчиняют его во
время процесса труда самому мелочному, отвратительному
деспотизму, все время его жизни превращают в рабочее время,
бросают его жену и детей под Джаггернаутову колесницу
капитала". С особой силой это пагубное влияние капиталистических
законов ощущается в настоящее время.
Экзистенциализм глубже, чем какое-либо идейное течение
Запада, обнажает процесс деградации личности в буржуазном
обществе, гибель гордых идеалов, концепции "цельного"
человека. Поскольку эти идеи отражают реальные условия
жизни и стихийно воспроизводятся ими, экзистенциализм
оказывается созвучным настроениям определенных кругов
общества, становится все более модным.
Его идеи ныне не ограничиваются лишь философией, а все
дальше проникают в современную буржуазную культуру. Уродливые,
утратившие всякий человеческий облик персонажи населяют
подмостки "театра абсурда" Самуила Беккета,
мрачные, раздавленные люди, люди-калеки встречают нас
на страницах многочисленных подражателей Джойса и Кафки,
темные, мутные страсти бушуют в "фильмах ужасов".
Но пороки буржуазного общества экзистенциализм отражает
в превратной форме - через мироощущение индивида, утратившего
всякие представления о реальных носителях зла и смирившегося
с этим злом. Больше того, и сам индивид и его трагические
переживания выступают как "естественные" черты
человеческого существования. И тогда острота постановки
актуальных, волнующих общество проблем оказывается средством
навязывания людям идей, которые служат своеобразным социальным
наркотиком, "по-научному", "по-философски"
увековечивают антигуманистический строй.
Это учение иногда называют "философией абсурда",
где абсурд - все, что окружает человека, затерявшегося
в хаосе жизни. Главными темами переживаний индивидуума
объявляются отчаяние, беспокойство, чувство заброшенности,
непреодолимого одиночества, изнуряющих душу тоски и страха.
Страха постоянного, космического, который неотступно преследует
человека всю жизнь, словно медный всадник пушкинского
Евгения. Человек что-то пытается сделать, увлекается наукой,
участвует в общественной жизни, близко к сердцу принимает
чужие заботы. Но с точки зрения экзистенциалистов все
это иллюзии, бессмыслица, пустые слова.
Ненадежность, катастрофичность повседневного мира человека
экзистенциализм расценивает как "неподлинное"
бытие, а интерес к нему человека - как проявление "неподлинного"
человека. Но устранение этой "неподлинности"
он видит не в изменениях окружающих человека социальных
условий: всякое обращение человека к внешнему миру, всякая
форма коллективизма и зависимость от мира трактуется экзистенциалистами
как ограничение "свободы" человека, покушение
на его "личность". Человек может восстановить
свою индивидуальность лишь в том случае, если он обратится
внутрь себя, осознает свое "подлинное" бытие
- бытие изолированного, "независимого" от мира
человека.
Если же человек отделился от общества и его интересов,
целиком замкнул себя в мире личных переживаний, то бытие
всего мира он, естественно, отождествляет лишь со своей
судьбой. И тогда смерть, уничтожающая духовный мир человека,
вырастает в его глазах в страшную и трагическую развязку
жизни, в утрату всего, что было у человека. Поэтому, говорит
экзистенциализм, подлинное существование означает осознание
своей обреченности, а следовательно (поскольку речь идет
об "изолированном" индивиде), признание полной
бессмысленности своей жизни.
Экзистенциализм говорит: все, что обычно волнует человека,
- это суета сует, уход от признания коренных основ жизни.
Только раз открывается человеку первозданная тайна бытия.
Она, словно огненная вспышка, освещает весь пройденный
путь и появляется в "пограничной ситуации" -
иначе говоря, на смертном одре. И тогда человек понимает
всю бессмысленность своих метаний, всю бесцельность земной
жизни. Наука, искусство, политическая борьба - ничто,
говорит экзистенциализм, все это затмевает суровая правда
великой истины: "Учиться жить - значит учиться умирать".
Конечно, экзистенциализм - ложная философия. Его представители
не понимают, что человек - это социальное существо и его
духовный мир, его идеалы и отношение к миру формируются
обществом, отражают те реальные социальные отношения,
в которых он живет. Уродливые явления, вызванные преходящими
законами буржуазного общества и его повседневной практикой,
переживания конкретного человека этого общества- страдающего
индивида, не нашедшего действительных путей в революционной
переделке общества, - экзистенциализм возводит в ранг
"извечных" черт человека, в его естественное
состояние.
Только в обществе человек может получить истинную свободу.
А богатство его духовной жизни представляет собой, отмечал
Маркс, совокупность тех общественных отношений, в которых
он находится с обществом. Лишь в активной борьбе за свое
счастье, за счастье других формируется и обогащается духовный
мир человека, формируется он как "личность",
как субъект. Лишь в активном отношении к жизни он обретает
собственную свободу. Именно по этому пути идут лучшие
представители американского народа, в том числе прогрессивно
настроенная американская молодежь.
Но экзистенциализм нечто большее, чем просто философская
ошибка. Это преступление перед обществом и особенно перед
неокрепшими умами юношей и девушек. "Все равно умрешь,
- говорит такая философия молодежи, вступающей в жизнь.
- Все твои порывы и метания - бессмыслица, все радости
и надежды несбыточны, все победы и успехи иллюзорны".
"Все равно умрешь, - говорит он и молодежи, ведущей
борьбу против расовой сегрегации, против разгула реакции.
- К чему бороться!"
Таков экзистенциализм - умозрение дипломированных смертяшкиных,
разносчик трупного яда. Он противостоит жизнеутверждающему
пафосу борьбы и счастья.
Я привел лишь две современные модели буржуазной философской
мысли, которая "от имени науки" сеет плевелы
в молодых умах. Мы уже говорили об идеях меркантилизма
и о том, что прагматизм поставляет ему теоретические костыли.
Здесь хочется подчеркнуть лишь, что экзистенциализм со
своей проповедью абсурдности человеческого существования,
презрения к общественным интересам, иррациональности бытия
оказывает наиболее сильное влияние на молодежь Америки.
Несомненна, например, связь идей экзистенциализма со взглядами
и отношением к окружающему миру "битников",
о которых речь пойдет дальше.
МИФЫ ПРОТИВ ЧЕЛОВЕКА
Здесь изобилуют мифы о природе человеческого
общества, которые, распространяя тлетворный дух, опутывают
науку и проникают в самое ее сердце.
Бэрроуз Данэм
Ко мне зашел товарищ. Завтра он улетает в Нью-Йорк. Я
рассказываю ему о моих американских встречах. Мы вместе
разглядываем карту предстоящей поездки. "Что в Америке
произвело на тебя самое большое впечатление?" - спрашивает
он.
Тысячи раз я слышал этот вопрос. От американских журналистов
и рабочих, студентов и предпринимателей. Часто об этом
спрашивают друзья. Но сейчас я ловлю себя на мысли, что
до сих пор так и не сумел передать это главное, найти
для него подходящие слова, понятия. Для меня это прежде
всего сами американцы: встречи с ними запечатлелись бесконечной
кинолентой, содержание наших бесед до сих пор звучит гомоном
голосов, обрывками фраз. И сами поездки вспоминаются теперь
как долгая дискуссия, которая лишь изредка прерывалась
переездами, сном, обедами, но и обеды и ужины часто заканчивались
спором. Он был постоянным, порой открытым, резким, порой
шутливым, порой внутренним, невысказанным. Но всегда это
был спор о главном - о людях, об обществе, в котором они
живут, об идеях, в которые верят.
Эти дискуссии выявляли нечто гораздо большее, чем несогласие
в оценке отдельных событий. Это была неодинаковость самих
принципов подхода к проблемам общества. Вот эта несхожесть
точек зрения в целом, различие жизненных философий, неодинаковость
образа мышления, которая проявлялась на каждом шагу, и
поразили меня больше всего.
Мне вспоминается молодежный семинар в США, состоявшийся
в 1961 году. В нем участвовали юноши и девушки из различных
стран. Более полумесяца мы чинно занимали свои места за
длинным столом, вооружались наушниками и спорили. Как-то
речь зашла о колониализме в Африке. Выступил советский
делегат и обстоятельно раскрыл эксплуататорскую природу
колониализма, новые формы колониальной политики. Он привел
статистические данные, многочисленные признания самих
западных деятелей.
Затем слово взяли американские участники. И сразу же четкие
политические оценки, расстановка классовых сил, сама суть
происходящих событий стали расплываться. Ораторы отмечали
"положительные стороны колониализма", говорили
об отдельных благородных миссионерах, о том, что старый
колониализм давно уже умер, а теперь речь, мол, идет о
том, будто метрополии сами "готовят" колониальные
страны к принятию национальной независимости. Снова замаячил
добрый дядюшка Сэм, который мотается по белу свету, подрывая
здоровье в хлопотах о неблагодарных африканцах. Говорилось
о посадках земляного ореха в Танзании, о посылке врачей
в Конго, о строительстве школ, больниц, железных дорог,
о великодушных проповедниках христианства...
И здесь произошло многозначительное событие. Среди участников
семинара было несколько представителей Африки, Они стали
выступать один за другим, и свежая струя ворвалась в аудиторию.
Это был единый по идеям, страстный, эмоциональный по чувствам
рассказ. Да, они знали о больницах и о железных дорогах.
Но они говорили о главном - о судьбах своих стран, о своей
истерзанной Африке.
"Когда мы пытаемся отыскать "положительные"
стороны колониализма, - говорил представитель Ганы, -
мы обращаем внимание на средства, а думаем, что говорим
о целях. Да, колониалисты заботились об обучении определенной
части людей, но делали это лишь для того, чтобы лучше
и выгодней их эксплуатировать".
С блестящей речью выступил молодой африканец из Ньясаленда.
"Если бы вы жили в моей стране, - говорил он, - вы
бы увидели, как лишь один ребенок из 20 тысяч детей в
рваных ботинках, с рваными учебниками идет в школу. Его
неграмотная мать работает ночью, чтобы заработать немного
денег, а утром провожает его до полдороги и долго с благоговением
вглядывается в удаляющуюся фигурку. И когда наши дети
идут в школу, они видят прекрасные особняки, видят пустующие
спортивные площадки и пианино, на которых никто не играет.
Но никому не приходит в голову отдать их детям. Разве
можно защищать колониализм? Он несет самое худшее, он
относится к народам свысока, как господин к слуге, и грошовыми
подачками старается заставить забыть о своей грабительской
политике. Как же можете вы, американцы, не зная толком
фактов, не понимая их, так легкомысленно, так поверхностно
и легко говорить о вещах, которые для нас составляют вопрос
жизни? Ведь вы сами когда-то боролись против колониализма
и изображаете своего Джорджа Вашингтона на белом коне.
Где же теперь Джордж Вашингтон и где его белый конь?"
И все стало на свое место. Африканцам не задавали вопросов,
не решались спорить с нами.
Мне часто приходилось присутствовать при дискуссиях такого
рода. И я всегда задумывался: почему же американские юноши
и девушки оказываются столь беспомощными, столь неискушенным",
когда речь заходит о политических проблемах? В глаза бросался
разительный контраст между высоким уровнем развития техники,
естественных наук, высоким уровнем жизни в США и удивительной
бедностью, нереалистичностью, какими-то дремучими джунглями
ложных идей и иллюзий, в которых сразу же запутывались
молодые заокеанские умы, как только речь заходила о социальных
проблемах. При этом я имею в виду не тех штатных присяжных
"американского образа жизни", которые, настроившись
на волну госдепартамента, заботились лишь о том, чтобы
построить мостик к сомнительной политической карьере,
и не об озлобленной кучке белоэмигрантов, готовых оплевывать
свою родину, а о тех искренних американцах, которые честно
стараются разобраться, что же творится вокруг них.
Именно подытоживая дискуссии на социальные темы, можно
говорить о специфически американском образе мышления,
специфически американском принципе подхода к событиям
внутренней и международной жизни. Конечно, он объясняется
не этнографическими особенностями, а взлелеян, расцвечен
могучей буржуазной пропагандой. О ее влиянии можно говорить
и на основании изучения Америки по литературе. Но, пожалуй,
только побывав в США, можно непосредственно ощутить, насколько
она искусна, понять, какой тяжелый и плотный идеологический
туман висит над этой страной.
А огромный интерес к проблемам политики в каши дни закономерен.
Современный человек тысячами нитей связан с обществом.
Сама его жизнь зависит от многообразных социальных явлений,
и она рождает у людей потребность в их глубоком понимании.
От общества, от реальных отношений человека с ним, от
того, насколько точно и дальновидно решает он проблемы,
которые перед ним каждодневно встают, насколько активно
и сознательно он участвует в них, и зависит богатство
духовной жизни индивида, его место и роль в обществе.
Проблем этих много, они актуальны и сложны, подчас они
требуют незамедлительного решения. Такой, например, является
проблема войны и мира, практически затрагивающая интересы
каждого человека.
Первым условием выработки самостоятельной линии поведения
является глубокое понимание законов развития человеческого
общества, широкий социально-политический горизонт, точное
и адекватнее восприятие окружающих событий. Громадную
роль в этом играет собственная жизненная практика. Но
она, естественно, не может быть всесторонней; только личного
опыта недостаточно, чтобы проследить истоки явлений, с
которыми сталкивается человек, особенно если речь идет
о событиях международной жизни. Здесь человек неизбежно
оказывается в зависимости от господствующих в обществе
идей и принципов. Они могут ему помочь разобраться в окружающей
обстановке, могут, наоборот, мешать этому.
Растущий интерес американцев к политике, к осмысливанию
больших социальных проблем теперь невозможно ни отбросить,
ни заглушить, и официальная пропаганда стремится отвести
политическую активность в русло, удобное для господствующих
классов, придать ей фиктивную направленность. Реальное
содержание социальных проблем выхолащивается, общественной
активности придается символический, так сказать, "пиквикский",
смысл. Создается целая система своеобразных идеологических
компенсаторов, в которых глохнут и амортизируются подлинные
общественные страсти, где плевелы выдаются за злаки. Господствующий
"стиль мышления" сложился в Америке как результат
взаимодействия и переплетения ряда традиционных течений,
политической науки, социологии и философии. Мы уже отмечали
основные категории и понятия, типичные для него. Это "индивидуализм",
"свобода", "равенство", "равные
возможности для всех", "открытое общество"
и т, д. и т. п. На их основе уже в новейшее время сформированы
теории "равных для всех возможностей", "народного
государства", "народного благосостояния"
и др.
В наших спорах часто вставал вопрос о правительстве США.
Американские юноши и девушки упрекали нас: "Вы неправомерно
противопоставляете наш народ и наше государство, когда
обвиняете последнее в антинародной и реакционной политике.
Мы свободно выбираем наш парламент, а следовательно, если
принять вашу логику рассуждений, получается, что все американцы
агрессивны и защищают колониализм". Это, конечно,
софизм. Мы оцениваем политику государства, правительства
США не на основании того, что о нем думают сами американцы,
а на основе совершенно объективных реальных фактов. То
же самое можно сказать о выборах.
Многие американцы действительно верят, что, участвуя в
выборах, они сами определяют внешнюю политику США. Да,
американец убежден, что ему обеспечена свобода политического
волеизъявления. Поэтому он бросается в спор, как игрок
в покер с четырьмя тузами на руках:
"Разве у вас, в Советском Союзе, может быть демократия?
У вас ведь только одна партия".
"А у вас сколько?"
"По крайней мере две - республиканцы и демократы".
"А какая между ними разница?"
Оппонент задумывается: "Разницы, собственно говоря,
никакой нет, но в каждой партии есть разные люди, и мы
знаем их и голосуем за тех, которые лучше могут выполнить
нашу волю".
В этом рассуждении проявляется, может быть, самая характерная
черта восприятия американцем политической жизни: неумение
видеть классовую обусловленность политической позиции
того или иного деятеля. За каждым политическим деятелем
он признает способность быть независимым от его классовой
принадлежности, руководствоваться абстрактными лозунгами
"справедливости" и "гуманизма". С
этой же точки зрения американец подходит и к выборам.
Его гипнотизирует внешняя форма - сменяемость людей. Однако
он не видит, что речь идет лишь о тех или иных исполнителях
заранее написанного сценария.
Символ свободы выбора заслонил главное - классовое содержание
политики государства, классовый состав тех, кто осуществляет
законодательную и исполнительную власть. Американец убежден,
что "свободно" выбирает президента. Но выборы
эти, если судить трезво, не что иное, как грандиозный
"шоу", бум фразеологии и льстивых обещаний с
полной гарантией относительно классовых симпатий будущего
обитателя Белого дома. "В американской политической
жизни утвердилась традиция, требующая, чтобы кампании,
посвященные выборам президента, как можно больше напоминали
цирковые представления", - справедливо пишет прогрессивный
американский философ Бэрроуз Данэм.
На президентские выборы в США расходуются сотни миллионов
долларов. Кто их платит? А каковы возможности выбора,
которыми располагает американец, ошарашенный светом рекламы
и плакатов, оглушенный надсадными голосами политических
зазывал?
Выразительно об этом писала "Нью-Йорк геральд трибюн"
во время выборов 1960 года: "Один раз в четыре года
у нас есть шанс сделать историю... Вот и сейчас наступает
такое время. Кандидаты в президенты застенчиво отрицают,
что они дали согласие баллотироваться, заправилы избирательной
кампании поднимают дикий шум вокруг их имен, уподобляясь
зазывалам из бродячего цирка. Политическая атмосфера накаляется,
все в ожидании премьеры. А касса уже открыта, вы можете
купить билет на самое грандиозное представление в Америке,
которое ставят раз в четыре года".
Может показаться, правда, что события последнего времени
внесли серьезные коррективы в подобные оценки, поскольку
программы демократов и республиканцев на выборах 1964
года довольно существенно различались между собой, а результаты
выборов в известной мере повлияли на внешнюю и внутреннюю
политику США. Нет, разумеется, никаких оснований ни отрицать
эти различия, ни преуменьшать значение выбора, сделанного
американскими избирателями. Однако следует трезво оценивать
эти различия, исходя при этом из анализа их классовой
сути.
Я много беседовал с американцами относительно этих выборов.
Многие из них говорили, что не видят для себя иного выхода,
кроме как выбирать "наименьшее зло". С самого
начала они столкнулись с уже готовой альтернативой в рамках
различий между позициями кандидатов демократов и республиканцев.
Но и в этом случае они не могли найти той позиции, которая
многим казалась наиболее разумной. В самом деле, если
избиратель высказывался против применения атомной бомбы
во Вьетнаме и распространения войны на Северный Вьетнам
{то есть против призывов республиканцев), то это, разумеется,
не значило, что он поддерживает интервенцию в Южном Вьетнаме
(а такова программа демократов). Однако формально, проголосовав
за Джонсона, он делает именно это. Он может выступать
против предоставления права решать вопрос о применении
ядерного оружия кому-либо, кроме президента США, а получается,
что он голосует за создание многосторонних ядерных сил...
Поэтому на упомянутые разногласия следует смотреть не
только "изнутри", но и "снаружи",
с точки зрения их соотношения с коренными интересами народа.
Это относительно содержания предвыборной борьбы. Что же
касается ее внешнего оформления, ее, так сказать, зрелищной
стороны, то в этом отношении последние выборы, как известно,
не составили исключения из традиций политических турниров,
описанных еще Марком Твеном.
Уже стало правилом со стороны кандидатов в президенты
выступать в ходе предвыборной кампании с широковещательными,
многообещающими программами, обещать невиданное в будущем
процветание, выставлять напоказ свою озабоченность и понимание
проблем "простого человека". Но пройдет предвыборный
бум, отшумят рекламные речи, и обещания окажутся забытыми.
Важна и другая сторона дела. Опросы общественного мнения
США показывают, что многие, а порой и большинство американцев
не согласны с рядом принципов внешней и внутренней политики
США. Это относится, например, к работе комиссии по расследованию
антиамериканской деятельности. Многие обеспокоены состоянием
культурных связей с СССР, позицией США по отношению к
Кубе и т. д. И что же? Реальные действия на этот счет
формируются под влиянием прежде всего "правящей элиты".
Многие молодые американцы говорили нам, что они были не
согласны с политикой американского правительства, санкционировавшего
нападение на Кубу. Они писали письма в Капитолий - это
было их политическое волеизъявление, "свобода"
выразить свое "несогласие с этим поступком президента".
Посылка подобных писем тоже предмет особой гордости в
этой стране. Часто нам говорили: "У нас полная свобода
мнений. Я могу свободно выйти на улицу и публично ругать
сенаторов, конгрессменов и даже самого президента"
- "Хорошо, а что толку в этом?" Это главный
вопрос, и он оставался без ответа.
Убеждение, будто, жизнь общества определяется волей отдельных
людей и представляет собой результат воплощения в жизнь
некоторых абстрактных принципов, широко бытует среди американцев.
Я бы назвал такой подход мифологизацией политики: именно
в мифах все в конце концов зависит от отдельных личностей,
все сводится к единоборству хороших и плохих персонажей.
Социологи в США объявляют, что они совершенно "беспристрастны"
и руководствуются лишь стремлением найти истину. В современной
американской социологии существует множество школ и школок.
Порой их положения очень абстрактны и кажутся далекими
от злободневности нынешней жизни. Но это только иллюзия.
На деле же самые абстрактные и заумные рассуждения так
или иначе связаны с современной идеологической борьбой,
навязывают человеку определенное понимание злободневных
проблем современного общества. Приведу один лишь пример.
Известно, что в США большим влиянием пользуются школы
так называемых психосоциологов. Одни из них объясняют
общественные процессы врожденными, чисто инстинктивными
чертами человеческой психики (фрейдисты), другие основной
упор делают на приобретенные в ходе жизни навыки и привычки
(бихевиористы). Это течение представлено крупнейшими социологами,
которые издают десятки книг, печатают сотни статей. Но
не с этой, так сказать, профессионально-социологической
точки зрения они нас интересуют сейчас. Важно, что идеи
профессиональных психологов становятся устойчивыми предрассудками
миллионов американцев. Во всяком случае, большинство юношей
и девушек США, когда речь заходила о социальных проблемах,
рассуждали на манер этой школы.
Причины этого не только во влиянии названной группы ученых.
К социальным иллюзиям людей может толкать и превратно
осознанный "жизненный опыт". Внешние явления,
повторяясь многократно, могут служить источником устойчивых
предрассудков. Получается нечто аналогичное представлениям
древних об астрономии: гораздо легче и проще считать,
что солнце движется вокруг неподвижной Земли. И хотя мы
теперь наверняка знаем, что это не так, наш каждодневный
опыт по-прежнему толкает нас к этой иллюзии. Но одно дело
- бесстрастная астрономия, а другое - социология: здесь
стихийно складывающиеся предрассудки сознательно закрепляются
всей силой буржуазной пропаганды.
Нередко американец рассуждает так. Во всяком общественном
явлении участвуют люди. Оно всегда представляет собой
результат определенных действий того или иного коллектива
людей. Но каждый человек действует не механически, не
в состоянии беспамятства, он ведет себя в соответствии
со своими желаниями, идеями, стремлениями. Значит, для
того чтобы понять то или иное общественное явление, нужно
ознакомиться с тем, какие идеи и оценки лежат в его основе,
являются его первопричиной. Понять настроение людей -
значит понять их действия, а понять их действия - значит
понять общественные явления. Такова, собственно, эта нехитрая
логика идеализма, которая прочно укоренена в умах многих
американских юношей и девушек.
Во время Международного семинара студентов и молодежи,
который проходил в Ленинграде (1960 г.), зашла речь о
причинах войн. Одна из участниц сформулировала свою точку
зрения так: чтобы понять, почему была развязана первая
мировая война, нужно ознакомиться с духовной обстановкой
того времени, с настроениями, которые сложились перед
войной в европейских странах. Характер настроений, предшествующих
войнам, уточнил другой участник семинара - молодой доктор
философии из США. Он начал издалека и рассказал об эксперименте,
который был проведен в Англии. Двум группам детей постоянно
давались заманчивые обещания и столь же постоянно не выполнялись.
Дети стали угрюмыми, раздражительными, они плохо слушались
своих родителей. И, наконец, в один прекрасный день среди
детей завязалась серьезная потасовка. Какая же, как говорится,
отсюда следует мораль? Очевидная. В основе развязывания
войн лежит особое чувство раздражения, которое исподволь
накапливается в душе человека, а потом по случайному поводу
прорывается и приводит ко вселенской потасовке с применением
всего наличного военного арсенала. Причем спорить с философом
было довольно сложно: как только мы начинали говорить
о политической ситуации в мире, он рассказывал об опытах
над мышами и обезьянами, которые временами очень "раздражались".
Это был способный, искренний молодой ученый, который сам
провел немало опытов над обезьянами и считал себя прямым
последователем Павлова. Пристрастие американца к нервным
зверюшкам вполне объяснимо. Если психику рассматривать
как нечто определяющее жизнь общества, то отрицается ее
зависимость от общественных условий. А как объяснить сами
эти психические черты? Возможных ответов немного: или
признать, что они "от бога", или утверждать
их врожденный, инстинктивный характер. И здесь поневоле
начнешь искать ответ в эмоциях четвероногих.
Это мы слыхали из уст молодого представителя "академической"
школы. А вот более "обмирщенный" вариант.
В городе Покипси нам довелось встретиться с председателем
местной фермерской организации. Зашла речь о судьбе американских
фермеров. Да, признал он, число фермеров сокращается.
"Почему? Трудно ответить за всех, у каждого свои
причины. Одни перестают быть фермерами потому, что не
желают жить в сельской местности, так как в городе детям
легче ходить в колледж. Другие считают для себя более
выгодным работать на заводе, третьим надоели хлопоты по
ферме, четвертым..." Для каждого он находил особую
причину. Но руководитель фермерской организации не сказал
главного: причина сокращения числа фермеров лежит прежде
всего а жестокой конкурентной борьбе, в которой независимо
от желаний и эмоций крупные фермеры постепенно разоряют,
поглощают более мелких. Таким образом, все индивидуальные
поводы - лишь форма выражения, осознания этой объективной
закономерности.
Может показаться, что упор на психологию отдельных персон
- это невинная забава, нечто вроде театрализованного варианта
общественных коллизий. На деле эти концепции имеют свою
четкую классовую, политическую подкладку.
Возьмем, например, центральный вопрос современности -
вопрос о войне и мире. Что порождает войну? Как ее избежать?
Кто ответствен за военный психоз? Эти вопросы волнуют
миллионы людей. Если войны порождаются специфическими
условиями развития империализма, значит пути борьбы против
войны одни. Если же они вытекают из свойств человеческой
натуры, то, собственно, бороться с ними нет резона. Если
придерживаться второго объяснения, то агрессивная политика
милитаристов выглядит естественной, а следовательно, борьба
с ней бесперспективна. Вспомним в этой связи псевдонаучные
рассуждения немецких геополитиков, теоретически расчищавших
путь немецким танкам. Всякого рода биологические и психологические
теории войн играют ту же классовую роль.
Типичным в этом плаке является рассуждение американского
философа Джона Ломакса в статье с характерным заголовком:
"Почему мы любим войну?" Решающую роль в поведении
людей и даже в развитии общества играют, по мнению автора,
агрессивные инстинкты, изначально присущие всем людям.
Отсюда Ломаке делает вывод, что "склонность человека
к раздорам и борьбе является не извращением, а его нормальным
поведением". После этого остается сделать лишь один
шаг - объявить бессмысленной борьбу за мир, поскольку
война неотвратима. По существу, автор и делает это, заявляя,
что "человечество не может избежать своей эдиповой
судьбы" - самоуничтожения.
Ту же социальную роль играют и разного рода психосоциологические
школы. При всей своей внешней "академичности"
и политической беспристрастности их теорий они, по существу,
оправдывают носителей международной напряженности, подменяя
анализ специфических общественных причин войн ссылками
на туманные подсознательные моменты "соответственной"
человеческой психики. Известен, например, случай, когда
американский социолог Б. Шеффнер объяснял появление фашизма
в Германии "привычкой к подчинению власти отца в
немецкой семье". Вот, оказывается, в чем дело! Фашизм,
реваншизм - это всего-навсего результат того, что нацистских
генералов слишком часто и несправедливо пороли в детстве.
Разумеется, нельзя считать всех психосоциологов приверженцами
войны. В своем большинстве это честные ученые, на свой
лад стремящиеся разобраться в пружинах человеческого общежития.
Но, как отмечал Маркс, идеологу лавочников вовсе не обязательно
быть лавочником. Идеологом определенного класса марксизм
считает человека, который в своих теоретических суждениях
приходит к тем выводам, к которым класс приходит практически.
И когда честный и желающий остаться беспристрастным профессор
колледжа, оторвавшись от своих неуравновешенных зверят,
начинает уверять, будто война есть проявление "естественной"
натуры человека, то он выступает как рупор защитников
идей о неизбежности войны. Что думает на этот счет сам
профессор, как он лично относится к Пентагону, существенной
роли не играет.
Воздействие на молодого американца всех этих социальных
мифов и приводит к тому, что он не видит классовую природу
политических и экономических процессов, сводя их к деятельности
различных людей. Одни "хорошие", другие "плохие",
"хорошие" по мере своих сил творят добро, "плохие"
вольно или невольно порождают зло.
И тогда его рассуждения приобретают такой вид. Да, колониалисты
принесли немало горя, но ведь среди них были и хорошие
люди, добропорядочные христиане, которые строили школы
и раздавали милостыню бедным "туземцам". Да,
нехорошо эксплуатировать рабочих, но вот, например, мистер
X, он баснословно богат, но он образцовый семьянин, он
регулярно ходит в церковь, и у него такие симпатичные
ребятишки. А когда он идет мимо нашего дома, то приветливо
снимает шляпу и подает мне, заметьте, руку. Разве можно
сказать, что миллионеры плохие люди? Это весьма характерная
для американцев черта - судить о политическом деятеле
не по его политике, а по тому, как часто он улыбается,
что коллекционирует и хороший ли он семьянин.
Особую роль в распространении социальных ми-! фов играют
американские газеты.
"ВТОРАЯ ДРЕВНЕЙШАЯ ПРОФЕССИЯ"
Вам преподносится крепкий, добротный
материал: здесь не брезгуют ни клеветой, ни оскорблениями;
срывают крыши с частных домов, словно Хромой бес в Испании;
сводничают и потворствуют развитию порочных вкусов во
всех разновидностях и набивают наспех состряпанной ложью
самую ненасытную из утроб... с криком и свистом, под гром
рукоплесканий тысяч разных рук выпускают на подмостки
отъявленных мерзавцев и гнуснейших мошенников. А вы говорите,
что нет развлечений!
Ч. Диккенс, "Из
американских заметок"
Американская полиграфия, техника и скорость изготовления
газет доведены до совершенства. Бывало так, фоторепортер
встречал нас на вокзале, и за время пока мы добирались
до отеля и обедали, уже успевала выйти газета с готовыми
фотографиями.
И тем не менее, если судить беспристрастно, американская
система организации газетного дела в целом заслуживает
самых резких слов и оценок.
В книге "Цели для американцев" сказано: "Американцы
относятся к числу самых информированных наций". С
формальной точки зрения не придерешься: число газет и
журналов, их тиражи (особенно если учесть, что газеты
обычно выходят на многих полосах) огромны. Но если оценивать
содержание газет, круг тех проблем, которые преподносятся
как самые актуальные, то следует признать, что газетное
дело в США представляет собой широко разветвленную и могучую
систему, которая сбивает с толку людей, вселяет ложные
идеи и воззрения.
При этом речь может идти не о деталях, не о частностях,
а о самих коренных принципах. Здесь газета - прибыльный
бизнес, как и любой другой, Она товар, и благосостояние
ее владельца прямо зависит от числа проданных экземпляров.
Поэтому принимаются все меры к тому, чтобы их увеличить.
Но, как сказал Юлиан Тувим, "это неправда, что американская
пресса продажна, она просто продана раз и навсегда".
Газетные боссы определяют направление и содержание газеты.
Они прекрасно знают, что можно, а что нельзя критиковать.
Как это у Щедрина: "Критикуй, но не касайся".
Газетные короли спокойно смотрят, как резвятся их мальчики-журналисты;
ведь если они немного забудутся, достаточно одного начальственного
окрика... "Сегодня, когда парализующая рука корпоративного
журнализма дотягивается до все более и более мелких общин,
борец против традиционных предрассудков - редактор из
небольшого городка, - можно сказать, исчезает, как вымирающие
индейцы", - пишет один из столпов американской журналистики,
Гарри-сон Солсбери. А он-то знает, о чем говорит!
Конечно, на книжном рынке США нередко появляются серьезные
работы, критически оценивающие те или иные аспекты внешней
и внутренней политики США. Имеется и ряд газетных обозревателей,
которые отстаивают независимость своих суждений в вопросах
международной жизни. Но такую "роскошь" могут
себе позволить лишь немногие авторы и немногие газеты.
Если брать газетные материалы в целом, в их суммарном
воздействии на читателя (а здесь основную роль играют
бесчисленные местные газеты), то подобные материалы окажутся
скорее исключением, чем правилом.
Редакция не всегда заботится об истинности публикуемых
материалов. Ее главная забота - добиться сенсации, привлечь
общественное внимание, обменять тираж за звонкие монеты.
Это приводит к тому, что обычно реальные политические
проблемы подменяются дешевыми сенсациями, визгливыми статьями
о пустяках в угоду низменным вкусам. Умиленное описание
жизни "высшего света", почтительные рассказы
о похождениях гангстеров, смакование скандальных историй
о кинозвездах, разного рода спортивная хроника - все это
прочно вытеснило объективный, беспристрастный рассказ
о событиях внутренней и международной жизни *. Американские
газеты, конечно, дают много разнообразной информации -
без этого газета читателя не завоюет.
Но в коренных вопросах внешней политики мысль газетчиков
обычно послушно движется по силовым линиям, создаваемым
госдепартаментом. В качестве примера можно указать на
историю подготовки и вторжения на Кубу. Американское общественное
мнение было полностью дезинформировано газетами, от него
были скрыты истинные виновники вторжения, роль в этом
американского правительства, первоначальный ход событий.
Можно указать и на те антикоммунистические и антисоветские
материалы,
* Читатели, авторитетно заявляет М. Чернли
в своей книге "Журналистика", задуманной как
пособие начинающему работнику прессы, особенно любят "захватывающие
истории", и поэтому им необходимо уделять изрядное
место в газете. Автор в качестве примера приводит несколько
таких "историй": о мужчине, который съел 15
пирогов и после этого скончался в госпитале; о слепом,
который спас свою любимую собаку во время пожара. Он рекомендует
писать так, чтобы даже 14-летний "средний американец"
"все понял".
которые регулярно появляются в газетах. Их содержание
не может быть продиктовано заботой об истине - это рупор
антикоммунистической истерии, поощряемой правительством.
Но главное, что хотелось бы здесь отметить, - это метод
освещения политических событий. Из них выхолащивается
реальное политическое содержание, и все дело сводится
к деятельности отдельных личностей, к чисто моральным
проблемам, которые рассматриваются с точки зрения интересов
американских монополий. Газеты сознательно персонифицируют
события, окружают американских политических деятелей ореолом
либо мученичества, либо героизма. Им приписывается прямо-таки
сверхъестественное могущество. Происходит своеобразная
театрализация общественных явлений. Наподобие киноэкрана,
вся мировая история приобретает вид некоего "шоу",
где действуют добродетельные и одиозные персонажи, а ход
событий оказывается в прямой зависимости от того или иного
жеста дипломата или государственного деятеля.
В 1960 году мы были в США в тот момент, когда был сбит
шпионский самолет "У-2" Пауэрса. Мы видели непосредственную
реакцию американского населения, замешательство и суматоху
государственных чиновников, когда они были прижаты к стенке
неопровержимыми фактами. Многие американцы выражали свое
возмущение. Я помню одно интервью а Вашингтоне. Когда
оно кончилось, мы спросили корреспондента "Вашингтон
пост", что он думает по поводу полета "У-2".
Он задумался: "Ну что ж, я скажу вам искренне. Мы,
американцы, всегда были честной нацией, а теперь выглядим
перед всем миром как кучка лицемеров. Но я уверен, что
президент непременно осудит эти полеты. Завтра у него
пресс-конференция, и он это сделает. Весь американский
народ поддержит его". Как известно, Эйзенхауэр не
только не осудил полет, но совершил беспрецедентный в
истории международных отношений акт - взял на себя личную
ответственность за шпионаж. Это вызвало сильное брожение
даже среди прожженных газетчиков, несколько дней они пребывали
в растерянности. Но вскоре, словно по команде, стали выискивать
все средства, чтобы снять с американского правительства
ответственность. И главным приемом была игра на чувствах
читателей.
Первые сообщения об этом факте газеты начинали с истории
вопроса: русские сбивают уже такой-то американский самолет
над своей территорией, в результате столько-то жертв,
столько-то сирот. Куда же вы, мол, смотрите, американцы,
ваших сограждан убивают! О том, что это были шпионские
самолеты, что они грубо нарушали границы Советского Союза,
разумеется, ни слова. Полет Пауэрса преподносился как
чистая случайность, вызванная обморочным состоянием пилота.
Когда же факт шпионского полета был неоспоримо удостоверен,
газеты переменили тон. В ход пошла пресловутая "человеческая"
подкладка.
Вспоминается такая, например, пространная Статья. Вначале
лаконично пересказано правительственное сообщение на сессии
Верховного Совета СССР, где были предъявлены документы,
убедительно показывающие шпионский характер этого полета.
Затем внимание читателя полностью переключается на личность
Пауэрса. С умилением рассказывается о том, каким он был
послушным мальчиком в детстве, как учился, во что любил
играть, описывается история его трогательной женитьбы,
описываются чувства и реакция его семьи на события с "У-2".
Дальше приводится интервью с женой Пауэрса, которая, оказывается,
решила направить в Москву просьбу разрешить ей свидание
с мужем. Вся статья кончается большим вопросом: разрешит
ли Советское правительство жене Пауэрса свидание с мужем?
Расчет весьма точен: читатель пробежит, так сказать, "официальную"
часть, и больше всего в память ему западет трогательный
образ этого шаловливого мальчика, который когда-то бегал
в коротких штанишках, а теперь испытывает некоторые неудобства,
будучи разлученным с семьей. И тогда слеза умиления набежит
на глаза растроганного читателя, и одна мысль застучит
у него в голове: "А разрешат ли жене Пауэрса свидание
со своим обожаемым, любимым, нежным, наконец, единственным
мужем?"
Наступил период Парижского совещания глав правительств
четырех великих держав, И опять газеты подняли шум: "Нашего
президента оскорбляют, от него требуют извинений. Но мы
- американцы, мы - сильная нация, мы - великая и гордая
нация, мы не допустим, чтобы нашего президента ставили
на колени". Конечно, такие рассуждения сбивали с
толку американцев, мешая им понять истинную роль этого
события, дать ему правильную оценку.
С той же самой картиной столкнулись мы, когда внимание
всех привлекала ситуация, сложившаяся в Западном Берлине.
Один социолог из Принстона так излагал мне точку зрения,
как он сказал, "американского народа": "Ваши
полагают, что поскольку у американцев нет особых интересов
в Берлине, то они и не будут здесь особенно упорствовать,
поэтому на них можно "надавить". Но мы, американцы,
мы не такие дураки, как нас считают, мы не дадим себя
надуть, мы великая нация, А поэтому народ поддерживает
президента во всем". Таким образом, история проблемы,
суть ее, условия Потсдамского соглашения и т. д. - все
это отошло на второй
план.
На газетных полосах заплясали кликуши из Пентагона, которые
стали нагнетать нервозную обстановку, призывали "умереть,
но не отступить". Стали щедро публиковаться интервью
с "представителями народа", которые свидетельствовали
о том, что даже добропорядочные матери семейств преисполнились
воинственностью и "готовы на жертвы". Война,
видимо, представлялась им чем-то вроде постного дня. Печать
надсадно призывала "выстоять перед лицом надвигающейся
опасности".
Мы смотрели много кинокартин, киножурналов, телевизионных
программ, читали газетные статьи, посвященные проблеме
Западного Берлина. И везде видели знакомую нам "персонификацию"
событий, сведение их к пресловутым "человеческим
проблемам". Вот пример одной газетной фотографии.
Изображена невеста в белом платье, которая простирает
руки из восточной части Берлина к западной, где из окна
с явным нетерпением высовывается ее избранник. Расчет
совершенно очевиден: простые американцы - люди добрые
и гуманные. Они не очень сильны в вопросах международного
права, но им доступны переживания молодоженов. А поэтому
проблема Западного Берлина будет у них теперь ассоциироваться
с образом этой девушки в венчальном платье, безуспешно
рвущейся к своему жениху.
Может быть, и была такая несчастливая пара. Но есть миллионы
жертв фашистов, есть обнаглевшие немецкие реваншисты,
которые вновь собираются в пивных Мюнхена и витийствуют
о "Великой Германии", о новом походе на Восток.
В руках у них современная военная техника, ракеты и атомные
пушки; Западный Берлин стал гнездом шпионажа. Но обо всем
этом американский читатель не знает. Ему предлагается
пожалеть невесту.
Другой пример, на этот раз из киножурнала. Показан немецкий
мальчик на велосипеде. За спиной у него ранец - он едет
в школу. Впереди и позади него движутся два американских
танка, охраняя его путь к знаниям. Кто на него нападает,
почему без танков он не может попасть к учительнице, где,
наконец, сама эта школа находится, - это все неважно.
Главное - броская картина: американская армия заботится
об образовании немецких детей, защищает их от коммунистов.
И очень может быть, что именно эта бессмысленная картинка
и запомнится зрителю, станет для него символом берлинской
проблемы. Если, конечно, ему в голову не придет простой
вопрос: какова подлинная политическая и историческая подоплека
этой проблемы?
Как известно, Великая Октябрьская революция - одна из
самых бескровных революций. Во время свержения власти
Временного правительства было убито немногим более десяти
человек. Если бы эти события освещал "стопроцентный"
американский журналист, он не стал бы писать о социальных
причинах этой революции, о ее социальной сути. Нет, он
пошел бы к вдове одного из убитых в Зимнем дворце юнкеров,
выведал все относительно его детства и пристрастий и поместил
бы свой репортаж как "истинное" описание и оценку
этого величайшего события нашего времени.
Многие американцы, с которыми мы разговаривали о газетах,
соглашались с нами. "Да, газеты врут,- снисходительно
роняли они. - Мы невысоко ценим их материалы. Но нас интересуют
только факты, а оценку им мы стараемся дать сами. Для
этого мы читаем и сравниваем различные газеты". Может
быть, такие рассуждения на первый взгляд и покажутся убедительными.
Но это чистейший предрассудок. Совокупность "фактов"
уже навязывает читателю определенный стереотип восприятия
явлений, так как сама по себе содержит недвусмысленный
подход и оценку политических событий. "Беспристрастный"
читатель становится здесь жертвой весьма хитрого приема.
Называется он "направленная информация".
Поставим такой вопрос: каким образом можно убедить читателя
в правильности данной оценки того или иного политического
явления? Конечно, проще всего прямо сформулировать эту
оценку, подкрепив ее "соответствующими фактами".
Но такой путь не всегда достигает цели. Американец предпочитает
сам разбираться в событиях (ведь "газеты врут").
Есть, однако, и другой путь. Предположим, что общий вывод
будет опущен и оставлены лишь "соответствующие факты".
К какому выводу придет читатель, если он попытается "своим
умом" оценить прочитанное? К тому же самому, который
был опущен. Но относиться к нему человек будет уже по-другому.
Ведь это не навязанная ему оценка, а плод его "самостоятельного"
и "критического" творчества. Получается совсем
как в детских игрушках "Сделай сам": контуры
намечены, детали заранее подогнаны. Остается только склеить
их. Зато самому!
Не принижаем ли мы "критическую способность"
американского читателя? Но дело вовсе не в способности,
а в совершенно четком и неотвратимом механизме выработки
общих представлений о социальных законах.
Читатель стремится прежде всего составить истинную картину.
Но чтобы правильно понять события, нужно выйти за рамки
внешних явлений, выявить общие закономерности, тенденции,
знание которых только и даст возможность понять каждое
отдельное событие, точно установить его место и роль в
развитии политической и общественной жизни.
Факты общественной жизни бесконечно разнообразны, и все
газеты мира не в состоянии составить их полный реестр.
Поэтому они неизбежно отцежены, избирательны, подобраны.
Но тогда их суть определяется той исходной точкой зрения,
которая лежит в основе этого отбора.
Здесь возможны разные приемы. Можно отобрать те факты,
которые являются характерными, типичными, существенными.
Можно ограничиться внешней, производной, вторичной стороной
общественных закономерностей, идти не вглубь, а целиком
замкнуться в чисто поверхностных и несущественных явлениях.
Тогда умело подобранные факты создадут общую ложную картину,
хотя каждый из этих фактов и будет существовать в действительности.
Одним словом, газетчик действует так, как астроботаник,
когда он делает снимки планет с тем или иным фильтром:
один цвет выявляет одни контуры, другой - другие. Именно
так, меняя фильтры (розовый - для обрисовки внутреннего
положения, черный - для рассказа о жизни в лагере социализма),
и занимаются газетчики своим излюбленным делом - угождать
вкусам босса, оставляя за читателем полный простор для
безмятежной радости по поводу "самостоятельно"
выработанного мнения.
ПРОПОВЕДЬ ПЛЮРАЛИЗМА
Так как правящий класс раздирали
противоречия, среди апологетов также не было единства;
перебранка между ними создавала иллюзию некоторой свободы
слова. Это была, безусловно, свобода взаимных оскорблений.
Но никто не признавал свободы слова для марксистов.
Бэрроуз Данэм
Теперь можно, наконец, остановиться на рассуждениях американцев
о "плюральном обществе". Слово "плюрализм"
постоянно мелькаете работах буржуазных социологов и журналистов.
Оно происходит от латинского слова "pluralis"
- "множественный". Восхваление "плюрального
общества" - излюбленный мотив заокеанской пропаганды,
предмет особой гордости многих американцев. Это квинтэссенция
западного самодовольства и узаконенная цитадель нападок
на коммунизм. Упоминание о нем наполняет влагой глаза
буржуазных журналистов, и они заливаются штатными соловьями.
Часто в рассуждениях на эту тему употребляются и другие
весьма модные понятия.
Западные социологи различают общества "открытые"
и общества "закрытые", общества, где в ходу
"вертикальная" мобильность, и общества, где
таковая отсутствует, общества "демократические"
и общества "тоталитарные". В первых, говорят
они, существует "свобода личности" и каждый
человек может сообразно со своими способностями пробиться
в верхние слои общества, а во вторых, как они выражаются,
"личность подавлена". Первые - это "свободный
мир" с его "западным образом жизни", вторые...
социалистические страны. Речь, таким образом, идет об
общей оценке социального строя, его существенных чертах.
Кстати, о самом термине "плюрализм". Для истории
философии он не нов и свое наибольшее распространение
получил в связи с работами американского философа Вильяма
Джемса, которому принадлежит книга "Плюралистическая
вселенная"*. В философии термин "плюрализм"
употребляется в нескольких значениях, В плане гносеологии
он означает, что у каждого человека своя истина; в так
называемом "онтологическом" смысле ** - что
в основе мира лежит множество самостоятельных сущностей;
в социальном - что имеются различные организации людей,
объединяемых общими интересами. Нетрудно видеть, что плюрализм
- "философский" вариант мироощущения мелкого
буржуа. Это трубный глас индивидуализма. Очевидно также,
что
* В русском переводе "Вселенная с
плюралистической точки зрения".
** "Онтология" (от греч. "on(ontos)"
- "сущее" + "logos" - "слово",
"понятие") - в идеалистической философии так
называется учение о бытии.
такая концепция органически связана с тем буржуазным пониманием
свободы, о котором мы уже говорили. Только теперь речь
пойдет об идеологическом аспекте этой проблемы, о свободе
"производства идей", о чертах, которыми этот
процесс якобы характеризуется на Западе.
"У нас торжествует плюрализм, - на каждом шагу твердили
нам американцы. - Имеется множество организаций, группировок,
клубов, оттенков мысли и персональных мнений. Каждый человек
имеет возможность выразить свое убеждение, и истина достигается
в итоге честной схватки, в результате открытого соревнования
идей". Таково, оказывается, толкование свободы в
ее "здравом, прагматическом, чисто американском понимании",
о чем с нескрываемым ликованием возвестил журнал "Америка"
(декабрь, 1960 г.). Идея, стало быть, особо рекомендуемая
на экспорт.
"Здравое, прагматическое, чисто американское"
понимание свободы имеет свой определенный социальный подтекст
и служит исходным пунктом для обвинения социалистических
стран в "интеллектуальном принуждении". Эта
мысль не дает покоя издателям журнала "Америка".
В его майском номере за 1962 год приводится характерное
рассуждение Артура Э. Морфи: "Я убежден, что философия
не может честно служить двум господам (речь идет об "истине
и государстве". - Л. М.)... Если же мыслитель должен
останавливаться у пределов, поставленных государством,
или церковью, или партией, то он перестает быть философом
и превращается в слугу той силы, которая безапелляционно
указывает, во что из находящегося за этими пределами нужно
верить".
Проще говоря, смысл таков - на Западе ученые свободны
в своих поисках истины, в социалистических же странах
- нет. Обычно подобные высказывания сопровождаются заявлениями
о том, что "философия должна играть роль интеллектуальной
совести человечества". Естественно, подразумевается,
что весь запас этого деликатного душевного свойства монополизирован
западными мыслителями.
Тезис плюрализма довольно хитроумен, его идеологическое
жало скрыто в "высоконаучных" рассуждениях,
и он имеет немалое влияние на умы подрастающего поколения.
На международных встречах молодежи молодые американцы
неизменно удивлялись тому, что советские участники защищают
единое мнение относительно тех или иных кардинальных проблем
современности. Это их настораживало. Однажды ко мне прямо-таки
с отчаянием обратился американский юноша, сосед по комнате:
"Вы хорошие ребята. Но вот вчера я с одним и тем
же вопросом обратился к четырем вашим участникам, и они
ответили мне то же самое". Ему это не понравилось.
При этом содержание ответов, степень аргументированности
высказанного убеждения его в данном случае не интересовали.
Но он хорошо усвоил премудрость плюрализма: раз мнения
едины, следовательно, нет свободы мышления, а имеется
какая-то "надиктованная" истина, которую люди
просто повторяют. Другое дело, если бы было так: "один
в лес, другой по дрова". Значит, мыслят самостоятельно!
Особенно часто подобные недоумения высказывались в разговорах
о современной философии. Тут уж американцам было чем похвастаться
- в стране царит полный идейный ералаш: каждый ординарный
профессор философии тянет к свету ладошку со
своей персональной, само собой разумеется, "оригинальной"
и, конечно, единственно "всесторонней" истиной.
По-своему это тоже "свобода" - свобода говорить
чепуху и засорять головы людей разнообразными псевдонаучными
фразами. Но профессиональные критики в восторге и составляют
пространные реестры "отечественных" истин. Но
это уже дело их "плюральной" совести. Печальнее,
что безумная радость передается и неискушенным умам,
"У каждого человека своя философия", - с нарочитой
гордостью объявили нам студенты и преподаватели университета
города Омахи. А когда после пространной тирады одного
профессора я спросил его, к какому современному философскому
течению он испытывает наибольшие симпатии, почтенный профессор,
к моему немалому изумлению, решил всерьез обидеться: "Вы
все пытаетесь найти какую-то точную классификацию, рассортировать
людей, как почтовый чиновник сортирует письма, - кипятился
он. - Я не подражаю никакой философии. У меня своя философия.
Назовите ее моей собственной философией образца 1961 года".
Мне стало даже как-то неловко за свое вторжение в эту
область сокровенного чванства: сочинял, сочинял человек
персональную истину, а другим, оказывается, до этого нет
дела. Было от чего расстроиться: он ведь расценивал себя
как системосозидающую личность, а философские убеждения
рассматривал как нечто родственное моделям автомобилей
или фасонам шляпок: каждый год - другая, у каждого - своя.
Такова витрина плюрализма, его далеко не невинные радости
и запас заветных категорий. Теперь посмотрим, насколько
безупречен его фундамент, насколько отражают истину его
высокопарные сентенции.
Мне не хотелось бы здесь углубляться в философские дебри.
Но нельзя не напомнить о том, что подобные идеи просто
перепевают рассуждения так называемых релятивистов, которые
уверяли, будто всякое утверждение преходяще, условно,
оно не содержит объективного знания, появляется и бесследно
исчезает, как струйка пара. В общем идеи не новые. Из
истории философии известно, что релятивизм - показатель
оскудения теоретической мысли. Все крупнейшие буржуазные
философы выступали против него.
Если же говорить об аргументации защитников "плюральной"
истины, то можно заметить, что вся она держится на непозволительном
отождествлении научной истины и индивидуальных вкусов,
на чисто обывательском представлении, будто требование
строгой истинности знания есть "насилие" над
"свободой" индивидуального ума. Это такое представление,
которое ликвидирует всякую специфику научного исследования.
Одно дело - наука, другое дело - личные склонности. Конечно,
у каждого человека свои вкусы, свои интересы, или, как
говорил Гоголь, у каждого свой задор. Любитель рыбной
ловли не станет карабкаться на горы, а энтузиаста ловли
бабочек может не увлекать футбольный матч. Но было бы
чистейшей спекуляцией заявлять, что всякое разнообразие
персональных мнений и убеждений есть благо, а всякое единомыслие
- зло. Это значило бы зачеркнуть вековую историю науки
- творчество крупнейших исследователей, которых одухотворяли
поиски подлинной, "единственной" истины. То
же самое относится к принципиальной оценке событий современности.
Ведь одно дело - вариации личных вкусов, скажем склонность
к брюнеткам или блондинкам, а другое - отношение к фашизму,
к подготовке новой мировой войны. Существуют проблемы,
которые волнуют все народы, всю молодежь. И для того чтобы
их успешно разрешить, нужно единство мнений, единство
действий, а не мозаика поверхностных впечатлений.
А ведь именно вопросы такого рода постоянно вставали в
наших дискуссиях. Есть понятие классовой солидарности,
единства взглядов и действий в борьбе против классовых
врагов. Есть объективная основа для этого - единство коренных
интересов трудящихся. Но есть и другое - единство интересов
эксплуататоров, реакционеров. Можно привести сотни примеров
из истории и современной жизни, когда реакционеры объединяются,
выступают единым фронтом против трудящихся. И такого рода
"тоталитаризм" они вовсе не считают за зло.
Такие вещи нужно четко различать. Если речь идет о суждениях,
которые должны отразить что-то объективное, что-то внешнее,
то истинным из них может быть лишь одно. Конечно, человек
может иметь собственное мнение по каждому вопросу. Он
может даже назвать себя философом, рассуждать о собственной
философии - все мы философы в какой-то мере. Но в этом
случае философия берется в обывательском толковании. Есть
строгая наука, имеющая тысячелетнюю историю, со своими
четкими терминами и проблематикой. Она вызвана общественными
потребностями, имеет свою логику развития, которая не
зависит от того, как тот или иной мыслитель относится
к своим взглядам. Ответ на коренные вопросы человеческого
бытия может быть лишь однозначным. Истина одна, но многолико
заблуждение.
Приведем другую аналогию. В мире имеются сотни различных
религиозных течений. У каждого из них свои фанатичные
приверженцы. Если эти религии рассматривать как выражение
личных симпатий и наклонностей, то такая идейная чересполосица
имеет право на существование. Как говорится, "одному
нравится апельсин, а другому - свиной хрящик". Но
каждое религиозное течение претендует на нечто большее
- на истинность толкования вопросов мироздания и человеческой
истории. Каждое уверяет, что только оно одно содержит
истину, указывает "единственный путь" к спасению
людей, а его концепция бога "единственно истинная".
Представители некоторых религиозных течений прямо заявляют:
все иные религии идут от "сатаны", а их последователей
давно поджидают черти с раскаленной сковородой. И тут
мы вправе сказать: стоп. Если всерьез относиться к претензиям
на уникальную истину, то даже с формальной точки зрения
удовлетворить таковую может только одна религия. Или Аллах,
или Саваоф, или Будда, или Конфуций. Вместе "всесильным"
тесно в этом мире. Для атеистов же это лишний довод в
пользу того, что всякое религиозное течение покоится на
ложном основании.
Требование "плюральной" истины есть фактически
попытка отождествить науку с верованиями, поставить на
одну доску принципы науки и "откровения" астролога.
Это попытка заменить четкий критерий истины и вопрос о
содержании данного учения сентиментально-психологическими
изысканиями по поводу отношения теоретика к своим взглядам.
Если советские философы стоят на позиции диалектического
материализма и отвергают, например, религиозное знание,
то делают это они потому, что истинность марксизма-ленинизма
подтверждена всей практикой развития человеческого общества,
достижениями современных наук. Конечно, при исследовании
новых проблем возникают различные точки зрения, происходят
порой бурные дискуссии, но участники их придерживаются
фундаментальных материалистических принципов.
Почему же буржуазные авторы столь усиленно настаивают
на "плюральном" понимании свободы идей?
В решении принципиальных общественных проблем нельзя вставать
"над схваткой". Социальные теории всегда партийны,
их возникновение и распространение отражают логику классовой,
политической борьбы. Таков один из главных принципов материалистической
социологии. Буржуазные теоретики выступают против него.
На то у них свои соображения. Они стремятся завуалировать
классовую природу выдвигаемых ими концепций, выдать их
за продукт "бескорыстных", "объективных"
исследований. Кроме того, они отвергают мысль о глубоких
социальных корнях прогрессивных идей - это было бы равносильным
признанию закономерности их появления. Здесь на помощь
и приходит идея "плюральной" истины. Логика
таких рассуждений проста: каждый человек выдвигает и поддерживает
те взгляды, которые ему по душе, а это зависит от индивидуальных
особенностей того или иного человека, от его темперамента
в конце концов. Смит думает так, зато Джон думает иначе.
Главное, чтобы каждый из них искренне выражал свои взгляды.
По самой логике такого рассуждения вопрос о содержании
той или иной теории, об ее истинности подменяется вопросом
о том, насколько полно она выразила данный индивидуальный
вкус. Небезызвестный американский философ Сидней Хук,
который вот уже четверть века специализируется на "опровержении"
марксизма, недавно писал в журнале "Америка":
"Может быть, продолжающиеся разногласия между американскими
философами и свидетельствуют о том, что философия не стала
наукой и даже не приблизилась к понятию научности. Но
в конечном итоге для философов ведь гораздо важнее иметь
право не соглашаться с другими, чем во что бы то ни стало
прийти к соглашению". Что ж, по-своему он прозорлив:
для буржуазии предпочтительнее десять ложных концепций,
чем одна истинная. "Право не соглашаться" нужно
ей как принцип, позволяющий отвернуться от научных идей:
а мне, видите ли, нравится другое. Философы же пусть занимаются
мышиной возней.
Конечно, такие рассуждения способны взволновать обывателя.
Обыватель подозрительно относится к чужому мнению, особенно
если речь идет о социальных проблемах: я, мол, выше всех
политических споров и классовых страстей и сам беспристрастно
разберусь, где тут истина. Его самолюбию льстит признание
за ним права и способности произвести на свет мнение,
которое полноправно будет фигурировать на общем "рынке
идей". Но по своей классовой сути эта концепция отражает
интересы власть имущих.
В наш век торжествуют передовые марксистские идеи. Все
больше американских философов и социологов выступают с
идеями материализма, а американцы проявляют к ним растущий
интерес. В ответ на это буржуазные "специалисты по
марксизму" пытаются подменить вопрос о содержании
передовых идей вопросом об их принадлежности, внушить
американцам, что передовые идеи - это всего лишь одна
из многих точек зрения, точка зрения одной из групп людей.
"Да, - говорят они, - марксисты признают классовую
борьбу. Но вот Джемс, Смит, Джон - они думают иначе и
притом не менее искренни". Одним словом, давний спор
науки и обскурантизма сводят к столкновению различных
темпераментов, каждый из которых признается как полномочный
поставщик "соперничающих" идей. Недостатка во
всякого рода обскурантах и мистификаторах буржуазное общество
никогда не испытывало. Важно дать им возможность "на
законных правах" соперничать с настоящей наукой.
Могут, правда, сказать, что в таком положении нет ничего
плохого: "Пусть различные идеи соревнуются, и та,
которая более убедительна, способна собрать большее число
последователей, победит". Посмотрим, как будет проходить
это соревнование.
Ложные идеи не возникают без причины. Если, например,
в США многих людей характеризуют настроения барышничества
и апокалиптики, то это нельзя объяснить лишь влиянием
пропаганды. Они вызваны условиями жизни американца.
Буржуазная социология, с одной стороны, питается обывательскими
представлениями, а с другой - усиленно насаждает их. Конечно,
объективная потребность общества в развитии науки иная,
чем причины, вызывающие появление религиозных верований.
Но идея "открытого соревнования" фактически
уравнивает эти мотивы. Важной, решающей оказывается лишь
массовидность причин.
Так обстоит дело с "плюральным" пониманием в
общей форме. Но это, так сказать, теория вопроса.
Мы пока приняли на веру, что в "свободном мире"
имеются условия для "открытой и честной схватки"
разного рода идей, и отвлеклись от каналов, по которым
различные идеологические изделия могут добывать себе поклонников.
А за ними решающее слово. Идеи сами по себе ни в какой
"схватке" участвовать не могут. Соревнование
идей - это прежде всего соревнование средств их распространения.
Если мы с этой точки зрения рассмотрим нашу проблему,
то увидим, что ни о какой "честной схватке"
и речи быть не может.
Газеты, журналы, радио и телевидение находятся в руках
"властвующей элиты", которая определяет содержание
интеллектуальной деятельности и решительно расправляется
с инакомыслящими. Достаточно напомнить о той травле и
полицейском произволе, которому официальные власти подвергли
газету Компартии США "Уоркер". "В США свирепствует
"новый маккартизм", - заявил недавно Бертран
Рассел. - Он стремится создать "концентрационный
лагерь для духа". Какая уж тут "честная схватка"!
Можно, конечно, ссылаться на труды по социологии, философии,
по текущей политике, где содержатся красноречивые признания
и полупризнания на этот счет. Но лучше я расскажу о случае,
свидетелем которого был в этом году.
- Мы просим, - сказали нам американские хозяева, - чтобы
вы сегодня вечером поехали на ярмарку в городок Дю-Паж.
Это недалеко от Чикаго. Квакеры организовали на ней "Павильон
мира", и сегодня в семь часов они собираются провести
дискуссию. Нам хочется, чтобы в ней приняли участие не
только американцы, но и наши гости из Советского Союза
и Великобритании.
Что ж, американская ярмарка, если судить по прежним впечатлениям,
зрелище занятное, да и дискуссия о войне и мире может
оказаться интересной. Мы согласились и, напутствуемые
добрыми пожеланиями, двинулись в путь.
Ярмарка как ярмарка. Не большая и не малая. Ряды павильонов,
лавчонок, аттракционов. Вот павильон республиканцев. Здесь
продают Голдуотера. Вы можете посмотреть фильм о нем,
запастись брошюрками и листовками, или, на крайний случай,
нацелить жетон с его именем и тем самым воздействовать
на политическое сознание встречных сограждан. Вот другой
павильон. Здесь большой выбор значков. На каждом из них
надпись, зафиксировавшая американскую непосредственность:
"Я ненавижу своего босса"; "Девушки, будьте
ко мне внимательны - я богат"; "Я бросил пить
- поднесите мне стаканчик" и т. д. В общем, как говорят,
очень мило. Пойдемте дальше.,.
Здесь выставка скота, там дети весело катаются на каруселях.
Рядом - развлечение, рассчитанное на сугубо местный вкус.
Две большие клетки. В каждой из них на узкой скамеечке
разместился человек. Он кричит на всю ярмарку, подзадоривая
зевак. Под ним бассейн с водой. Это аттракцион. Бели вы
выложите центы, то получите мячи. Если вы попадете мячом
в особую мишень, которая торчит сбоку каждого ящика, то
скамейка срывается и затворник падает в воду. После этого
он выныривает, усаживается на свой ненадежный насест и
веселится до очередного купания.
При падении в воду эти люди вопили так, словно падают
в кипяток. Наверно, это предусмотрено договором. Но мне
в их криках все время чудилось что-то жалобное, чисто
человеческое. По-видимому, не очень приятно напряженно
смотреть на своего мучителя и каждый раз неожиданно оказываться
в воде. А изящные американки, словно спорхнувшие с обложек
модных журналов, и почтенные матери семейств деловито
размахивались и с досадой морщились, если мяч летел мимо.
А вот и наш "Павильон мира". На его витринах
фотографии жертв войны, ядерных бомбардировок, призывы
к миру видных политических деятелей, снимки "маршей
мира" и т. д. Масса брошюр, листовок, плакатов с
призывами к разоружению и доброму христианству. Правда,
соседство не из лучших. Недалеко разместился прилавок
"Общества Джона Берча", еще дальше - "Рыцарей
Колумба" и "Юных американцев за свободу"
- их можно узнать по большому портрету Голдуотера. В общем
идеальный политический плюрализм.
Скоро семь часов. Направляемся к своему павильону. Около
него необычное оживление. Сбоку крадется фотограф. Что
случилось? Протискиваемся сквозь толпу. Кто-то раздает
листовки. Машинально беру и я. "Если вы хотите знать,
как покончить со свободой в Америке, как продать свободу
коммунистам - вам не нужно ехать в Москву. Идите к павильону
мира. Там вы найдете агентов Кремля". Что за чушь!
Никак не могу понять, в чем же дело. А вот и другая листовка.
"Организатор павильона, - сказано в ней, - непатриотична.
Она в свое время вызывалась в Комиссию по расследованию
антиамериканской деятельности"...
Тревожные лица организаторов дискуссии. Они просят нас
подождать в стороне. Скоро подходят гонцы. "Положение
серьезное. Мы боимся, что собрались люди, которые хотят
разрушить наш павильон. Вы побродите пока, пожалуйста".
Идем изучать витрины американской свободы. Проходит полчаса.
"Нам очень неудобно, но мы опасаемся, что хулиганы
могут разгромить наш павильон, а мы затратили на него
столько сил. Так что дискуссию придется отменить... В
общем очень нас извините..." Что ж, извиняем. Не
ваша вина, что здесь вас принимают за "агентов Кремля",
Невежество теперь в силе, а здравый смысл "непатриотичен".
На том и кончилась наша "плюральная" дискуссия.
"У нас нет государственной цензуры", - говорили
нам американцы. Это, конечно, иллюзия. Десятки прогрессивно
мыслящих журналистов, преподавателей, артистов были уволены
с работы в результате прямого вмешательства государственных
органов. Но главное не в цензуре. Все средства пропаганды
находятся во владении монополистов, тех самых, которые
определяют и политику государства. Издатель, владелец
газеты, директор радиокомпании - вот кто устанавливает,
какие идеи хороши, а какие плохи. И они безжалостно вычеркнут
взгляды, которые для них нежелательны. Они примут все
меры к тому, чтобы общественные страсти разгорелись вокруг
несущественных, действительно связанных с личными вкусами
споров.
В условиях, когда передовые идеи запрещаются силой государства
и монополий, проповедь "открытого рынка идей"
фактически означает поощрение и узаконение идей реакции.
Одним словом, каждая идея может быть высказана совершенно
"свободно", если она достаточно реакционна!
Понятие "свободы", о котором мы говорим, бралось
здесь в традиционном буржуазном смысле - как отсутствие
каких-либо ограничительных барьеров. Это примитивное,
исторически преодоленное понимание.
"Свобода идей" в ее глубоком смысле есть понятие
положительное. Мера ее осуществления измеряется степенью,
в которой идеи служат интересам трудящихся. Для пролетариата,
например, безнаказанная деятельность контрреволюционных
сил не может расцениваться как проявление свободы. В ответ
на такую постановку вопроса буржуазные теоретики начинают
кричать о "прагматизме марксистов". Но не марксисты
изобрели классовый характер идей. Это объективная закономерность
развития общества. "Свобода" - понятие классовое.
Свидетельством тому вся история. "Свобода идей",
о которой кричит буржуазная пропаганда, фактически есть
свобода модифицировать буржуазные идеи в соответствии
с индивидуальными вкусами. Но как только появляются идеи,
которые представляют опасность для капиталистических устоев,
буржуазия идет на самый жесткий "контроль над мыслями".
Во время дебатов о "плюральном обществе" американцы
с подчеркнутой заинтересованностью спрашивали нас: "Признаете
ли вы индивидуализм?" * Видно было, что вопрос доставлял
им особое удовольствие: то была их "королевская гвардия",
и они пускали ее в решающий момент. Кто как - не знаю,
но я отвечал утвердительно; не только, мол, признаем,
но и последовательно защищаем. Оппоненты обычно кидались
расклевывать эти слова, как цыплята-однодневки желток.
Завязывалась в некотором роде идеологическая свалка.
Что ж, они вели себя вполне логично. Буржуазные теоретики
объявили защиту индивидуализма монополией "западного
общества". Социализм, по их мнению, напротив, нивелирует
личные вкусы и наклонности, принудительно подчиняет субъективный
интерес безликим общественным стандартам. Это, конечно,
неумная и претенциозная фразеология.
Да, мы за максимальное удовлетворение потреб-
* Чтобы избежать недоразумений, отметим,
что термин "индивидуализм" в русском и английском
языках употребляется обычно в разных смыслах. У нас "индивидуализм"
примерно равнозначен "эгоизму", "себялюбию",
"пренебрежению к интересам общества". Англичане
и американцы подчеркивают этим термином другое: возможность
для индивида развивать свои способности, проявлять свои
интересы и т. д. Тот смысл, который термин "индивидуализм"
имеет в русском языке, они обычно выражают термином "эгоизм".
ностей человека, его индивидуальных склонностей и запросов.
Фундаментальные принципы социализма и коммунизма сформулированы
применительно к отдельному человеку: по степени удовлетворения
его материальных и духовных потребностей оценивается прогрессивность
общественного строя. Но это, конечно, не тот "индивидуализм",
с которым как с писаной торбой носится буржуазный теоретик,
для которого главное - признание абстрактной свободы человека
вне связи с реальной возможностью удовлетворить его потребности,
А как оно получится на деле -o уж извините. Были бы деньги.
Это, таким, образом, и свобода обогащаться и свобода умирать
с голоду. Такое понимание "свободы" выхолащивает
из нее реальное содержание, которое дорого "человеку
с улицы", как любят выражаться буржуазные теоретики.
Подлинная "свобода личности" всегда зависит
от социального строя, проявляется в тех реальных возможностях,
которые общество ей предоставляет.
Несомненно, решающей сферой утверждения человеческой личности
и проявления ее свободы является труд, на основе которого
и формируются интересы, потребности, весь духовный облик
человека. Очевидно, что "свобода труда" проявляется
в том, каковы возможности человека получить работу в соответствии
со своими склонностями, каковы возможности приобретения
необходимых технических знаний и т. д. А как известно,
"свободный мир" не может избавиться от хронической
безработицы.
В ответ на это молодые американцы обычно возражали нам:
"Но у нас существует система пособий-no безработице".
Не будем сейчас касаться деталей - размера этих пособий
и условий их получения. В нашей печати было немало критических
материалов на этот счет. Важна постановка этой проблемы
"в принципе".
Пагубное воздействие безработицы проявляется не только
в том, что она лишает рабочих средств к существованию.
Не менее существенна и моральная сторона - она-то никак
не устраняется пособием по безработице. Труд есть первое
проявление свободы человека, утверждение его подлинно
человеческого бытия. Именно труд делает человека человеком,
выводит его деятельность за сферу узко личных интересов,
дает возможность осознать себя гражданином, творцом. Когда
же здоровый рабочий оказывается иждивенцем общества, объектом
филантропических и попечительских забот, это неизбежно
ведет к деградации его как личности.
Не менее важным условием свободы служит возможность для
каждого человека повышать свое образование, приобщаться
к передовой культуре, а следовательно, утверждать себя
как личность. Важно, конечно, не формальное право учиться
или не учиться, а возможность использовать его на практике.
При современном уровне развития общественных богатств
общество, несомненно, должно брать на себя издержки, неизбежные
на первых порах обучения человека. Это весьма существенный
критерий свободы, достигнутой тем или иным строем.
Беспочвенность претензий американских идеологов на монопольное
ее обладание видна хотя бы из того факта, что в США получение
высшего образования зависит прежде всего не от способностей
молодого человека, а от кошелька его родителей. В результате
общество теряет талантливых ученых, исследователей, деятелей
культуры, оставляя малообеспеченным людям лишь "свободу"
выбора между различными видами малоквалифицированного
труда.
Доказывая органическую связь между законами развития буржуазного
общества и эксплуатацией человека человеком в нем, марксисты
закономерно ставят вопрос о преобразовании самого фундамента
общества в результате революционной борьбы. Разумеется,
это не самоцель, а тот единственный путь, который может
привести к максимальному удовлетворению потребностей индивида,
к реальному равенству, к тому, что наши оппоненты порой
обозначали термином "индивидуализм". А для этого
необходимо объединение трудящихся, сплоченность и единство
их действий. Когда же буржуазные теоретики выступают против
объединения трудящихся, они защищают привилегии "личности"
буржуа и предают интересы трудящегося, заинтересованного
в переделке общества.
"БУДЕМ СМЕЛО ТВОРИТЬ БЕЗОБРАЗИЕ!"
Имели громовой успех портреты из
проса, пшеницы и мака, смелые наброски кукурузой и ядрицей,
пейзажи из риса и натюрморты из пшена...
- Овсом оно, конечно, способнее! - воскликнул Остап.
И. Ильф, Е. Петров.
"Золотой теленок"
Здесь речь пойдет о живописи, а кавычки в заголовке оправданы:
такой лозунг в свое время выдвинул лидер итальянского
футуризма Маринетти.
Даже беглое знакомство с заокеанским искусством убеждает
в том, что призыв этот нашел отклик: на эстетических делянках
Нового Света чертополох разросся столь буйно, что за ним
порой трудно разглядеть культурные растения.
Советский зритель знаком с абстракционистами не только
по рассказам и репродукциям. Их работы заняли преобладающее
место на американской и французской выставках в Москве.
Я вспоминаю бурную реакцию посетителей. Одни откровенно
недоумевали, разводили руками, другие возмущались. Особо
шокировали посетителей на редкость уродливые женские скульптурные
тела, которые могли, по-видимому, возникнуть лишь в воспаленном
воображении хронического женоненавистника. Все это воспринималось
как вестник каких-то уродливых вкусов и настроений.
Поэтому у большинства зрителей возникал такой вопрос:
что это за люди, которые не только изготовляют всю эту
мазню, но и с упрямым самодовольством демонстрируют ее
всему миру? Может быть, в Америке не хватает психиатров?
Эта реакция понятна. Но для оценки такого исключительно
сложного явления, как абстракционизм, она, конечно, недостаточна.
Я знаю многих людей, которые пытались подойти к абстракционизму
с точки зрения "здравого смысла", долго и мучительно
вглядывались в хаос красок и линий, рассматривали многочисленные
репродукции, знакомились с критическими работами, где,
казалось бы, неопровержимо доказывалась непричастность
этого течения к искусству, и вместе с тем у них в душе
оставалось какое-то сомнение: "А может быть, в нем
что-то есть?" И действительно, мы сталкиваемся здесь
с рядом, казалось бы, странных фактов.
Часто говорят, это типично буржуазная идеология, средство
увековечивания капиталистического мировоззрения. Пусть
будет так. Но тогда невольно возникает вопрос: что же
буржуазного в аляповатом нагромождении красок? Наверное,
логичнее предположить, что средством защиты буржуазного
мира должны быть прежде всего реалистические картины,
изображающие прелести "западного общежития",
представляющие зрителю здоровых и счастливых людей. А
что же идеологически враждебного в этой бесформенной бронзовой
фигуре, которую выдают за скульптуру женщины?
И в то же время мы постоянно читаем, что многие абстракционистские
изделия выставляются на Западе и покупаются за вполне
реалистические доллары. Ну, а если американец платит наличными,
то, значит, он убежден в ценности, по меньшей мере материальной,
этих картин. В чем же она? Да и вообще откуда весь этот
ажиотаж вокруг работ, которые могут поразить разве лишь
экстравагантностью.
Не очень ясно и другое. Конечно, среди тех, кто претендует
на "авангардизм" в современной живописи, много
всякого рода проходимцев и жуликов. Но ведь среди представителей
и поклонников абстракционизма, сюрреализма, ташизма и
т. д. есть талантливые художники, люди честные, искренне
убежденные в своей высокой эстетической миссии. И уж если
говорить серьезно, именно они определяют стиль и облик
этого направления. Почему же они оказались в окружении
людей, которые справедливо расцениваются как ликвидаторы
искусства?
Сомнения, по-моему, вполне понятные. Да и у меня, признаться,
до непосредственного знакомства с абстракционистскими
картинами порой мелькала мысль: "А может быть, резкая
оценка их необоснованна?" Бывало же так, что новое
в искусстве наталкивалось на глухое непонимание и только
постепенно, часто дорогой ценой, находило себе признание.
Вспомним хотя бы судьбу французского импрессионизма. Каких
только обвинений не пришлось выслушать его основоположникам:
их обличали в "безнравственности", "неуважении
к традициям", "цветовом дальтонизме" и
т. д. Подобные оценки были почти единодушными, причем
среди самых различных слоев. Выставки импрессионистов
перерастали в публичные скандалы, их авторов устно и печатно
объявляли "ненормальными". Буржуазное общество
обрекло их на голод и скитания.
Но это была борьба против настоящего искусства. Не прошло
и полувека, как буржуа, который раньше шарахался от Дега
и Писсарро, стал платить бешеные деньги даже за эскизные
наброски этих художников.
Каждый век, каждое поколение имеет свой ритм духовной
жизни, свою интенсивность переживаний, но не сразу находит
форму для их выражения. Как-то я прочитал комплект старых
журналов и удивился той горячности, с которой полвека
назад почтенные моралисты обличали фокстрот как дьявольское
наваждение, как танец, расшатывающий устои семьи и общества.
Теперь когда-то дерзкие мелодии кажутся старомодными,
а стрелы поборников "приличных" танцев обратились
на другие хореографические новшества. Порой выяснение
взаимных эстетических претензий между поколениями затягивается.
Так, например, долго обстояло дело с джазом.
Кстати, у нас до сих пор встречаются музыкальные критики,
для которых понятие "современный джаз" автоматически
ассоциируется с "безобразиями" в искусстве,
с оргиями фанатиков рок-н-ролла и твиста. Джаз для них
- явление заведомо одиозное, вредное, чуть ли не идеологическая
диверсия в музыке. По-моему, это результат досадного недоразумения.
В Америке джазовая музыка очень популярна и звучит повсюду.
Конечно, здесь немало музыкальных хулиганов, которые ради
сенсации убивают музыку как таковую. Но .не они создают
облик современного джаза, не они наследуют широкое признание.
Есть великолепные музыкальные коллективы, блестящие солисты,
никакого отношения к рок-н-роллу не имеющие. Игра Эрола
Гарнера или квартета Дейва Брубека вызывает нечто более
серьезное, чем мускульные судороги. Какое-то представление
об уровне исполнения лучших коллективов может дать джаз
под управлением Бенни Гудмэна, гастролировавший в нашей
стране. Это, как говорят американцы, "традиционный
джаз". У других коллективов иная манера исполнения,
свой музыкальный почерк. Но их отличают безупречная исполнительская
культура, глубокий лиризм и эмоциональность: музыкант
в причудливых, порой необычных звуках вдохновенно передает
сложный внутренний мир современного человека, со всеми
его противоречиями и неожиданными ассоциациями.
"Эта музыка непонятна", - говорят порой. Что
ж, понимание - это тоже труд, и для него нужна подготовка.
Было бы желание. А ведь порой реакция на джаз принимает
удивительные формы. Я нередко видел, как блюстители нравов
искореняли танго и всячески извязывали бальные танцы.
Где же логика?! Почему молодежи более пристало педантично
исполнять фигуры старомодных падекатров и падеграсов,
родившихся в салонах спесивой французской аристократии?!
Впрочем, наверное, это дело вкуса.
Вполне возможно, что пути развития нашей легкой музыки
иные; у каждой страны свои музыкальные традиции. Но тогда
тем более недопустимы бойкие музыкальные ремесленники,
которые механически копируют западные поделки, воссоздавая
поток казенных обезличенных ритмов, без всякого чувства,
без всякой мысли.
Приходится согласиться с тем, что мы плохо знаем современную
легкую американскую музыку, современный джаз. Часто получается
так, что отдельные исполнители, по большей части снискавшие
себе скандальную славу, заслоняют собой весь музыкальный
горизонт: Элвис Пресли, Джонни Холидей, "лязг-оркестры",
музыканты, разбивающие рояли... Это "сенсации",
"скандалы", сфера безудержной рекламы и коммерции.
Но не они определяют интересы и вкусы большинства американских
юношей и девушек. В последнее время в США все большей
популярностью пользуются исполнители народных песен: "Кингстон-трио",
Пит Сигер и др.; возникает множество новых коллективов,
специализирующихся на исполнении "спиричуэле"
и т. д. Подлинное возрождение народной песни пришло с
движением за гражданские права.
Однако вернемся к живописи.
Мне довелось побывать в крупнейших музеях Америки: в Нью-Йорке,
Вашингтоне, Чикаго и Филадельфии. Их богатство поражает.
Вспоминаются целые залы Ренуара в Музее искусства в Чикаго,
богатейшие коллекции Рембрандта и Гойи в вашингтонской
Национальной галерее, изумительные полотна французских
импрессионистов в Нью-Йорке и Филадельфии. Обычно в таких
музеях есть несколько залов современной, в том числе и
абстрактной, живописи. Для нее сооружены и специальные
музеи; например, Музей современного искусства и музей
Соломона Гугенхейма в Нью-Йорке,
Вокруг абстракционизма на Западе сейчас поднят невероятный
ажиотаж. Многие заокеанские теоретики дают ему высочайшую
оценку, уверяя, будто он и есть единственно "созвучная"
эпохе живопись, пролог искусства будущего. Порой и некоторых
наших авторов можно понять в том смысле, что на современном
Западе все - и художники и их поклонники - увлечены абстракционизмом,
а реалистов, напротив, можно пересчитать по пальцам. Поэтому
меня прежде всего интересовало, как же рядовые американцы
относятся ко всей этой претенциозной суете в храме искусства?
Путешествуя по США, мы беседовали со многими людьми, посещали
уроки живописи. Ни разу нам не пришлось видеть, чтобы
дети или взрослые, которые занимались в изокружках, студиях,
в своих картинах пытались подражать абстракционистским
полотнам. По-своему, пусть неумело, коряво, они пытались
нарисовать так, чтобы "было похоже". Часто в
музеях я спрашивал американцев их мнение о тех или иных
"современных" шедеврах. Почти всегда они, если
не считать присяжных теоретиков, просто пожимали плечами.
Посетители подобных выставок ходят с удивленным видом,
снедаемые чисто этнографическим любопытством: "Чем
удивит следующая картина"?
Известно также, что многие крупнейшие художники Запада,
безусловно, отрицательно относятся к абстракционизму.
Это направление часто становится предметом резкой, язвительной
критики в западной печати.
Отсюда, по-моему, следует один важный вывод. Рекламная
опытность защитников абстракционизма, шумиха, поднимаемая
вокруг их картин, благосклонность к ним устроителей различных
международных выставок иногда приводит к тому, что абстракционизм
расценивается как авангард "западного" искусства,
а антитеза "реализм - абстракционизм" выступает
как противопоставление нашего и "западного"
искусства. Это заблуждение. Среди западных, в том числе
и американских художников, много страстных и решительных
поклонников реализма, не приемлющих абстракционизм.
Казалось бы, можно подвести итоги. К абстракционизму американцы
относятся отрицательно. Следовательно, его засилье в музеях
и на выставках объясняется давлением "сверху",
со стороны империалистов и монополистов, которым абстракционизм
выгоден и которые его поэтому поддерживают (почему выгоден,
разберемся после). Мысль в равной мере простая и неточная.
Дело в том, что отношение американца к абстракционизму
несколько сложнее. Да, "ему лично" с чисто эстетической
точки зрения он, может, и не нравится, но к такому мнению
у него примешиваются и некоторые другие чувства. Как только
речь заходила об искусстве, сразу же следовал вопрос:
"Почему у вас нет современного искусства, почему
в ваших музеях не выставлены полотна художников-абстракционистов?"
Мне рассказывали, что один американец, посетивший Ленинград,
обойдя многие залы Эрмитажа и увидев картину, выполненную
в условной манере, встал в торжественную позу и нарочито
громко сказал: "Вот эта одна картина стоит всех остальных
залов". Я совершенно уверен, что ему не было никакого
дела до этой картины .как таковой. Но в тот момент он
чувствовал себя оракулом.
Конечно, многие, как говорится, "наигрывают",
бездумно следуют моде. Но откуда идет сама эта мода, что
питает ее?
Конечно, спешить зачеркивать искусство только за то, что
оно претендует на современность, не приходится. Здесь
необходимо уточнить предмет наших рассуждений. Понятием
"модернизм", "абстракционизм" обычно
обозначают творчество художников, отошедших от традиционной
реалистической манеры. Но среди них оказываются люди,
стоящие на неодинаковых общественных позициях и исходящие
в своем творчестве из различных мотивов.
Сам факт появления новых течений закономерен: у живописи
своя внутренняя логика развития, и она становится особенно
заметной в условиях современного, быстро меняющегося мира.
Видение мира в XX веке уже другое, чем в минувшем. Эмоции
современного человека стали несравненно более интенсивными,
духовный мир людей более сложным, импульсивным. За внешней
стороной предметов человек буржуазного общества все чаще
угадывает, улавливает скрытые, порой трагические и иррациональные,
силы, которые деформируют традиционные и привычные восприятия
людей. Во многом противоречивый путь Пикассо в живописи
удивительно точно передает мироощущение человека в капиталистическом
мире, разорванность его чувств и обнаженную искалеченность
восприятия мира. Стремясь передать это ощущение мира,
художник постоянно ищет новые, неизведанные пути, что
невозможно без экспериментирования, без кружных путей,
без изгибов и издержек. Только так и развивается искусство,
если речь, конечно, идет о действительно новом. Тогда
новизна выступает не как самоцель, она подчинена чисто
творческим задачам. И надо сказать, во многих случаях
(особенно в передаче настроений страха, ужаса, жестокости,
причем жестокости социальной, например ужаса войны) на
этом пути западные художники добиваются изумительной выразительности.
Я уже не говорю о том, что современная живопись имеет
несомненную прикладную и декоративную ценность. В общем
всесторонний анализ и оценка состояния современной западной
живописи требуют острого и профессионального взгляда специалиста.
Меня же интересует более частный вопрос. Как известно,
значительную долю "современных" живописных произведений
составляют работы сознательно антиэстетические, нарочито
антихудожественные (например, громадные полотна в одну-две
краски, "поп-искусство", работы ташистов и т.
п.). Причем эта нарочитая антиэстетичность обычно рассматривается
как само по себе достаточное свидетельство "прогресса"
в искусстве. Причины появления именно таких работ меня
и интересуют, именно о них я и буду говорить в дальнейшем,
для кратности обозначая их термином "абстракционизм",
хотя в данном случае он и не совсем точен.
Специфика развития нового в живописи, до поры до времени
оказывающегося непонятным, дает возможность всякого рода
халтурщикам спекулировать на понятии "новизна",
выдавать непонятное за прогресс. Они могут копировать
технические издержки таланта, объявляя их результатом
творческих исканий. Даже самый завзятый ремесленник может
производить опилки, ничем не отличающиеся от опилок искусного
краснодеревщика.
Одним словом, техническая возможность безобразий в искусстве
имеется всегда. Но ссылка на нее сама по себе еще ничего
не объясняет. Знамением времени то или иное течение делается
лишь в силу определенных социальных причин. Невозможно
понять причины появления абстракционизма, его пафос и
идеологическую роль, если рассматривать это течение лишь
с точки зрения действия внутренних законов развития живописи,
эволюции представлений о цвете, сюжете, композиции и т.
д. В этом случае, столкнувшись с явными нарушениями чисто
эстетических канонов, остается говорить об "извращениях",
сводить дело к личности того или иного художника и т.
д.
Вольно или невольно современный абстракционизм стал фрагментом
резкой идеологической борьбы, сфера которой значительно
шире проблем живописи. Словом, его следует рассматривать
прежде всего как социальное явление, брать во всем идеологическом
контексте. Таков единственный ключ к ответу на те вопросы,
о которых мы говорили. Только на этом пути можно выявить
причины, которые вызывают внимание к абстракционизму простых
американцев, да и тот факт, что он вообще пользуется чьим-то
вниманием.
Американец обычно находится в искренней уверенности, что
он сам "совершенно свободно" определяет свое
отношение к тому или иному произведению искусства, руководствуясь
только эстетическими соображениями. Это, разумеется, иллюзия.
Каждое явление искусства воспринимается как явление идеологическое,
и оценка его в значительной мере зависит от взглядов,
общепринятых в политике и идеологии. И здесь мы должны
сказать о характерной черте американского общества - засилии
политических и идеологических символов. Мы уже говорили,
что существуют некоторые политические понятия - "народовластие",
"равенство", "свобода" и др., которые
в условиях Америки давно не соответствуют реальным закономерностям
развития общества. Иными словами, это чистейшие символы.
Но многие американцы по-прежнему искренне верят в них.
Символы эти охватывают разные стороны жизни американца.
Они создают "производные" идеологические ценности,
определяют отношение к тем или иным явлениям культуры,
искусства, в том числе и живописи. Причем оценка их как
социального явления выступает здесь в скрытой, неявной
форме - в специфически эстетических категориях и понятиях,
которые, казалось бы, имеют самодовлеющий, независимый
от "социального" критерий. Иными словами, абстракционизм
воспринимается американцами сквозь призму ходячих идеологических
предрассудков и традиций. Среди них наиболее важным является
буржуазное понимание "свободы творчества".
Спор об абстракционизме касается не проблемы цвета и вкусовых
причуд, речь идет о чем-то гораздо большем - об отношении
к миру, об определенной социальной философии. Потому что
нарочитая бессмысленность абстракционизма в условиях современной
идеологической борьбы имеет свой определенный социальный
сюжет, свое четкое общественное значение.
В истории не раз бывало так (подробней мы остановимся
на этом, когда будем знакомиться с американскими "битниками"),
что протест против тех или иных сторон общественной жизни
принимал форму отказа от всего общественного, протест
против определенных идей выливался в проповедь бессмысленности.
Это тоже реакция на жизнь, но реакция уродливая, которая
возникает тогда, когда нет позитивной программы, а налицо
лишь негативный, анархический протест.
Пафос абстракционистских поделок в их бессмысленности,
в попытке доказать, что и мир и отношение к нему человека
иррациональны. Это прежде всего борьба против разумного
отношения человека к действительности, попытка уловить
подсознательные уродливые переживания, порывающие с гуманизмом,
смыслом, красотой. Это живописное выражение психологии
взбесившегося индивидуалиста, иллюстрация "философии
абсурда", о которой мы уже говорили. Но здесь есть
и другая сторона: главным становится нарушение общепринятых
канонов, "пощечина общественному вкусу", отказ
от традиций.
Конечно, весь смысл, например, геростратовски известной
картины К. Малевича "Супрематистская композиция:
белое на белом" (1918 г.) не в квадрате самом по
себе, а в том, что квадрат этот изображен на картине,
где публика привыкла видеть нечто другое. Дело, таким
образом, не в том, что нарисовано на холсте, а в том,
как это "что" соотносится с общепринятыми традициями.
"Квадрат" Малевича на заборе не соберет толпы.
Человек в купальном костюме на пляже не привлечет к себе
внимания, но вызовет скандал, если заявится в великосветский
салон.
Вполне возможно, что некоторые последователи абстракционизма
в условиях США стремились выразить свой протест против
измельчания эстетических вкусов, засилья однообразной
рекламы, пытались выразить в непривычных сочетаниях красок
свое неповторимое "я". Но, протестуя против
порядков капиталистического общества, не понимая его классовых
корней и его преходящего характера, они рассматривали
его как естественное. Такой протест нередко означал разрыв
с искусством как таковым. Иными словами, при отсутствии
ясной позитивной программы разрыв с определенным социальным
строем неизбежно выливается в разрыв с обществом, с искусством
как формой общественного сознания. Но с годами какое бы
то ни было "протестантское" содержание этого
течения выветривается, и оно само становится предметом
безудержной рекламы, своеобразным эстетическим шаблоном.
Получается, что критерий "новизны" оказывается
зависимым лишь от того, насколько полно живописцу удается
порвать со всяким традиционным "нормальным"
содержанием. Естественно, что наибольшего успеха здесь
можно добиться, используя приемы, с самого начала исключающие
"вмешательство" личности художника. Талант тогда
становится равнозначным нахальству.
Отсюда и "творческий метод" многих признанных
столпов "современной живописи", родственной
абстракционизму; кисть и краски уже не устраивают их.
Они орудуют гвоздями, вставными челюстями, битой посудой,
обрывками мешков, афиш, газет, осколками стекла, велосипедными
деталями и кусками автомобилей. Молодой американский художник
Раушенберг прикрепляет к своим холстам вентиляторы, чайные
ложки, грязное белье. Однажды он прикрепил к картине даже
целую кровать с матрацем. Картины Джозефа Корнелла - это
ящики, наполненные трубками, мишенями для стрельбы, чучелами
попугаев, открытками и репродукциями. Роберт Маллелери
специализируется на изготовлении пугал из панталон, наполненных
соломой и щебнем. Джаспер Джонс изготовил скульптуру,
точно воспроизводящую бутылку кока-колы. Джеймс Дайн приклеивает
к холсту огромные галстуки. Чемберлен выставляет обломки
потерпевших аварию автомобилей...
Нелепо? Да, с точки зрения здравого смысла нелепо. Имеют
пи подобные упражнения эстетическую ценность? Едва ли.
Означают ли они ликвидацию подлинного искусства? Сомневаться
трудно. Можно ли в таком случае выводить их из "ненормальностей",
болезненных переживаний отдельных художников? Нет, это
было бы заведомым упрощением. Дело в том, что каждое такое
произведение оценивается не только с эстетической точки
зрения. Даже самая бессмысленная комбинация тряпья, претендующая
на картину, является конкретным воплощением определенного
отношения к искусству, предельно уродливое, безобразное,
патологическое произведение неизбежно оценивается как
фрагмент совершенно "естественной", "нормальной"
для капиталистического общества идеологии, как правомерная
реализация свободы искусства в ее буржуазном понимании,
как средоточие совершенно конкретных по своей классовой
сути идей, идей буржуазных.
Остается лишь приоритет новой формы выражения бессмысленности,
к которой задним числом подыскивается "соответствующее"
переживание человека. И когда читаешь высокопарно торжественные,
беспредельно претенциозные, изложенные нарочито профессиональным,
мудреным (прочь, непосвященные!) языком рассуждения модных
в США теоретиков о тех или иных заведомо бессмысленных
картинах и скульптурах, то остается лишь поражаться лицемерию
официальной эстетической благосклонности. Словно каждый
боится, как бы его не заподозрили в том, что он бессилен
отыскать изначальный замысел завзятого пачкуна. При этом
совершается явная фальсификация. Когда такой критик высоко
оценивает данное произведение, он исходит - сознательно
или бессознательно - из его идеологической роли, иными
словами, оценивает его с точки зрения той широкой идеологической
полемики, которая идет ныне. Однако он обосновывает свою
оценку в категориях живописи, нагнетая надуманные восторги
по поводу чувства света, формы и т. д.
В общем все это грустно, потому что среди "модернистое"
есть немало действительно талантливых художников, на которых
обстановка злонамеренного ажиотажа вокруг "безобразий"
в искусстве действует развращающе.
Мы откровенно говорили американцам о наших взглядах на
абстракционизм. Они, как правило, согласно кивали головой,
пожимали плечами, когда ходили вместе с нами по спиралевидным
залам музея Гугенхейма. И тем не менее снова и снова спрашивали,
есть ли такие картины в наших музеях, и многозначительно
переглядывались, когда получали отрицательный ответ. Почему?
Все дело в плюралистическом понимании свободы творчества,
о котором мы говорили. Эти картины часто привлекают американца
не, так сказать, потребительной стоимостью, не эстетическими
качествами, они волнуют его как символ свободы творчества,
как ее лакмусовая бумажка. Ему ежедневно внушают, что
свобода мазни такого рода и есть свобода искусства и что
до тех пор, пока на стенах американских музеев висят скандальные
полотна, за "свободу в искусстве" можно быть
спокойным. А поскольку в традициях Америки считать, что
всякая ценность адекватно выражается в долларах, то человек,
видя, что картины абстракционистов распродаются за немалые
деньги, невольно приходит к выводу об их эстетической
ценности. Остающаяся незамеченной социальная подоплека
абстракционизма деформирует неискушенные эстетические
вкусы людей.
Дело, таким образом, не в искусстве самом по себе, дело
в бессодержательном политическом символе. И тот американец
в Эрмитаже витийствовал вовсе не потому, что ему нравилась
картина, - он хотел в пику общественному мнению привлечь
внимание к ней, чтобы напомнить об отсутствии свободы
в нашей стране.
На примере абстракционизма мы можем видеть, как в буржуазное
искусство грубо вторгаются коммерческие, чуждые ему соображения.
Здесь искусство - объект для продажи и как таковое подчиняется
законам товарного производства. Поэтому художник, создавая
свои картины, должен подделываться под ходячие идеологические
и эстетические взгляды, должен вести себя по всем эталонам
западной рекламы. И нередко талант не выдерживает этого
единоборства.
В этой связи мне хочется сказать о художнике, картины
которого поражали меня везде, где их приходилось видеть.
Это Сальвадор Дали - признанный глава так называемых сюрреалистов.
Четыре года назад в Вашингтонской национальной галерее
я впервые увидел его "Тайную вечерю". Она производила
незабываемое впечатление, казалось, освещала весь зал,
фосфоресцировала. Я до сих пор не могу понять, как простой
смертный мог добиться такой пластичности красок, такого
прозрачного колорита, какой-то мистической игры светотеней.
Потом я встречал картины Дали во многих музеях; в Глазго,
Лондоне, Париже. И всегда изумлялся щедрости этого таланта.
И что же? Сальвадор Дали - фигура явно (и законно) одиозная.
В большинстве своих картин он изображает патологические,
маниакальные видения. С его именем связан план пересадить
ухо на нос молодой женщине, с тем чтобы исправить не столь
"чуткую" к красоте природу. Это он в рекламных
целях сидит на витрине в водолазном костюме, рекламирует
свой набалдашник. Одним словом, ведет себя как заштатный
клоун,
Я знаю, что многие знатоки живописи невысоко оценивают
способности Сальвадора Дали. Видимо, в силу его идеологической
позиции. А по-моему, это художник уникального, волшебного
таланта. И в этом я вижу не апологию сюрреализма, а, напротив,
его самое решительное осуждение. Не в том состоит разлагающее
влияние буржуазного общества на живопись, что на первый
план выскакивают разные пачкуны и ловкие проходимцы. Они
"калифы на час". Но вот когда по-настоящему
талантливый художник, какой рождается не часто, тратит
свое мастерство на прославление бредовых и патологических
видений, когда он превращает свою жизнь в выставленный
на всеобщее обозрение фарс, вот в этом прежде всего и
проявляется развращающее влияние на искусство буржуазного
уклада жизни.
Да, по своему "наличному" содержанию картина
абстракциониста не может служить средством защиты буржуазного
общества. В этом смысле лакированная картинка счастливой
заокеанской пары на фоне механизированной кухни - этой
цитадели бытового счастья - даст ей сто очков вперед.
Но в условиях идеологической борьбы буржуазной пропаганды
против передового и идейного искусства, против искусства,
пронизанного гражданским пафосом, идеями гуманизма и непримиримости
с социальным злом, абстракционистские поделки оказываются
средством защиты буржуазного взгляда на искусство, на
его содержание и роль в жизни общества.
ФАБРИНД УГОЛОВНЫХ ГРЕЗ
Я не питаю неприязни к тем, кто предпочитает ярмарочный
балаган. Они не знают другой музыки, Я питаю неприязнь
к содержателям балаганов - не люблю, когда калечат людей.
Антуан де Сент-Экзюnepи
Американцы весьма чувствительны в отношении национального
престижа. И им есть чем гордиться. Это страна великого
народа, воплотившего свой талант в изумительных достижениях
науки и техники. Через несколько дней после пребывания
в США теряешь способность удивляться масштабам строительства.
И прославленный Бруклинский мост кажется обычным. Но когда
смотришь на мост "Золотые ворота" в Сан-Франциско
или проезжаешь по новому Оклендскому мосту общей длиной
в 13 километров - они предстают как сказочные видения,
как апофеоз человеческого умения и трудолюбия. Поражает
и мастерство строителей небоскребов, в особенности 102-этажного
Эмпайр стейт билдинга (а он построен около тридцати лет
назад), и самых новых - из стекла и стали.
Народ, который дал миру Марка Твена и Джека Лондона, Чарли
Чаплина и Теодора Драйзера, Эрнеста Хемингуэя и Артура
Миллера, Джорджа Гершвина и Джона Стейнбека, многих других
выдающихся мастеров искусства, может по праву гордиться
своей культурой.
Но есть другие стороны культурной жизни США, и они оказывают
несравненно большее влияние на массовое сознание людей.
При упоминании о них рядовой американец смущается, предпочитает
перевести разговор на другую тему. В первую очередь здесь
следует упомянуть о телевидении - позоре американской
культуры. Кажется, все нелепое, жестокое и бездумное,
что есть в современной духовной жизни США, воплотилось
в телевизионных передачах.
В каждую свободную минуту мы стремились к телевизорам,
явно смущая таким пристрастием своих хозяев. Но это было
зрелище! На экранах царила вакханалия убийств, погромов,
насилий. Убивали все: и мужчины, и женщины, и мальчики,
и девочки. Убивали из-за любви, из-за ревности, из пистолетов
и подручными тяжелыми предметами, поштучно и толпами.
Это была квинтэссенция человеконенавистничества, бред
свихнувшегося рецидивиста, лучшая реклама похоронного
бюро.
О том, что наши впечатления верны, говорят многие признания
и полупризнания американских газет и журналов. Газета
"Де-Мойн реджистер" в начале 1960 года опубликовала
статью о результатах обследования, проведенного 300 студентами
Калифорнийского колледжа, которые на протяжении недели
смотрели все программы, передававшиеся по семи телевизионным
каналам в городе Лос-Анжелосе. Результат великолепен:
"Это была кровавая, жестокая, садистская неделя.
Студенты зарегистрировали 3696 актов насилия, насчитали
734 выпитых стакана алкогольных напитков и 258 актов уничтожения
собственности. Свыше тысячи раз актеры угрожали насилием,
сопровождая порою свои действия непристойными выражениями..."
Контрольный союз радио и телевидения США на основании
своих наблюдений доложил правительству, что в телевизионных
передачах за одну неделю можно было увидеть 144 убийства,
143 попытки к убийству, 53 так называемых "мотивированных
убийства", 36 вооруженных грабежей, 14 отравлений
наркотиками, 13 похищений людей, 6 страшных истязаний
и 11 случаев вымогательства.
В Вашингтоне подсчитали, что ребенок, живущий в Северной
Америке, до своего совершеннолетия видит 130 тысяч человеческих
убийств.
"Нью-Йорк геральд трибюн" поместила статью Джона
Кросби "Искусство растления", где говорится:
"Я видел, как в одной из передач - "Неприкосновенные"
- двое молодчиков расстреливают из автомата девушку. Она
бежит прямо в камеру, а парни стреляют ей в спину".
Состоянием телевизионных программ обеспокоены многие критики
и деятели культуры. Известный американский радиокомментатор
Эдвард Р. Мэрроу писал: "Я испытываю непрерывный
страх при мысли о том, какое воздействие оказывает это
средство массового общения (телевидение. - Л. М.) на наше
общество, на нашу культуру, на все то, что нам досталось
в наследство..."
Многие американцы, с которыми мы заводили речь о телевидении,
говорили нам: "Ни один уважающий себя человек не
станет смотреть телевизор. Я, например, не разрешаю детям
делать это". Какая горькая истина открывается в этих
словах - детей охраняют от телевидения, одного из величайших
изобретений человеческого ума!
Конечно, эта страусовая политика вовсе не достигает цели.
В Северной Америке 47 миллионов телевизоров, которые смотрят
свыше 130 миллионов человек. Американская печать отмечает,
что семья, имеющая телевизор, смотрит телевизионные передачи
в течение 5 часов ежедневно. По подсчетам сенатской подкомиссии,
занимающейся проблемой детской преступности, 2 миллиона
500 тысяч детей просмотрели летом 1961 года постановку
"Зависть", темой которой была кровавая месть.
В ней показывались кулачные дремы, перестрелки, мать,
избивающая хлыстом своего сына, та же мать, стреляющая
в свою дочь и убивающая ее, и человек, который смеялся
в то время, как шесть раз выстрелил в живот другому.
Мы откровенно говорили американцам о своем отношении к
этой идеализации преступлений. Многие соглашались с нами,
но вместе с тем находились люди, которые ссылались на
то, что этот вопрос до конца еще не изучен. Дескать, не
доказано, увеличивают такие передачи преступность среди
детей или нет. И уж совсем поразительное суждение услышали
мы от одного аспиранта, исповедующего психосоциологию.
"Поскольку факты преступлений зависят от накопленной
в человеке агрессивности, то задача заключается в том,
чтобы дать выход этой агрессивности. И, по моему мнению
(образца 1962 года!), гангстерские и ковбойские передачи
с показом насилий помогают этому. Переживая перипетии
убийства, ребенок как бы избавляется от желания совершать
их сам". Единственное, о чем мы спросили психосоциолога,
- есть ли у него дети. Оказалось, нет. Он был большой
теоретик, этот доктор! А ему бы стоило прислушаться к
встревоженным голосам американских родителей. Одна мать,
например, писала о программе "Неприкосновенные":
"Я пытаюсь воспитывать своих детей в духе христианских
заповедей. Я стремлюсь внушить им, что насилие порождает
насилие и что мы отличаемся от животных способностью рассуждать.
Пройдут годы, прежде чем дети убедятся в этом сами. Телевидение
систематически внушает им: думай только о самом себе.
Никогда не думай, прежде чем говорить. Авторитет родителей,
церкви, полиции и других - чепуха. В любом споре пользуйся
оружием, а не прислушивайся к голосу разума, чувств вообще
и чувства уважения к другим".
Одну, кажется, мысль всеми способами стараются внушить
составители телевизионной программы: убить человека -
дело плевое. Раз, два - и его нет. И не нужно ждать особого
повода, чуть что - кулаком под дых, нож под ребро. По
фильмам гурьбой шествуют веселые, обаятельные убийцы и
насильники, они убивают направо и налево, убивают умело,
с толком, убивают просто потому, что им это нравится,
просто потому, что такие они люди.
И вот, напитавшись этой человеконенавистнической философией,
ребенок заворачивает в ближайший магазин, покупает подходящий
нож... Для него телевизионные передачи - это, так сказать,
семинары по мотивации и технике убийств, популярное мировидение
гангстера.
И вполне понятно то, что сообщил директор бюро тюрем Джеймс
Беннет: ^Исследование, проведенное в федеральном молодежном
центре, показало, что 95 процентов несовершеннолетних
преступников смотрят телевизионные программы от 3 до 5
часов в день и что почти половина из них предпочитает
программы, в которых показываются преступления".
Беннет добавил, что "многие из этих молодых людей
убеждены в том, что на их поведение повлияли программы,
демонстрирующие преступления".
Мы часто спрашивали американцев: "Как же это вы,
отцы и матери, допускаете, чтобы телевидение отравляло
сознание ваших детей, прививало им культ насилия и человеконенавистничества?"
Они обычно отвечали: "А что можно сделать? Ведь у
нас строго соблюдается принцип свободы мнений, свободы
передач, и мы не можем отказаться от него". Одна
американка выразилась на этот счет весьма витиевато: "Гангстерские
фильмы - это издержки нашей демократии". О прибылях
телевизионных компаний она не сказала.
Странное дело! Когда на поле вырастают сорняки, их безжалостно
вырывают, а когда речь идет о том, что калечат молодое
поколение, ссылаются на "свободу мнений". Такого
рода объяснение возведено в официальную догму. В Вашингтоне
мы были приняты членом конгресса Эдит Грин (от штата Орегон),
которая специально занимается вопросами детской преступности.
Она признала, что, по мнению многих авторитетов, радио
и телевидение оказывают пагубное влияние на подростков.
"Но в нашей стране, - сказала она, - обеспечивается
свобода слова, и мы не можем пойти на какие-то ограничения
этой национальной традиции".
Телевидение вовсе не одиноко в распространении мутного
потока садизма и эротики. За пальму первенства сражаются
и кинофильмы, и газеты, и журналы. Причем порой это проявляется
довольно неожиданно.
 |
| Манхэттен. Вид с Бруклина. |
 |
|
Нью-Йорк. Мост Джорджа Вашингтона.
|
|
|
|
Уолл-стрит.
Слева - биржа.
|
|
|
|
Бродвей —
«Великий белый путь».
|
 |
|
В центре
Чикаго.
|
 |
|
Оклахома. Банк,
как всегда, превыше всего.
|
 |
|
Сан-Франциско.
Первые гражданские порывы: «Больше школ!»
|
 |
|
Гринвич Виллидж.
Воскресные развлечения.
|
 |
|
Штат Миссисипи.
На страже «порядка».
|
 |
| Покипси.
Молитвенный дом квакеров. |
|
| |
|
Первые центы будущих
миллионеров.
|
 |
|
Арест участников
«рейса свободы».
|
 |
Нэшвилл. Встреча с «законом».
|
 |
|
Детройт. Студенты
выступают против расовой дискриминации.
|
 |
| |
«Мы ненавидим смешение
рас» — нацистский «автобус ненависти» Линкольна
Рокуэлла.
|
 |
|
Имена Гудмана, Швернера и Чени,
убитых расистами в штате Миссисипи, стали знаменем
борьбы против дискриминации. |
 |
|
«Однажды мы победим...»
|
 |
Битники. «Я раб тягучих
будней». |
| |
| За мир на земле. |
 |
В городе Уотербери мне захотелось посмотреть
какой-либо фильм на религиозную тему. Выбор пал на картину
«Адам и Ева». Зазвучал хорошо поставленный дикторский
голос, читающий первые фразы библии. На экране появились
прекрасно снятые пейзажи, вода, море золотого цвета —
начался божественный промысел. Мои соседи настроились
на торжественно-христианскую волну. В зале запахло ладаном
и ханжеством. Но вот, как и полагается по библейскому
сюжету, на экране появилось тупое лицо праотца Адама,
вскоре вокруг него захлопотала обольстительная Ева (естественно,
в костюме, за которым издавна закреплено ее имя).
Первые молодожены весело запрыгали по эдемскому саду в
полном неведении, какую злую шутку задумал сыграть с ними
«творец». Может быть, на отдельных глубоко верующих зрителей
в этот момент и накатывали сугубо благочестивые мысли,
но молодежь — а она составляла половину зала — реагировала
на «священный» рассказ по-своему. Ее ассоциации прямого
отношения к библии, видимо, не имели. Передо мной сидела
компания юношей, и они напряженно следили за всеми затейливыми
телодвижениями жгучей брюнетки — неудачной пра родительницы
рода человеческого. По отдельным восклицаниям я понял,
что они смотрят эту картину уже не в первый раз и испытывают
особый интерес к некоторым пикантным «деталям» библейской
истории, которых они с нетерпением ждали.
Соблазнительные очертания, словно фурии, настигают юношей
везде. В каждом киоске они манят с обложек журналов и
рекламных щитов. Постоянно встречаются маленькие книжные
лавки, где на прилавках навалены вороха многоцветных журналов
(у многих из них стыдливо вырезаны названия), которые
сплошь заполнены фотографиями нагих и полунагих женщин.
Здесь же лежат издания нюдистов, а если знать подход к
продавцу, то он выложит самые последние образцы порнографии.
В последние годы в США много издается книг в бумажных
обложках карманного формата. Стоят они обычно 25-75 центов,
то есть значительно дешевле обычных книг, и именно их
чаще всего мы видели в руках у пассажиров поездов, самолетов,
метро. Витрины таких книг имеются везде: в кафе, аптеках,
вокзалах, гостиницах и т. д. Издания такого рода - весьма
удачное новшество, потому что вы можете дешево приобрести
почти любую книгу, получившую известность. Но сколько
издается низкопробной халтуры, преследующей чисто коммерческие
цели! Яркие обложки таких книг преимущественно повторяют
два сюжета: либо полуобнаженные красотки в наиболее выигрышных
для них позах, либо физиономии мрачных и многообещающих
убийц. Заголовки книг подобраны так, чтобы они впивались
в сознание американца: это различные варианты на тему
секса и насилий. Все это вызывает возмущение. Это преступление
с точки зрения интересов народа, тем более что проблема
преступности среди американских детей стала поистине общенациональной.
И здесь следует отметить одну отличительную черту заокеанского
искусства - поразительный разрыв между его лучшими образцами
и теми произведениями, которые преобладают на "культурном
рынке", образуя "массовую культуру", изо
дня в день формирующую вкусы людей. Обратимся, например,
к кино. Всерьез убеждать, что кинопромышленность США способна
создавать блестящие фильмы, - значит ломиться в открытую
дверь. Достаточно сослаться на великолепные антифашистские
картины ("Нюрнбергский процесс", "Четыре
всадника апокалипсиса"), на фильмы, посвященные острым
социальным проблемам: расовому вопросу ("Убить пересмешника"),
опасности влияния милитаризма ("Доктор Стрейнжерлав"),
на музыкальные фильмы ("Вест-Сайдская история"),
комедии ("Этот сумасшедший, сумасшедший, сумасшедший
мир") и т. д. Но в кинотеатрах вы, как правило, столкнетесь
с безудержной халтурой, которая не имеет никакого права
на существование при нынешнем уровне развития киноискусства.
Именно она составляет львиную долю фильмов, показываемых
по телевидению с его самой массовой аудиторией.
Аналогичное положение в музыке, литературе, в радиопередачах.
Конечно, каждое произведение искусства можно выразить
по шкале таланта и профессионального мастерства. Но явление,
о котором мы говорим, зависит не от различия индивидуальных
способностей. Оно обусловлено тем положением, которое
культура занимает в буржуазном обществе, теми законами,
которые обеспечивают надежное "выживание" произведений,
далеких от подлинного искусства.
В чем же дело? Может быть, дела культуры вершат какие-то
патологические типы, спешащие поведать миру о своих извращенных
вкусах? Нет, дело не в извращенной психологии и не в психологии
вообще. Дело в специфическом положении искусства в странах
капитала, положении, общем для телевидения, кино, радио
и для издательской деятельности.
"Радио и телевидение являются одними из самых мощных
средств распространения культуры, имеющихся в распоряжении
американского народа", - так сказано в книге "США
отвечают". В жизни все обстоит иначе.
Телевидение - это коммерческое предприятие. В США нет
платы за пользование телевизионными приемниками. Основную
статью дохода телевизионных корпораций составляет продажа
вещательного времени различным фирмам для рекламы своих
товаров. Но сплошную рекламу никто смотреть не станет.
Поэтому ее и сдабривают разного рода картинками в угоду
дурному вкусу... А, как говорится, "кто платит деньги,
тот и заказывает музыку". А деньги платят немалые,
и суммы их постоянно растут. Только за первый квартал
1960 года три телевизионные корпорации, которые контролируют
всю телевизионную сеть США, получили от продажи вещательного
времени фирмам-рекламодателям доход в 172 миллиона долларов.
Не меньший доход дает продажа рекламных вставок. За первый
квартал того же года он составил 168 миллионов долларов.
Такие деньги на дороге не валяются. Кто же после этого
будет ссориться с фирмами-рекламодателями?
Одним словом, содержание "культурной миссии"
американского телевидения определяется фирмами, производящими
мыло, сыр, слабительное, сигареты и кока-колу. Естественно,
что повышение эстетического уровня людей, смотрящих телевизоры,
не входит ни в прямые, ни в косвенные намерения руководителей
этих фирм. Напротив, они кровно заинтересованы в том,
чтобы всемерно понизить его и иметь полную возможность
привлекать внимание людей к своим товарам передачами низкопробных,
дешевых программ. А поэтому нередки случаи, когда "короли"
мыла и жевательной резинки не соглашаются на передачу
их рекламы в наиболее удобные вечерние часы, если в программах
не будет "значительного элемента сексуальности и
насилия". Вот почему, если говорить трезвым "деловым"
языком, "вклад в культуру" телевидения сводится
к тому, чтобы уговорить людей покупать больше сыра и жевательной
резинки. Знание, просвещение, воспитание вкусов - это
дело десятое!
Поэтому в телевизионных передачах постоянно звучит фальшивый,
просительный, умоляющий голос, уговаривающий покупать
сигареты и мыльный порошок, зубную пасту и корнфлекс.
В этом рвении для составителей программ нет ничего святого,
ни религиозные чувства, ни элементарная порядочность не
помеха. Вот передача о Голгофе. Христос умирает на кресте,
центурион протягивает ему на острие меча губку, пропитанную
уксусом, и тут же вкрадчивый голос говорит вам, что уксус
"X" можно пить без отвращения. Здесь король
Лир проклинает своих дочерей за то, что к завтраку они
не пьют апельсиновый сок "Оптимус", а наклонность
Раскольникова к преступлению объясняется тем, что он ни
разу не попробовал жевательной резинки "Мачотин",
которая лучше всего успокаивает нервы. Да и о какой морали
можно говорить, если вскоре после убийства Кеннеди была
изготовлена солонка в виде фигуры президента с тремя отверстиями
на шее и спине - местами смертельного ранения!
По этому поводу можно разрежаться язвительными замечаниями,
можно ставить в церкви свечку за спасение заблудшихся
телевизионных душ, можно обличать безнравственность руководителей
фирм и корпораций, обвиняя их в забвении христианской
морали. Это можно сделать шумно, эффектно, можно пощекотать
нервы, но результата все это иметь не будет. Дело вовсе
не в нравственных недугах людей, ответственных за составление
телевизионных программ, дело в реальных общественных отношениях,
дело в строе, который низводит искусство до роли прибыльного
товара.
При торгашеском отношении к произведениям искусства неустранима
тенденция ради прибылей отдельных собственников использовать
низменные вкусы, спекулировать на них. По самой своей
сути, по роли в обществе современное телевидение не должно
зависеть от торгашеских интересов "королей"
кока-колы и аптечных товаров. Но пока такая зависимость
есть, слова и обличения здесь мало чем помогут.
Правда, в беседе с нами Эдит Грин указала один способ
влиять на содержание телепрограмм - воссоединившись, общественность
должна направлять руководителям фирмы, в часы которой
пропагандируется садизм, письма с предупреждением: "Мы
не станем покупать изделий вашей фирмы, если ваши передачи
по-прежнему будут показывать насилие". Но неужели
не ясно, что до тех пор, пока будет сохраняться нынешняя
система, вся эта переписка лишь повысит доходы фирм, производящих
бумагу?
Та же самая картина и в издательском деле. Процветание
фирм, которые выпускают книги, прямо зависит от того,
как расходится их продукция. А с точки зрения издателей,
книга - такой же товар, как и все остальное. Она должна
прежде всего обладать одним ценным свойством - успешно
распродаваться. Иначе ее производство невыгодно. В этом
смысле производство книг ничем не отличается от производства,
например, туалетной бумаги. Однако у книги есть особенность:
каждая из них товар в своем роде уникальный. Поэтому на
нее нужно наклеить этикетку, снабдить интригующим заголовком,
безудержно разрекламировать. Признано, что вид полуголой
красотки помогает продать книгу - давай ее сюда, красотку.
Да не в статике, а в динамике. Строгий правдолюб может
робко возразить: "Позвольте, соблазнительная красотка
не имеет отношения к содержанию книги".
Не следует быть столь наивным! Реклама есть реклама, как
говорят понаторевшие в этом деле специалисты. У нее одна
цель - способствовать продаже товара, заворожить покупателя,
завладеть его вниманием, не выпустить до тех пор, пока
он не потянется за своим кошельком. Э этом ее смысл, ее
оправдание. Посмотрите вокруг, и вы увидите, что именно
чарующие женские тела и улыбки - самый надежный двигатель
торговли.
На рекламе пива "Будвайзер" вы увидите опрокинутую
на ложе блондинку с распущенными волосами. В руке она
держит кружку пива и искушающе улыбается всему миру. Зачем
женщинам пить пиво в кровати, какая связь между качествами
пива и прелестями блондинок, никому не ясно. Да это и
не важно. Главное, чтобы каждый раз, когда в своих мыслях
покупатель настраивался на блондинок(а еще лучше, если
и на брюнеток), он пил бы пиво "Будвайзер".
Его дальнейшее отношение к блондинке пивоваренную фирму
не интересует.
Рекламируются, например, сигареты "Кент". Изображены
стройные мужчина и женщина на теннисном корте. Они довольно
улыбаются и затягиваются "Кентом". К чему курить
на корте, почему именно "Кент"? - это праздные
вопросы. Важно другое. Вам понравилась эта пара. Вы запомнили
стройные тела. Так помните же о сигаретах "Кент".
И когда вы будете стоять перед автоматом для продажи сигарет,
пусть эта пара наплывом встанет перед вашими глазами,
и монетки весело покатятся в прорезь, а рука нажмет кнопку
с надписью "Кент".
Вот и пляшут по обложкам книг, по страницам журналов и
полосам газет многообещающе полуголые гимнастки любви,
шествуют хронические убийцы, выстраиваются, мелькают слова
с эмоциями, слова с острыми ассоциациями, зазывают, оглушают
слова "любовник", "убийца", "похититель",
и, подавляя их своей торжественностью и емкостью, выплывает
ядовито-влекущее слово "гомосексуализм".
Конечно, книга будет куплена, если она будет соответствовать
вкусу читателей. Какой вкус наиболее выгоден для издателя?
Да тот, который позволяет ему внедрить в дело изготовления
книг конвейерно-поточную систему. С его "деловой",
прагматической точки зрения совершенно бессмысленно заниматься
воспитанием вкуса, искать высокохудожественные произведения,
стремиться "переработать" рукопись, поднять
ее художественные достоинства. Зачем? Кому нужны этот
эфемерный неуловимый "высокий вкус", сомнительные,
с точки зрения прибыли, "художественные качества"?
Если книга продается - тут и вкус и прикус. Издатель будет
насаждать вкус, помогающий ему сбывать литературу, рецепт
изготовления которой известен: немного эротики, немного
юмора, удачливый убийца, благородный сыщик и венчающий
все счастливый конец. Он будет драться за такой вкус,
как за собственную "свободу" быть богатым.
Трудно придумать более отвратительное зрелище, чем кэтч
или реслинг (борьба). Советские кинозрители видели его
в английской кинокартине "Козленок за два гроша".
Это культ неприкрытого садизма: соперники топчут друг
друга ногами, разрывают рты, бьют головой об пол. Для
американского телевидения такие передачи стали "дежурным
блюдом". Видимо, это заранее согласованные трюки,
в противном случае через несколько минут все "борцы"
стали бы калеками. Но весь смысл этой идиотской затеи
в том и заключается, чтобы создать у зрителей иллюзию
настоящего зверства, показать свободного от всякой морали
и совести "сверхчеловека", который, не задумываясь,
бьет соперника в живот и разрывает ему рот. В каждой такой
передаче непременно показана орущая, улюлюкающая толпа,
которая неистовствует тем более, чем более зверские, варварские
приемы применяются.
Смысл этих картинок ясен. Они показывают образец "нормального"
восприятия кэтча "средним американцем",, Они
говорят зрителям: смотрите кэтч, визжите от восторга,
войте на луну, взбирайтесь на деревья, пятьтесь, как писал
Ремарк, "назад к хвощам и папоротникам". Но
не забывайте покупать жевательную резинку, сигареты "Лаки-Страйк",
холодильники и пылесосы компании "Дженерал электрик"
и виски, много виски - пинты, кварты, галлоны. Не нужно
задумываться, не нужно думать вообще!
Я далек от того, чтобы заниматься морализированием, призывать
к нравственному самоусовершенствованию руководителей американских
телекорпораций, редакторов журналов, владельцев издательств.
Я вполне допускаю, что в семейном кругу эти люди - добропорядочные
прихожане церквей, внимательные отцы. Может быть, они
не дают своим детям такого рода продукции, с умилением
читают сентиментальные святочные рассказы и проливают
слезу над евангельским Христом, который безуспешно призывал
"возлюбить ближнего своего". Важно не то, что
думают, а то, что делают эти отравители общественного
сознания, певцы духовного одичания и варварства. Извлечение
доходов из секса и патологических извращений, кажется,
самое отталкивающее, явление в американской культуре.
"МИСС АМЕРИКА" ОБРАЗЦА
1962 ГОДА
Эх,
к такому платью бы
да еще бы...
голову!
В. Маяковский
Один из героев Оскара Уайльда говорит
сакра-ментальную фразу: "Женщины - пол декоративный".
Можно поручиться за то, что не все американские меценаты
- могущественные "короли" мыла и жевательной
резинки - читали Уайльда. Они осваивают эту идею в "практическом"
плане.
Мне довелось побывать на вечеринках, в клубах, кафе, на
танцах. И когда я видел там бледные, чрезмерно накрашенные
лица девочек, которые громче, чем нужно, смеялись, нервно
жестикулировали, подчеркнуто чувственно танцевали, мне
всегда приходили на ум горькие, но удивительно точные
и образные слова об "образцовой американской девушке"
из книги "Властвующая элита" покойного профессора
Колумбийского университета Райта Миллса:
"В любом нью-йоркском клубе глубокой ночью, около
двух часов, можно увидеть ее нынешний трафарет: тоненькую
девушку с кукольным лицом и выставленным напоказ телом,
жаждущим позировать перед фотоаппаратом, девушку с томной
улыбкой, рассеянным взглядом и слегка приоткрытым ртом,
по которому как бы случайно скользит кончик языка, чтобы
придавать блеск губам. Она как будто бы постоянно готовится
к той минуте высшего нервного напряжения и полноты существования,
когда она действительно предстанет перед объективом. Секрет
ее очарования ясен: ее профессиональная манера держать
себя - это манера женщины, для которой надменный, всепокоряющий
эротизм стал жизненным призванием... У нее наружность
девушки, знающей, что ее судьба целиком и полностью зависит
от действия, какое эта наружность может произвести на
мужчин определенного типа".
Женщина в США, с точки зрения общепринятого рекламного
стандарта, сведена к роли сексуально привлекательной куклы.
Этакой красивой декорации, изящной безделушки, скрашивающей
мужчинам жизнь, полную мытарств в погоне за деньгами.
Изображение полуодетой прелестницы стало неизменной пикантной
приправой для рекламы всех товаров. Рекламодатели в совершенстве
постигли, что и когда убыстряет пульс покупателя: низкое
декольте или затейливый изгиб ноги, многообещающая томность
или завидный параметр бюста. Идет бойкая торговля женскими
прелестями. С полной нагрузкой работают стриптизы и бурлески,
где несчастные девушки замедленно раздеваются, наполняя
бессмертные души правоверных христиан божественными инстинктами.
И благочестивые завсегдатаи этих заведений еще требуют,
чтобы девушки пленительно улыбались, чтобы они ласкали
их свежей улыбкой - за нее ведь заплачено. А потом они
пойдут в церковь, смиренно склонятся перед ликом вечно
девственной богоматери и будут шептать проникновенные
слова. А потом они еще будут обличать "красных"
в отсутствии "чистой и возвышенной" морали...
Выяснению сравнительных достоинств манящих женщин придан
чисто американский размах. В ходу выборы всяких "мисс".
Вы едете в "сабвей" (метро), на вас смотрит
объявление, призывающее девушек присылать свои фотокарточки
для выбора "мисс сабвей". Вы заказываете пиво
"Шлитц" в кафе, и вместе с кружкой вам предлагают
проголосовать за одну из пяти женщин, портреты которых
прилагаются. Так выясняется, которая из них достойна стать
"мисс Шлитц". С учетом современной международной
обстановки проводились даже соревнования на "мисс
радиоактивные осадки"(!).
Имеется многоступенчатая система различных "мисс",
по своей сложности не уступающая церковной иерархии. Но
над ними всеми, как папа над католическим священством,
восседает "мисс Америка"- самая "образцовая
девушка" Америки, предмет мужских мечтаний и девичьих
грез. Это место берется с бою, нужно пройти своеобразный
марафон.
Нам, как говорится, крупно повезло. Выборы "мисс
Америки 1962 года" проходили в Атлантик-сити, недалеко
от Филадельфии, где мы в то время жили. Как перед всяким
крупным балаганом, в округе царило возбуждение. Готовились
туалеты, и заключались пари. В назначенный день поток
машин хлынул к громадному залу, где должно было совершиться
это своеобразное таинство помазания.
Первоначально абитуриентки соперничают в купальных костюмах.
Идет проверка на образцовый экстерьер американского стандарта.
Красотки с вымученными улыбками маневрируют по сцене,
а наметанные мужские глаза обшаривают женские тела, с
пристрастием прикидывая, не слишком ли мала грудь у этой
прелестницы, не слишком ли толста талия и не узки ли бедра.
Когда все измерено, оценено и занесено в соответствующие
графы, наступает второй тур: красотки должны проявить
какой-нибудь талант. К этому туру были допущены лишь 5
мисс: от штатов Арканзас, Нью-Мексико, Северная Каролина,
Техас и Юта. Остальные были отсеяны по причине вовремя
обнаруженных дефектов в существенных аспектах женской
фигуры.
Таланты оказались на редкость разнообразными. "Мисс
штата Техас", которая только что бегала по сцене
в купальном костюме, спела грустную арию о чистой любви.
"Мисс Северная Каролина", напротив, лихо сплясала
бравурную чечетку. Проще всех поступила "мисс"
от штата Нью-Мексико, За неимением вокальных и плясовых
данных она прочитала отрывок Шекспира, особыми ужимками
и щелканьем языка обозначая знаки препинания. Зал сдержанно
смеялся над Шекспиром...
Когда и это испытание осталось позади и придирчивые арбитры
договорились, что с точки зрения общеамериканских эталонов
следует предпочесть: кривляние или издевательство над
Шекспиром, оперную арию или верчение голыми ногами, было
составлено новое распределение мест. Мастер чечетки вырвалась
вперед, остальным фавориткам пришлось немного потесниться.
Но главное было, оказывается, впереди. Видите ли, в наш
век атома и кибернетики для "мисс Америки" недостаточно
иметь идеальные габариты и быть на уровне шансонетки средней
руки. В ней, как формулирует газетный штамп, должно быть
гармоническое сочетание. Наступает последний, решающий
тур: сейчас красоток будут проверять на сообразительность.
Для каждой торжественно вытаскиваются два билета. Первый
вопрос на общую сообразительность, второй - чтобы измерить
глубину ее гражданского самосознания.
Именно этот этап поразил меня больше всего. До того шел
обычный балаган: красоток измерили, они попрыгали, поплясали.
Так нет, оказывается, еще и "интеллект"!
А на девушек жалко было смотреть. Каждая из них выходила
к рампе. На всякий случай она заученно улыбалась (это
вам пострашней, чем "Человек, который смеется"
у Гюго!). Здесь благообразный метрдотель торжественно
вытаскивал билет, не без интрижки в голосе зачитывал его.
Зал замирал. По улыбающемуся лицу девушки рябью полз страх,
в глазах застывало выражение затравленного зверька. Она
судорожно глотала воздух. Его не хватало. Она подыскивала
нужные слова - они разбегались. Арбитры снисходительно
кривились. Заикаясь, она начинала что-то лепетать. Зал
молча смотрел. Так, наверное, римляне смотрели на бой
гладиаторов.
О чем спрашивали? Какие были ответы?
"Если вам подарят фальшивый бриллиант, что вы будете
делать?" - "Мне не подарят фальшивого бриллианта".
"Думаете ли вы, что американцам важно достигнуть
Луны раньше, чем русским?" - "Нет, это не важно.
Когда-нибудь мы ее достигнем. Но мы родились здесь, на
Земле, здесь и должны жить".
"Бы идете, чтобы выступить в клубе для женщин, и
обнаруживаете, что по ошибке захватили речь, которую собирались
произнести в обществе любителей животных. Что вы будете
делать?" - "Я прочитаю текст, который захватила,
а люди поймут, что это была шутка".
"Если бы в армии были только женщины, войн было бы
больше или меньше?" - "Думаю, что столько же".
"Думаете ли вы, что женщина может совмещать карьеру
профессора и быть хорошей женой? Что важнее?" - "Важнее
карьера, но если женщина вышла замуж, то должна быть хорошей
женой".
"Если вы идете на свадьбу в церковь и обнаруживаете,
что не любите своего будущего мужа, что вы будете делать?"
- "Я откажусь от замужества, хотя бы люди потом и
стали говорить, что я сделала его несчастным на некоторое
время". И т. д. и т. п.
Ну кто же теперь усомнится - разве не с блеском прославили
конкурентки образцово стандартный интеллект?
Выбрали!
Выбрали!
Выбрали "мисс Северная Каролина"!
Технические данные: рост - 5 футов 51/з дюйма, вес - 118
фунтов, бюст - 35 дюймов, талия - 24 дюйма, бедра - 35.
За все это девушка в течение года получит 100 тысяч долларов.
"ЛЕЧЕБНИЦА
БЕЗ ВРАЧЕЙ"
РЕЛИГИОЗНЫЙ БУМ И АМЕРИКАНСКАЯ МОЛОДЕЖЬ
"Каждый - за себя, один бог
- за всех", - говорил слон, танцуя среди цыплят.
(Из Диккенса)
Пока я совершенно не касался религии,
которая составляет важный элемент культуры США. Без нее
невозможно понять духовную жизнь, думы и настроения американской
молодежи. О боге в этой стране говорят все, в том числе
люди, которые никаких чувств к всевышнему не испытывают.
Религиозность считается неотъемлемым атрибутом "американского
образа жизни", непременным свойством стопроцентного
гражданина США. О серьезности официального мнения на этот
счет говорит хотя бы тот факт, что с недавнего времени
фраза "В бога мы верим" стала чуть ли не эмблемой
нации. Она красуется даже на почтовых марках, монетах
и банкнотах. Что-что, а уж доллары американцы не станут
портить не относящимися к делу сентенциями!
Большое влияние религия оказывает и на подрастающее поколение.
В стране действуют мощные религиозные организации для
юношей и девушек, и без них трудно представить себе современное
молодежное движение в США.
Вопросы о боге, религии, церкви неизменно становились
предметом острых споров во время наших встреч; обвинение
коммунистов в предосудительном безбожии - один из ходовых
аргументов "специалистов по России". Приходится
отметить печальную картину: статьи и книги, в извращенном
виде рисующие отношение коммунистов к религии и положение
церкви в Советском Союзе, оказывают сильное воздействие
на рядового американца, сковывают его симпатии к стране
социализма.
Американские собеседники обычно упорно отстаивали свои
религиозные убеждения, неохотно соглашались с нашими доводами.
Часто повторялась знакомая картина: отдельные фразы играли
для них роль символов, которые заслоняли действительное
содержание проблемы. Однажды я столкнулся с таким фактом.
Дело было в Ленинграде, где в 1960 году происходил Международный
семинар молодежи. Я разговорился с одним американским
студентом. Он рассказывал о своей семье, о том, что родители
его являются ревностными католиками и всеми мерами пытаются
вовлечь сына в лоно церкви. Но он не поддается. "Я
не верю в бога", - заключил он. А через несколько
дней он подошел ко мне и хмуро сказал: "Я был в вашем
антирелигиозном музее и возмущен тем, что увидел. Там
все против религии, а без нее невозможна духовная жизнь
общества". Я ему ответил, что никого насильно в этот
музей не водят и если он желает, то может пойти в церковь
- "там все за бога". Весьма характерная реакция:
человек сам не верит в бога, но считает, что атеизм аморален.
Отношение к религии служит для него лакмусовой бумажкой
свободы. Так его приучили думать многочисленные "специалисты
по России".
Вопрос о том, как американские юноши и девушки относятся
к богу, достаточно сложен. Чтобы разобраться в нем, нужно
затронуть некоторые общие проблемы американской религии.
В последнее время стало модой утверждать, что
в США совершается подлинный ренессанс религиозных настроений.
Никогда, говорят многие западные авторы, в церкви не собиралось
столько прихожан, никогда благочестие столь щедро не разливалось
по континенту. Во всех этих рассуждениях есть немало от
газетной сенсации, рекламной шумихи, от желания выдать
желаемое за действительное. Но в какой-то мере усиление
влияния религии налицо. В беседах американцы - а среди
них было много проповедников - постоянно подчеркивали
это.
Каковы же причины роста религиозных настроений?
Одна из них, несомненно, в том, что за последние годы
церкви и различные религиозные организации значительно
активизировались. По данным книги "США отвечают",
на 1959 год в США имелось 267 религиозных общин, 307 тысяч
церквей. Значительную роль церкви играют в системе образования,
771 высшее учебное заведение контролируется религиозными
организациями. У одной только католической церкви 12 850
начальных и средних школ, колледжей, университетов. В
1958 году было продано 1050 наименований книг на религиозные
темы и 12 миллионов экземпляров библии. Проповедническая
деятельность усилилась не только внутри страны, но и на
международной арене. Многочисленные религиозные организации
с большими штатами опытных миссионеров ведут активную
работу за рубежом, особенно в слаборазвитых и колониальных
странах. Более 30 тысяч американских миссионеров работают
сейчас в 146 государствах.
Но нужно учитывать важную вещь: сколь активнойни была
бы церковь, ее деятельность не может служить основной
причиной тяги к богу. Своеобразие религиозного миросозерцания
таково, что в капиталистическом обществе оно удерживается
в массовом сознании не только вследствие декретирования
сверху, а главным образом потому, что в реальной жизни
людей имеются моменты, стороны, которые толкают человека
на поиски бога, приводят к вере в загробное воздаяние.
В. И, Ленин, как известно, высмеял тех буржуазных исследователей,
которые усматривали корни религии в недостаточной образованности
людей, живущих в буржуазном обществе. Правда, некоторые
богомольные американцы сами были убеждены в том, что их
привело к вере лишь "теоретическое" любопытство.
Вспоминается беседа с американскими юношами и девушками
в нью-йоркском отделении "Ассоциации молодых христиан".
Это был откровенный разговор о том, что нас объединяет
и что мешает взаимопониманию, Я сказал: "Мы в бога
не верим. И если БЫ меня спросите - почему, то я могу
подробно объяснить это. Вы - люди верующие, И я прошу
вас рассказать, какими путями пришли вы к религиозной
вере". Одна девушка ответила: "Меня интересует
проблема происхождения растений, и я никогда не могла
получить на это ответ. А вот в библии я его нашла".
Это было сказано вполне искренне, но причина, конечно,
указана неточно. О происхождении растений в библии имеется
лишь несколько невразумительных слов, которые, конечно,
никакого объяснения дать не могут. Подлинные причины влияния
религии на молодых американцев глубже. Но такова уж особенность
религии: представление самого верующего о тех мотивах,
которые привели его к идее бога, часто не соответствует
истине.
Конечно, разные люди не одинаковыми путями приходят к
богу. В этом смысле судьба каждого неповторима: это зависит
от воспитания, от традиций семьи и т. д. Но есть причины
общего порядка, которые и проявляются в этих судьбах.
В, И. Ленин назвал их "социальными корнями религии".
Засилье религии в капиталистическом мире есть следствие
антигуманистической, враждебной человеку природы этого
общества. Наиболее осязательно враждебность эта проявляется
в постоянной и мучительной заботе о куске хлеба, в кризисах,
делающих шатким всякое благополучие, отнимающих уверенность
в завтрашнем дне *.
Но причины обращения к религии коренятся не только в чисто
материальной сфере жизни, громадную роль здесь играют
и национальные и семейные традиции, влияние церкви, общая
направленность культуры. Оживление религии в США - это
одна из форм проявления знакомого нам уже процесса девальвации
идеалов и норм светской морали.
Многое может прояснить "конструктивная" программа
солидного сборника "Американская философия".
Его материалы пронизывает одна мысль; и "наследие
отцов", и "национальные традиции", и
* Американец Р. Матисон в своей книге
"Верования, культы и секты в Америке" правильно
отмечает, что в эпохи "гнета, нависшего над обществом",
когда народ охвачен "страхом", "беспокойством",
люди становятся "необычайно легковерны", "поддаются
массовой истерии особого рода" и лихорадочно ищут
спасения от этих переживаний в "высших силах",
в "божественной мощи".
сам "здравый прагматический смысл" требуют,
чтобы американец был ревностным прихожанином церкви. В
сборнике помещены рассказы различных людей. Все они, оказывается,
за религию. Процветающие предприниматели и финансисты
уверяют, будто именно Бог был их самым ловким и удачливым
компаньоном в погоне за долларами. Люди победнее упирают
на другое. Таков, например, почтмейстер Кловер, которого
составители сборника рекламируют как представителя "довольной"
Америки. Кловер тоже за бога: "Христос всегда со
мной, что бы я ни делал". Почему же? Ответ недвусмыслен:
"Я иду к религии, к церкви потому, что хочу вложить
капитал в нечто надежное".
Вот, оказывается, в чем дело!
Человек видит, как постоянно нарушаются самые заветные,
самые сокровенные идеалы и нет такой нормы общежития,
которая не попиралась бы на каждом шагу. В мире царит
моральный релятивизм, и только религиозные ценности парят
как будто выше этого клокочущего круговорота мирских пороков.
И тогда ему кажется, что лишь ценности религии непреходящи,
они надежны. Только от них можно ждать гарантированного
морального дивиденда. Кловеру вторит другой автор сборника.
"Религия, - говорит он, - является источником силы
и комфорта, когда дела идут не блестяще".
Упоминавшийся нами Вильям Барретт пишет в своей книге
"Иррациональный человек": "Западный человек
ныне стоит на перекрестке, вынужденный или быть религиозным,
или впасть в отчаяние. Выбирая первое, он должен действовать
в плане возрождения христианской веры". Ситуация
обрисована вполне точно, хотя альтернатива сомнительна:
религиозная вера часто также является проявлением социального
отчаяния. А во время нашего посещения красивейшей церкви
Нью-Йорка - "Риверсайд чёрч", расположенной
на высоком берегу Гудзона, нам дали листовку, в которой
было написано; "Вера в бога является в конце концов
актом смелости, непоколебимого убеждения в том, что добро,
истина и любовь являются последними реальностями и что,
если мы поверим в них, мы не будем преданы или обмануты".
Такова социальная роль христианских "символов":
примирить человека с мирскими горестями, заменяя подлинные
надежды сказками о небесном воздаянии. Все от бога, говорит
христианство. "Не так важно, сколько долларов имеет
христианин", - написано в одной из брошюрок на религиозные
темы. Человек может быть беден и "все же владеть
всем", потому что он "богат богатством Христа",
а значит, "может быть богат даже с самым малым".
И это счастье вполне прочно. Ведь мертвые не возвращаются,
чтобы опротестовать неоплаченный вексель на небесное блаженство!
На наш взгляд, эти поиски молодежью "надежной морали",
ее вера в "гуманный и благородный" характер
христианских нравственных принципов объясняют, почему
многие американские юноши и девушки тянутся к церкви.
Их привлекает, конечно, не сложная, заумная догматика,
не теологические тонкости, а христианская "наука
жизни", ее простые, понятные и лаконичные формулы.
Когда в наших беседах затрагивались проблемы религии,
многие молодые американцы говорили так: "Жизнь невозможна
без возвышенных моральных норм. А они лучше всего сформулированы
в библии. Здесь говорится о любви к ближнему, о равенстве
людей, о необходимости помогать другим людям. Разве это
не справедливо? Каждый честный человек должен следовать
этим нормам. Поэтому мы и являемся христианами".
Если человек верит в силу христианской морали, то всякие
социальные конфликты, противоречия, факты нарушения людьми
"богом данной" нравственности придают ему лишь
решимость еще активней проповедовать религиозные взгляды
и видеть в этом свой долг перед обществом. Мы встречали
много честных юношей и девушек, которые всерьез озабочены
страданиями миллионов простых людей. "Мы не можем
равнодушно сидеть без дела, - говорили они. - Нужно искать
свой путь к миру и счастью среди людей. Его указывает
христианство. Ведь если бы все люди на земле соблюдали
нормы христианской морали, мир был бы избавлен от ужасов
войны и насилия, от грабежа и моральных преступлений.
Мы, конечно, знаем, что даже многие верующие не соблюдают
этих норм. Значит, наш долг заключается в том, чтобы бороться
за распространение этих принципов и за их точное соблюдение.
Мы должны быть борцами за истинное, действенное христианство,
которое "переплавляет сердца". А одна молодая
американка, которая несколько лет прожила в Японии и активно
занималась там миссионерством, говорила: "Для меня
жизнь стала бы бессмысленной, потеряла всякую привлекательность,
если бы я не верила в силу идей христианства".
На такие настроения и опираются религиозные молодежные
организации, объединяющие миллионы американских юношей
и девушек. Образуется как бы замкнутая цепь: с одной стороны,
сама среда, в которой протекает жизнь американской молодежи,
воспитывает у нее тягу к религии, создает почву для широкой
деятельности молодежных религиозных организаций, а с другой
- эти организации еще сильнее внедряют в юные умы религиозные
настроения, воспитывают в религиозном духе людей, только
что вступающих в жизнь.
Многие заокеанские авторы подчеркивают, что американские
дети совершенно свободны в выборе мировоззрения и имеют
полную возможность самостоятельно, так сказать наедине,
выяснить свои взаимоотношения с богом. "Наша традиция
индивидуализма, - писал недавно американский искусствовед
Т. Монро, - подчеркивает право каждого, включая детей,
формировать свои вкусы и находить красоту там, где ему
заблагорассудится". Это, конечно, пустое хвастовство.
У ребенка нет никаких особых склонностей ни к религии,
ни к атеизму. Говорить о свободе его отношения к религии
бессмысленно. Все зависит от той идеологической обстановки,
в которой формируются убеждения детей. А в Америке много
внимания уделяется тому, чтобы сделать из ребенка убежденного
верующего, как можно прочнее укоренить в нем религиозные
идеи. Их навязывает хорошо отрегулированный проповеднический
аппарат, который упорно стремится оттиснуть на молодом
уме строки из "священного писания".
С ранних лет ребенку доказывают, что "знание и любовь
к богу" нужны ему более, чем что-либо другое, для
того чтобы иметь счастливую и действительно полную успеха
жизнь. Миллионными тиражами издаются руководства по религиозному
воспитанию детей, адресованные взрослым. Что же рекомендуют
они родителям? Прежде всего молиться самим. "Обычай
родителей молиться, - прочитали мы в одном из этих пособий,
- является составной частью домашней атмосферы, которую
ребенок усваивает бессознательно и которая определяет
его раннее отношение к молитве". Далее дается совет
постоянно подавать собственный пример чтением библии "раньше
того, чем дети вообще поймут, что это такое", в доме
развесить картины на библейские сюжеты, чтобы дети спрашивали
о них и "тем направляли свой ум в сторону изучения
библии". Следует рекомендовать детям пение религиозных
песен, и тогда "они будут направлять свои мысли к
Христу"; вместо обычных сказок им желательно рассказывать
евангелие, читать библию и т. д.
"Молитва,- доказывается родителям, - так же важна
для ума маленького ребенка, как еда и сон для его тела".
Ну, а если ребенок будет задавать недоуменные вопросы,
то рекомендуется спекулировать на современной технике
(ведь ребенок пока не понимает, что это такое!): "Дети,
которые живут в век радио и телефона, без труда поймут,
как они могут говорить с кем-либо, кого не видят".
Можно даже "материально" заинтересовать ребенка
в его "молитвенных трудах": "Таким образом,
если маленький мальчик хочет иметь велосипед, он может
просить бога помочь ему найти способ добыть деньги для
его покупки". Вот так и происходит формирование "независимого"
вкуса и мировоззрения ребенка дошкольного возраста.
Ребенок подрос. Он начинает интересоваться спортом, его
влекут путешествия, игры. И он снова попадает в объятия
религиозных проповедников: в США имеется гибкая система
религиозного воспитания юношей и девушек. Важную роль
здесь играют церкви. Но, на наш взгляд, наибольший вклад
в воспитание юных американцев в духе христианства вносят
религиозные молодежные организации.
Молодежные организации США в целом заслуживают того, чтобы
сказать о них несколько слов.
На одной из пресс-конференций американские журналисты
спросили нас: "Скажите, пожалуйста, оказал ли на
вас какое-либо влияние американский образ жизни?"
И мы решили чистосердечно признаться: "Еще какое!
Когда мы сюда приехали, у нас были руководитель делегации
и три ее рядовых члена. После знакомства с местными порядками
мы произвели серьезную реформу. Теперь наша делегация
состоит из президента и трех вице-президентов". Американцы
дружно смеялись. Им-то было хорошо известно, что в Америке
тьма всяких организаций, комиссий, подкомиссий, комитетов,
советов, ассоциаций, объединений, клубов, всякого рода
президентов, вице-президентов, председателей комиссий,
секретарей, ассистентов, помощников ассистентов и помощников
помощников. Причем каждый президент имеет свои бланки,
визитные карточки, конверты. У многих американцев вообще
очень повышена чувствительность ко всякого рода титулам
и званиям: дворянскими гербами и родословной они явно
обижены. В большом ходу именные ручки, персональные сувениры.
А однажды у одного заштатного деятеля молодежной религиозной
организации нас одарили спичками с именем хозяина дома.
"Это сделано по моему особому заказу", - просияв,
объяснил он. По-видимому, к такого рода типографским свидетельствам
престижа равнодушны лишь те, кто действительно держит
в руках пружины общества.
Организационная чересполосица характерна и для молодежного
движения США. "Наша особенность,- говорили нам молодежные
деятели, - заключается в том, ЧТ.О у нас отсутствует сильная
централизованная организация, которая могла бы говорить
от имени американской молодежи". Сколько всего молодежных
организаций в США, подсчитать трудно. В конференции молодежи,
проведенной в Вашингтоне (1960 г.), приняло участие около
550 национальных организаций. Помимо них, существует бесчисленное
множество местных организаций. Так, например, когда мы
были в Иллинойском университете, студенты сказали нам,
что в нем действует свыше 360 различных студенческих организаций.
Каковы же причины такого положения?
Сами американские юноши и девушки обычно говорили на этот
счет так (я цитирую документ, составленный американскими
студентами): "Вместо того чтобы соединяться в одну
молодежную организацию, которая будет отражать ее взгляды
на ряд вопросов, американская молодежь предпочитает образовывать
много групп, каждая из которых имеет одну или две главные
функции, например ликвидацию расового неравенства или
помощь лицам, живущим вне дома... Американская молодежь
предпочитает полагаться на уже существующие организации
взрослых, а не создавать исключительно молодежные организации,
которые бы занимались тем же самым вопросом".
Итак, знакомый нам уже "плюральный" аргумент.
На этот раз применительно к организационной структуре.
Нам говорили: "Молодежные организации Америки различны,
поскольку различны интересы американской молодежи, которая
их создает". В Америке таких объединений множество.
Это клубы любителей бифштексов или пончиков, энтузиастов
филателии и поклонников Будды. Нередко попадаются весьма
самобытные клубы, вроде, например, "клуба обжор"
или "ассоциации людей, страдающих от несчастной любви".
Но мы уже говорили, что наряду с этими частными интересами
существуют проблемы, в решении которых заинтересованы
все юноши и девушки независимо от своих гастрономических
склонностей. Таковы, например, борьба против гонки вооружений,
проблема трудоустройства, образования и т. п. От решения
прежде всего этих вопросов зависят и аппетит и всякие
личные дела. Само собой разумеется, что решение таких
проблем будет тем успешнее, чем более влиятельной и многочисленной
будет юношеская организация, которая возьмется за сплочение
американской молодежи. Но вот именно такой-то организации
8 США нет. Различные клубы и ассоциации никаким реальным
влиянием не пользуются и занимаются исключительно самообслуживанием.
Вся их деятельность сводится к многоречивым конференциям
и пышным декларациям.
Это становилось бесспорным после бесед со студентами.
У них тьма разных клубов и землячеств, но все они, вместе
взятые, никак не могут влиять на процесс и качество преподавания,
содержание учебной программы, на вопросы приема и распределения
выпускников. Конечно, студенты того же самого Иллинойского
университета "свободны" создать новую, 361-ю
по счету организацию, скажем для ловли бабочек, и без
помех выбрать желаемого президента, а также дюжину вице-президентов.
Но у них нет организации, которая была бы наделена достаточными
правами и пользовалась влиянием, необходимым, чтобы отстаивать
жизненные интересы студенческой молодежи.
Существующая в США система молодежных организаций совершенно
не рассчитана на проявление политической активности со
стороны юношей и девушек. В целом она напоминает совокупность
аттракционов на детской площадке: там катаются на пони,
там оседлали колесо, там блуждают среди кривых зеркал.
А строгий смотритель наблюдает, чтобы всё было прилично
и не выходило за рамки государственной благонадежности.
Правда, в последние годы молодежное движение в США приобрело
некоторые новые черты. Но об этом позже.
В этой связи мне вспоминается характерный разговор с одним
из руководителей Студенческого союза мира. Юноша с воодушевлением
рассказывал о деятельности своего союза, созданного несколько
лет назад и уже насчитывающего до тысячи человек. Они
руководствуются благородными стремлениями бороться против
угрозы ядерной войны. Хотя программа деятельности союза
и выдержана в духе традиционного пацифизма, это, несомненно,
прогрессивная организация. По словам юноши, численность
союза в ближайшие годы увеличится до нескольких тысяч
человек. "Никто не может остаться равнодушным к судьбам
мира", - закончил он, Я спросил его: "А почему
бы вам, вместо того чтобы создавать новую организацию,
не попытаться вести свою работу в рамках одной из уже
существующих крупных молодежных организаций, убедив ее
руководство в том, что ваша программа затрагивает интересы
всей молодежи?" В ответ он только свистнул: "Разве
их убедишь в этом! Меня никто не захочет слушать".
Признаться, меня тогда удивил этот пессимистический тон,
и лишь впоследствии я понял, что молодежные организации
в США весьма своеобразны: это не организации молодежи,
а скорее организации для молодежи. Формально все они объявляют
себя независимыми от правительства, но, конечно, дело
не в вывесках, а в фактическом содержании их деятельности,
в том, насколько самодеятельной является та или иная организация,
иначе говоря, насколько самостоятельны в определении программы,
в решении принципиальных вопросов сами широкие массы молодежи.
В США есть организации, в которых рядовые члены могут
влиять на программу и содержание деятельности. В этом
смысле активисты "клуба обжор" могут с успехом
навязать своей ассоциации переход от пончиков на масле
к пончикам на маргарине. Но такого рода самодеятельность
возможна лишь в том случае, если проблемы, которыми занимается
организация, носят второстепенный характер, не соприкасаются
с принципиальными политическими вопросами. А они налицо.
И поскольку существует та или иная общественная организация,
сама логика жизни заставляет ее решать их. И она решает.
Но не силами юношества.
У нас было немало встреч с руководителями молодежи. И
они всегда нас поражали своим почтенным возрастом и рассудительностью.
Они говорили о проблемах молодежи так, как классные дамы
рассуждают об институтках. Они намечают программу этих
организаций, они определяют их отношение к важнейшим политическим
событиям. В этих организациях имеются различные бюро директоров,
исполнительные органы, программные комиссии и т. д.
Столько раз повторялась одна и та же картина. Беседуем,
например, с местными студенческими организациями, рассказываем
о наших предложениях расширить контакты между молодежью
наших стран. Глаза американцев загораются: "Конечно,
это было бы чудесно: обменяться коллективами художественной
самодеятельности, провести фестиваль песни. Мы поддерживаем
эту идею". Поднимаемся по "инстанциям".
Просторнее кабинеты, почтенней возраст, глуше голоса:
"Да, это заслуживает рассмотрения. Мы и рассмотрим.
Подготовим предложения, соберем комиссию, обсудим на комитете,
заслушаем на правлении..." Проходит год. Я в том
же кабинете, с теми же людьми. Движения плавны, медлительны,
торжественны: "Изучим, обсудим..." Совсем как
безумное чаепитие в сказке Льюиса Кэрролла "Алиса
в стране чудес!"
Каковы же основные молодежные организации Америки?
Это скаутские организации, в общей сложности охватывающие
около 8 миллионов юных американцев. Около 2,5 миллиона
юных фермеров объединены в клубах "4-Н", работающих
под руководством министерства сельского хозяйства США.
Уже упоминались "Ассоциация молодых христиан"
и "Ассоциация молодых христианок", в работе
которых принимают участие свыше 6 миллионов членов. "Национальный
совет католической молодежи" с ее 6 миллионами членов,
"Объединенное движение христианской молодежи",
"Национальная ассоциация студентов", "Молодые
республиканцы", "Молодые демократы". Помимо
этих крупных и влиятельных организаций, имеются и другие:
"Сельская молодежь", "Национальная ассоциация
прогресса цветного населения", разного рода туристские
организации ("Американские дома молодежи", "Совет
студенческих путешествий", "Эксперимент международной
жизни") и т. д.
Как видно из этого перечня, многие крупные организации
молодежи Америки являются религиозными организациями и
служат мощным средством религиозного воспитания молодежи.
Укажем, например, на "Ассоциацию католической молодежи".
"Главная наша задача, - говорил нам ее руководитель
в городе Уотербери "отец" Куло, - учить религии
и воспитывать христианский характер. Поэтому каждое собрание
мы 'Начинаем с изучения библии, тщательно следим за религиозной
подготовкой учеников".
Я бывал в католических школах и колледжах, знакомился
с учебниками. И когда я листал книгу для чтения и представлял
себе, как начинающий читать ребенок с трудом по складам
произносит: "Бог создал это золотое солнце и серебряный
дождь, ветер и каждую вещь, песни, пение и радости",
когда в классе видел распятие, изображения девы Марии
и т. п., я понимал, как изощренно действуют католические
проповедники на сознание детей. Я спросил "отца"
Куло: "Скажите, а разве обязательно, чтобы ребенок,
который участвует в работе вашей организации, становился
убежденным католиком?" Он стряхнул пепел с сигареты
и с неторопливым достоинством ответил: "Я полагаю,
что каждый ребенок, который попадает к нам, от нас уж
никуда не уйдет. У нас старая разработанная система, вековые
традиции воспитания". Жаль, что этих слов не слышали
те "бодрые оптимисты", которые всерьез пытались
уверить меня, что у молодежи США имеется полная возможность
самостоятельно вырабатывать свое отношение к религии.
"Ассоциация католической молодежи" не одинока.
Взять хотя бы скаутов. "Деятельность бойскаутов,-
говорил нам Боб Лоусдон, один из руководителей этой организации
в городе Оклахоме,- основывается на вере в бога. Церковь
подбирает руководителей, предоставляет здания, помогает
родителям и мальчикам участвовать в нашей программе".
Чтобы дать более конкретное представление о деятельности
американских молодежных организаций, я подробно остановлюсь
на одной из них - "Ассоциации молодых христиан"
(ИМКА). Это одна из тех немногих американских организаций,
руководители которой откликнулись на предложение Комитета
молодежных организаций СССР об установлении контактов
между советской и американской молодежью. В первой поездке
такого рода мне и довелось принять участие в 1960 году.
Целый месяц мы знакомились с работой ИМКА во многих городах.
Ее работники встретили нас гостеприимно и приложили немало
стараний, чтобы визит прошел успешно. На основе виденного
я и постараюсь сформулировать некоторые впечатления.
ВПРЫСКИВАНИЕ ХРИСТИАНСТВА И СПОРТ
В общем бог-сын
походил на спортсмена: крест он держал в руке там элегантно,
точно это была теннисная ранетка.
Ярослав Гашек, "Похождения
бравого солдата Швейка"
По данным журнала "Форум",
уже в 1957 году "Ассоциация молодых христиан"
США объединяла свыше 3500 тысяч человек и имела около
2 тысяч центров на местах. Ее двойником является "Ассоциация
молодых христианок" США (ИВКА), в работе которой
участвуют около 3 миллионов членов.
Сами работники этих организаций не могли толком объяснить
нам разницу, которая существует между ассоциациями. Дело
в том, что в работе ИМКА участвуют и девушки, а в ИВКА
- и юноши. Тем не менее каждая из них существует самостоятельно.
О размахе работы ИМКА говорят цифры, которые нам приводили
в беседах ее работники. Ей принадлежит имущество на 500
миллионов долларов, а ее годовой бюджет составляет около
100 миллионов долларов, она проводит работу примерно в
20 тысячах университетов, колледжей, школ. ИМКА-международная
организация. Она имеет свои отделения в 77 странах и ведет
там активную миссионерскую деятельность, которую постоянно
расширяет. В листовке "Здания для братства"
мы прочитали, что в ближайшее время ИМКА предполагает
построить 116 типовых зданий этой организации в 33 различных
странах: Индии, Греции, Эфиопии, Франции, Бразилии, Израиле,
Индонезии, Пакистане, Таиланде и др. Стоимость этого строительства
составит свыше 16 миллионов долларов, из которых 5 миллионов
дадут США. Как мы увидим дальше, эта организация имеет
прочные связи с политическими деятелями и финансовыми
кругами страны.
Общая задача и цель работы ИМКА была сформулирована на
ее Всемирной конференции в Париже (1855 г.) и затем подтверждена
в 1955 году. Вот она: "Ассоциации Молодых христиан
стремятся объединить тех юношей, которые в соответствии
со священным писанием, рассматривая Иисуса Христа как
своего бога и спасителя, желают быть его учениками в своей
вере и в своей жизни и объединить свои усилия для распространения
его царства среди юношей". В 1931 году североамериканская
конференция, работа которой происходила в Кливленде, приняла
следующее заявление о целях ассоциации: "Мы полагаем,
что ассоциации молодых христиан являются по подлинной
сути своей всемирным братством, объединенным общей преданностью
Иисусу Христу в целях развивать христианскую личность
и строить христианское общество". Мы уже отмечали
родство ИМКА с ИВКА. Оно видно хотя бы по сходству формулировок
целей деятельности. Вот как их формулирует ИВКА: "Цели
- строить товарищество женщин и девушек, преданных задаче
подчинять нашу общую жизнь тем идеалам личной и общественной
жизни, к которым мы призваны нашей христианской верой.
В этих условиях мы стараемся понять Иисуса, разделять
эту любовь со всеми людьми и возрастать в познании бога
и в любви к нему".
Очень часто работники ИМКА в беседах с нами формулировали
свою задачу как "воспитание христианского характера".
Мы потратили немало усилий на то, чтобы более конкретно
представить содержание этого понятия. Но такой интерес
почему-то вызывал настороженность наших хозяев, и в конце
концов мы решили об этом не спрашивать больше.
Эмблема ИМКА-красный треугольник, по сторонам которого
написано: "Spirit, Mind, Body" (дух, ум, тело).
Иными словами, ИМКА воздействует на человека, так сказать,
комплексно, обращая внимание на развитие его физических
способностей, религиозной веры и знаний. Для этого она
проводит специальные программы для юношей, для взрослых
и для семей в целом.
ИМКА - национальная организация, имеющая четкую централизованную
структуру. Ассоциация разделена на 9 зон, в каждой из
которых имеются объединения в крупных городах или районах.
Первичной, так сказать, ячейкой, работающим аппаратом
является "отделение" (branch), которое обитает
в типовом, специально оборудованном здании.
Фактически ИМКА управляет бюро директоров, которое определяет
программу, методы работы, утверждает бюджет. Оно ни перед
кем не отчитывается и фактически не избирается. Правда,
проводятся выборы по почте, но они носят чисто формальный
характер. В состав этого бюро входят политические деятели,
местные финансовые воротилы, пожертвования которых занимают
немалую долю в бюджете ИМКА. Мы, например, встречались
с вице-президентом журнала "Ридерс дайджест",
вице-президентом "Дженерал моторе", братом Дуайта
Эйзенхауэра, многими миллионерами. Все они активные деятели
ИМКА. Бюро директоров нанимает штатный исполнительный
аппарат: администраторов, преподавателей и т. д. На должность
исполнителей обычно приглашаются лица, получившие специальное
религиозное образование. Молодежь рассматривается лишь
как объект воспитания, поэтому мы и говорим, что ИМКА
- организация для молодежи, а не организация самой молодежи.
Для более наглядного представления о характере работы
ИМКА приведем некоторые цифры, которые фигурировали на
12-й североамериканской ассамблее, посвященной работе
ИМКА среди молодежи (19- 25 мая 1961 года, г. Грин-Лейк,
штат Висконсин).
Число членов ИМКА с 1940 по 1950 год росло ежегодно на
6,7 процента, за период с 1950 по 1960 год - на 7,4 процента.
Наибольший рост наблюдается за счет детей до 12-летнего
возраста и особенно девочек. Процент детей этого возраста
постоянно повышается и в настоящее время составляет 48
процентов всего состава ИМКА.
Работа с детьми и юношами проводится раздельно. Примером
работы среди мальчиков может служить уже упоминавшаяся
программа "Отцы и дети". Популярность ее быстро
растет. Если в 1950 году было 943 такие группы, охватывавшие
19288 человек, то через десять лет их число увеличилось
до 11 072, а число участников - до 172006 человек.
Эти данные выявляют тенденцию ИМКА все более расширять
свое влияние среди детей, распространять свою деятельность
за стены школы, проникать в семьи.
По своей религиозной ориентации ИМКА носит протестантский
характер, но в ее работе принимают участие и представители
других христианских течений. В 1957 году протестанты среди
членов организа ции составляли 75 процентов, католики
- 19, последователи иудаизма - 3 процента. Влияние ИМКА
среди детей католиков незначительно. Среди них почти монопольно
господствует "Ассоциация католической молодежи".
В своей деятельности ИМКА широко опирается на добровольцев,
людей, работающих, так сказать, на общественных началах.
Громадные средства, которые затрачивает организация, складываются,
по словам ее работников, из добровольных пожертвований,
платы за участие в работе ИМКА, взносов, а также доходов
от гостиниц и кафе, которых у ИМКА много. Мы говорили,
что центром работы ИМКА служит "отделение",
которое размещается в типовом здании. В нем обычно имеются
прекрасные спортивные залы для игры в баскетбол, гандбол,
волейбол, залы, оборудованные для занятий гимнастикой
и тяжелой атлетикой, бассейн для плавания. Кроме того,
"отделение" предоставляет возможность заниматься
футболом, регби, бейсболом, софтболом, теннисом, легкой
атлетикой.
На этот счет у ИМКА прочные традиции. Она была первой
молодежной организацией в США, которая начала широко пропагандировать
спорт, и уже в 1869 году спортивные залы стали неотъемлемой
частью ее зданий. Работники ИМКА до сих пор с гордостью
подчеркивают, что именно в одной из их организаций, и
притом совершенно случайно, был изобретен волейбол.
Большую работу ИМКА ведет по организации спортивных соревнований,
летних походов, детских лагерей, экскурсий. Именно ИМКА
была инициатором создания летних лагерей для молодежи.
Считается, что она положила начало в США бойскаутскому
движению, которое ныне существует самостоятельно. Само
собой разумеется, что за право участвовать в программах
ИМКА взимается плата. Она, впрочем, невысока.
Если говорить о другой стороне деятельности ИМКА - ее
воздействии на "ум", то эта работа проводится
в форме организации специальных школ, собеседований, конференций,
дискуссий. Но наиболее подробно, по-видимому, стоит остановиться
на деятельности ИМКА, которая обозначается словом "spirit",
на "духовном", то есть на религиозном, воспитании.
Это поможет нам лучше понять формы и методы религиозной
пропаганды и влияние, которое она оказывает на умонастроения
молодых американцев.
Порой в советской печати появляются информации о том,
например, что в американских церквах играет джаз, что
под присмотром церкви "братья во Христе" танцуют
рок-н-ролл или что священник принимает участие в водных
состязаниях. Это вызывает удивление. Действительно, это
необычно с точки зрения традиций русской православной
церкви.
Русская православная церковь всегда выдавала себя за некое
"небесное полпредство на земле", а религиозные
чувства - за антипод "мирских страстей". Свои
функции она ограничивала исключительно заботой о "бессмертной
человеческой душе". Православие - это наиболее консервативное
течение христианства, и таковым оно осталось поныне. По-прежнему
идеалом и "светочем" православия является схимник,
нечесаный и немытый отшельник, человек "не от мира
сего", типа Серафима Саровского, который изощрялся
в способах "уйти" от мира, или Симеона Столпника,
который, так сказать, без всякой пользы для общества стоял
на столбе, призывая "имя господне".
Но уже Марк Твен описал тип предприимчивого янки, который
приспособил ремень к святому, отбивающему регулярные поклоны,
заставив его вращать прядильный станок. Умело используя
крах индивидуалистических идеалов, обыденный практицизм
людей, защитники религии в США создают особый тип американской
религии и "кондиционированной церкви", которая
проводит танцевальные вечера, спортивные состязания, организует
кружки, экскурсии и т. д.
Американцы живут довольно разобщенно. И в последнее время
церкви всеми силами пытаются стать центром "социальной
активности" для жителей данной местности. "Религия,
- говорят проповедники, - составляет фундамент, неотъемлемую
основу духовной жизни людей". Как мы покажем далее,
термин "религия" обычно употребляется американцами
в смысле, отличном от точного научного определения: в
его содержание включаются все благородные идеалы и нравственные
принципы.
Свою задачу по религиозному воспитанию деятели ИМКА иллюстрируют
схемой, изображающей стрелу, которая движется к центру
ряда концентрических окружностей. Эти круги изображают
последовательные этапы изменения сознания человека, участвующего
в работе ИМКА. Начальный этап - люди приходят в ИМКА ради
отдыха, занятия спортом. Повод для этого может быть совершенно
случайным. В ходе деятельности у человека появляются друзья,
вырабатываются определенные привычки. У него появляется
чувство "общительности", удовлетворения от встреч
с другими участниками. Он начинает принимать все более
активное участие а работе ИМКА, преисполняется чувством
ответственности за ее результаты. Постепенно для него
более очевидной и важной становится христианская подоплека
всех мероприятий ИМКА, он стремится передать это чувство
ответственности и другим людям, осознает широкий социальный
контекст деятельности ИМКА, все более близко к сердцу
принимает христианские идеалы. При этом он может по-прежнему
заниматься тем же, что и вначале, но эта деятельность
уже осмысливается в терминах христианской нравственности.
Наконец наступает заключительный этап: человек сознательно
включается в активную работу по распространению идей христианства.
Обеспечить непрерывное движение такого рода - цель ИМКА,
которая как бы символизирует троицу внутри человека: дух,
ум и тело рассматриваются как "земной" эквивалент
догмата о троичности бога - бога-отца, бога-сына и бога-духа
святого.
Вся религиозная работа проводится специальными работниками,
которые тщательно отбираются руководителями организации.
К ним предъявляются высокие требования. Вот некоторые
из них:
"1) Способность впрыскивать (inject) христианское
влияние в каждую программу, всегда осознавая, что всякая
программа является средством для этой цели. 2) Быстрое
и глубокое понимание человеческой личности. 3) Способность
планировать и поддерживать религиозные встречи. 4) Знакомство
с религиозными организациями в данной местности. 5) Хорошее
знание библии. 6) Хорошее знание истории и философии религии.
7) Способность вести религиозные дискуссии, 8) Чувство
юмора (!). 9) Способность давать советы по проблемам этики,
морали, религии и общества" и т. д.
Руководство ИМКА действительно умеет хорошо подбирать
кадры, и в этом главная причина успеха ее деятельности.
Высокие требования к работникам ИМКА распространяются
и на их поведение в ассоциации, в жизни данного города,
в личной жизни. Отметим такие: "Руководить изучением
библии, быть активным членом церкви, энергично участвовать
в ассоциации священников, приглашать людей в церковь,
поддерживать религиозную активность в клубах и школах,
поддерживать встречи по обсуждению проблем религии и морали".
И даже "Платить долги, если они имеются" и "Не
участвовать в деятельности, которая признается нежелательной
для ИМКА".
Все это дает определенные результаты: "впрыскивание"
христианства регулярно проводится во все программы и виды
деятельности. Приведу такой пример. Широкое распространение
в ИМКА получили школы для обучения плаванию. Занятия проводятся
под руководством опытных инструкторов-педагогов и пользуются
большой популярностью у детей и у родителей. Мы заметили,
что юные пловцы носят особые значки, причем разного цвета.
В чем же дело? Может быть, это показатель успехов мальчиков
в плавании? Оказывается, нет. Каждый значок дается ребенку
в том случае, если он выучит наизусть несколько строк
из библии. Степень успеха в освоении "священного
писания" соответственно отмечается Значком определенного
типа. Это искусная игра на ребячьей психологии: самолюбивому
мальчишке так хочется получить значок, быть первым!
Но, помимо разного рода попутных "инъекций",
в ИМКА часто проводятся специальные мероприятия по религиозному
воспитанию детей. К ним относятся богослужения, работа
кружков по изучению библии, разучивание и пение религиозных
песен, деятельность специальных групп, изучающих применение
христианских принципов к семейной жизни, международным
и расовым проблемам. Налажена связь с другими группами
в данной местности, изучающими историю религии; особо
отмечаются крупные религиозные праздники, всеми мерами
поощряется чтение религиозных книг; во время обедов, завтраков
постоянно проводятся молитвы; приветствуется проведение
молений в частных домах; священники и раввины регулярно
приглашаются для участия во встречах с молодежью, священники
включаются в состав бюро директоров; проводятся дискуссии
на религиозные темы (например, "Нуждаемся ли мы в
личной вере?", "Разрушает ли наука религиозные
ценности?", "Куда нас ведет религиозная вера?"
и т. д.). Всю свою программу религиозного воспитания ИМКА
проводит в тесном контакте с местными церквами.
Перед каждым, кто знакомится с этой организацией, неизбежно
встает вопрос: как ее работа соотносится с деятельностью
церкви? Этот вопрос интересовал и нас, о чем мы и говорили
работникам ИМКА. Они охотно отвечали на него: "Мы
организация мирян и прихожан и существенно отличаемся
от церкви; у нас нет священников".
На первый взгляд это заявление кажется обоснованным. Но
оно чисто формальное: как правило, работники, которые
проводят в ИМКА религиозную программу, имеют специальное
религиозное образование, а многие из них раньше служили
священниками. Таким образом, речь может идти лишь о наиболее
действенном методе приобщения людей к религии - о том,
чтобы, как отметил В. И. Ленин, "на место попов по
казенной должности поставить попов по нравственному убеждению".
Но это различие лишь по форме. На этот счет совершенно
определенно говорится в брошюре "Христианские цели
в программе ИМКА". Хотя ИМКА, сказано в ней, не является
церковью и не претендует на то, чтобы ее заменить, она
разделяет с христианской церковью (имея в виду все течения,
которые по праву носят имя Христа) ее библейско-теологическое
наследство. И далее: "Таким образом, сила ИМКА лежит
не только в ее программах, которые проводятся так успешно,
но также в конечных христианских целях, для которых производится
все усилие. Это наполняет деятельность организации особым
смыслом и придает каждому штатному члену ощущение миссионерства".
И наконец: "ИМКА разделяет с церковью великую обязанность
нашего времени- освобождать людей из тисков секуляризации
*".
Но у этой организации есть, оказывается, и свои особые
функции, свое место в системе религиозного воспитания.
Она "оказывает уникальную услугу тем, что демонстрирует
уместность Христа на баскетбольной площадке, в бассейне,
в ремесленном училище, в личных контактах и во всей обстановке
жизни общежития". Яснее не скажешь!
Реклама - двигатель благочестия. На рекламу
* Секуляризация {от лат. "secularis"
- "светский") - освобождение от церковного религиозного
влияния.
христианского бога брошены технические новинки. Нет возможности
перечислить все средства, которыми пользуются разносчики
христианских добродетелей. Но, пожалуй, следует упомянуть
о телефонной системе - "A Telephone Inspiration Service",
впервые установленной ИМКА в Балтиморе.
Каждый человек, который наберет определенный номер, сразу
же получает 30-секундный "душеспасительный"
ответ религиозного содержания, который выдается специальной
автоматической системой. Установлены три машины, которые
ежедневно дают свыше 8500 ответов, касающихся трех тем:
1) посещения церкви; 2) чтения библии и 3) молитвы. Приведем
один из них: "Хэлло! Мы рады, что вы позвонили. Умный
человек знает, чем заняться впоследствии; искусный человек
знает, как это делать, а преуспевающий человек делает
это. Бог дал человеку то, что благо в его глазах - мудрость,
знание и радость (Екклес., 2. 26). Ваша ИМКА напоминает
вам, что семьи, которые молятся вместе, являются счастливыми.
Спасибо!"
Такова, пожалуй, самая характерная черта в религиозной
деятельности ИМКА - "влезть в душу", осуществить,
так сказать, комплексный христианский нажим на человека,
направить всю его умственную и духовную жизнь б религиозное
русло. Вот пример рекомендуемой ИМКА повестки дня "конференции
по духовной жизни" на тему "Юноши и девушки
вместе". Сначала делаются два сообщения: "Что
должна знать каждая студентка" и "Что должен
знать каждый студент". Затем начинаются дискуссии
по следующим пяти проблемам: "1) Верно ли, что мы
можем определить, кого полюбим? Если да, то как? 2) Ложны
ли ласки? Опасны ли они? Какого правила вы придерживаетесь?
3) Что лучше - постоянно ходить в институт или играть
на спортивной площадке? 4) Что вы думаете о продолжительных
помолвках? В каком возрасте вы бы вступили в брак? 5)
Как вы можете быть милой и добиться всеобщего признания?
Кто побеждает:' свобода и легкость или те, у кого высокий
уровень поведения?"
Поспорив, участники слушают очередное "евангельское"
сообщение: "Секс - это могучая сила, но он нуждается
в контроле и нужном направлении". И все завершается
службой в церкви: "Юность - это призыв".
Кстати сказать, при знакомстве с программой обучения и
воспитания американских юношей и девушек нас всегда поражал
тот особый акцент, который делается в США на проблемы
пола. Уже говорилось о многочисленных и в сущности своей
отдающих эротикой и порнографией романах или мемуарах
типа "Воспоминания Казакова", которыми щедро
уставлены книжные витрины в университетах и колледжах.
Помимо них, в изобилии издаются разного рода руководства
по сексуальной жизни не без некоторых "практических"
примеров, скорее рассчитанных на нездоровые интересы,
чем на неискушенное в этих вопросах восприятие юности.
Половое воспитание - дело, конечно, весьма нужное и важное.
Но здесь очень легко перейти грань, отделяющую разумное
воспитание от разглагольствований на потребу нездоровым
интересам, И ее, на наш взгляд, часто переходят американские
издатели и воспитатели. Во всяком случае, когда знакомишься
с разного рода инструкциями на этот счет, то невольно
создается впечатление, будто половая проблема и есть главное,
что должно волновать подрастающее поколение. И совершенно
не случайно, что во многих общежитиях на книжных полках
студентов мы видели по соседству две книги: библию и руководство
по сексуальной жизни.
В беседах с нами работники ИМКА охотно подчеркивали одну
сторону деятельности своей организации. "Мы не проводим
различия между вероисповеданиями,- говорили они. - В наших
зарубежных отделениях принимают участие и мусульмане,
и буддисты, и приверженцы даосизма". Оставалось лишь
пожимать плечами: налицо некоторое несоответствие. ИМКА
видит свое главное назначение в том, чтобы воспитывать
"христианский характер", немыслимый, естественно,
без веры в Христа. Но как такой "характер" можно
воспитать, например, у мусульманина, свято верящего в
то, что "нет бога, кроме Аллаха и Магомета - пророка
его"? Видя наше недоумение, рядовые работники ИМКА
признавались: "Мы и сами не понимаем, как это можно
сделать. Нам в практике с такой проблемой сталкиваться
не приходилось. Спросите у наших теоретиков". "Теоретики"
отделывались общими, туманными рассуждениями. А секрет,
оказывается, прост. Я это выяснил случайно. В ИМКА существуют
две категории членства. Одни, так сказать, "кандидаты",
другие- "действительные члены". Первым может
быть каждый человек, внесший соответствующий взнос. Но
никаким влиянием в организации он не пользуется. Это прерогатива
"действительного члена". А им может стать лишь
христианин, что должен удостоверить местный священник.
Я специально остановился на этом моменте, потому что он
проливает свет на истинную цель международной активности
ИМКА - распространение христианства.
Христианские церкви давно опутали планету своими миссиями.
Часто они прокладывали путь колонизаторам, эксплуататорам.
Теперь уже с одной библией в руках христианство не распространишь.
И современный миссионер щедро оснащен. Он строит спортивные
площадки и бассейны, организует кружки кройки и шитья.
Он не прямо навязывает христианство, а показывает "уместность"
бога в спорте и кружке по ликвидации неграмотности. Возможно,
что некоторые христианские миссионеры проникнуты благородным
"горением духа". Но в условиях современной политической
борьбы их деятельность объективно носит реакционный характер.
Они насаждают идеологию примирения со злом, всепрощения,
а это на руку колонизаторам, противникам национальной
независимости народов.
ХРИСТИАНСКАЯ "НАУКА ЖИЗНИ"
Господь! Дай мне
ясность ума, чтобы принять вещи, которые я не могу изменить,
смелость - изменить вещи, которые я могу изменить, и
мудрость, чтобы различить эти вещи.
Надпись на медали ИМКА
Когда-то богословы призывали на помощь
авторитет бога, чтобы осудить достижения науки. Времена
изменились, и теперь они кивают на прогресс научного знания,
чтобы привлечь внимание людей к богу. На Западе, а в Америке
особенно, появляются сотни статей и книг, написанных с
единственной и неблаговидной целью - доказать, будто "современная
наука не подрывает религию". Едва ли разумно здесь
полемизировать с этими дипломированными разносчиками невежества.
Тем более что на молодежь их хитроумные теологические
аргументы едва ли оказывают заметное влияние. Авторитет
религиозной веры среди подрастающего поколения обычно
держится на другом- на убеждении, будто лишь идея бога
придает крепость и высший смысл нормам человеческой нравственности.
Этот вопрос был темой наших постоянных споров в Америке,
и на нем следует остановиться.
Во время Всемирного форума молодежи в Москве у меня состоялся
разговор с одним из активных деятелей молодежного религиозного
движения Австралии, Биллом Хуком. Это была его первая
поездка в Советскую страну, и он был полон новых впечатлений.
"Меня особенно поразило, - говорил он, - что вы без
помощи религии сумели воспитать молодежь, обладающую такой
убежденностью и столь высоким уровнем морали. Если бы
мне об этом сказали раньше, я бы ни за что не поверил".
В этом рассуждении, проникнутом благожелательным отношением
к нашей стране, ясно проступал характерный для христианства
взгляд, согласно которому основой нравственности может
быть только вера в бога. Идея эта не нова, вековую давность
имеет классическая богословская фраза: "Нравственный
закон дан от бога". Отсюда богословы делают вывод
о том, что нормы и законы морали, все ее коренные понятия
и категории - совесть, достоинство, благо, честность и
т. д.- наполняются смыслом только в связи с идеей бога.
В противном же случае они беспредметны и бессмысленны.
В прошлом эта идея постоянно использовалась для того,
чтобы обличить противников христианства в безнравственности
и греховности, призывать в конечном счете к жестокой расправе
с ними. Она широко распространена среди верующих и поныне,
однако в нее может вкладываться неодинаковый смысл. Для
Билла Хука это бессознательная форма восприятия, в которой
выступает для него новый мир. Он просто привык так думать.
Но гораздо чаще эта точка зрения используется для нарочитой
и сознательной дискредитации социалистического строя.
Стремясь ослабить симпатии простых людей за рубежом к
Советскому Союзу и идеям коммунизма, многие заокеанские
авторы спекулируют на религиозных чувствах американцев,
объявляя "аморальным" каждого, кто не верит
в бога. Типичным в этом отношении был Джон Ф. Даллес,
который писал: "Советский коммунизм начинается с
атеистической, отрицающей бога предпосылки. Все остальное
вытекает из этой предпосылки. Если бога нет, то нет морального
и естественного закона и утверждается первичность материи.
Так как бога нет, то люди не имеют и прав, данных им от
бога, и права отдельной личности не являются священными.
Существенное значение имеет только материальное благосостояние
общества. Отсюда следует, что любой человек, желания или
убеждения которого вступают в столкновение с интересами
общества, должен быть устранен".
Таков аргумент, который все более входит в моду у клеветников
на страны социализма. Они не в силах найти какие-либо
путные возражения идеалам научного коммунизма, замолчать
успехи социалистического строя. Поэтому они пытаются выхолостить
реальное классовое содержание нового строя и направить
против него традиционное для христианства обличение атеистов
в "безнравственности". Оно возведено ныне в
ранг официальной точки зрения. Нередко американские государственные
деятели высказываются в том смысле, что "религия
- это... основа разногласий между Востоком и Западом...
основа проблемы, отделяющей нас от тех, кто стал нашим
противником". Конечно, это ложное положение, с каких
бы позиций к нему ни подходить. Но оно может производить
сильное впечатление на верующего человека.
Стремление использовать религиозные предрассудки для целей
политической борьбы проявлялось и раньше. Еще в начале
нынешнего века русская православная церковь широко применяла
свою, поповскую форму борьбы против идей научного коммунизма.
Она заявляла: революция - дело рук дьявола, результат
своеволия и сатанинского наущения людей, в своей гордыне
решивших стать "яко боги". Много на эту тему
упражнялся и Николай Бердяев, которого на Западе до сих
пор почитают за "великого пророка". Теперь эту
идею используют различные христианские течения, начиная
от католической церкви и кончая протестантской сектой
"свидетелей Иеговы".
Как-то мы шли по полыхающему рекламным огнем ночному Бродвею.
Видим, на одном из перекрестков стоит какой-to основательно
потрепанный тип и кричит в темноту. В руках у него плакат
"Идите к Христу". Около него стоит помощник
и раздает прохожим листовки, отпечатанные красной краской,
на которых, как на дорожных знаках, намалеваны слова:
"Внимание! Опасность". Мы заинтересовались,
о чем кричат доморощенные пророки в "свободном мире".
Увидев, что людей прибавилось, уличный коптитель душ перешел
на крик. "Братья и сестры! - доносилось до нас сквозь
гомон сигналов автомобилей. - Наступают последние дни
света. Коммунисты захватывают мир. Они грозят истреблением
истинных христиан. Наступило развращение нравов, грядет
конец света. Христос стучится в дверь. Готов ли ты встретить
его? Приходи к нам!" Не только уличные пророки обличают
коммунизм, на этом поприще подвизаются и дипломированные
профессора богословия и политические деятели.
Конечно, нет ни нужды, ни возможности называть "труды"
на этот счет, а тем более полемизировать с их авторами
- таких "работ" бесчисленное множество. Пожалуй,
стоит представить читателю лишь отдельные образцы подобной
литературы. При этом обратимся не к солидным "академическим"
трудам - о них у нас писали, а к некоторым небольшим книжонкам,
которые рассчитаны на массового читателя и издаются большими
тиражами в США. Разумеется, предпочтительнее посмотреть
работы, вышедшие из-под пера наибольших авторитетов на
этом неблаговидном поприще.
Вот, например, брошюра "Вопросы и ответы о коммунизме",
недавно изданная бостонским издательством "Дочерей
святого Павла". Она написана одним из виднейших католических
деятелей США, кардиналом Ричардом Кашингом. В предисловии
его преосвященство не без кокетства сообщает: "Более
года назад я опубликовал книгу "Вопросы и ответы
о коммунизме". Она была переведена на французский,
испанский, итальянский и португальский языки. Английское
издание было повторено четыре раза, чтобы удовлетворить
потребности средних школ, колледжей и обществ. Недавно
я приготовил 100 тысяч экземпляров испанского издания
этой брошюры для стран Латинской Америки... Коммунисты
там очень активны. Эта книга будет весьма эффективной
для противодействия их пропаганде, потому что многие из
цитат, которые содержатся в ней и удостоверяют атеистическую
природу коммунизма, взяты из сочинений самих коммунистов".
Так что речь идет не о заурядной брошюре, а фактически
об учебнике, написанном одним из высших церковных авторитетов.
Всерьез полемизировать с кардинальской ученостью, с этой,
по свидетельству автора, "тепло принятой работой",
нам не представляется достойным делом. Приведем лишь некоторые
вопросы и ответы из этой книжицы.
"Вопрос:
Что такое коммунизм?
Ответ:
Коммунизм - это взгляд на жизнь, утверждающий, что бога
нет...
Вопрос:
Что такое материализм?
Ответ:
Материализм - это мировоззрение, утверждающее, что существует
лишь материя и что не существует духа. Поэтому коммунисты
говорят - нет ни бога, ни души, ни загробной жизни.
Вопрос:
Почему они называют свои взгляды диалектическим материализмом?
Ответ:
Они называют свои взгляды диалектическим материализмом,
пытаясь доказать, будто их идея о материализме является
обоснованной. Поскольку они считают, что нет бога - создателя
всех вещей, - они не могут объяснить, как была создана
вселенная.
Вопрос:
Что коммунисты имеют в виду под диалектическим?
Ответ:
Под диалектическим коммунисты имеют в виду приписываемый
природе порядок, посредством которого они пытаются скрыть
тот факт, что их материализм является ложным.
Вопрос:
Что доказывает ложность диалектического материализма?
Ответ:
Первое доказательство тому, что диалектический материализм
является ложным, таково: мы знаем, что бог существует.
Мир, в котором мы живем со своим порядком, со своими законами
и своей красотой, не мог быть создан ничем, кроме как
силой и мудростью всемогущего и всемудрого создателя..."
Может быть, довольно?
Впрочем, упомянем, что в брошюре утверждается еще, будто
католическая церковь запрещена в странах социализма, что
коммунистические партии во всем мире "управляются
из Кремля", что мирное сосуществование - "трюк,
направленный на то, чтобы разрушить свободный мир"
и т. д. и т. п.
Можно понять неискушенного верующего, которому везде чудится
сатана, можно простить невежественность обывателя, постоянно
читающего "свободную прессу". Но кардинал!..
Есть что-то глубоко постыдное в том, как абсолютно невежественный
в вопросах теории его преосвященство пытается продать
себя на рынке антикоммунистического спроса в качестве
"бывалого" борца с коммунизмом.
Ричард Кашинг пишет, что, вдохновленный "теплым приемом,
оказанным этой книге учащимися колледжей, школ, а также
отдельными интересующимися лицами как в США, так и за
рубежом", он твердо решил работать над этой темой
дальше.
Не надо, ваше преосвященство. Побойтесь бога!
Но было бы, как говорится, полбеды, если бы речь шла лишь
об отдельных волонтерах. Ныне в США существует много организаций,
специально занимающихся обличением "безбожного коммунизма".
К их числу относится и "Антикоммунистический поход
христиан", руководимый Фредом Г. Шварцем. Об этом
"походе" мы уже упоминали. Это тоже "образовательная"
организация. В качестве девиза ее руководители часто приводят
слова директора ФБР Джона Эдгара Гувера: "Мы можем
победить коммунистическую идеологию и в то же время укрепить
нашу собственную демократию, объединяя процессы разоблачения
и образования".
Одной из центральных идей "похода" является
утверждение: "Коммунизм - это религия". Оно
повторяется в многочисленных изданиях, внушается на кружках,
семинарах, курсах и слетах по антикоммунизму. Такой оборот
дела может показаться неожиданным. Ведь в этом случае
обвинения коммунистов в "безбожности", кажется,
теряют всякую силу. Но это лишь на первый взгляд. Врагам
коммунизма выгодно представить коммунизм как разновидность
религиозного сознания и, исказив его сущность, не "заметить"
таких фундаментальных черт коммунистического учения, как
его научность, аргументированность, тесную связь с революционной
практикой и т, д. Поскольку антикоммунист имеет дело с
верующим человеком, то ему выгодно антитезу научного и
религиозного знания подменить противопоставлением религии
"истинной" и ложной и, спекулируя на авторитете
Христа среди верующих, отвергнуть коммунизм как уловку
сатаны, как "дьявольское наваждение".
Вот перед нами брошюра В. Р. Струбе. Это президент среднеамериканской
страховой компании и одновременно вице-президент "Антикоммунистического
похода христиан", ответственный за все "образовательные"
программы "похода".
"В сущности и в главном, - пишет он, - коммунизм
- это религия. Он имеет все характеристики, необходимые
для того, чтобы утверждать это. Коммунистическая программа
победы над миром основана на принципах, идеях и технике,
строго имитирующей то, что предписано в слове божьем...
Но вы скажете: "Я постоянно слышал, что коммунисты
- это атеисты". Верно, коммунисты - атеисты. Каждый
коммунист прежде всего и в первую очередь атеист. Однако
хотя коммунист является атеистом, он всегда хочет молиться
чему-то большему".
Чему же?
Из последующих рассуждений оказывается, что коммунисты
молятся "счастью". По мнению Струбе, этого достаточно.
Значит, доказано!
Струбе явно страдает от избытка аргументов. Они бесподобны:
"В сущности, коммунизм - это религия. Чтоб показать
это, давайте примем условную ситуацию. Предположим, вы
являетесь Люцифером, сатаной, который постоянно стремится
отвратить людей от Христа, Что вы тогда будете делать?
Я знаю, что стал бы делать. Я создал бы нечто настолько
близкое к христианству, насколько мне это удалось бы,
чтобы люди принимали его, не спрашивая. Коммунизм - это
религия, выведенная в аду сатаной в его ожесточенной,
безжалостной борьбе с христианством..."
Пожалуй, довольно этого поповского скудоумия! Повторяю,
таких книг множество, и они так или иначе воздействуют
на умы молодежи. Вот почему этот вопрос неизменно вставал
в дискуссиях.
Часто создавалась такая ситуация. Мы критиковали те или
иные религиозные положения, а американцы обижались: они
не столько вслушивались в наши аргументы, сколько, как
говорится, "лезли в бутылку". Как же, религию
критикуют! При этом - удивительная вещь! - в отрицательном
отношении к религии они усматривали отличительную особенность,
присущую лишь марксизму-ленинизму. Но это явное заблуждение.
Разве Маркс был первым человеком, который выступил против
религии? До него были сотни, тысячи мыслителей, философов,
ученых, которые опровергали религиозный обскурантизм.
Можно напомнить, например, о замечательном американском
мыслителе Томасе Пейне. А сейчас? Разве мало американцев,
англичан, которые не являются коммунистами и тем не менее
выступают против религии? Много таких людей и среди представителей
буржуазной культуры. Таков, например, Бертран Рассел,
с присущей ему едкостью и остроумием написавший работу
"Почему я не христианин". Можно сослаться на
саркастические выпады против идеи бога патриарха английской
литературы Сомерсета Моэма, книгу Корлисса Ламонта "Иллюзия
бессмертия", отвергающую христианскую мораль. Разве
авторы этих произведений коммунисты?
Американские юноши и девушки в частных беседах (на людях
"неприлично") нередко признавались, что они
не верят в бога. Другие, наоборот, носят свою религиозность
с вызовом, набекрень. Но много ли там истинного благочестия?
Часто мы обедали вместе с представителями религиозных
организаций. В таких случаях перед едой либо произносилась
молитва, либо устраивалась минута молчания. Многие американцы
относились к этому ритуалу серьезно, другие явно тяготились
им. Во всяком случае, сразу же после молитвы они начинали
разговаривать подчеркнуто громко. Но вот одного американца
я запомнил надолго. Он стоял торжественно, словно петух,
склонив голову, и краем глаза косил вниз: в руке он перебирал
банкноты - подсчитывал свой валютный потенциал. Представляю,
с каким деланным негодованием он отверг бы попытку критиковать
религию!
Но главное все-таки в другом. Идея, будто лишь вера в
бога придает смысл моральным нормам, а без религии нравственность
существовать не может - эта идея ложна.
Но когда затевался спор о религии, то возникала одна трудность,
о которой я вскользь упоминал. Дело в том, что американец
в понятия "религия", "христианская мораль"
вкладывает иное содержание, чем мы. И уже в этом проявляется
воздействие ходячей идеи христианских проповедников.
Многие американцы, говоря о религии, подразумевают под
ней те моральные нормы, которые лично они считают высокими.
Этот факт отмечают многие американские авторы. Так, Моррис
Р. Коен, например, пишет, что под религией в США обычно
подразумевается "любое благородное побуждение, особенно
по отношению к социальным и политическим реформам".
"Под религией он (американец.- Л. М.), - продолжает
Коен, - понимает благодеяния, например строительство Панамского
канала, и считает, что она не имеет ничего общего с иным,
потусторонним миром, духовенством или организованным богослужением".
Кстати говоря, именно поэтому оказывались безуспешными
наши попытки выяснить, какой смысл работники ИМКА вкладывают
в понятие "христианский характер". С их точки
зрения, в нем невозможно выделить какие-то специфические
черты: если речь идет о воспитании, то оно может совершаться
лишь на базе христианства. Эта точка зрения восходит к
средневековью, к известному тезису Киприана: "Всякая
душа по природе своей христианка". Смысл этого высказывания
заключается в том, чтобы утверждать: все хорошее в поведении
неверующих идет от благочестия, от неосознанных христианских
мотивов, и, наоборот, все предосудительное в поведении
верующих христиан идет от сатаны, от забвения христианских
принципов.
Такое понимание религии воспитывает и церковь, которая
организует танцевальные мероприятия и беседы на темы секса,
и многие представители "академической" социологии,
определяющие религию как "форму связи между людьми",
как "комплекс глубоких человеческих эмоций"
и т. д. Религия, говорят американские авторы, это не изолированная
комната в доме человека, а источник, который освещает
все его жилище, все его комнаты и составляет основу его
чувств и моральных принципов. Само собой разумеется, что
при таком понимании вывод о "безнравственности"
атеистов, живущих "во тьме", следует сам собой.
Здесь истинное соотношение между христианством и моралью
предстает в ложном свете. Это можно видеть, обратившись
хотя бы к процессу появления христианства. "Христос
победил потому, что потерпел поражение Спартак" -
эта крылатая формула Ш. Эншлена дает ключ к пониманию
сути христианства. В муках были подавлены все попытки
"низших слоев" Римского государства собственными
руками добыть свободу. Среди них все более распространяются
настроения отчаяния, бессилия, пессимизма, закономерно
возникшие среди людей, которые на собственном примере
убедились в неспособности покончить с социальным злом.
И тогда все надежды они возложили на "небесного спасителя"
- Христа, а на свою долю оставили лишь пассивное приготовление
к этому акту божественной справедливости.
Стремление к равенству людей на земле христианство отразило
в идее иллюзорного равенства всех людей перед богом. Унаследовав
мысль о "первородном грехе" и указав на способ
его "искупления", оно удовлетворило жажду справедливости,
создав образ сверхъестественного существа, которое "все
видит и каждому воздаст". Надежды на лучшую жизнь
потерпевших крушение в этом мире христианство "спасло",
перенеся их осуществление в загробное царство. Оно объявило
земные муки нормой жизни, включив их во всемудрый божественный
промысел и сделав "сына божьего" соучастником
этих мук. Оно притупило страдания, нарисовав картину "страстей
господних". Одним словом, оно возвело в добродетель
рабское сознание и погасило искорки революционности. Суть
всякой религии - в учении о сверхъестественном, о боге,
суть религиозной морали - в учении о бессилии человека
и загробном воздаянии как главной цели жизни. Эта идея
и предопределяет реакционную социальную роль христианской
морали в американском обществе.
По учению христианства социальные явления и институты
представляют собой лишь внешнее воплощение определенного
"состояния сердца" людей. Первичным, определяющим
является моральное качество людей, а социальное - это
как бы точки пресечения действий отдельных индивидуумов,
повинующихся внутреннему моральному зову. Все развитие
общества предстает как некая равнодействующая между силой
влечения американцев к греху и облагораживающим влиянием
христианства. Нарисовав картину такого "человека"
и такого "общества", христианство игнорирует
экономические, классовые, политические законы общества,
его реальные пружины. Оно рисует образ "человека"
вообще, некоего "абстрактного" индивидуума с
некими абстрактными мотивами, и пытается доказать его
приложимость к любому обществу.
Проповедники христианства признают, что жизнь людей в
современном "меняющемся мире" часто отмечена
муками и страданиями миллионов? Они могут сочувствовать
этим людям, но в качестве причины указывают не на порочность
современного капитализма, не на объективные законы его
развития, а на досадную "греховность" людей,
которые якобы сами виноваты в существующем зле. Средство
борьбы с ним они усматривают не в перестройке самого фундамента
общества, не в решительной революционной борьбе масс,
а в моральном самоусовершенствовании благочестивых одиночек.
А это означает одно: социальный протест подменяется благими
пожеланиями и прекраснодушными сантиментами.
Нетрудно заметить родственность этой концепции с психосоциологическими
теориями, о которых мы говорили. Принципиальная схема
одна и та же, только теологи на место естественных психологических
и биологических закономерностей поставили некие "сверхъестественные"
стимулы и эмоции. Как и в первом случае, религиозная социология,
по существу, обеляет действительных носителей зла, рассматривая
их как необходимые звенья на тернистом пути человека к
высшему небесному счастью, пути, который наметил людям
бог в своей божественной премудрости.
Здесь следует отметить одну существенную сторону.
Концентрация капитала, бюрократизация общества и другие
процессы, превращающие американцев в слепое орудие стихийных
законов, находят свое отражение и в религиозной мысли.
В начале века в США были широко распространены идеи так
называемого либерального христианства. Его сторонники
верили, будто евангельские моральные принципы, проповедь
любви, моральное самоусовершенствование могут излечить
общество от пороков, привести к построению "царства
божия" на земле. Это были, разумеется, иллюзорные
идеи, но в них по крайней мере выражалось признание способности
человека как-то определять свою судьбу, быть "соучастником"
бога во влиянии на жизнь общества. Одним словом, мы имеем
религиозный вариант идеи буржуазного индивидуализма, о
котором мы уже говорили. Однако по мере того, как представление
о свободном и независимом производителе оказывается историческим
анахронизмом, в работах защитников религии все отчетливей
начинают звучать иные ноты.
Возникает так называемая "неоортодоксия", появление
которой рекламируется как подлинная "революция в
теологии". Представители этого направления объявляются
"властителями дум", "пророками" современной
Америки. "Ни один человек, - пишет о Рейнгольде Нибуре
Артур Шлезингер, - не имел такого влияния на свое поколение
в качестве проповедника, ни один проповедник не имел такого
влияния на светский мир".
Что же нового внесли эти авторы в традиционное христианство?
Прежде всего подчеркивание непроходимой пропасти между
богом и человеком, акцент на неискоренимой греховности
человека, которая делает невозможным социальный прогресс.
В силу своей всеобъемлющей греховности, говорит Нибур,
люди никогда не смогут построить "царство божье на
земле", никогда не смогут воплотить в жизнь высокие
божественные заповеди. "Царство божье,- пишет он,
- всегда приходит и никогда не осуществляется". Все
попытки устранить социальные противоречия приводят лишь
к тому, что появляются новые, еще более острые. Такова
ирония истории. Поэтому человек должен прежде всего признать
свое полное бессилие: "Бог требует полного послушания",
люди должны, осознав себя греховными и никчемными существами,
"понять жизнь". На языке модных теологов это
имеет определенный смысл. "Понять жизнь в ее полном
измерении, - пишет Нибур, - означает принять ее с полной
благодарностью, как благо. Она благо в своей конечной
сущности, даже если кажется порочной и хаотической в своей
внешней и мгновенной реальности".
Отсюда вполне логичен вывод: для человека главное- признать,
что он может быть спасен лишь на основе собственного раскаяния,
"примирением" с богом посредством "смирения
перед своими конечными условиями".
Обнажив острые социальные коллизии американского общества,
связав их ложной теологической интерпретацией, неоортодоксы
топят всякую надежд/ на его изменения в религиозном фанатизме
и юродстве. Очевидно также, что подобные идеи оказываются
внутренне родственными проповеди экзистенциалистов, подчеркивавших
враждебность общества человеку и неустранимость этой враждебности.
Мы отвергаем христианскую мораль потому, что она дает
ложное, антинаучное объяснение общественных закономерностей,
мешает людям понять подлинные источники социального зла
и наметить правильные пути борьбы против него. Если вспомнить
приведенную нами в качестве эпиграфа надпись на религиозной
медали, можно сказать, что христианство пытается непомерно
сузить круг "вещей, которые можно изменить",
и максимально расширить объем вещей, которые следует "принять".
В числе последних оказываются и все социальные несправедливости
капитализма. Проповедь бессилия и "тварности"
человека, выступающего как слепое орудие высшей провиденциальной
силы, открытая борьба против революционного способа преобразования
общества предопределяют реакционную социальную роль религии
в современном обществе.
Речь, таким образом, идет о содержании религиозной идеологии,
о ее классовой роли в буржуазном обществе. Порей, однако,
некоторые наши авторы, рассказывая о церкви в США, несколько
упрощают действительную картину. По их мнению, церковные
организации всегда занимают самые реакционные позиции
в политике, неизменно служат орудием правых сил. О том,
что подобных фактов множество, мы уже говорили. Однако
в целом фактическая позиция церковных организаций в США
сложнее.
В этом нет ничего удивительного. Религия не является некоей
силой, которая стоит над обществом и однозначно определяет
позицию церкви относительно конкретных политических проблем.
Она продукт социальных коллизий. В той острой борьбе,
которую ведут различные слои американского общества, церковь
не может стать "над схваткой". Как совершенно
реальный институт общества, она не может быть свободна
от законов его развития, от раздирающих его противоречий.
Религия, церковь не создают нравственности, социальных
отношений, не диктуют людям определенные взгляды на политику.
Они лишь в специфической форме отражают эти законы, эти
отношения, в соответствии с ними конкретизируя, меняя
смысл и содержание традиционных догматов. Различные общественные
силы, разумеется, охотно используют религиозное сознание
для оправдания своих взглядов, для навязывания их от имени
"вечных" божественных предначертаний. И в этой
связи следует сказать о роли американской церкви в движении
за мир и гражданские права.
Здесь налицо размежевание церковных сил. Однажды в магазине
"Общества Джона Берча" мы встретили католического
священника, "друга", как он сказал, данного
общества. Это был видный местный деятель, который регулярно
выступал по радио на политические и общественные темы.
Речь зашла о гражданских правах.
- Это грандиозный рэкет, - сказал он. - Лидеры типа Мартина
Кинга ради своекорыстных целей
просто эксплуатируют чувства неискушенных людей.
А рядовые участники этого движения всего-навсего
простаки, поддавшиеся демагогии.
- Но ведь они борются за права людей: за работу, образование,
жилье, - возразил сопровождавший нас аспирант Калифорнийского
университета.
- Я ненавижу саму эту идею помощи! - взорвался церковник.
- Она противна духу христианства. По библии, каждый живет
в том состоянии, которое он заслужил у бога. Каждый должен
трудиться в поте лица своего. А если в нашей стране человек
беден, значит он или ленив, или совершенно не способен
к труду, а поэтому помогать ему бессмысленно.
- Но ведь речь идет о политических правах, которых негры
пока лишены, а поэтому не могут проявить своих способностей,
- не унимался американский юноша.
- Что-то сейчас все стали кричать о политических
правах, о справедливости. Это все ловкие лозунги.
А негры хотят одного: машину, побольше еды и по
лучше жилье. А для этого нужно не митинговать, не
выпрашивать подачек, а работать. А они этого не хотят,
они предпочитают ходить по улицам и обращать
на себя внимание.
Это типичные идеи берчистов, на этот раз, правда, подкрепленные
ссылкой на библию. Но мы сталкивались с церковными деятелями,
которые придерживаются иной точки зрения на борьбу против
расовой дискриминации.
В Чикаго мы встретились с Дагом Стиллом, председателем
федерации церквей Большого Чикаго. В эту федерацию входят
протестантские и православные церкви, всего 2200 местных
групп, представляющих 27 религиозных течений.
- Настала пора, - говорил он, - чтобы христиане были среди
тех, кто участвует в демонстрациях, а не среди тех, кто
пускает в ход брандспойты и травит демонстрантов собаками.
Сотни лет церковные деятели подчеркивали, что бог создал
всех равными и что нужно этого равноправия добиться. И
именно потому в значительной мере и был принят Закон о
гражданских правах.
Некоторые церкви ведут немалую работу, помогая неграм,
- проводят сборы в их пользу, обращаются с петициями,
участвуют в демонстрациях...
На Севере церкви, как правило, интегрированы. На Юге,
напротив, церкви в основном существуют отдельно: для негров
и для белых. При этом опять-таки жизнь дает неожиданные
примеры.
Как известно, протестантские течения отвергли католическое
учение о церкви как непременном посреднике между людьми
и бегом в деле "спасения", сломали кастовую
церковную иерархию, "демократизировали" ее управление.
И вот сейчас на Юге наблюдается такая картина. Наиболее
последовательно и успешно борьбу против сегрегации негров
в церковной жизни ведет... католическая церковь. Факт,
казалось бы, совершенно парадоксальный.
Но разгадка несложна. Национальное руководство большинства
американских церквей - кстати сказать, оно обычно находится
на Севере - стоит за отмену сегрегации. Но существует
немало различий в отношениях между ним и местными церквами.
Баптистский пресвитер, например, ответствен прежде всего
перед своей общиной и в очень малой мере зависит от решений
национального руководства. Поскольку на Юге расовые предрассудки
очень сильны, то он, как правило, выступает против допуска
на свои молитвенные собрания негров. В итоге большинство
баптистских церквей - а уж сколько раз говорилось о "демократизме"
баптистов! - придерживаются сегрегации. Другое дело у
католиков. Вследствие четкой организации, системы рукоположения
и т. д. местный священник связан строгими обязательствами
перед центральным руководством и поэтому, как правило,
занимает более стойкие прогрессивные позиции.
Нельзя не учитывать и того, что священник практически
нанимается местными группами белых граждан, которые требуют,
чтобы он объяснял "слово божье" так, как они
его понимают сами. А если священник начинает "либеральничать",
то его просто лишают места. Таких фактов нам приводили
много, особенно по штату Миссисипи.
Интересно поставить другой вопрос - имеется ли различие
в содержании проповедей в церквах для белых и в церквах
для негров? В общем, конечно, различные проповедники учат
тому же самому, они ссылаются на библию как на высший
авторитет и подчеркивают, что они лишь раскрывают ее извечный,
"от века" содержащийся в ней смысл. Но это,
разумеется, внешняя сторона дела. Каждая эпоха, отмечал
в свое время Людвиг Фейербах, имеет свою библию, разные
истины вычитывают из нее люди, стоящие на различных политических
и социальных позициях. Для многих негритянских общин молитвенные
собрания как бы продолжают их повседневную борьбу. Они
приносят в дома молитвы горячее дыхание этой борьбы, стараются
найти в религии "священную" санкцию своих требований.
И это, естественно, влияет на проповедников. Они часто
делают акцент прежде всего на общественных проблемах,
на идеях о равенстве и братстве людей, одним словом, на
идеях, которые известны в истории как "социальный
евангелизм".
Напротив, в церквах для белых на первый план выдвигаются
идеи божественного предопределения, необходимости личной
веры в "спасителя", идеи терпимости, пассивности,
божественного предопределения. Одним словом, повторяется
знакомая из истории религии картина. Чем более верующие
оказываются вовлеченными в активную политическую борьбу,
тем в большей мере они сближают божественное и человеческое,
тем четче они высказывают свою уверенность в том, что
общество можно переделать на основе "живого"
христианства. И, с другой стороны, "социально"
довольные прихожане подчеркивают божественное начало,
предопределенность человеческой судьбы, призывают все
силы отдать упованию но Иисуса Христа.
Но даже в своем наиболее "человеколюбивом" и
"активном" варианте христианство уже не удовлетворяет
многих участников движения за гражданские права, которые
все яснее видят резкое расхождение между евангельскими
лозунгами, в верности которым клянутся все, и действительностью,
которая полна насилий и жестокости.
Нет также сомнения в том, что религиозная идеология с
ее идеями непротивления и упования на волю "всевышнего"
навязывает людям неправильные, иллюзорные взгляды относительно
происхождения социального зла, сковывает, ограничивает
их протест, придает ему превратную направленность. А поэтому
закономерен тот факт, что многие активные участники этого
движения в ходе борьбы существенно меняют свое понимание
религиозных догматов, а порой и вовсе порывают с ними.
Об этом я еще буду говорить, а пока сошлюсь на интересное
высказывание жены Бернарда Лафайета, видного руководителя
движения за гражданские права на Юге. Она сказала нам:
"Я баптистка и регулярно хожу на наши молитвенные
собрания. Но не здесь я нахожу мою религию. У нас на Юге
все белые объявляют себя христианами, распинаются в своей
верности заветам Христа. Но в жизни - и мы это видим на
каждом шагу - они ведут себя иначе. Они говорят о любви
к ближнему, а на деле насаждают вражду и ненависть в отношениях
между людьми. Такая религия не может пользоваться нашим
доверием. А вот когда мы, негры и белые, объединяемся
и находим своих друзей, которые борются вместе с нами,
и когда мы идем вместе и вместе поем - это и есть наша
подлинная религия. Против нас полиция, нас бьют, но мы
не отступаем от своих идеалов, у нас общие цели. Такова
наша подлинная религия, наша действительная борьба за
воплощение в жизнь идеалов равенства и братства".
Немаловажную роль религиозные организации играют и в борьбе
за мир, которая в последнее время в США становится все
более активной. В этой связи следует познакомиться с деятельностью
американских квакеров.
ИЛЛЮЗИИ И ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТЬ
Глупо просить у
богов то, что человек способен сам себе доставить.
Эпикур
По воскресеньям американцы послушно направляются
в церкви. Они проходят мимо оффисов, где в будни склоняются
над утомительными колонками цифр, мимо магазинов, где
выторговывают центы, мимо афиш кинотеатров, где извиваются
податливые красавицы, - мимо мирской суеты и рекламных
страстей.
В это утро эфир плотно набит молитвами и проповедями,
увещеваниями и призывами, угрозами адских мук и славословием
райского блаженства. Американцы идут взглянуть в лицо
потусторонней судьбе, ощутить дыхание небес, В этот момент
они небожители и проверяют свои шансы на милость всевышнего.
В один из таких дней нам довелось посетить молитвенное
собрание "Религиозного общества друзей", или
квакеров, по приглашению которых мы были в США в 1961,
в 1964 годах.
Квакеры - это протестантская секта, которая возникла в
Англии около трехсот лет тому назад. Ее название происходит
от английского слова "to quake" ("трястись",
"дрожать"). Как известно, все протестантские
течения значительно упростили церковную обрядность. В
этом отношении квакеры оказались наиболее последовательны.
Они свели до минимума число обрядов, отвергают библию
как непререкаемый "богодухновенный" авторитет,
делают главный упор на "веру во внутренний свет"
и на "равенство всех людей как детей божьих".
Они специально подчеркивают "необходимость обретения
личного опыта". Главным "путеводителем человека
в его поведении" является "внутренний свет",
говорят они, а не "священные книги" или "авторитет
духовенства". Но не чисто религиозная сторона квакерства
привлекла наше внимание. Влияние той или иной религиозной
школы вовсе не определяется численностью ее членов. Хотя
в настоящее время в мире насчитывается всего около 200
тысяч квакеров (из них в США -125 тысяч), влияние их на
духовную жизнь Америки и в том числе на умонастроения
молодежи весьма заметно.
С самого начала своего возникновения квакеры выступили
как решительные противники войны. Они отвергают войну
и любые другие формы насилия. Этот принцип они строго
проводят и в личной жизни, отказываясь надевать военные
мундиры, предпочитая военной службе тюремное заключение.
Были периоды, когда многие квакеры находились за решеткой.
В настоящее время в США выступления против гонки вооружений
и угрозы новой войны, как правило, носят пацифистский
характер. И в этом движении квакерские организации, имеющие
за плечами многовековой опыт, пользуются большим авторитетом
и известностью. Напомним, что в 1947 году американские
и английские квакеры были награждены Нобелевской премией
мира. Среди либерально-буржуазных организаций, борющихся
за мир, они часто играют роль своеобразного идеологического
центра. Влияние квакеров объясняется и тем, что их организации
проводят многочисленные международные мероприятия: семинары,
конференции, рабочие лагеря, туристские поездки, обмен
делегациями. Они принимают активное участие в работе ООН
и ЮНЕСКО, энергично занимаются филантропией, оказывают
помощь голодающим, организуют разного рода фонды, посылают
врачей и т. д. Квакеры издают громадное число книг, брошюр,
листовок, призывов, в которых затрагиваются многие актуальные
проблемы современной политической и социальной жизни.
Во всех этих мероприятиях квакеры выступают последовательными
защитниками "американского образа жизни", они
убежденно проповедуют американский "демократизм"
и духовные ценности Запада. В своей деятельности квакеры
нередко сотрудничают с различными правительственными организациями.
Вместе с тем они выступают с позиций буржуазного либерализма,
против крайних проявлений милитаристской политики. Квакеры,
по крайней мере те, с которыми мы встречались, высказывали
здравые и трезвые суждения о международных событиях. Они
стоят за всеобщее разоружение, за прием Китая в ООН, за
запрещение испытаний ядерного оружия. Это одна из немногих
американских организаций, которая твердо стоит за контакты
с советской молодежью. Наиболее распространенными формами
таких контактов служат международные семинары молодежи
и студентов, рабочие лагеря. В работе некоторых из них
мне довелось участвовать: в Ленинграде (август 1960 года),
в Покипси (США, август 1961 года), рабочие лагеряв Бристоле
(Англия, август 1962 года), в Нальчике (СССР, июль 1963
года) и в Палатайне (США, август - сентябрь 1964 года).
И вот мы в молитвенном доме квакеров...
Просторное помещение, перегороженное рядами деревянных
скамеек. Впереди нечто вроде президиума - там сидят местные
религиозные авторитеты. Каждый, входя в зал, сразу же
замолкает и присоединяется к подчеркнутому молчанию. Стоит
какая-то неестественная тишина. Это не просто отсутствие
звуков. Она ощущается как нечто осязаемое, навязчивое,
тягучее. Молчание - непременное условие молитвенного состояния
квакеров. Они полагают, что именно в это время они лучше
всего могут слышать голос бога, ощущать "внутренний
свет". Молчание уже длится минут десять. Вдруг, словно
очнувшись от забытья, ведущий торжественно произносит:
"Наш бог! Возьми нас к себе целиком. Мы полностью
принадлежим тебе. Наши отношения, любовь и дружба принадлежат
тебе, наш отец. Все, чем мы владеем, принадлежит тебе".
Этот призыв неоднократно повторяется, Затем стали петь
гимны. Пели по специальным молитвенникам под аккомпанемент
пианино. Номер гимна называл ведущий. Вот содержание одного
из них: "Пусть поднимется молитва в честь творца
от тех, кто живет под небом. По всей земле, на всех языках
пусть возносится имя творца. Молитесь от берега к берегу
до тех пор, пока взойдет солнце и никогда более не зайдет..."
Затем поднялся один из старейших квакеров, Кларенс Пикетт,
пользующийся среди них огромным уважением. Он сказал:
"Я приветствую участников семинара из СССР. Я приветствую
тот факт, что они, хотяи не разделяют нашего отношения
к религии, сегодня вместе с нами, чтобы продлить тесный
союз, который издавна существует между нашими народами.
Мы собрались в момент напряженности и смятения, царящих
в Европе. Мы собрались для того, чтобы совместными усилиями
не допустить катастрофы войны не только между нашими народами,
но и во всем мире". За ним выступил видный деятель
американских квакеров Раймон Вильсон-: "Мир сейчас
а опасности, но наступит время, когда войнам придет конец.
Храните в себе веру в то, что это время наступит..."
Такие высказывания типичны для квакеров.
У нас было множество встреч с квакерами и во время работы
семинаров, на которых присутствовали многие работники
"Религиозного общества друзей", и в Филадельфии
- центре американских квакеров, где мы встречались с руководителями
квакерского движения, присутствовали на молитвенных собраниях,
и в "Пендл-хилле" - своеобразном теоретическом
центре этого движения. Здесь выпускается большое число
памфлетов, брошюр, книг, посвященных отдельным проблемам
вероучения квакеров. Много встреч с квакерами было и в
Вашингтоне, Нью-Йорке и других городах. Наши беседы затрагивали
большой круг проблем, но все они в конце концов переключались
на одну - отношение к войне, пути борьбы с ней. Речь,
собственно, шла о специфическом, квакерском пути борьбы
против существующей угрозы новой мировой войны.
Строго говоря, термин "борьба" здесь даже не
подходит, Об этом нам говорили сами квакеры. "Борьба
- это значит насилие, - говорили они. - А мы против всякого
насилия. Наша цель - способствовать миру". Позиция
квакеров в этом вопросе предполагает: 1) личное неучастие
во всякого рода делах, связанных с военными приготовлениями;
2) "ненасильственная" демонстрация своего отрицательного
отношения к милитаризму. Наиболее характерным примером
этого могут служить случаи "молчаливого" пикетирования
с антивоенными лозунгами правительственных учреждений.
Это попытка воздействовать единодушной "кротостью",
личным примером. И когда полиция разгоняет эти "молчаливые"
толпы, никакого сопротивления квакеры, как правило, не
оказывают.
Квакеры невысоко оценивают религиозные системы, принятые
в качестве официальных вероисповеданий. "Эти системы,
- говорили они, - нередко остаются формальными требованиями,
которые не соблюдаются верующими. Мы же настаиваем на
том, чтобы поведение христианина полностью соответствовало
его религиозным взглядам". Свою практическую деятельность
они постоянно обосновывают религиозной верой, в частности
- своим пониманием законов общественного развития.
Квакерские теоретики развивают типично идеалистический
взгляд на историю. Для религиозного течения, разумеется,
это не новость. Однако в рамках общего христианского подхода
к общественным явлениям у квакеров имеются существенные
особенности. Они являются защитниками идей "либерального
христианства", проповедуют своеобразный христианский
оптимизм во взглядах на будущее общества.
По мнению квакеров, в душе каждого человека присутствует
некое божественное начало и каждый человек способен воспринять
руководство божественного духа. А поэтому, полагают они,
проповедь евангелия, и прежде всего принципов христианской
любви, способна привести к устранению социального зла.
Они, конечно, видят, что современный мир весьма далек
от их идеалов. В нем царят войны, убийства, насилия, вражда
разделяет многих людей. Чем же объясняется такое положение?
Причина, утверждают квакеры, коренится в явлениях нравственного,
психологического порядка. Их объяснение воспроизводит
типичную буржуазную робинзонаду, когда общество рассматривается
как совокупность "самоопределяющихся" индивидов
и отвергаются объективные законы его развития, роль классовой,
политической борьбы и т. д. Причины пороков общества они
видят в том, что между многими людьми установилось чувство
страха, недоверия, подозрительности. Классовую, социальную
природу таких явлений, как война, гонка вооружений, милитаризм,
квакеры, как правило, игнорируют. Они уверены, что пороки
общества можно ликвидировать, если дать людям, придерживающимся
различных взглядов, возможность встречаться в неофициальной
обстановке, обмениваться мнениями, попытаться найти общее,
что сближает их. Такое понимание, говорят они, приходит
не через формальные каналы, не через дипломатические конференции,
а там, где люди выступают как частные лица, где обеспечивается
обстановка полного доверия и искренности. С этой целью
они и проводят различные молодежные семинары и рабочие
лагеря.
Таковы типичные проявления современного пацифизма. На
наш взгляд, его теоретическая основа несостоятельна, а
практические меры неэффективны.
По этим вопросам мы много спорили с квакерами, и спор
этот продолжается. Когда в Москву прибыли участники "рейса
мира" из США, на встрече в Доме дружбы вновь вспыхнул
знакомый спор.
Во время работы ленинградского семинара одна американская
студентка, убежденная сторонница квакерского учения, спросила
нас: "Не думаете ли вы, что принятие всеми людьми
библейской заповеди "не убий" может привести
к искоренению на земле насилия и войн? Поддерживаете ли
вы эту заповедь?" При этих словах она вся как-то
напряглась, глаза ее повлажнели. С ее точки зрения, решался
принципиальный, исключительно важный вопрос. И я невольно
подумал: как много душевных сил отдают люди религиозным,
в сущности своей иллюзорным идеям! Ведь все эмоционально
значительное звучание этого вопроса покоилось на том,
что смешивались две разные проблемы: 1) отношение к фактам
убийства людей; 2) оценка библейской заповеди "не
убий" как средства предотвращения насилий и убийств.
В рассуждениях американской девушки проявилось знакомое
нам мнение, будто мораль неотделима от религии. Ведь она
всерьез полагала: если человек не верит в идею христианского
миссионерства, в необходимость распространения этой библейской
заповеди, то, следовательно, он оправдывает убийство.
Отношение к библейской заповеди "не убий" может
служить примером проявления различия между нашим, марксистским,
и религиозным, квакерским, взглядом на природу насилия
и меры борьбы с ним. Таким образом, оценка этой заповеди
приобретает принципиальное значение. Вопрос оборачивается
так: может ли распространение заповеди "не убий"
или, если брать шире, христианская мораль предотвратить
насилие и убийства?
Пищу для раздумий может дать двухтысячелетняя история
христианства. В самом деле, весами постоянно вспыхивали
пожары войн, в которых гибли миллионы людей. И это несмотря
на то, что десятки тысяч христиан все силы отдавали распространению
своей веры. Они так же, как и теперь, прижимали к груди
библию, так же звали любить "ближнего своего".
Но ближних безжалостно истребляли. А ведь руководители
стран-агрессоров и солдаты воюющих армий в большинстве
своем были людьми верующими! Больше того, христианство
не только не предотвращало войн, но часто использовалось
для натравливания одних народов на другие, а церкви постоянно
выступали с призывами к бессердечному взаимному истреблению.
Достаточно напомнить о крестовых походах, Варфоломеевской
ночи, мрачных застенках инквизиции, жестоких расправах
с так называемыми еретиками.
Случайно ли это? Нет, конечно. Иначе и не могло быть.
Общество развивается не по предписываемым христианством
надуманным правилам. Существуют строгие закономерности
истории, которые не зависят от воли и желания людей. Законы
общества, построенного на частнособственнической основе,
неизбежно ведут к войнам, И они, эти реальные законы,
эти объективные условия жизни людей, а вовсе не филантропические
призывы и моральные сетования определяют и поведение людей
и те моральные нормы, которыми они действительно руководствуются
в жизни. А поэтому все призывы к братству, ко всеобщей
любви, к отказу от насилия при сохранении частнособственнической
основы неизбежно оставались благими пожеланиями и не оказывали,
да и не могли оказать, какого-то реального влияния на
ход истории.
Такой была судьба мечты людей о мире, такой была судьба
и других миролюбивых идеалов. Люди мечтали о любви, а
общество раздиралось классовыми противоречиями; они грезили
о строе, где не будет бедных и богатых, где все люди будут
равны и одинаковы независимо от веса их кошелька, а государствами
правили угнетатели, утопавшие в роскоши и обрекавшие подавляющую
часть населения на нищету и голод; люди мечтали о справедливости,
а в обществе действовали своекорыстные стяжатели, готовые
ради собственных интересов обречь на смерть миллионы своих
"братьев во Христе"; они осуждали тунеядство,
но в мире преуспевали паразиты, а люди труда еле сводили
концы с концами. Свободолюбивые, мирные идеалы простых
людей попирались на каждом шагу, и им, казалось, только
и оставалось устремлять взор к пустым небесам и искать
на них лик страдающего "спасителя". Ему они
как бы вручали претворение в жизнь своих идеалов, и идеалы
эти отныне выступали для трудящихся как "закон божий".
Но другие продолжали борьбу, они искали путь, чтобы воплотить
в жизнь свои мечты. Этот путь указал марксизм. Он указал
ясный, основанный на глубоком научном понимании законов
общества путь. Он говорил людям: не тратьте силы для напрасной
проповеди вегетарианства среди хищников. Это бесполезно.
Если зло порождается общественными отношениями, то нужно
прежде всего переделать эти отношения; если воплощению
в жизнь идеалов мешает частнособственническая основа,
то нужно в первую очередь сломать эту основу. Марксизм
не говорил магического слова, не предлагал философского
камня, не баюкал сентиментальными фразами, а звал к решительной
и долгой борьбе.
Коммунисты никогда не считали, что насилие - лучшее средство
разрешения социальных конфликтов. Но они говорили людям:
если вы действительно хотите добиться настоящего счастья
и подлинного равенства, то помните, что эксплуататоры
добровольно, без боя вам своих привилегий, своих теплых
мест под солнцем не отдадут. А поэтому нужна готовность
добиться победы. И это гуманно, это благородно, потому
что речь идет о счастье миллионов людей, о благе большинства
человечества.
Но для того чтобы это счастье построить, нужно всегда
быть готовым защитить его от всех врагов, нужно ненавидеть
тех, кто стремится навечно продлить на земле рабство и
угнетение. С решительной борьбой несовместима христианская
заповедь "любви к врагам". А если мы свяжем
себя фразой "не убий", на насилие не ответим
насилием, то это будет предательством по отношению к интересам
трудящихся, к многовековой, выстраданной историей освободительной
борьбе.
Возьмем конкретный пример из современной жизни. Известно,
что фашистская Германия стремилась добиться мирового господства,
создала огромную военную машину, вторглась на нашу землю
и земли других миролюбивых народов. Спрашивается, как
можно было остановить эту коричневую чуму, сорвать человеконенавистнические
планы истребления миллионов людей - русских, украинцев,
евреев, белорусов, поляков, чехов, сербов и др.? Ответ:
только силой.
Но, может быть, защитник любвеобильного христианства захочет
возразить: "Это излишне жестоко, это негуманно"?
Может быть, благороднее попытаться усовестить бандитов,
вселить им в душу христианские идеалы, уговорить сменить
оружие на елей? Но ведь у фашистов была своя мораль, свои
представления о "воле бога". "Бог с нами"
- было написано на пряжках эсэсовцев; которые топтали
наши поля. "Бог с нами" - было выбито на немецких
снарядах, которые несли смерть детям и старикам.
Ждать, пока фашисты прислушаются к христианской морали,
- это было бы предательством по отношению к гуманизму,
по отношению к жизням миллионов людей. Не уничтожить эту
коричневую нечисть было бы преступлением перед историей.
Страны антифашистской коалиции выполнили свою историческую
миссию.
Таким образом, если в мире существуют силы, несущие насилие,
грозящие похитить свободу и счастье других народов, то
высший гуманизм заключается в том, чтобы не дать им действовать,
обуздать их силой. Ведь один вооруженный разбойник может
убить десятки и сотни людей, если ему не оказать сопротивления.
Такова реальная жизнь, и таков трезвый взгляд на нее.
Однако последовательный защитник пацифизма может сказать:
самый верный путь избежать повторения ужасов войн - это
обратиться с христианским словом к реваншистам и милитаристам,
объяснить им, что истинное христианство несовместимо с
подготовкой к войне. Может быть, красноречие проймет последышей
нацизма?
Но обнаруживается любопытный факт: немецкие реваншисты
вовсе не ощущают недостатка в христианских идеях и не
испытывают особого желания слушать, их проповедников.
Они давно, оказывается, считают себя самыми "истинными"
христианами. Больше того, свои захватнические планы они
выдвигают от "имени бога", заявляя, что они
лишь исполняют свою "священную миссию".
Дальше - больше. Оказывается, в мире немало первостатейных
мерзавцев, которые прикрывают свои преступления именем
бога. Всему миру известны зверства и бесчинства, которые
португальское правительство учиняет в Анголе. А вместе
с тем Салазар утверждает: "В португальских провинциях
в Африке действительно царит мир, и это является результатом
той силы, которая в течение столетий была способна предупреждать
внутренние волнения и противостоять подстрекательствам
и восстаниям извне, эта сила - коллективное чувство единства
и общности идеалов и целей. Мы всегда руководствуемся
идеалом равенства людей перед богом". А разве мало
сейчас факельщиков атомной войны, которые оправдывают
ее, ссылаясь на неизбежность второго пришествия Христа?
И не случайно на одном из международных молодежных семинаров
студент из Израиля спросил: "Почему же так получается,
что самые грязные и варварские дела прикрываются именем
бога?" Американские участники не изъявили особой
охоты обсуждать этот вопрос. А жаль! В то время проходил
суд над Пауэрсом, и этот факт кое-что разъяснил бы моим
американским коллегам относительно христианских добродетелей.
Им можно было бы напомнить некоторые слова одного члена
конгресса США, который так оправдывал шпионский полет
"У-2": "Шпионаж на протяжении писаной истории
был неотъемлемой частью войны. Прежде чем занять обетованную
землю, Моисей по заповеди господа послал из пустыни десять
человек во главе с Иисусом Навином, чтобы выведать, что
делается на этой земле". Можно было бы рассказать
им, что в тот момент, когда в США стало известно, что
самолет Пауэрса сбит, Аллену Даллесу, его духовному отцу,
вручалась золотая медаль за "отличие на правительственной
службе и преданность христианским идеалам".
Мне часто приходилось слышать в Америке и читать в американской
прессе: "Мы не можем доверять Советскому правительству,
потому что оно не верит в бога, а следовательно, не признает
высших духовных ценностей"; о том, что коммунисты
"нарушают волю Йога". Но откуда узнать ее, эту
волю-то? Ведь что-то не слышно, чтобы всевышний за последние
две тысячи лет провел пресс-конференцию, где прокомментировал
бы свое отношение к текущим политическим событиям. На
это мне ответили: "Воля бога отпечаталась в библии,
которая в неповерженном виде доносит до нас его божественную
мудрость". Но библия полна самых разительных противоречий.
Этого не отрицают многие крупнейшие теологи. Как же быть?
"Нужно, - отвечают одни, - уметь читать библию, применять
ее учение смотря по обстоятельствам".
Но именно так, "по обстоятельствам", церковь
всегда и истолковывала библию. В результате и резали,
и жгли, и убивали друг друга тысячами "истинные братья
во Христе". Можно, конечно, говорить о причинах этого.
Но сейчас важнее другое: как возможно, чтобы два "брата
во Христе" стремились убить друг друга и при этом
искренне верили, что они выполняют "священную волю"?
Это происходит потому, что "воля бога", на которую
ссылаются верующие, -- эфемерное, бессодержательное понятие.
В каждую эпоху каждый класс вкладывал в это понятие выгодное
ему содержание, и получалось, что именем одного и того
же бога постоянно оправдывались взаимоисключающие действия.
Мира требуют интересы всего человечества, земные интересы
миллионов, и они должны быть выражены прямо, без ссылок
на бессодержательное понятие "золя бога". Борьба
с угрозой войны может быть успешной, если она направлена
против реальных ее носителей - агрессивных милитаристских
кругов. Их нужно заставить изменить свою политику. Меры
же, уповающие на силы христианских призывов, явно недостаточны.
Не устранив причин, не устранишь и следствий.
Вот почему, на наш взгляд, тот путь, который предлагают
квакеры, иллюзорен и неэффективен. И вместе с тем этих
людей нельзя не уважать. Это искренние, в своем большинстве
приветливые люди, полные гордости за прошлое своей организации.
А это вековая драматическая история в общем бесплодной
борьбы против войны, тернистого пути пацифистов, пытавшихся
призывами к христианской любви между людьми остановить
войны и насилия.
Не знаю, как на моих друзей, но на меня встречи с квакерами
произвели тяжелое впечатление.
Представьте себе такую обстановку. В Америке идет бешеная
гонка вооружений, раздаются хвастливые заявления распоясавшихся
военных, гудит от натуги мощная пропагандистская машина,
изрыгающая военную истерию и атомный психоз. Причины этого
понятны, они глубоко коренятся в самом общественном строе
империализма, душителе свободы народов. Причем все эти
призывы, вся эта истерия организуется людьми, у которых
в руках действительная сила, которые держат поводья американского
государства. И вот среди фабрикантов смерти, лихорадочно
подсчитывающих прибыли, затерялись искренние, лично мужественные
люди. Они прижимают к груди библию. Они говорят: "Будьте
верны Христу, любите друг друга, открывайте свои сердца
ближнему своему". Это благородно, но это глас вопиющего
в пустыне.
И никто не внимает этим призывам, жизнь идет своим чередом,
штампуются новые планы военного производства, летают атомные
бомбардировщики; атомные подводные лодки, набитые смертоносным
грузом, бороздят чужие воды. И когда квакеры это видят,
им остается только сокрушенно качать головой и непонимающе
пожимать плечами: почему же их богобоязненные американские
сограждане мостят себе дорогу в ад?
И мне трудно забыть один вечер. Нам показали любительский
фильм, рассказывающий о борьбе квакеров за мир. Вот на
экране печатный станок, с которого потоком сходят брошюры,
листовки, вот различные "информационные центры мира",
а вот и мирная демонстрация квакеров. Объектив аппарата
скользит по зданию военного учреждения, по высокой ограде,
окружающей военную базу. Потом в кадр попадает небольшая
группа людей - демонстрация квакеров в защиту мира. Они
стоят маленькой беспорядочной группой перед громадным
зданием, ветер швыряет им в лицо песок и листья. Они стоят
час, второй... Хлопают двери, пропуская военных чиновников,
распахиваются ворота, открывая путь военным машинам, деловито
маршируют солдаты-все идет своим чередом, А квакеры стоят,
и только более скорбными становятся их лица. Какую силу
духа нужно иметь, чтобы устоять в своих убеждениях, какой
трагической в их глазах должна казаться действительность,
истинных причин которой они не понимают!
Религиозные идеи стали для квакеров плотной ширмой, которая
скрыла подлинные очертания жизни, утопила реальные причины
в велеречивых рассуждениях о христианских добродетелях.
"ДЕЛАТЬ ЖИЗНЬ С КОГО..."
Общество, сводящее
понятие "жизненного успеха" всего лишь н обладанию
крупными деньгами (и с этой точки зрения осуждающее
материальную неудачу как главный порок), возведшее деньги
на уровень абсолютной ценности, - такое общество неизбежно
плодит продувных дельцов и темные дела.
Р. Миллс, "Властвующая
элита"
Американские юноши и девушки недолюбливают
рассуждения об общих социальных законах. Когда речь заходит
об обществе, они предпочитают говорить о судьбах отдельных
людей, делятся своими наблюдениями. "Это наше личное
мнение", - постоянно подчеркивали они во время работы
семинаров и больше полагались на мимолетное ощущение проблемы,
на способность импровизации по ходу разговора, чем на
статистику и знание цифр и деталей. Такая манера затрудняла
споры.
К тому же, видимо, мы не всегда находили правильный тон.
А он - и в этом я убеждался многократно - порой решает
суть дела. Нередко складывалась прямо-таки обескураживающая
ситуация. Привычные категории нашего мышления, давно знакомые
нам и, казалось бы, такие самоочевидные понятия и рассуждения
оказывались непонятными юным американцам.
Чаще всего так случалось, когда обсуждались коренные проблемы
жизни общества. В этих случаях мы обычно говорили о "производственных
отношениях", "надстройке", "пролетариате",
"классах" и т. п., иногда просто забывая о том,
что точное содержание подобных понятий либо неизвестно
американцу, либо представляется ему в искаженном виде.
Наступала заминка, раздавались голоса о "роковом
языковом барьере".
Причина, конечно, не в непреодолимых "трудностях
перевода", а гораздо глубже. Речь идет не об обычных
словах, а о научных терминах, имеющих строго определенный
смысл. В них резюмируется анализ конкретных общественных
явлений, материалистическое понимание истории. Но американцу
оно, как правило, неизвестно, он привык объяснять явления
общественной жизни иными терминами и понятиями. А поэтому
научные категории воспринимались нашими оппонентами в
их "житейском", обыденном значении, казались
им неубедительными, малозначащими.
И было обидно, когда, доказывая бесспорные вещи, мы порой
не могли до конца обнажить их полновесный и очевидный
смысл лишь потому, что мало задумывались над формой изложения.
Перевести текст на иностранный язык - дело нехитрое. Несравненно
сложнее донести правоту наших идей в образах и понятиях,
ощутимых и убедительных для человека "западного склада
мышления".
Поэтому разговор о морали с ее явно выраженной "человеческой"
подкладкой оказывался наиболее простым для взаимного понимания.
Я еще буду говорить о том, что в сознании молодежи Нового
Света глубоко укоренены нелепые, фантастические взгляды
на жизнь в Советском Союзе. С коммунистической моралью
дело обстоит "проще": ясных представлений о
ее сущности у наших собеседников практически не обнаруживалось.
Наиболее осведомленные юноши и девушки (питомцы "русских
центров", естественно, не принимаются в расчет) обычно
исчерпывали свои познания на сей счет, заявив, что, по
их сведениям, у коммунистов мораль как таковая отсутствует
и в наличии имеются лишь изменчивые соображения практической
выгоды. Они, мол, и заменяют коммунистам "объективный"
моральный критерий.
В тех же случаях, когда нам удавалось убедить юных американцев
в том, что марксизм-ленинизм имеет свои четкие моральные
принципы, свой объективный критерий нравственности, они
воспринимали нашу этику как нечто родственное тем благим
пожеланиям, которые и составляют содержание христианской
"науки жизни". Помню, как долго говорили мы
с одним юным квакером о моральном кодексе строителя коммунизма.
В заключение он только спросил: "Значит, вы признаете
законы Моисея?"
Любопытное суждение я как-то услышал от молодой американки,
участницы ленинградского семинара. Когда мои товарищи
стали доказывать, что христианские лозунги противоречат
принципам буржуазного общежития, она возразила: "С
этим я, пожалуй, соглашусь. Но ведь смысл морального идеала
в том и состоит, чтобы намечать перспективу, указывать
конечную цель. Моральный идеал всегда не полностью воплощен
в действительности. Вы тоже говорите о моральном облике
человека будущего, заботитесь о коммунистическом воспитании
людей. Для вас это также идеал, который еще предстоит
достичь. Так что никакого отличия вашей морали от христианской
в данном пункте я не вижу".
На этом рассуждении стоит остановиться. Не для того, конечно,
чтобы победно уличить девушку в заведомой путанице. Полезно
выяснить существенную сторону христианской этики, ее роль
в современной Америке и степень влияния на нравы подрастающего
поколения. Я уже отмечал, что есть немало американских
юношей и девушек, которые рассматривают идеалы христианства
как реальную "позитивную" программу совершенствования
общества, отдают много сил внедрению их в жизнь. Какой
отзвук находит такая деятельность?
Да, христианская мораль содержит немало благородных и
приемлемых для трудящихся положений. В библии, например,
рекомендуется "отдать последнюю рубашку ближнему
своему", там осуждается общественный паразитизм ("не
трудящийся да не ест"), провозглашается бескорыстная
любовь и братство всех людей. Они, конечно, не исчерпывают
содержание "священного писания": в нем немало
прямо противоположных заявлений, но сейчас речь идет не
об этом. Эти призывы пленяют многих верующих. В квакерской
листовке "Пять шагов к миру" я прочитал: "Давайте
разделим нашу прибыль с теми, кто не в состоянии покупать".
Чем плох этот призыв? Давайте
разделим!
Но какой американец всерьез отнесется к этому пожеланию?
А если бы такой и нашелся, то, по совести говоря, в Америке
скорее всего посчитали бы его за человека, мягко говоря,
не в себе. И это не просто фраза.
Весной 1961 года негр-дворник из Лос-Анжелоса Дуглас Джонсон
нашел парусиновый мешок с деньгами, упавший, как выяснилось
впоследствии, с грузовика фирмы "Бринкс". В
нем оказалось 240 тысяч долларов. Человек, живший в крайней
нужде, поступил в соответствии с требованиями элементарной
порядочности: он вернул деньги. Фирма заплатила ему 10
тысяч долларов за честность. Но общественное мнение реагировало
на его поступок иначе. Жизнь Джонсона стала невыносимой.
Он превратился в человека, осыпаемого насмешками и оскорблениями.
Ему писали непристойные письма, друзья, соседи издевались
над ним, называя его дураком, тупицей, глупцом. Дело дошло
до того, что его старший сын, не выдержав насмешек школьных
товарищей, сбежал из дому на несколько дней. Если сам
Джонсон хотел получить работу, он неизменно слышал: "Зачем
она тебе, ты же имел 240 тысяч долларов!" Джонсон
не совершил греха перед совестью, но он оскорбил глубоко
вкоренившуюся мораль американского обывателя, который
оправдывает "выгодное" мошенничество, если оно
не раскрыто.
И напротив, можно привести сколько угодно примеров, когда
мошенники и жулики, получившие наказание, ничуть не теряли
уважения других. Больше того, они становились чуть ли
не героями, каждый спешил пожать им руку и похлопать по
плечу: "Ловко ты дурачил полицию и власти. А что
попался, так с кем не случается". Но зато он весь
свой, понятный, "наш парень из Техаса".
Так что иллюзиями насчет бескорыстия и благородства в
денежных вопросах молодое поколение небогато. Едва ли
нужно еще приводить примеры, говорящие о влиянии идей
меркантилизма и приобретательства. Можно, конечно, побрюзжать:
вот, мол, какое пошло поколение... Но разве в этом вина
поколения? Разве общество не рекламирует интенсивное "делание
денег" как занятие, наиболее достойное американца?
Разве жажда наживы не стала главным "интересом"
делового мира? Так что молодежь здесь ни при чем. Можно
посетовать, как кое-кто в Америке и делает, на недостаточность
христианской проповеди. Однако поведение людей вовсе не
зависит от уровня красноречивости религиозных проповедников.
Имеются объективные закономерности, которые определяют
характер нравственных убеждений общества, и их не отменишь
ссылками на волю всевышнего.
Мораль возникла раньше религии и независимо от нее. Она
не диктуется с неба, не формируется благими пожеланиями
- будьте хорошими, не воруйте, лобызайте друг друга! -
а отражает фактические условия жизни людей. Меняются условия
- меняются и нравственные нормы. То, что тысячу лет назад
было нравственным, сегодня может оцениваться преступление.
Принципы морали вызваны потребностями коллективной жизни.
Общество без них существовать не может. Скажем, члены
одного племени не должны убивать друг друга. Такие нормы
практически складывались в первобытном обществе стихийно,
лишь впоследствии возникали понятия о "чести",
"совести", "благе" и т. д. Главное
же в том, что у них есть четкий критерий: поведение отдельного
человека оценивается с точки зрения коллектива, общества,
класса. Если оценка поступка отдается на усмотрение индивида,
то всякая мораль как таковая утрачивает смысл.
Но так случилось в прошлом, что эпохи страданий вынудили
народные массы заключить свои сокровенные идеалы в религиозную
оболочку, перенести заветные надежды на "всемогущий
промысел божий". И здесь морали в точном смысле этого
слова приходит конец, поскольку поступки человека оцениваются
теперь не с точки зрения интересов класса, к которому
он принадлежит, а по тому, насколько они соответствуют
"воле бога".
В этом, кстати, и ключ к ответу на вопрос, который, как
мы помним, поднял юноша из Израиля: если главным объявляется
соответствие "воле бога", а толкование ее берет
на себя церковь, то за "волю бога" можно выдать
любое преступление.
Итак, в обществе существуют моральные нормы, отражающие
условия жизни различных классов. Подрастающее поколение
не наследует их автоматически, подобно цвету волос родителей.
Оно усваивает их лишь постепенно. И общество стремится
помочь ему в этом.
О своей юной поросли человечество стало заботиться весьма
давно. Известно, например, как долго юноша готовится стать
мужчиной-охотником у племен Центральной Африки, островов
Полинезии и др. Так, видимо, и было в глубокой древности.
"Цивилизованное" рабовладельческое общество
не удовлетворилось домашним воспитанием и создало специальные
"воспитательные" заведения, в которых воспитуемым
прививали мораль рабовладельцев. "Сделайте человека
из моего парня", - говорили поколения отцов. "Такого,
как я", - подразумевалось при этом. Одним словом,
речь шла об организованном воспроизводстве морали господствующего
класса.
Многие мыслители, воспитатели, педагоги прошлого бичевали
пороки общества, страстно призывали людей стать морально
чище: они полагали, что моральный облик общества можно
переделать риторикой. Однако прекраснодушные проповеди
отлетали от фактической истории, как горох от стенки.
Заслуга марксизма состоит в том, что он научно объяснил
механизм воспитания людей. "Увещеваниями жизнь не
переделаешь". Чтобы изменить отношения людей, нормы
жизни, нужно переделать само общество, его законы, и тогда
на смену старым придут новые нравственные принципы. Да,
идеи могут оказать огромное влияние на ход истории, но
в том лишь случае, если они вытекают из условий жизни
людей, отражают тенденции общественного развития.
Это удар по иллюзиям, А с ними нелегко расставаться. "Марксистская
концепция негуманна. Она не принимает во внимание эмоции
и волю людей", - сказал мне как-то американский юноша.
Что ж, ему она может не нравиться. Но наука тем и отличается
от обывательских представлений, что для нее критерий -
не субъективные симпатии, а соответствие фактам.
Еще и еще рез следует подчеркнуть фундаментальное научное
положение: формирование нравственного облика людей имеет
свои объективные законы. Человек воспитывается не только
тогда, когда с ним проводят специальные "воспитательные"
мероприятия. Не проповеди, лекции, доклады, назидания
главным образом определяют его нравственность, а та повседневная
обстановка, в которой он живет, поведение людей, особенно,
старших, которых он встречает, реакция со стороны общества
на те или иные явления.
Такова особенность нравственных убеждений: они непременно
должны преломиться через личную практику человека, через
его "социальный опыт", если употребить выражение
А, С. Макаренко- Они не могут быть усвоены чисто "теоретически",
подобно таблице умножения или схеме расположения небесных
светил. На всех этих положениях общего порядка я останавливаюсь
лишь для того, чтобы можно было лучше понять моральные
черты, характерные для подрастающего поколения Америки.
Представления молодого американца о "жизненной"
морали определяет прежде всего атмосфера барышничества,
конкуренции, голого чистогана, которой он окружен. В ней
вянут идеалы гуманности и благородства. О филантропии
стоит говорить, лишь обеспечив себя долларами. Эту истину
подросток усваивает с детских лет, наблюдая факты каждодневной
жизни.
Весной 1962 года в Олбэни (штат Нью-Йорк) были привлечены
к судебной ответственности два американца, скупавших детей-сирот
в Греции и перепродававших их бездетным американцам. Такой
бизнес был прибыльным: за каждого ребенка торговец живым
товаром получал по полторы-две тысячи долларов. Но суд
оправдал барышников, признав, что они "не нарушили
американских законов". Такие уж законы! И эти законы,
эта практика во многом определяют моральные идеалы подрастающего
поколения.
Все это, разумеется, печальные истины, и когда я пишу
о них, то испытываю чувство искреннего человеческого сочувствия.
Мне довелось немало бывать в американских семьях, и я
видел, сколько внимания родители уделяют детям, как старательно
они стремятся воспитать их честными и добрыми людьми,
привить им навыки трудолюбия и гуманизма. Но в том-то
и дело, что в процесс воспитания постоянно вклиниваются
цинизм и бессердечие "делового" мира и часто
сводят на нет благородные усилия. Именно об этом с болью
писал Джон Стейнбек Эдлаю Стивенсону: "Мы не можем
надеяться сделать наших детей хорошими и честными людьми,
когда город, штат, правительство и корпорации - все обещают
большую награду за интриги и обман, чем за честность и
правдивость. Всюду мошенничество, Эдлай, на всех ступенях".
Я вовсе не хочу сказать, что американцы рычат при виде
друг друга. Фермер Гарри дружит с живущим по соседству
фермером Джоном. Они вместе обсуждают виды на урожай,
а их жены делятся секретом приготовления кофе. В "день
благодарения" они обмениваются "наилучшими пожеланиями".
Но на рынке - а от него зависит их благополучие - они
конкуренты. И если у Гарри в один прекрасный день погибнет
весь урожай, если коровы его подохнут, с "деловой,
прагматической" точки зрения Джона это, несомненно,
удача, хотя он, может быть, лично сочувствует Гарри. В
обществе, в котором господствует принцип частной собственности,
врач заинтересован, чтобы люди больше болели, владелец
стекольной фабрики - чтобы они чаще били посуду, гробовщик
- чтобы умирали, а собственник винной лавки - чтобы напивались
до белой горячки. Да, здесь могут расцветать улыбки, поздравления,
могут быть примеры трогательной дружбы и взаимной поддержки,
но все это вопреки частнособственническим принципам, которые
прививают людям вражду друг к другу. Ну, а если люди все-таки
решают жить по христианским нормам, на деле проводить
в жизнь идеалы евангельской любви и равенства - что тогда?
Тогда они должны уйти из общества, стать изгоями...
"Сегодня мы посетим американских коммунистов",
- сказали нам однажды наши гостеприимные хозяева. Было
чему изумиться: до сих пор встречи нашей делегации с прогрессивно
настроенной молодежью не поощрялись, а тут - коммунисты!
Мы въехали в большой парк. При беглом взгляде на местных
обитателей стало ясно, о каком "коммунизме"
шла речь. Это была религиозная община, "коммуна",
как ее называли. "Старший брат" поведал нам
ее историю. Группа "Брудерхоф" возникла в Германии
лет сорок назад. Спасаясь от преследований, ее члены эмигрировали
и в конце концов обосновались в Америке. "Мы высоко
почитаем библию, - говорили нам, - и живем по заветам
ранних христиан. У нас все люди равны". Один из этих
заветов - общность имущества. В "братстве" все
общее. Все трудятся вместе и не получают заработной платы.
Но уйти от господствующих в обществе экономических расчетов
они, естественно, не могут. Вся община существует за счет
изготовления и продажи деревянных игрушек. Для этого имеются
прекрасно оборудованные мастерские, специальные люди занимаются
сбытом продукции, закупкой сырья, продуктов.
Мы долго беседовали с "братьями". Они неприязненно
настроены ко всему остальному миру. "Общество таково,
- говорили они, - что в нем невозможно остаться морально
чистым. Нужно либо уйти из него, либо подчиниться его
нравам". Но бегство от общества неизбежно оборачивается
убожеством и бесцветностью духа. Я уже не говорю о внешнем
облике этих людей - неприглядная одежда, хмурые, усталые.
В глаза бросалась прежде всего серость духовной жизни.
Скорбные лица, печальные взгляды, какая-то тупая обреченность,
безысходная жертвенность, покорность судьбе.
Ни радостных улыбок, ни веселого смеха, ни смелых жестов.
Во всем чувствовался аскетизм: аскетизм в одежде, в мыслях,
в чувствах.
Мы возвращались с тяжелым чувством. Мы прикоснулись к
самым сокровенным тайникам духовных недугов людей, стали
свидетелями трагедии благородных порывов в этом мире.
Можно, конечно, поражаться стойкости и упорству несчастных
общинных "коммунистов", жертвующих большими
чувствами и устремлениями ради христианских принципов.
Но это болезненный, уродливый путь борьбы с социальной
безнравственностью, путь, ничего общего с подлинным коммунизмом
не имеющий. Это вместе с тем суровое осуждение мира чистогана
и барышничества, мира, который в своих рамках оставляет
лишь одну возможность для воплощения в жизнь христианских
идеалов "равенства и братства" - юродство.
"Не трудящийся да не ест". Неплохо сказано!
Две тысячи лет люди повторяют эту фразу. Но едва ли она
отбила аппетит хоть у одного бездельника. Больше того,
в капиталистическом мире едят, и притом порой без меры,
преимущественно паразиты и эксплуататоры, а трудящиеся
не могут похвастаться своим меню. Можно ли это требование
осуществить в современной Америке? Конечно, нет. Здесь
немало людей живет на нетрудовые доходы, на сдачу в аренду,
наем земли, дома, на прибыли от ранее накопленных капиталов
и т. д. Человек "свободен" добывать деньги,
как он находит нужным, доллары определяют положение индивида
в обществе, и он, разумеется, "свободен" распоряжаться
ими по своему усмотрению. -
"Лицемерие - это дань, которую порок вынужден платить
добродетели", - говорил когда-то Ларошфуко. Ученый
адвокат буржуазной морали никогда не скажет прямо: наша
"нравственность" требует задушить восстание
народа, потому что оно грозит интересам капиталистов.
Он непременно прибегнет к ссылкам на "абсолютные"
моральные ценности, вневременные идеалы, на демократию.
Но это лицемерие, потому что господствующие классы никогда
не останавливаются перед тем, чтобы применить насилие,
когда затрагиваются их своекорыстные интересы,
И здесь, вспоминая слова молодой американки, нужно подчеркнуть
принципиальное отличие коммунистической морали от морали
религиозной.
Моральные идеалы коммунизма взяты не с потолка, они сформировались
в ходе классовой борьбы пролетариата. Для окончательной
победы в ней нужны были преданность высокой цели, смелость
и непримиримость к врагам, чувство взаимной поддержки
и т. д. Пролетариат выдвинул тысячи замечательных героев
- живых носителей этих черт. Моральный кодекс строителя
коммунизма включает такие благородные нравственные принципы,
как преданность делу коммунизма, добросовестный труд на
благо общества, коллективизм и товарищеская взаимопомощь,
гуманные отношения и взаимное уважение между людьми и
др. Что это за черты, в какой мере они могут быть воплощены
в жизнь? Это обобщение, суммирование тех реальных, действительно
существующих отношений между людьми, которые крепнут в
нашем обществе. Да, они в известном смысле являются идеалами,
потому что еще не в полной мере воплотились в нашей жизни.
Но, с другой стороны, имеются миллионы людей, для которых
эти нормы стали правилом поведения.
Главное даже не в этом: сами общественные отношения, само
наше общество дают простор, стимулируют формирование этих
черт. Таково их глубочайшее принципиальное отличие от
христианской морали.
Взять хотя бы требование "кто не трудится, тот не
ест". Оно органически вытекает из самой структуры
общества, подкрепляется деятельностью государства и всей
пропагандистской и культурной работой. И если у нас еще
встречаются тунеядцы, то общество не на словах, а на деле
борется против них.
Важен, например, такой вопрос: кого почитают в обществе?
Кого прославляют газеты, журналы, радио? В Америке это
прежде всего политические деятели, финансовые тузы, игроки
в бейсбол, кинозвезды. Если деньги, капитал - норма отношений
между людьми, то они и определяют интерес общества к тому
или иному человеку. Простые люди труда здесь не прославляются.
И это понятно: при. капитализме стимулы труда часто индивидуалистические,
труд здесь - тяжелое бремя, а поэтому такой труд не представляет
общественного интереса.
У нас лучшие производственники предприятий, лучшие работники
совхозов и колхозов - почетные люди, их имена гремят по
стране. И это есть признание громадной общественной значимости
их труда. Общество славит их как непосредственных строителей
коммунизма. И дело опять-таки не только в направленности
пропаганды, а в общественной природе труда. Если у нас
человек становится известным, то только за большую общественную
значимость его труда, а не из-за личного дохода. Когда
сами условия жизни воспитывают чувство общественного долга
и создают полную возможность ликвидации паразитизма, воспитания
целеустремленных, преданных делу коммунизма людей, требование
"кто не трудится, тот не ест" может действительно
стать нормой поведения людей.
Вот почему мы с полным основанием можем говорить о принципиальном
различии норм религиозной и норм коммунистической нравственности.
Вот почему только коммунистическая мораль наследует общечеловеческие
нравственные нормы, выработанные трудящимися в борьбе
против эксплуатации и моральных пороков.
"РАЗБИТОЕ
ПОКОЛЕНИЕ"
ИСКАЛЕЧЕННЫЕ ДУШИ
Он плакаться, что был рожден, Имел
причины.
Э. Робинсон, "Минивер
Чиви"
Прошло уже больше четырех лет с того
дня, когда я в первый раз увидел заокеанский континент.
Кажется, это было вчера...
Предъявлены заграничные паспорта, ревут моторы, стреловидная
тень "ТУ-104" пересекает линию Рижского залива.
Внизу Балтийское море, знакомые по карте очертания берегов.
"Здесь шумят чужие города и чужая плещется вода".
Амстердам. Вошедшие в легенды голландские тюльпаны, гирлянды
из цветов на улицах, разнотонный звон колоколов по случаю
пасхи. Взлет, красные огни Манчестера. Затем земля закуталась
облаками, и мы остались наедине со своими переживаниями.
А когда внизу показались безлюдные снега Северной Канады,
нам нанес визит четырехлетний американский карапуз. Он
был такой рыжий, словно его раскрасили яичным желтком.
Мы затеяли с ним "международную" игру - в прятки.
Скоро он сидел у одного из нас на коленях, доверчиво трогал
комсомольский значок и изредка старался ухватиться за
чужой нос. Первая встреча с Америкой, как пишут опытные
журналисты, проходила "в дружеской обстановке".
Этот веселый мальчуган стал для нас символом маленького
американца, вступающего в жизнь. Мы часто вспоминали о
нем. Пройдет время, и он забудет про день, когда беззаботно
смеялся на руках у "русских коммунистов", жизнь
его потечет по своему руслу. Какие встречи, радости и
огорчения заготовила ему судьба? Кем он станет? Знаменитым
бейсболистом или известным политическим деятелем, рабочим
или репортером скандальной хроники?..
Нью-Йорк. Гигантский кристалл аэропорта Айдл-уайлд, ослепительно
сверкающий на солнце, словно ледяной торос. Первые американские
улыбки, первые чужеземные слова, первая атака шумного
журналистского племени. Мы были настроены в высшей степени
торжественно и готовы ко всему. Все же первый вопрос репортеров
нас изумил: "Что вы думаете о проблеме детской преступности
в США?" Признаться, не думали мы об этой проблеме.
И вообще, честно говоря, не она нас волновала, когда мы
только что зашагали по далекому континенту. Что мы ответили,
сейчас не помню. Сильно подозреваю, что это были глубокомысленные
житейские прописи: преступность - вещь плохая, а если
ею занимается молодежь, то это плохо вдвойне.
После этого было много пресс-конференций, обедов с разговорами,
споров и дискуссий. К слову сказать, американские журналисты,
с которыми нам приходилось сталкиваться, не всегда отличались
умением слушать. Словно шли они по заранее заготовленной
схеме, и всякие отклонения их не волновали. Порой хотелось
подробней рассказать о нашей стране, о вещах, я уверен,
интересных и новых именно для американских читателей.
Но газетчика интересовало лишь то, о чем он уже составил
собственное мнение. Он начинал открыто скучать, откладывал
блокнот и энергично вклинивался в первую же паузу: "С
каких лет русские девушки выходят замуж?" Мы не обижались.
У репортеров свои заботы. Надо дать сенсацию. Сразу в
номер. Чтобы босс был доволен и читатель не мог оторваться.
Чертовски трудная задача! Вот и появлялись пустопорожние
статьи с визгливыми заголовками вроде "Красные женятся
в 18 лет!" Было жалко бумагу.
Менялись города, но по-прежнему нас подстерегал вопрос
о детской преступности. Он звучал все более настойчиво.
Первая пресс-конференция ввела нас в комплекс сложных
и запутанных проблем современного молодого поколения,
которые ныне волнуют общественность многих стран.
Пожалуй, уже со времен Адама дети стали огорчать родителей,
и те редко упускали случай напомнить непутевым отпрыскам,
что они пускают по ветру с трудом приобретенное семейное
моральное наследство. Но если в прошлом недовольство растекалось,
так сказать, по семейным каналам, то ныне речь идет о
сетованиях по адресу целого поколения Америки. Тревожные
голоса все чаще попадают в печать, Одна мысль повторяется
в таких материалах: нынешняя молодежь пребывает в состоянии
серьезного кризиса, ее поиски надежных моральных ценностей
часто оказываются безуспешными.
Интересную подборку высказываний зарубежных репортеров
о молодежи различных западных стран дал американский журнал
"Ньюсуик".
"Безумствующие в конце каждой недели, - пишет П.
Уэбб из Англии, - сотнями собираются в танцевальном зале
на Ил-Пай-Айленд, на Темзе. Девушки обычно босые, в свитерах
по икры, юноши в ночных рубашках и котелках... 15-летняя
продавщица так пытается объяснить, кто они такие: "Мы
не знаем, куда мы идем, мы просто отправляемся наугад
и где-нибудь останавливаемся... беседуя, танцуя. Это чудесно!"
"Другие, - продолжает автор,- выражают свой протест
иначе. Они поражают общество иногда бессмысленной порочностью".
И действительно, статистика показывает, что преступность
среди английской молодежи угрожающе растет в последние
годы.
"Два-три года назад, - говорится в журнале о молодежи
Франции, - французы считали, что их молодежь стремительно
мчится прямо в ад на грохочущих мотоциклах, ведомых молодыми
преступниками с диким взором, в черных куртках. Это были
чернорубашечники, которые сбивали мотоциклами простодушных
зрителей и находили дьявольское удовольствие в погромах
в кафе и схватках с полицией".
Журналист Дуайт Мартин считает, что характерной чертой
современной западногерманской молодежи является ее пассивность,
ее лозунг: "Без меня!" В беседе с ним молодой
виноградарь Клаус В. сказал: "Говорят, что мы безбожное
поколение, что мы не знаем, чего хотим от жизни. Действительно,
мы - дети войны, выросшие без отцов, потому что они либо
были убиты, либо еще сражались где-то вдалеке. Следовательно,
мы росли в условиях, где отсутствовали порядок и дисциплина,
и в результате до сих пор пребываем в состоянии умственного
и морального хаоса. Может быть, и очень хорошо, что экономическое
чудо послевоенного возрождения Германии обеспечивает нас
материально, но наш разум и наши души голодны". Такие
настроения не исключение.
Кстати, в 1961 году западногерманский журнал "Твенти"
подвел итоги анкете, которая проводилась среди юных немцев:
"Мы искали новое поколение, нашли только голую статистику.
У 50 процентов молодежи нет вообще никакой цели. Другие
называют в качестве идеала своих родителей или кинозвезд,
спортсменов и т. п. Только 50 процентов читают в месяц
по одной книжке. А прочие? Никаких политических платформ,
мало веры, никакого риска, лишь забота о сохранении и
умножении своей собственности".
Говоря об итальянской молодежи, журнал "Ньюсуик"
приводит слова Марио Бертоля, студента Римского университета;
"Многие из нас, скептики и агностики, не желают принимать
участия в жизни общества. Это потому, что мы перестали
верить нашим учителям и старшим, чьи поражения, предательство
и даже коварство вызывают у нас чувство стыда".
Не будем множить число этих безрадостных сетований. К
ним тоже следует отнестись осторожно. Профессиональные
интересы западного журналиста или социолога требуют, чтобы
его статья или исследование вызывали сенсацию. Поэтому
во многих материалах, рассказывающих о современной молодежи,
немало праздной шумихи. А главное - то, что в них совершенно
не принимается во внимание лучшая, демократическая молодежь,
которая имеет ясные перспективы жизни и борьбы.
Наш XX век - время невиданных по своей глубине и по масштабам
революционных преобразований, которые охватили многие
страны, проникли в самые отдаленные, самые глухие уголки
земного шара. По всей планете развертывается борьба сил
мира и демократии против реакции и угрозы войны, поднимаются
к новой, суверенной жизни колониальные и слаборазвитые
страны. И во всех этих процессах непременное участие принимает
молодежь. Никогда до этого она не была столь активна,
столь по-государственному мудра и политически зрела.
Тяжелый духовный недуг, поразивший часть молодежи, связан
со специфическим влиянием современного империализма. Разговоры
об этом недуге справедливы лишь в отношении отдельных
слоев молодежи так называемых "цивилизованных стран",
той части молодежи, которая находится под влиянием модных
идей современной западной политики, философии, социологии,
искусства: проповедь голого меркантилизма, иррациональности
бытия, тоски и скептицизма, мимолетных удовольствий и
ухода в глухой мир эгоистических устремлений.
Таково уж лицемерие буржуазного общества. С одной стороны,
оно в массовых количествах поставляет для молодежи идеологическую
отраву, а с другой - пытается всю вину за пагубные последствия
взвалить на юное поколение. Бизнесмен подчиняет все свои
помыслы и страсти погоне за деньгами, но чувствует себя
шокированным, когда слышит, что современная молодежь отвергает
отработанные христианские ценности. Он тайком пробирается
в публичный дом, но возмущается, если его сын соблазняет
чужих жен. Он привык лицемерить и думает, что молодежь
не разглядела его истинного лица в потоке громких и пустых
слой-
Меня всегда удивляла манера некоторых людей бездумно бросать
обвинения в адрес молодого поколения: "Молодежь-то
какая пошла!" Так может рассуждать только безнадежный
обыватель, ничего не смыслящий в законах формирования
характеров и привыкший смотреть на мир как на источник
своих мелких радостей, которые должны приходить к нему
без всяких усилий, "сами по себе". Человек не
рождается ни наркоманом, ни гангстером. Его духовная жизнь
- результат восприятия и переработки тех впечатлений,
которые он получает от общества. Его судьба - аккумуляция
тех сторон социальной жизни, с которыми он сталкивается.
Из него может выйти и бандит и подлинный герой. "Меня
мучает, что в каждом из них, быть может, убит Моцарт",
- говорил Экзюпери. И если вместо Моцарта из ребенка вырастает
гангстер Аль-Капоне, если идеалом подростка становится
не Линкольн, а бесноватый фюрер, общество несет за это
безраздельную ответственность.
Весьма трезво говорит на этот счет герой романа американского
писателя Ивена Хантера "Дело убеждения". Хэнк
Белл - помощник районного прокурора. Ему поручено вести
дело об убийстве, совершенном малолетними преступниками.
"Парни совершили убийство. Это так, - говорит он.
- Но разве следует анализировать только этот финальный
акт? Слишком много других явлений вело к убийству. И если
я обвиняю этих парней, то я также должен обвинить и их
родителей, и город, и полицию - и где это кончится? Где
я должен остановиться?"
Приходится согласиться, что молодежь США умеет различить
фальшь и истину, действительные стимулы, которые руководят
поведением окружающих ее людей, и дешевые лицемерные фразы,
ими произносимые. Она всегда путника отличит от верстового
столба. Брюзжание по адресу молодого поколения - это ярость
обывателя, который не может простить молодежи, что она
распознала истинную цену ему и не дала сбить себя с толку
внешней красивостью официального лицемерия.
В буржуазном обществе процесс воспитания, если его понимать
как воздействие всей жизни, в известной мере процесс неконтролируемый.
Частнособственнический принцип, превративший общество
в толкучку своекорыстных интересов, не дает возможности
осуществлять планомерное формирование нравственного облика
молодежи. В этом смысле - если судить не по фразам и благим
пожеланиям, а по реальному механизму воздействия на юные
судьбы - буржуазному обществу, в сущности, безразлична
судьба людей, вступающих в жизнь. Но буржуазный строй
ревностно заботится о соблюдении людьми норм поведения,
которые он декретировал. И если они нарушаются, то такие
факты сразу привлекают внимание. Если нарушения становятся
слишком частыми, то становится актуальным и вопрос о мотивах,
которые их вызвали. Иными словами, проблема морального
облика молодого поколения в буржуазном обществе возникает
лишь как проблема "отклоняющегося" поведения
отдельных его представителей. Наиболее грубым и осязательным
проявлением "отклоняющегося" поведения служат
факты детской преступности, которая ныне растет во всех
капиталистических странах и особенно в США.
По официальным данным министерства юстиции США, за 1958
год в стране было зарегистрировано 1553 тысячи преступлений
несовершеннолетних. Их число по сравнению с 1957 годом
возросло на 9,7 процента. Директор федерального бюро расследований
(ФБР) Гувер в одном из своих очередных докладов указывал,
что число крупных преступлений за первые 9 месяцев 1960
года увеличилось на 11 процентов по сравнению с тем же
периодом 1959 года. В свое время Эдгар Гувер отмечал,
что в 1959 году преступность в США была рекордной: было
совершено свыше полутора миллионов серьезных преступлений.
Это число на 69 процентов больше, чем число преступлений
в 1950 году, и на 128 процентов больше, чем в 1940 году.
Из года в год преступность неуклонно растет. Так, по данным
ФБР, число преступлений за первые девять месяцев 1964
года увеличилось на 13 процентов по сравнению с соответствующим
периодом 1963 года.
Особенно растет преступность в больших городах. За 1961
год в городе Нью-Йорке было убито 483 человека - на 24
процента больше, чем в предыдущем году. Значительно увеличилось
также число других преступлений, в том числе краж со взломом.
Общее число серьезных преступлений, совершенных в городе
в 1961 году, составило 113340 по сравнению со 108491 в
1960 году.
Такой рост преступности нельзя объяснить увеличением численности
населения страны, так как первая растет почти в пять раз
быстрее второго. Наибольшую тревогу вызывает значительный
рост детской преступности. В 1961 году преступность подростков
моложе 18 лет возросла по сравнению с 1960 годом на 4
процента. На их долю приходится 59 процентов всех краж
автомобилей, 47 процентов краж со взломом, 48 процентов
других краж, 22 процента вооруженных ограблений и т. д.
В 1962 году юношеская преступность выросла в Вашингтоне
на 17,7 процента. Вот почему нас в США так настойчиво
спрашивали о детской преступности!
Мы часто встречались с людьми, которые специально занимаются
этой проблемой - с юристами, психологами, криминалистами.
И неизменно наглядным пособием для бесед служила карта
города, где черным кружком был отмечен каждый случай преступления
несовершеннолетних за минувший год. Она обычно выглядела
словно мишень, по которой долго палил полк солдат.
Но, конечно, второй такой карты, какую мы видели в городе
Чикаго, видимо, нигде нет. Этот город - Мекка преступного
мира, главная резиденция американских гангстеров. Здесь
мы долго беседовали с криминалистом и юристом Диком Буном,
который руководит работой местной ИМКА среди малолетних
преступников. Из всех людей, которых мы встречали в США,
он показался мне наиболее компетентным в вопросе о преступности
несовершеннолетних.
"В чикагской ИМКА, - рассказывал Дик Бун, - ведется
серьезная работа с шайками юных преступников. В предстоящие
5 лет на эту работу будет израсходовано 750 тысяч долларов.
В эту сумму входят и расходы на научные исследования.
Проблемы, с которыми мы сталкиваемся, аналогичны проблемам
Нью-Йорка, Сан-Франциско, Нью-Орлеана и других крупных
городов. Считают, что сейчас в Чикаго 6,5 миллиона человек;
предполагают, что в 1970 году это число возрастет до 8,3
миллиона. Но уже в 1965 году молодежь составит 3,6 миллиона
человек. Сейчас негры составляют значительный процент
населения города. Ожидают, что в 1970 году он повысится
до 70. Большинство преступников происходят из низкооплачиваемых
семей. Но рост преступности среди членов семей среднего
класса за последние годы идет гораздо быстрее. Наибольшее
число преступлений совершается в бедных кварталах, особенно
в тех, которые населены преимущественно людьми, приехавшими
с Юга. Чаще всего малолетние совершают преступления против
собственности (главным образом кража автомобилей), на
втором месте - грабеж, на третьем - хулиганство, случаи
насилий".
Какова же причина этих тревожных явлений?
В Вашингтоне я задал этот вопрос уже упоминавшемуся члену
конгресса Эдит Грин. К немалому нашему изумлению, она
ответила: "Да, рост детской преступности несомненен,
но это происходит не только в нашей стране, а и в других
цивилизованных странах. Каковы причины, мы точно не знаем.
Одни указывают на недостатки в семейном воспитании или
на семейные неурядицы, другие объясняют детскую преступность
влиянием телевидения и гангстерских фильмов, третьи корень
зла усматривают в медицинских факторах. Одним словом,
мы не знаем этих причин".
Действительно, в американской литературе нет недостатка
в различных "теориях", на свой лад объясняющих
это явление. Одним словом, плюрализм теоретической мысли
торжествует. Но он только мешает отыскать подлинные причины
детской преступности и тем самым эффективно бороться с
ней,
Я не могу, разумеется, разбирать все эти концепции. Важно
лишь отметить, что они часто неглубоко, поверхностно рассматривают
проблему, видят конечные причины в факторах, которые являются
"вторичными" и сами требуют объяснения.
Из всего социально-экономического контекста, с которым
сталкивается человек, буржуазный теоретик, считающий капиталистические
порядки "естественной" формой человеческого
общежития, вырывает отдельные стороны, явления, грани,
абсолютизирует, ипостазирует их и пытается выдать за главную
причину, определяющую в целом судьбы людей. В этом и состоит
теоретический корень ошибочности его выводов.
Конечно, телевизионная проповедь насилия и жестокости
может значительно способствовать росту детской преступности.
Однако пагубное воздействие ее на душу ребенка во многом
зависит от того, какие "позитивные" нравственные
нормы он уже впитал в себя, где лежат его интересы. В
США часто отмечают, что преступности способствуют настроения
безверия, скепсиса в отношении идеи бога и "высших"
религиозных ценностей. Но эти явления также лишь внешнее
выражение каких-то скрытых, подспудных процессов, совершающихся
в умах современного поколения и имеющих свои глубокие
корни.
Поведение молодого поколения нельзя объяснить действием
тех или иных отдельных сторон общества. Это суммирование,
аккумуляция всех его достоинств и пороков. Это обобщенное
выражение отношения данного строя к судьбе человека, его
радостям и горестям. Именно на судьбах молодежи в первую
очередь сказывается бессердечность буржуазного мира, разлагающее
воздействие частнособственнической стихии. Не случайно
Маркс писал о капиталистическом обществе: "Должно
быть, есть что-то гнилое в самой сердцевине такой социальной
системы, которая увеличивает свое богатство, но при этом
не уменьшает нищету, и в которой преступность растет даже
быстрее, нежели количество населения".
Отношение человека к обществу, его моральный и нравственный
облик, его будущее прежде всего зависят от того, какие
реальные возможности материального и духовного совершенствования
предоставляет ему данный социальный строй, в какие общественные
связи он оказывается включенным. Среди всех отношений,
которые у человека устанавливаются с обществом, главными,
определяющими являются отношения в процессе трудовой деятельности.
Именно в труде человек устанавливает существенные связи
с обществом, непосредственно соотносит свою деятельность
с его интересами, осознает свое место как члена коллектива,
как члена всего общества. Именно в труде формируются качества
гражданина. А поэтому облик молодого поколения в значительной
мере зависит от того, как совершается процесс его приобщения
к труду, насколько гладко происходит его включение в жизнь
общества. И здесь происходит "практическая"
встреча подростка с законами буржуазного мира, с его безразличием
к их судьбе.
Наибольший процент молодых преступников падает на 15-17-летних
подростков. Именно в этом возрасте люди еще не имеют квалификации,
и перед ними сразу же встает проблема найти работу. В
условиях Америки она решается с большим трудом.
В городе Уотербери мы посетили "Чейз компани"
- крупнейший в стране завод медных изделий. Бросилось
в глаза почти полное отсутствие молодых рабочих. О причине
мы спросили местных администраторов. Они ответили: "У
нас трудные условия работы. А мы заботимся о здоровье
молодежи, поэтому избегаем принимать ее на производство".
И лишь случайно один рабочий - видимо, он был не в "курсе"
- сказал: "Недавно в нашем городе увеличилась безработица.
Тысячи людей потеряли место на заводе. В первую очередь
эту судьбу, конечно, разделила молодежь, которая чаще
всего не имеет квалификации". Число безработных в
последние годы постоянно превышает 4 миллиона человек.
Экономические спады прежде всего отзываются на молодежи:
ее принимают на работу последней и увольняют первой.
Сенатор Губерт Хэмфри (от штата Миннесота), выступая в
июне 1961 года, сказал: "Из архивов полиции и судов,
занимающихся преступлениями несовершеннолетних, вырисовывается
страшная и тревожная картина: мальчики бросают школу и,
не найдя работы, создают банды и совершают насилие".
Он привел данные недавнего обследования, проведенного
министерством труда. Эти данные показывают, что около
300 тысяч юношей в возрасте 16-20 лет являются безработными.
В то время как в январе 1961 года безработные составили
7,7 процента от общей численности рабочей силы, безработица
среди юношей в возрасте 16-20 лет достигла 16,8 процента.
Проблема безработицы среди молодежи стала острой национальной
проблемой. Она неоднократно становилась темой выступлений
покойного президента США Джона Кеннеди. "В шестидесятых
годах,- говорил он в марте 1963 года, - в общей сложности
появится на рынке труда 26 миллионов новых молодых рабочих...
Рабочие в возрасте моложе 25 лет, хотя и насчитывают менее
одной пятой рабочей силы, составляют более одной трети
от общего числа безработных. В прошлом году число безработных
в возрасте 25 лет и более составляло приблизительно 4,4
процента, в возрасте от 20 до 24 лет - 9 процентов, а
число безработных в возрасте от 14 до 19 лет достигло
потрясающей цифры - 13 процентов". Особенно тяжелое
положение, признал президент, сложилось в сельской местности,
где "только одному из каждых десяти молодых людей...
может быть обеспечена полная занятость в сельском хозяйстве".
"Безработица среди молодежи, - продолжал Д. Кеннеди,
- создает одну из самых чреватых взрывом социальных и
экономических проблем, стоящих сейчас перед нашей страной
и перед вашим городом (Чикаго. - Л. М.). Так, например,
за последние 10 лет число арестов среди молодежи возросло
на 86 процентов. А какова будет эта цифра в следующем
десятилетии, когда чистый прирост потенциальных молодых
рабочих будет возрастать в 15 раз быстрее, чем в пятидесятых
годах?"
Какими бы внушительными ни были цифры, приведенные президентом,
они ниже тех, которые обычно называются американской печатью.
Журнал "Юнайтед Стейтс ньюс энд Уорлд рипорт",
например, отмечает, что в мае 1963 года на рынок рабочей
силы пришло 300 тысяч молодых людей в возрасте до 20 лет,
в результате чего число безработных среди лиц этой категории
составило 1,15 миллиона, или 18 процентов. Особенно высок
процент безработицы среди неквалифицированных рабочих,
значительную долю которых составляет молодежь. А по подсчетам
американских авторов, в шестидесятые годы 7,5 миллиона
молодых американцев не закончат среднюю школу, а 2,5 миллиона
человек - даже восьмой класс. Они-то и вольются в эту
армию неквалифицированных рабочих.
Мы уже говорили о тяжелых материальных и моральных последствиях
безработицы. Несомненно, что в наиболее катастрофической
форме они проявляются, когда речь идет о подростках, о
еще только формирующихся людях, которые обрекаются на
роль иждивенцев общества. В упоминавшейся статье приводится
весьма справедливое высказывание д-ра Джеймса Б. Конэнта,
бывшего президента Гарвардского университета: "Молодой
человек, оставивший школу и никогда не имевший постоянной
работы, не станет созидательным членом нашего общества.
Напротив, будучи неустроенным индивидуалистом, он легко
пойдет против общества, восстанет против него и быстро
превратится в молодого правонарушителя".
Совершенно очевидно, что наибольшие трудности при получении
работы, или, как любят выражаться американские авторы,
при "адаптации" человека к обществу, испытывают
негритянские юноши и пришельцы из других мест.
Лишенные работы, а часто и средств к существованию, подростки
ищут доступную им форму активности, коллективизма. В американских
городах существуют целые "банды", которые объединяют
десятки подростков и юношей "своего района".
О них становится известным главным образом после массовых
стычек. Но едва ли одна только жажда драк привлекает юнцов
к бандам. Эти мальчики предоставлены сами себе. Мы их
видели на улицах Гарлема. Целыми днями они слоняются по
улицам наедине со своими невеселыми раздумьями. Шайки
формируются по принципу личной дружбы. В них вступают
ради того, чтобы ощутить себя в каком-то коллективе, быть
его членом. Многие приобретают к банде преданность большую,
чем к семье. Это, таким образом, суррогат мальчишеской
дружбы и коллективизма, сфера искалеченных человеческих
чувств и идеалов.
Какие меры принимаются для ликвидации детской преступности?
Мы задали этот вопрос Эдит Грин. И так получилось, что
в качестве наиболее перспективного пути она назвала работу
ИМКА в городе Чикаго. Поэтому стоит вновь вернуться к
беседе с Диком Буном. "Наши работники, - говорил
он, - работают непосредственно в шайках. Они стремятся
преодолеть их изолированность от остального мира. Главное
- это налаживание системы мероприятий, которые могли бы
заинтересовать ребят. Кроме того, мы подыскиваем им работу,
стараемся вернуть их в школу. Главное - раскрыть перед
ними новые возможности, убедить их, что они могут сделать
собственную карьеру".
Мы, конечно, понимаем, что очень многие люди в Америке
совершенно искренне стремятся ликвидировать детскую преступность,
крайне озабочены умонастроениями молодежи, загубленными
детскими душами. Немалые средства на решение проблемы
преступности выделяют федеральное правительство и власти
штатов. Но здесь в полной мере проявляется та стихия частнособственнического
общества, о которой мы говорили. С одной стороны, попытки
как-то предотвратить "отклоняющееся" поведение,
а с другой - полная неспособность хоть в какой-то мере
изменить условия жизни, которые его неизбежно порождают.
Конечно, работа по трудоустройству молодежи - дело полезное
и благородное. Но в условиях конвульсий рынка, когда господствуют
слепые, неконтролируемые экономические силы, эти попытки
не могут привести к серьезным результатам.
И это не просто "теория".
Так уж случилось, что спустя четыре года после беседы
с Диком Буном я вновь встретился с работниками ИМКА города
Чикаго, занимающимися проблемой преступности несовершеннолетних.
За минувшее время эта деятельность значительно расширилась,
в частности больше внимания уделяется трудоустройству
подростков. "Мы сталкиваемся здесь с огромными трудностями,
- рассказывали нам, - хотя бы потому, что подростки обычно
не имеют никакой специальности, их образовательный уровень
крайне низок. За три года мы не смогли обеспечить работой
и половины желающих, а больше двух третей подростков,
которых мы устроили на работу, вскоре бросили ее. Причем
проблема становится все острее, население города постоянно
увеличивается. Разумеется, речь идет прежде всего о негритянских
кварталах. Найти работу, особенно подростку-негру, удается
далеко не всегда". Меня, как "старожила"
города, заинтересовал вопрос о том, как сейчас в Чикаго
обстоит дело с детской преступностью, какие изменения
произошли за четыре года. Ответ был неутешительным; "В
целом число несовершеннолетних преступников выросло".
Наряду с шайками малолетних преступников в США имеются
многочисленные группы молодежи, постоянно употребляющие
наркотики. Естественно, юные наркоманы не могут предаваться
своему пороку, не получая наркотических веществ "извне".
Но откуда?
Торговля наркотиками - это не тот вид бизнеса, о котором
трубят официальные справочники, призванные навести глянец
на "американский образ жизни". Его размах тщательно
оберегается от посторонних глаз, и лишь случайно, в далеко
не полном виде сведения о нем становятся известными общественности.
С этими оговорками мы приведем некоторые данные на этот
счет, почерпнутые нами из американских изданий.
Подобно тому как во времена "сухого закона"
торговля алкогольными напитками стала прибыльным бизнесом
"бутлегеров", продажа наркотиков превратилась
ныне в сферу деятельности хорошо отлаженного механизма,
действующего в международном масштабе, Прибыли баснословны.
"Прибыль от торговли героином в 50 раз превосходит
его себестоимость на месте производства", - отмечает
Ф. Зон-дерн в своей книге "Мафия - братство зла".
А между тем в США на покупку одного героина наркоманы
затрачивают 300 миллионов долларов ежегодно. Могущественная
мафия, отмечают Дж. Мэте и С. Гар-рис в книге "Те,
кто живет в тени", имеет замаскированную агентуру
во всех слоях общества. Она торгует в Америке наркотиками
на сумму в 3 миллиарда долларов ежегодно. Полиция бессильна
что-либо сделать. В книге приводится заявление Г, Энслингера,
бывшего уполномоченного американского правительства по
борьбе с нелегальными наркотиками: "Вся мощь армии,
флота и морского корпуса США не справилась бы с заданием
предотвратить ввоз нелегальных наркотиков в один лишь
Нью-Йорк".
При этом потребление наркотиков начинает все шире распространяться
среди молодежи. "Преступный мир, - пишет Зондерн,
- развращает наших детей и при помощи наркотиков выращивает
тысячи преступников. Он вымогает у нас шантажом миллиарды
долларов... Наиболее опасным является проводимый ими подкуп
наших органов, стоящих на страже правосудия".
Число молодых наркоманов растет с катастрофической быстротой.
По свидетельству авторов книги "Те, кто живет в тени",
речь идет о сотнях тысяч жертв. В одном лишь Нью-Йорке
зарегистрировано малолетних наркоманов больше, чем во
всей Европе, Кстати сказать, до половины преступлений,
совершающихся в этом городе, прямо или косвенно связано
с наркотиками. Только в Калифорнии числится 10 тысяч зарегистрированных
наркоманов.
Однако приведенные нами данные далеко не полностью учитывают
общее число людей, употребляющих наркотики. В последние
годы многие американские подростки употребляют успокаивающие
и возбуждающие лекарства, так называемые "бенни",
которые нетрудно достать в аптеке. Специальная комиссия
по борьбе с наркотиками при губернаторе штата Калифорния
сообщила, что в 1961 году число арестованных за употребление
опасных для жизни лекарств удвоилось по сравнению с 1960
годом. В этом сообщении приводятся факты, которые нельзя
читать без возмущения. В Гарлеме полиция выследила малыша
8 (!) лет, который уже в течение года употребляет марихуану.
Он покупал ее у юношей 16-19 лет, связанных со взрослыми
спекулянтами.
По этому поводу можно закатить проповедь о губительности
таких поступков. Но они лишь выражение логики бизнеса.
Если бы была возможность, торговцы наркотиками приучили
бы к героину грудных детей. Каждый "работает"
как умеет. Там, где мерой человеческих достоинств является
капитал, где насаждаются двухтактные чувства, отражающие
прибыль и убыль капитала, подобные преступления - рядовые
"будни" делового мира. Было бы удивительно,
если бы они отсутствовали.
Да и чем, собственно говоря, торговец наркотиками хуже
продюсера, изготовившего "фильм ужасов", или
владельца телекомпании, пропагандирующей явный садизм?
Это одного поля ягода: "деловые" люди, "свободные
предприниматели", солдаты бизнеса. Они лишь приводят
в исполнение приговор, который выносит людям капиталистический
принцип жизни.
Современные правители США давно примерили себе костюм
вселенского благодетеля. Они постоянно напоминают о том,
что полны "ответственности" за судьбы мира,
претендуют на роль самодовольных знахарей, способных излечить
человечество от социальных недугов. Они готовы безвозмездно
распространять по планете свои "духовные" ценности.
Но на каждом шагу они обнаруживают неспособность справиться
со своими внутренними проблемами. У строя, который не
способен обеспечить судьбы своей собственной молодежи,
нет никаких оснований претендовать на роль экспортера
социального бальзама.
"СЕГОДНЯ Я СУМАСШЕДШИЙ - ДАЙ-КА
МНЕ АВТОРУЧКУ!"
И это те люди, которых
воспитали для великих свершений Джефферсон и Франклин?
Те суровые фермеры, охотники и ремесленники, которые
так яростно боролись за свободу и справедливость? Это
тот новый мир гигантов, который воспел Уитмен?
Ирвин Шоу, "Молодые
львы"
Об американских дорогах нужно писать
гекзаметром...
Еле слышно гудит могучий мотор, машина методично постукивает
на швах бетона, лениво играет джаз, встречным шорохом
обдают лимузины, напоминающие сплюснутые торпеды, а мимо
проплывают улыбающиеся неоном рекламы, чистенькие, уютные,
словно вчера построенные и выкрашенные домики. Лишь порой
автомобильную романтику нарушает ряд будок, пересекающих
путь. Словно гигантский гребень, они вычесывают из пассажиров
монеты, и тогда наш любезный водитель тянется за кошельком.
Щелкает автомат, загорается довольная надпись; "Добро
пожаловать". И снова - калейдоскоп причудливых грез,
ритм, погружающий в забытье.
...Американские дороги, асфальтовая нирвана.
В этот воскресный вечер мы возвращались из Принстона,
куда меня пригласил один молодой социолог. Уже второй
час ночи. Позади 250 километров. Все реже встречные машины.
Скоро и Покипси, где проходит наш семинар. Решено заехать
в бар за кока-колой.
И сразу же из царства шоссейной геометрии мы попали в
другой мир - мир изломанных жестов и хриплых голосов.
В полутемное кафе набилось около полусотни юношей и девушек.
Постоянно хлопают дверцами прибывающие машины, другие
срываются с места, полностью укомплектованные изрядно
выпившими юнцами. Трое подростков самозабвенно играют
рок-н-ролл. Один завывает а ля Элвис Пресли. На маленьком
"пятачке", судорожно кривляясь всем телом, танцуют
девицы лет 16-18. На них пьяными, невидящими глазами смотрят
юноши. Они перебрасываются короткими "мужскими"
оценками, А дальше, за столиками, в табачном дыму плавают
лица других юношей и девушек.
Вдруг голоса становятся громче, с решительными лицами
подростки устремляются к выходу: с помощью кулаков там
сводят житейские счеты. Потом являются победители, лихо
заказывают виски. И снова истерическое верчение...
Мы вопросительно смотрим на провожатого. "Обычная
картина для субботнего и воскресного вечера, - говорит
он. - Здесь собирается молодежь. Это ее время". И
действительно, в каждом городе по вечерам можно наблюдать
такие же сцены. В пьяном чаду, под рваный ритм рок-н-ролла
молодые американцы пьют виски и остервенело топчут пол.
Дело, как говорится, привычное.
Как-то я сказал американцам: "Неверно, будто рок-н-ролл
изобрел Элвис Пресли. Его знали еще русские хлысты".
В этой шутке немалая доля правды. Более двух веков назад
хлысты уже двигались в такт и хлопали в ладоши, доводя
себя до экстаза, до нервных припадков. "Духовной
сивухой" были для хлыстов эти невеселые пляски, во
время которых они старались забыться, хотя бы на время
уйти от окружающего их мира крепостного зла и несправедливости.
И мне кажется, что такой же сивухой, таким же опиумом
служат эти танцы в барах, во время которых юные граждане
"свободного мира" пытаются убежать от себя.
Такова болезнь века.
В последнее время на Западе много говорят о молодежи,
которая бросает вызов респектабельной пуританской морали.
Это "хипстеры", пустоголовые рыцари "морали
развлечения", и, конечно, "битники", которым
посвящена масса книг и статей. Что же они такое? Почему,
говоря словами Артура Миллера, так много в США "мальчиков
и девочек, легионов сбитых с толку людей, которые... ищут
немного человеческой теплоты, надежды в жизни, какого-нибудь
символа, в который они могли бы верить и с помощью этой
веры восстановить свои разбитые сердца и надломленные
души"?
Дело, конечно, не в числе "битников" - к ним
примыкает незначительная часть американской молодежи.
Но в их причудливом облике явственно проступают те подспудные
и обычно остающиеся незамеченными процессы, которые типичны
для умонастроений и поведения современной американской
молодежи.
В западной литературе все чаще и чаще мелькают образы
юношей и девушек, которые не приемлют общества. Словно
"с того берега" смотрят они на сытое самодовольство,
на идеи и заботы этого мира. Они циничны и грубы. Им на
все наплевать. Но у современных Чайльд-Гарольдов за душой
нет ничего, кроме всеразъедающего скепсиса...
Как христианские отшельники, они бегут от мира, стараются
вытравить все, что связывает их с его привычками, страстями,
мыслями, проблемами. "Не надо нам вашего общества,
вашей культуры", - говорят они. Их характерная черта
- незнание, что делать с собой. Один из героев романа
Джека Керуака "На дороге" так объясняет причину
своих беспрестанных метаний: "Не знаем, куда и зачем.
Просто мы должны двигаться". Это постоянное нервическое
движение, стремление куда-то уйти, предельно интенсифицировать
свои чувства, чтобы погрузиться в исступленность рок-н-ролла,
одурманить себя наркотиками, забыться в безудержном пьянстве
и сексе, постоянная неудовлетворенность, разочарование
в своей судьбе, смутная тоска по какой-то другой жизни,
неспособность и нежелание ее добиваться - таковы отличительные
черты так называемого "разбитого поколения".
"Битники" - его признанные авторитеты.
Теперь почти каждый рассказ о молодежи Америки так или
иначе затрагивает "битников". О них пишут по-разному.
Как-то мне пришлось спорить с журналистом, вернувшимся
из поездки в США. "Считают, что "битники"
выражают протест против "американского образа жизни",
- говорил он. - Я этого не понимаю. Что за протест такой
- уход а джаз, в наркотики? По-моему, это скорее ловкие
клоуны, желающие привлечь публику эксцентрическим поведением".
Другой турист, напротив, уверял, будто по своим взглядам
"битники" чуть ли не марксисты, осознавшие "исторически
преходящий характер буржуазного строя". Между этими
крайними взглядами разместилась целая гамма различных
оценок.
Кто же они, эти неприкаянные бородачи? Социальные протестанты
или бездумные чудаки? Что их судьба - опереточный фарс
или трагедия изломанных душ? Что их бороды - дурная жажда
рекламы или печать отчаяния и одиночества?
Развинченный, ожесточившийся против всего света молодой
человек с душой, изъязвленной скепсисом, стал устойчивым
персонажем многих зарубежных произведений. Одни его осуждают,
другие пишут с сожалением, скрывающим глухое непонимание.
Но есть авторы, которые защищают запутавшихся юнцов.
На первый взгляд такое отношение может показаться странным,
Но если мы вспомним содержание модных буржуазных учений,
то увидим, что "битники" добросовестно воплощают
в жизнь их принципы. Ведь с точки зрения, например, философии
экзистенциализма главное - личное существование индивида,
а законы общества - помеха для проявления персональной
свободы. Жизнь сама по себе абсурдна, иррациональна, доказывает
экзистенциалист. Ту же мысль внушают различные фрейдистские
и неофрейдистские школы, считающие подсознательные инстинкты
сокровенным двигателем цивилизации. Стремление вырваться
из "условностей" общества и есть якобы проявление
подлинной "свободы" индивида. В подобном духе,
например, рассуждает прожигатель жизни Бэзил Деметомос,
один из героев нашумевшей в Америке книги Глендона Свортхаута
"Там, где есть парни". "Наш век, - говорит
он, - не время для больших и серьезных дел. Наш век -
это век секса, ночных кабачков, джаза и конвульсивных
ритмов, в которых индивид обретает свою свободу".
Если исторический процесс вызывает ужас и страх, если
признается абсурдность самого существования, то подлинным
выразителем дум общества становится психопат, маньяк,
спасающийся от собственной совести в безудержном пьянстве
и разврате. Тогда голосом современности оказывается истерическое
завывание. "Завывание - это утверждение личным опытом
бога, секса, наркотиков, абсурдности",- пишет известный
американский поэт-"битник" Аллен Гинзберг.
Другие авторы подчеркивают в поведении "битников"
прежде всего социальную сторону, видят в них черты "нового"
поколения, преодолевающего ханжество и моральную опустошенность
современного общества. Мировоззрение "битников"
они расценивают как появление нового "Апокалипсиса"
и в духе библии проклинают всех инакомыслящих. Особенно
велеречив Джек Керуак. "Горе тем, - пишет он,- кто
думает, будто "разбитое поколение" означает
грех, преступность, безнравственность... Горе тем, которые
нападают на него потому, что они просто не понимают истории
и тоски человеческих душ.,. Горе тем, кто не верит в невероятную
сладость половой любви; горе тем, кто является заурядным
предъявителем смерти... кто верит в конфликт, и ужас,
и насилие... подлинное горе тем, кто создает дурные картины
о "разбитом поколении", в которых "битники"
насилуют невинных домохозяек. Горе тем, кто является действительно
мрачным грешником, которого забыл даже бог... Горе тем,
кто плюет на "развитое поколение", ветер принесет
плевок обратно".
По-разному в американской печати объясняются и причины,
вызвавшие к жизни взгляды "битников". Приведу
несколько наиболее типичных высказываний. Отмечая, что
характерной чертой "битников" является "культ
примитивизма и беспорядочности", Норман Подорец пишет,
что в основе этого культа лежит не просто бунт против
социального, а скорее "восстание духовной задавленности
и искалеченности души подростка, который сам не способен
мыслить правильно и ненавидит всякого, кто может это делать,
подростка, который не в состоянии выбраться из трясины
собственного "я".
На иные причины указывает Давид Рейнольдс: "Разбитое
поколение", как бы его ни называть, - это естественное
выражение наших дней, международное по своей сути и глубоко
укорененное в хаосе нашего общества. Несмотря на все свои
недостатки, хипстер - это герой нашего времени, потому
что он восстал против общества, которое рационально, но
уже неразумно, общества, которое, поскольку оно отрывает
человека от его внутреннего собственного "я",
может спокойно рассуждать о риске ядерной войны. Способность
хипстеров с непосредственностью вести себя в обществе,
которое требует конформизма, является подтверждением способности
человеческого существа жаждать собственных действий..."
Преимущественно социальные мотивы подчеркивает Джон Холмс
в статье "Философия "разбитого поколения".
Историческая обстановка, в которой выросли "битники",
отмечает он, "является насильственной и оскорбляет
как идеи, так и человека, который в них верит... Традиционные
понятия об индивидуальной и общественной моральности за
последние десять-пятнадцать лет были основательно подорваны
разоблачениями измены в правительстве, коррупцией в труде
и бизнесе, скандалами среди верхушки Бродвея и Голливуда".
Эта обстановка, продолжает он, включает в себя "геноцид",
"промывание мозгов", воинскую повинность, ограничение
свободы личности, угрозу ядерного уничтожения. "Старшее
поколение так или иначе приспособило свои представления
к современной обстановке. Но "разбитое поколение"
является характерным продуктом этого мира, и этот мир
- единственный, который оно когда-либо знало".
С последним можно согласиться: вопрос о "битниках"
затрагивает не отдельные стороны жизни молодого поколения,
а судьбу его в целом. В этом явлении как бы аккумулируется
все уродливое, что есть в заокеанском образе жизни, здесь
конденсируется тот идеологический туман, который висит
над молодыми американцами, и преломляются на практике
модные идеи буржуазной мысли.
Прежде всего о самом термине "разбитое поколение".
Слово "beat" в английском языке имеет много
значений, но в данном случае важны следующие; "разбитый",
"раздавленный". Кроме того, это слово употребляется
для обозначения джазового удара, ритма. Термин "битник"
образуется в результате присоединения к нему специфически
русского суффикса "ник". В обиход это слово
было пущено Джеком Керуаком в конце сороковых годов, а
в ноябре 1952 года "Нью-Йорк тайме" напечатала
статью Джона С. Холмса "Это разбитое поколение".
В 1957 году Керуак издал повесть "На дороге",
в которой передал мироощущение мечущейся группы юнцов
"безумных, чтобы жить, безумных, чтобы разговаривать,
безумных, чтобы быть спасенными", Она принесла автору
шумную известность и была признана ходким бестселлером.
Постепенно термин '"битник" прочно закрепился
за определенной группой "отклоняющейся" молодежи
и подчеркивал прежде всего ее отрицательное отношение
к конформизму, протест против давления общества на "свободомыслящую
личность". Джон С. Роберт писал о такой молодежи:
"За заметными исключениями, их социальное мировоззрение
негативно и их программа - нуль... Они убеждены в том,
что могут благородно творить, только оставаясь непринуждаемыми,
даже если речь идет лишь о последовательной идее".
Но они уходят из мира не молчаливо, как восточные дервиши.
Они много говорят. Аллен Браун отмечает: "Больше
всего "битники" хотят умереть. Но следующее
после смерти, что они любят, это поговорить".
А какова позитивная программа, что заменило обычный образ
жизни, работу, любовь? Обостренная чувственность, искусственная
интенсификация нервных возбуждений, постоянное употребление
наркотиков и тоска, глухая и безысходная, словно неизлечимая
хроническая болезнь. Как отмечал Керуак: "Жизнь -
это выбор между скукой и пинками..."
Поэтический термин "пинок" (kick) в лексиконе
"битников" означает искусственное средство,
которое "обостряет ощущения" и тем самым дает
возможность входить в контакт с другими людьми".
Таков специфический для "битников" путь познания;
он проходит через кабаки, кабаре, вечеринки. "Для
хипстера, - писал Джой Низанс в своей статье "Прощайте,
битники", - бездельник с Бауэри (улица бедняков в
Нью-Йорке, где много дешевых ресторанов и увеселительных
заведений. - Л. М.) может дать больше для понимания жизни,
чем профессор колледжа".
Здесь мы сталкиваемся с новым термином - "хипстер".
Он происходит от английского слова "hip", что
значит "бедро". Хипстер - это человек с особой
развинченной походкой, он вихляет бедрами и волочит ноги,
имитируя движения танцующего рок-н-ролл.
В статье "Происхождение "разбитого поколения"
Керуак писал: "К 1948 году хипстеры, или "битники",
разделились на холодных и горячих. Много ошибок относительно
хипстеров и "разбитого поколения" в целом проистекает
из факта, что имеется два различных стиля хипстеризма:
1) "холодный" - это не часто встречающийся бородатый
мудрец, речь которого медленна и недружелюбна, девушки
которого ничего не говорят и одеваются в черное; 2) "горячий"
- это сумасшедший болтливый чудак с горящими глазами (часто
невинный и добродушный), который ездит от бара к бару,
от "хаты" (pad*) к "хате", разыскивая
каждого, крича безостановочно, буйно, старается "иметь
дело" с угрюмыми "битниками", которые его
игнорируют".
В принципе это родственные явления. Различие между ними
заключается лишь в форме выражения. Хипстеры - это более
массовидное, более широкое явление. "Битники"
- это преимущественно художники, музыканты, писатели,
которые выражают свое мировоззрение в нарочито необычных,
мрачных, фантастических рассказах и поэмах. Они оказывают
несомненное влияние на современную американскую литературу
и поэзию. "Битники" - это, так сказать, "теоретики",
философы этого течения; хипстеры - его вертлявые гонцы.
* У "битников" принят особый
жаргон. В частности, "pad" означает "квартиру"
или "хату".
В настоящее время это течение в какой-то мере оформилось,
выработало свои специфические идеи и нормы, которые регулируют
отношения "битников" между собой и их отношение
к общепринятой житейской морали. Само собой разумеется,
что наиболее четкое и осязательное представление о "битниках"
может дать конкретное знакомство с их жизнью, с разноречивыми
судьбами живых людей, с образцами их художественного творчества.
Постараемся на основе зарубежных публикаций воссоздать
образ жизни этих угрюмых бородачей, показать всю ту зияющую
пустоту, которой отмечено их существование.
Для "битников" прежде всего характерно отвращение
ко всему окружающему миру, к традиционной науке и культуре.
Поэт Мохамед Карбасси выразил его в поэме, названной им
"Наука":
Я спросил звезды, почему они далеко.
Они померцали и сказали:
"Расстояние - иллюзия,
Умозаключение науки".
Я спросил у ветров, куда они дуют.
Они просвистели и сказали:
"Пространство - это иллюзия,
Умозаключение науки".
Я спросил весну, долго ли она будет.
Она торопливо ответила:
"Время - это иллюзия,
Умозаключение науки".
Я спросил розы, что заставило их
улыбнуться.
Они покраснели и сказали:
"Скромность - заблуждение,
Неразбериха ума".
"Битники" враждебны ко всему
свету. Даже о родном доме, где выросли, они вспоминают
с неприязнью и злостью. Дом, детство описываются как чуждый
им, принудительный образ жизни, который шел вразрез с
душевными порывами, ломал и истязал их. В этом плане показательны
следующие слова из поэмы "Гимн странника" Ричарда
Гумбинера:
...Дом - это где таится западня темноты,
Где гнездится паутина муарового лунного света.
Паук жаждет любви и не беспокоится.
Если пауки в муках любви находят смерть.
Так как дом - это где есть ненависть,
Где начинается любовь и печаль.
Причины, которые привели этих людей в богему, довольно
однотипны. Вот характерная история Джима, описанная в
книге "Настоящая богема", рассказывающая о колонии
"битников" в Сан-Франциско. Отчим много пил,
увлекался женщинами. В доме мальчик чувствовал себя чужим.
"Читал Дарвина и библию все время начиная с двенадцати
лет". Семнадцати лет Джим вступил в военно-морские
силы. "Именно там я действительно родился как личность.
Я открыл мои религиозные чувства". Джим служил на
эскадренном миноносце и, когда ему было 20 лет, принял
участие в одиннадцати больших операциях. "Мой лучший
друг был убит в одном из этих боев, и с тех пор я не имею
другого друга... Может быть, мои тревоги начались с войны".
С 20 лет он начал пить и к 25 годам превратился в запойного
пьяницу. Вскоре стал наркоманом.
Что-то подобное пережил каждый "битник": условия
личной жизни или какое-то событие в ней ожесточили его
против окружающих, вызвали вражду ко всему миру.
"Битники" сворачивают с обычной жизненной колеи,
пытаются создать новые ценности, отыскать какой-то особый,
другими неизведанный смысл бытия. Главное - избежать влияния
общества, в котором они видят корень зла.
Себя "битники" называют "разбитыми"
людьми, но обычно не в смысле какой-то святости или "блаженства",
что им приписывают "теоретики", а раздавленными,
погасшими эмоционально, подавленными, пессимистическими,
отчаявшимися, полными бессильной ярости и даже умственно
больными. Они бегут от общества, потому что их страшит
его конформизм, стереотипность его оценок и поведения,
принудительность и стандартность его морали, сковывающей
их "индивидуальность". Самое ненавистное для
них состояние - это "следование диктату других...
регламентациям и страху... такому поведению, какого общество
от тебя ждет... совершение действий .безотносительно к
своему собственному выбору". Отсюда и их главный
лозунг: "Не продавать себя толпе".
Многие американские авторы отмечают особую набожность
"битников", своеобразную "небесную ориентацию"
их ума, а порой даже рассматривают их как новоявленную
религиозную секту. На этом особо настаивает Д. Керуак.
"Однажды в полдень,- писал он в 1954 году, - я пошел
в церковь моего детства... и вдруг со слезами на глазах
я обрел видение того, что я действительно должен иметь
в виду под "битничеством" всякий раз, когда
я слышу святое молчание в церкви".
Впоследствии Керуак прямо отмечал, что "разбитое
поколение" в основе своей религиозное поколение",
а на вопрос, что оно "ищет", отвечал - бога.
Оно хочет, чтобы "бог показал ему свое лицо".
Иногда и в нашей литературе отмечается религиозная подкладка
"протеста" "битников". Едва ли это
соответствует истине. Сами "битники" обычно
заявляют так: "Я терпим ко всему, включая религию",
"Я верю в благородство человека", "Я следую
христианской этике, но не верю в бога как такового".
Как однажды признался Д. Керуак: "Я молюсь моему
маленькому брату, который умер, и моему отцу, и Будде,
и Иисусу Христу, и деве Марии... Я молюсь этим людям..."
Однако определенное родство взглядов "битников"
с религиозной моралью можно нащупать. Оно порождено одинаково
враждебным отношением к "миру". Для христианской
религии также характерно отвращение к окружающему миру,
бегство от него, стремление найти небесный суррогат человеческого
счастья. Но в отличие от христианства, оформляющего свой
отказ от мира в строгую теологическую систему, "битники"
остановились на стадии неясных грез и чисто негативной
программы. Для них неприемлемы строгие каноны христианского
догматизма, и они довольно произвольно интерпретируют
положения "священного писания", так сказать
"экспрессионистически" трактуя образы библейских
героев.
Одним словом, они поклоняются религии без церкви, любви
без брака, молитве без слов. Отсюда некоторое сходство
их смутных религиозномистиче-ских томлений с восточными
культами и прежде всего буддизмом с его идеями всепрощения,
непротивления и нирваны. Но и здесь сходство скорее по
духу, чем по точной догме. В общем, как писал Джой Голд
в стихотворении "Моя религия":
Зимой я буддист,
Летом я нюдист.
Обитатели колонии "битников" в городе Сан-Франциско
открыто и благожелательно говорят о своих умственных болезнях.
Их лозунг: "Сегодня я сумасшедший - дай-ка мне авторучку".
Но отказ от общества мстит. Уйти от него "битники"
- эти бородатые анахореты XX века, - конечно, не могут.
И дело не только во внешних "деловых" связях,
которых они не могут избежать: взаимоотношений с издателем,
официантом ресторана, а нередко и с полицейским инспектором.
Дело серьезнее.
Общество создает человека, все его интеллектуальные и
эмоциональные способности формируются обществом. Истории
о Тарзане и Маугли - это красивые сказки, плод досужего
воображения романистов: вне общества все человеческое
гаснет, как уголек, вынесенный из очага. По природе своей
человек - существо общественное. Жить вне общества, не
насилуя, не уродуя свою природу, он не может. Человек,
как Робинзон, всегда стремится к людям.
"Битники" стремятся к уединению и личной "свободе",
но создается парадоксальная ситуация: "битник"
"свободен" до той поры, пока он ощущает на себе
"взгляд" общества. Это ощущение поэтично запечатлено
Манном Каролом в его программной поэме "Детский танец",
описывающей танец "на снегу без одежды".
Снег на моем лице,
И ветер румянит щеки.
Снег сидит на всегда зеленых ветках,
Ветках, словно перья.
Я тоже перо, чувствую себя превосходно,
И мне не холодно
Танцевать на снегу без одежды.
И мне не холодно. Мне не холодно. Мне не холодно.
До тех пор, пока я видел их глядящими на меня.
Иллюзорность пути "битников" заключается в том,
что их протест против определенной формы общественного
устройства перерастает в борьбу против всего общественного;
непринятие определенных идей они доводят до отказа от
всякой логичности и последовательности, стремление вырваться
из пут пуританской морали отождествляется ими с ликвидацией
морали как таковой. Они пытаются, словно ангелы, оттолкнуться
от грешной земли, но люди - они остаются на ней. Отсюда
духовное одичание, пустота. В этом смутном брожении, отсутствии
какого-то разумного отношения к жизни остаются только
"пинки", единственное средство интенсифицировать
свои невыясненные чувства. Роль "пинков" играют
наркотики, безудержная половая жизнь. Последняя, кстати
сказать, занимает весьма важное место в поведении и настроениях
"битников": и как "протест против условностей"
и как проявление искомой чувственности. Высказывания самих
"битников" на этот счет достаточно определенны:
"Секс - это сама суть нового откровения, его проза
и поэзия". В их стихах и поэмах изобилуют описания
безотчетной инстинктивной любви с явственным привкусом
эротики, постоянно мелькают фразы о благословенном "сгорании
на ложе любви", о "горячих прикосновениях"
и "мелькании белых тел". Одним словом,
Твоя сила и огонь -
Это все, что я желаю
В этот момент.
"Этот момент" "битник" стремится растянуть
на всю жизнь.
Другим сильнодействующим "пинком" служат наркотики.
Один американский автор характеризует "битника"
как "рыскающего от употребления наркотиков... подражателя
с детским лицом, страстно желающего быть порочным".
Керуак отмечает, что именно под влиянием наркотиков "битник"
"действительно чувствует электрический контакт с
другими человеческими существами".
Наркотики разные. Почти все "битники" употребляют
марихуану, подмешивая ее в сигареты. Уже две сигареты
оказывают одурманивающее воздействие, а "настоящий"
"битник" таких сигарет выкуривает за день не
менее десятка. Марихуана приводит к болезненному веселью
либо к чувству тоски и страха. Мысли путаются, человек
впадает в прострацию, появляются галлюцинации, порой заведомо
чувственные.
Многие предпочитают пейот - алкалоид, получаемый из особого
вида мексиканского кактуса, Он вызывает сильные, фантастические
видения, когда в воспаленном сознании встают причудливые
картины, необычные краски и оттенки. Один из художников-"битников"
так передает свои видения после употребления пейота: "Я
видел новые цвета... цвета, скрытые от меня сознательным
умом... Я смотрел на белое и видел пятнадцать различных
цветов". Другой "протестант" описывает
свои ощущения в таких словах: "Я употреблял пейот.
Это был фантастический опыт... Очень мучительный физически
и психологически устрашающий. Он выгнал меня из нормы,
и я чувствовал, будто я кастрирован. Вселенная померкла
в моих глазах, и содержание исчезло; почти немедленно
она впала в состояние растворения и появления из неизвестного
центра или источника".
Особенно вредное воздействие оказывает на психику и здоровье
человека сильнодействующий наркотик - героин. По своему
действию он в восемь раз сильнее морфия. Мы уже отмечали,
что торговля героином приняла в США широчайший размах.
Таковы "битники", несчастные бородачи.
Причины появления "битников" социальные. Это
болезненная уродливая реакция на условия, в которых живет
человек. Именно этим, кстати сказать, и объясняются их
"наряды", столь шокирующие достопочтенных обывателей.
"Битники" словно говорят: "Нам наплевать
на вашу мораль, на ваши обычаи, на ваши привычки. Мы не
ваши, "не от мира сего". Мы не хотим смешиваться
с вами даже в одежде, а наши бороды и кофты проводят между
нами и вами приметную грань". Это не самодовольный
поиск, не обретенное блаженство, а бессильное бегство
от общества.
Сам факт появления "битников", их умонастроения
в извращенной, превратной форме отразили существенную
черту современного американского об-щества: империализм
пришел в противоречие с классическим буржуазным индивидуализмом.
Личность все более и более охватывается жесткими внеэкономическими
связями, принудительно диктующими ей не только способ
поведения, но и образ мышления. Человек теряет свою индивидуальность,
ощущает себя "манипулируемым", "делаемым"
существом, которому навязывается стереотипная манера поведения
и мышления. Об этом говорилось раньше.
Но "битничество" - это превратный болезненный
протест. "Битники" считают злом все общественное.
Представления "битников" о зле предельно ясно
выразил Джек Керуак в своем недавнем романе "Доктор
Сэкс". Его герой Джек Дулуз, который выступает выразителем
идей автора, размышляет об истории старого замка, и в
воспаленном сознании Джека она воспринимается как символическая
картина истории мирового зла. Замок опустел, в нем нет
больше живых существ, но правят духи - посланцы мирового
зла. Во главе их могучий предводитель - демонический король
змей. Образ доктора Сэкса - прямая полемика с гётевским
Фаустом. Когда-то Гёте, порывом вдохновения вырываясь
из теснин немецкого филистерства, прославил радость борьбы
как главную и сокровенную цель человеческого бытия: "Лишь
тот достоин жизни и свободы, кто каждый день за них идет
на бой". В наше время - такова основная идея Керуака
- бесцельны поиски жизненной истины и смысла человеческого
бытия, поиски, которые когда-то воодушевляли Фауста. Жизнь
иррациональна по самой своей основе. Зло со всех сторон
преследует человека, словно хоровод духов, и только забытье
и безумие спасают от него. Время борцов минуло.
Прометей врастает в скалу, высшая мудрость говорит устами
нервического параноика. Происходит прямая перекличка с
экзистенциалистскими идеями.
Отвергая специфические условия жизни людей в буржуазном
обществе, "битники" отвергают все, что связано
с обществом: коллективизм, науку, искусство, социальные
проблемы. Они стремятся утвердить робинзонаду в современном
городе, насадить тарзаньи джунгли среди рекламы и небоскребов.
Но человек - существо общественное, богатство его духовной
жизни определяется богатством тех реальных отношений,
в которых он находится с другими людьми. Попытка же обрубить
эти связи, выключиться из общественного организма может
вести лишь к духовному одичанию, утере человеческой индивидуальности.
Образуется пустота, которая должна быть заполнена. Группа,
отвергнувшая все общественное, теряет и все человеческое,
она рассыпается на совокупность скучающих персон, содержанием
жизни которых становятся болезненные, патологические возбуждения,
вызываемые различными "пинками".
Вообще говоря, истории известно немало случаев, когда
протест против тех или иных сторон социальной жизни перерастал
в борьбу против всего общественного, против общества как
такового. Так было со многими примитивными, неосознанными
формами социального протеста. Достаточно напомнить движение
луддитов - "ломателей машин", которые в технике
видели источник всего земного зла.
Нечто похожее мы имеем и в движении разного рода христианских
отшельников. Но если у всех у них была хоть какая-то,
пусть ложная, пусть фантастическая "позитивная"
программа, то у "битников" таковая отсутствует.
Они с порога отвергают социальное в жизни и в качестве
альтернативы предлагают безудержную чувственность. Отвергая
интеллектуальное, они закономерно обрекают себя на духовную
нищету. Это ложный протест, потому что люди не различают
уродливые формы организации общества и само общество -
колыбель, непременное условие развития индивидуальности
людей.
"Битники" напоминают человека, который, обнаружив,
что его дом построен плохо, решил отныне переселиться
в пещеру, или человека, которому претит недоваренное мясо,
и он полагает, что лучший способ выйти из положения -
есть его сырым.
Каждое движение социального протеста имеет свою неумолимую
логику. Если оно соответствует объективной общественной
тенденции, имеет реальную программу, то по мере развития
его социальное значение растет, оно все более отстаивается
в категориях классового самосознания, глубже постигает
социальный антагонизм. Если же, наоборот, оно не опирается
на действительные общественные силы, а ищет свое будущее
в переделке психики, распыляет общественный протест по
индивидуальным каналам - его социальное звучание постепенно
глохнет. "Битники" - пример второго. Социальная
сторона этого движения, выразившаяся в разрыве с моралью
общества, постепенно перерождается в самодовлеющую проповедь
секса и неврастении.
В этом отношении показательна эволюция Джека Керуака.
Если его первые романы - "На дороге" (1957 г.),
"Люди подземелья" (1958 г.) - поднимали острые
социальные проблемы, содержали критику современного буржуазного
общества, то герои его последних романов безвозвратно
загипнотизированы своими ночными кошмарами, патологическими
галлюцинациями, бредовыми фантазиями, Керуак все более
погружается в сферу авторского подсознания и алогизма,
его главным мотивом становится "позитивное"
утверждение абсурдности жизни и великой миссии доктора
Сэкса - нового апостола,
И этот взгляд - жизнь абсурдна по самой своей сути, по
самой своей основе, и лишь инстинктивное, безотчетное,
биологическое существование имеет значение для индивида
- предельно ясно выражен в другой книге Керуака - "Мэгги
Кэссиди", являющейся продолжением "Доктора Сэкса".
Тот же герой - Джек Дулуз говорит; "Танцы, болтовня,
выглядывание из окна на Центральный парк и огни Нью-Йорка
- все это ужасно, и мы потеряны - наши руки сжаты, но
в тщетной надежде - только страх, пустое огорчение - длиннолицая
вечеринка в реальной жизни".
"Битники" - не борцы за новое общество, а жертвы
старого. Как писал Т. С. Эллиот:
Я не пророк - я раб тягучих будней;
Решений час и миг я упустил...
Логика протеста "битников" превратна. Разумеется,
жизнь в условиях засилья капитала объективно вызывает
у человека неприязнь к его законам, к принудительным оковам.
Значит, нужно стараться понять причины социальной несправедливости,
устранить ее, и тогда общество станет источником радостных,
светлых чувств. Но движение "битников" развивается
не в сторону разумного отношения к обществу, а по линии
все большего углубления антисоциального содержания, погружения
в мир хаотических эмоций и инстинктов. Поэтому социальный
момент выветривается, и на поверхности разрекламированный
"протест" "битников" выступает лишь
как болезненная аномалия человеческой психики. Они таким
образом полностью наследуют тот "вакуум идей",
который сейчас образовался в Америке.
Так всегда было: при непонимании людьми природы общественного
зла, при неумении сформулировать позитивную программу
борьбы протест принимает форму социального шутовства,
где весь пафос исчерпывается тем, что они "не такие",
как все остальные, и тогда борода, апатия, пассивность
оказываются единственным, что выделяет их среди других.
А поэтому, хотя "битники" и скрывают в себе
трагический разлад человека и общества, их милое и умеренно
скандальное, с точки зрения властей, поведение скоро становится
объектом спекуляций ловких дельцов, приманкой для праздношатающихся
туристов.
...Гринвич Виллидж просыпается вечером. Если пройтись
по этому району днем, то ничего особенного не увидишь.
Обветшалые кварталы, обшарпанные, прокопченные здания,
многие из которых не ремонтировались, кажется, с библейских
времен, кучи мусора и ржавых консервных банок на плохо
вымощенных улицах; маленькие, пока пустующие кафе - таких
районов немало в Нью-Йорке. Необычна разве только выставка
картин (среди них немало талантливых) молодых художников,
устроенная прямо на улице, да обилие антикварных лавок,
где по дешевке можно купить поддельную античную безделушку.
Но затишье временное. Где-то музыканты уже настраивают
свои смычки, женщины наносят последние косметические штрихи;
туристы допивают последние глотки кофе, а бармены в последний
раз оглядывают многоярлыковый винно-водочный арсенал.
Все готово. Здесь экзотику меняют на доллары.
Часов в девять вечера на Гринвич Виллидж сплошная толчея.
Смешались, кажется, все слои и народности. Вот идет почтенная
пара, видимо туристы. С брезгливым интересом они оглядывают
полуобнаженных и полупьяных женщин, повисших на кратковременных
партнерах; в толпу вклинивается ватага юнцов в "абстракционистских"
свитерах - они кричат о чем-то своем; по зданиям мечется
реклама; из полуоткрытых дверей кафе на улицу выскакивают
и прыгают по мостовой упругие джазовые ритмы; на многих
кафе на ветру полощутся вывески, напоминающие штандарты
средневековых орденов...
А вот и наш старый знакомый "битник". Он, как
говорится, "на службе". Вооруженный косматой
бородой и на редкость грязной кофтой, он стоит у входа
в кафе на Блеккет-стрит, самодовольно поглядывая на публику.
Всем своим видом он как бы говорит: "Не пытайтесь
казаться равнодушными. Я вижу ваши быстрые испытующие
взгляды. Я знаю, что, даже отвернувшись, вы говорите обо
мне. От меня вы никуда не денетесь. Только проверьте ваши
кошельки, джентльмены, - экзотика нынче в цене".
Это вынесенный вперед аванпост "битников", их
живая реклама и зазывала.
"Хэлло, Клиф! - окликает его мой спутник. - Этот
парень из России. Он хочет сказать тебе несколько слов".
Глаза бородача засветились смешанным чувством удивления
и честолюбия. "Хэлло!" - говорит он и принимает
картинную позу Будды, поучающего заблудший мир. "Ты
бы ему показал свою конуру", - предлагает мой спутник.
Мы заходим в кафе. У двери стоит бесстрастный "администратор"
и снимает обильную долларовую жатву с любителей новомодных
редкостей. Бородач с нескрываемым удовольствием оглядывает
свое безотказно действующее хозяйство. Помещение отделано
в нелепых, фантастических тонах. На небольшой сцене мечется
ошалелая сухопарая девица и "на разрыв души"
обрушивает в зал безумные вирши про радость прикосновения
и невыразимый экстаз слияния тел. За столиком два бородатых
мальчика с изобретательно накрашенными девицами толкуют
о ракурсах И сюжетах. Я улавливаю слово "Пикассо".
И еще:
О страхе жить.
О страхе не жить.
О страхе любить.
О страхе не любить.
На стенах картины, рассказывающие о содержании выгребной
ямы. Начинает играть джаз, воспроизводя звуки ремонтной
мастерской. Шум, гам. Но турист, только что заплативший
два доллара за вход, терпеливо сносит все это, хотя ему
и не по себе. Сносит, потому что за этим, собственно,
он и завернул сюда, потому что, вернувшись домой, он будет
рассказывать про удачливых мистификаторов, сила которых
в бороде, как у сказочного Черномора.
Пора уходить - впечатления более чем ярки. Да и нашему
экскурсоводу время занять свой пост. Вдруг в нем просыпается
что-то совсем земное. "Ну как?" - с многозначительной
улыбкой спрашивает он. "Все на месте, - отвечаю я.
- Только вот над сценой я бы повесил небольшой череп--неплохо
действует на воображение и кошелек". Он понимающе
кивает. Прощаемся. "Желаю успеха", - говорю
я ему. Он жмет руку, "Приходите еще, для вас вход
бесплатный". У выхода он снова принимает вид пророка,
парализованного потусторонней мудростью. Мы оборачиваемся.
Он машет рукой. И мне чудится - вот сейчас он войдет в
кафе, отклеит бороду и скажет устало: "Надоело. Дайте
выпить, хип. А сколько у нас сегодня набежало?"
Мой спутник чем-то всерьез озабочен. "Я его знаю
давно, - говорит он. - Хитрый парень, переменил много
профессий. Сейчас работает в строительной конторе, а по
вечерам вот так стоит у бара. Говорит, что скоро накопит
на дом". Одна мысль все не дает покоя моему спутнику:
"Не могу понять, как это он пропустил нас бесплатно".
Так я описывал свое посещение Гринвич Виллидж в 1960 году.
Недавно я вновь прошел по знакомым местам. Внешне район
почти не изменился. Вот кафе "Странник", когда-то
форменная штаб-квартира "битников", вот не менее
известный бар "Четырех ветров". По-прежнему
многолюдны улицы и зазывалы настойчиво хватают вас за
рукава. Но общий настрой Гринвич Виллидж уже не тот. На
смену неистовым спорам и неотрегулированным эмоциям пришла
трезвая и спокойная забота о приятном времяпрепровождении.
Прежние страсти пошли в ширпотреб, их приручили, подретушировали.
Тихо играет гитара, мягкий, хорошо поставленный голос
вносит умиротворение в сердца слушателей. Бесшумно скользят
официантки. Всего два доллара за вход!
А какова судьба "битников" Сан-Франциско?
Прославленный город поразил нас необузданностью ночных
развлечений. По вечерам, когда загорается реклама, когда
на фоне холмов высвечиваются изящные мосты, а Маркет-стрит
соперничает с Бродвеем, толпы людей заполняют улицы. Они
послушно выстраиваются перед барами и дансингами, над
которыми висит реклама: "Сегодня у нас "свим"
{от английского to swim - плавать). Нет, это не спортивные
клубы, это не кандидаты на олимпийские игры. Желания посетителей
носят более заурядный характер. "Свим" - это
последний пароксизм местной хореографии, поразившей город
словно эпидемия. Извивающиеся на эстраде танцоры руками
делают плавательные движения, другими частями тела они
делают движения, принятые в твисте. И еще - вот где собака
зарыта! - танцуют они в купальных костюмах, предельно
малогабаритных. В общем, когда созерцаешь это зрелище,
ловишь себя на мысли, что и зрители, и бар, и свет рампы
здесь лишние. Но толпа присутствует, она смотрит, переживая
и сочувствуя.
Я спросил у местных знатоков:
- А как поживают ваши битники?
- Их почти не осталось. Некоторых вы можете
увидеть здесь - либо на сцене, либо в зале. Другие
устроились на работу, а кто попал в полицию и не вернулся.
Что ж, прощайте "битники", так озадачившие застенчивых
обывателей! Социальные протестанты из вас не получились.
Но вы еще вернетесь в этот мир, может быть, без бороды
и под другими именами, потому что остались причины, вызвавшие
вас к жизни.
ПОД РАЗВЕСИСТОЙ КЛЮКВОЙ
Пусть саламандры,
лишь бы не марксисты!
К. Чапек, "Война с саламандрами"
Меня всегда изумляла способность человека
привыкать к новой обстановке. Вот и теперь. Столько чувств,
переживаний было связано с этой поездкой, раздумий о незнакомой
стране, столько новых впечатлений! Прошла неделя. Мы сидим
в уютном кафе "Ховард Джонсом" и потягиваем
кока-колу, как будто всю жизнь этим только и занимались.
А за столиками люди, которых мы видим в первый раз и больше
никогда не встретим. Слышны их веселые, озабоченные, грустные
разговоры. Рядом улыбается официантка. Она предлагает
"гамбургер" - нечто вроде бутерброда с куском
лохматого мяса. От радиолы к нам протянулась песенка о
чужой неразделенной любви. Но сейчас это декорация. Нашим
вниманием завладела беседа с американским служащим. А
она принимает неожиданный оборот.
"Скажите, - спрашивает он нас, - почему в вашей стране
так плохо относятся к неграм?" По инерции мы болтаем
соломинкой в стакане. Можно было ожидать любого вопроса
- нелепого, заинтересованного, формального, провокационного.
И вообще вопросы-то эти нам теперь знакомы: видимо, где-то
они берутся напрокат. Но такого пока не было - чем он
вызван?
Где еще так тепло относятся к неграм, как в странах социализма?
Советские люди сочувствуют неграм, вкладывая в свои отношения
всю свою ненависть к колониализму, всеми доступными средствами
помогают их освободительной борьбе. Конечно, негры бывают
разные.
Вспоминается разговор с одним из руководителей негритянского
движения в Бруклине. Он рассказывал о возмутительных фактах
расовой дискриминации в США, о наглых выходках расистов
в Нью-Йорке и особенно на Юге, о сложных перипетиях борьбы.
"В ней, - говорил он, - не так опасны белые мракобесы,
потому что их нетрудно распознать. Несравненно вреднее
продажные братья по крови. Они спекулируют на принадлежности
к негритянскому населению и стремятся выдать свое мнение
за голос всего народа". В Америке существует специальный
термин для таких людей - "дядюшка Том"; о них
мы еще будем говорить.
Но на вопрос следует отвечать. И прежде всего нужно выяснить,
каков его источник. Скоро он прояснился. Речь шла о журнальной
статье, в которой как свидетельство "преследования
негров в СССР" рассказывалось о двух студентах из
Южно-Африканской Республики, исключенных из московского
Университета дружбы народов имени Патриса Лумумбы.
Мы знали подробности этого инцидента. Никаких "преследований",
разумеется, не было. Эти студенты были исключены за грубые
нарушения элементарного общественного порядка. Учебой
они не интересовались. Видимо, цель своего пребывания
они усматривали в другом. И вот известие об этом факте,
многократно отражаясь в кривых пропагандистских зеркалах,
теряя истинные очертания, донеслось до жителя провинциального
американского городка и стало для него "самой главной",
"самой волнующей" проблемой жизни в Советском
Союзе.
Так бывает нередко. По каким-то каналам отдельные, случайные
факты в ложной, гипертрофированной форме доходят до юношей
и девушек, прочно западают в их сознание и становятся
основой для оценки жизни в Стране Советов, выражением
ее сути.
У нас было множество откровенных бесед с американскими
юношами и девушками. И, конечно, наиболее острыми, наиболее
сложными были дискуссии, касающиеся наших стран, их политического
строя и господствующих в них общественных отношений. Именно
в этих спорах яснее, чем где-либо, выявлялось то глубокое
различие в философских и социальных представлениях, которое
отмечало наши позиции.
Конечно, полный перечень разногласий неисчерпаем. Не имеет
смысла также полемизировать здесь против ложных и лживых
утверждений о нашей стране - тема моего рассказа иная.
Я останавливаюсь на представлениях американцев о Советском
Союзе лишь для того, чтобы проиллюстрировать одну существенную
сторону духовной жизни в нынешних США - резкое обострение
интереса американцев к проблемам политики.
В наши дни внимание, как принято говорить, "интеллигентного"
человека не ограничивается национальными кордонами. Порой
он знает о положении дел в своей стране меньше, чем о
событиях в некоторых отдаленных уголках земного шара.
Насчет каждого из них "интеллигентный" американец
стремится иметь собственное и, конечно, "беспристрастное"
мнение. Но именно его суждения о международных событиях
оказываются почти в полной зависимости от официальной
пропаганды, от содержания газетных и журнальных статей,
от радио- и телепрограмм. А необъективность, предвзятость
оценок американской печати и радио стали притчей во языцех.
Здесь много заведомой лжи, искажения фактов, пережевывания
различных слухов и пересудов.
Но ложная информация о событиях - это далеко не главный
прием в создании превратного общественного мнения. Более
изощренным и зловредным методом является "направленная
информация", о которой мы уже говорили. Речь идет
о навязывании определенного подхода к политическим событиям,
определенного угла зрения на факты международной жизни.
Во многом это объясняется направлением официальной пропаганды,
которая тщательно отфильтровывает все идеи, идущие вразрез
с узаконенными идеологическими шаблонами. Эта практика
оказывалась успешной до недавнего времени постольку, поскольку
политическая жизнь внутри США была в значительной мере
изолирована от мировых событий и проблемы международной
жизни не включались в круг повседневных интересов и забот
"среднего" американца.
Вообще говоря, даже изощренная и многоветвистая американская
пропаганда отнюдь не всемогуща в своих попытках навязать
обществу определенные идеи и интересы. Имеется очевидная
связь между тем, что мы называем общественным мнением,
и реальными условиями, в которых живут носители этого
мнения. Социальные интересы человека вызываются не "бескорыстным"
теоретическим любопытством, а отражают реальные проблемы,
с которыми он так или иначе сталкивается в своей практике.
Стойкий интерес не может быть привит извне, если он не
имеет реального эквивалента в повседневной жизни, если
он не преломился через призму житейских проблем. Однако
если уж такой интерес возник, то пропагандистская машина
не может его парализовать, не может его заглушить. Правда,
она может влиять на его форму и направленность, может
пытаться выхолостить его реальное содержание, направить
по ложному руслу.
Интерес американцев к политике объясняется прежде всего
тем, что ныне многие политические проблемы (например,
проблема сохранения мира, вопрос о Западном Берлине, о
Кубе и т. д.) непосредственно вторгаются в круг повседневных
проблем "человека с улицы". Иными словами, в
современном мире происходят глубокие катаклические процессы,
которые, если употребить библейскую терминологию, "творят
все новое". И рядовой американец отчетливо осознает,
что от этого нового ему теперь уже не убежать, не отсидеться
в "башне из слоновой кости".
Интерес к политике тоже должен быть осознан. Если человек
следит за зарубежной великосветской хроникой или закордонными
миграциями кинозвезд, то это еще не "интерес к политике".
Политика - это прежде всего взаимоотношения классов. Устойчивый
интерес к ней появляется лишь тогда, когда человек стремится
во внешних явлениях, в разноречивых поступках государственных
деятелей, в международных событиях найти определяющие
подспудные законы, их внутренний механизм. Американец
может восхищаться игрой Святослава Рихтера и кордебалетом
Большого театра СССР и быть далеким от проблем политики.
Но если он пытается понять суть противоречий в современном
мире, причины успехов Советского Союза, корни национально-освободительных
движений (мы говорим о международной политике) - это значит,
что у него пробудился политический интерес. Одним из его
очевидных проявлений и является возросшее внимание к Советскому
Союзу.
Внимание американца ко всему, что связано с нашей страной,
порождено объективным ходом истории. В самом деле, что
определяет сущность международных отношений за последние
десятилетия? Прежде всего образование и быстрое развитие
лагеря социализма, бурный взлет национально-освободительного
движения в колониальных и слаборазвитых странах. Глубокое
понимание этих явлений - ключ к правильному взгляду на
международную жизнь в целом. Выяснение глубоких общественных
закономерностей - такова единственно адекватная форма
удовлетворения этого интереса. Но порой внимание читателя
ограничивается вопросами, касающимися несущественных,
поверхностных аспектов социалистического общества. В разговоре
выясняется, что его волнуют прежде всего те вопросы, которые
подсказаны ему недобросовестной информацией о СССР. Такая
позиция буржуазных авторов имеет глубокие классовые корни.
Ощутимые потери, которые за последние несколько десятков
лет понес мировой капитализм, - результат действия глубоких
неотвратимых законов общественного развития. Защитнику
буржуазного строя они могут внушать лишь страх. И совершенно
не случайно многие видные американские государственные
деятели постоянно впадают в философствование, пытаясь
опровергнуть существование объективной закономерности,
"Вопреки Карлу Марксу не существует неизбежных законов
истории, - заявил, например, один из руководящих деятелей
госдепартамента, Честер Боулс. - Основное испытание успеха
или неудачи зависит от силы воли отдельных человеческих
существ".
Буржуазная пропаганда пытается увести американца от фундаментальных
закономерностей социализма, от его коренных преимуществ
и источника неоспоримых успехов. В качестве, так сказать,
идеологических компенсаторов, в которых глохнет, получает
извращенную направленность интерес к Советскому Союзу,
выступает испытанный метод "персонификации"
общественных событий, сведение социологических закономерностей
к некоторым вопросам быта. Такой поворот оказывается впечатляющим
для "реалистически мыслящего" читателя и позволяет
уходить от невыгодных обобщений. Таков тот идеологический
контекст, в котором разворачивались дискуссии о Советской
стране.
Где бы мы ни были в США, мы постоянно ощущали пристальное
внимание к нам и понимали, что это лишь незначительная
доля того огромного интереса, который американский народ
испытывает ко всему, что касается Советского Союза. Во
время многочисленных встреч нас буквально засыпали вопросами.
Почти всегда встречи выходили за рамки регламента, но
и после них к нам подходили юноши и девушки и различными
способами выражали свое уважение к Советской стране.
Часто американцы говорили так: "Я видел ваш балет
- это грандиозно!", или: "Молодцы ваши хоккеисты!"
А уж когда произносились слова "спутник", "Гагарин"
- восхищенным улыбкам не было конца.
По-своему подытожил чувства американцев на этот счет аспирант-физик;
"Нам нужно дружить. Что ни говорите, а мы - американцы
и русские - два великих народа, которые всего достигли
собственными руками".
Некоторые встречи были по-настоящему трогательны. Как-то
мы ехали поездом в Спрингфилд (Иллинойс), чтобы присутствовать
на заседании "молодежного правительства". Это
довольно популярная здесь игра в органы федеральной власти,
в ходе которой тщательно копируется процедура заседаний
в Капитолии. Вагон был битком набит "конгрессменами".
Каждого из нас окружили десятки юношей и девушек. Проговорили
до самого Спрингфилда. При расставании одна негритянская
девушка подарила мне открытку, на которой старательно
вывела: "Мы были очень, очень рады познакомиться
с вами. Мы ничего не знаем о вашей стране, но мы слышали
о спутнике и Гагарине. Приезжайте к нам". Дальше
адрес и имя. Наверное, настоящий конгресс мог бы многому
поучиться у своих юных "коллег".
Как-то мы стояли на пригородном вокзале Филадельфии и
ждали поезда в Хаверфорд. Видимо, на наших лицах блуждала
такая растерянность перед множеством таблиц, что полицейский
решил помочь нам. Узнав, что мы из Советского Союза, он,
казалось, забыл про свои обязанности. Поезда подходили
и отправлялись, а он шутил с нами, рассказывал о соседях,
которые знают многих русских, предлагал свой адрес - "заходите
в гости". А под конец вытащил бумажник, достал выцветшую
фотокарточку, на которой он был изображен в военной форме
вместе с каким-то генералом. "Это я, - показал он
с характерной для американцев энергичной мимикой всего
лица, - Конечно, постарел с тех пор. А тогда мы охраняли
Северный путь во время войны с немцами". Подошел
поезд, он расстался с видимой неохотой, еще долго приветливо
жестикулировал. А ведь это все было в тот самый момент,
когда официальные круги США, радио, телевидение, газеты
охватил неистовый приступ антикоммунистической истерии,
связанной с советскими испытаниями ядерного оружия.
Нередко, правда, объявлялись и такие диспутанты, которые
заботились лишь о том, чтобы поднять температуру споров,
сорвать атмосферу доверия и взаимопонимания. Они выскакивали
с провокационными заявлениями, перебивали нас и т, д.
В ответ мы, кажется, не очень деликатничали. И вот во
время такого рода дискуссий у меня всегда возникало ощущение
того, что большинство аудитории искренне радовалось, когда
незадачливые крикуны садились в калошу. А если они не
унимались, то американские юноши порой просто предлагали
им замолчать.
В Омахе нас представили редактору местной микрогазетки.
Год назад ее тираж составлял около 700 экземпляров, а
теперь удвоился. Редактор был молод, важен, напорист.
Едва он произнес свое первое суждение о коммунизме, мы
чуть не потеряли самообладание: газетчик был так восхитительно
невежествен, так поразительно самоуверен, что мы устроили
подлинное соревнование за право задать ему хотя бы один
вопрос.
Скоро настала наша очередь отвечать. Редактор с ходу выпустил
по нас заряд таких замшелых и нелепых рассуждений, что
мы сначала усомнились: не пародирует ли он некоторых своих
коллег? Спор был недолгий; мы торопились на встречу со
студентами. Газетчик объявил о своем желании "поприсутствовать".
Нам оставалось согласиться - мы гости.
На этой встрече газетчик показал себя в полном блеске.
Видимо, беседа с нами пробудила у него необузданную жажду
деятельности. Он еще раз прокрутил свою пластинку банальных
вопросов. Мы дали соответствующие разъяснения, сделав
скидку на официальность обстановки и присутствующих студенток.
Были и забавные эпизоды. Об одном из них я, пожалуй, расскажу:
он передает обстановку такого рода полемики.
После нескольких фраз об "отсутствии свободы мышления
за "железным занавесом" газетчик попросил разрешения
задать "специальный вопрос" советскому философу.
Я поднялся с места. Мы стояли друг против друга, и вся
огромная аудитория притихла.
"Скажите, - с подчеркнутым вызовом начал он,- изучаются
ли в ваших университетах какие-либо зарубежные философы?"
Оставалось лишь пожать плечами: вопрос был нелеп. "Да,
изучаются, - предельно коротко ответил я. - Маркс, например".
Аудитория одобрительно засмеялась. Но мой оппонент не
унимался: "А вы, например, знаете хоть одного современного
американского философа?" Бог видит, знал я этих философов;
в аспирантские годы ими преимущественно и занимался.
- Знаю. Но вам-то самим кто-нибудь из них известен?
Газетчик слегка оторопел. Такого оборота он, видимо, не
ожидал. Он стал сосредоточенно тереть лоб, чтобы добыть
искру знания, - так, наверное, древние, желая получить
огонь, терли друг о друга куски дерева. Студенты вежливо
молчали: спектакль им начинал явно нравиться.
- Хорошо, вот, скажем, Мельвиль.
- Какой же он философ? Это писатель, путешественник. Кстати
сказать, он переведен на русский
язык.
- Но он все-таки философ,
- Каждый человек философ в некотором роде.
Но мы-то говорим о философах-ученых, философах-
исследователях. Как насчет них?
Газетчик немного помолчал. Наконец он торжествующе просвистел:
"Сэроу", - имя мне незнакомое. "Ну вот,
доигрался, - тоскливо подумал я. - Наверное, это какой-нибудь
мыслитель местного масштаба, - разве всех упомнишь?"
- А кто он, жив ли, к какому направлению принадлежит?
- Не помню точно. Кажется, он жил в семнадцатом веке,
Взгляды? Броде близкие к коммунистам.
- Приятно слышать: у вас уже в семнадцатом
веке были коммунисты (не упускать же такой случай!).
- Он не любил города и призывал жить в лесах.
Диалог становился скучным: мы явно не могли
договориться. Вдруг меня осенило:
- Да это же Торо, Генри Дэфид Торо, тот самый, который
написал книгу "Уолден, или жизнь
в лесу"?
- Да, - обрадовался газетчик (все-таки назвал
философа).
- Но при чем же семнадцатый век? Торо жил
в прошлом столетии. Да и к коммунизму он никакого отношения
не имел. Может быть, назовете кого-
нибудь посовременней?
Нет, такого желания борец за "свободу мысли"
уже не имел. Оставалось составить резюме. Смысл его был
прост: предпочтительней рассуждать о том, о чем имеешь
какое-то представление.
Надо было видеть, как ликовали студенты!
Американцы любят шутку. Бывало так, что даже во время
пресс-конференции удачный ответ снимал возникшее напряжение.
- Кого вы хотели бы видеть президентом США?
- Я хотел бы, чтобы избрали Рузвельта,
- Но он уже умер.
- Да, к большому сожалению.
Или еще:
- Вы вот говорите - Пауэрс, Пауэрс! А вчера
в газетах было сообщение, что у берегов Бразилии
видели советскую подводную лодку (была такал фальшивка).
Что вы на это скажете?
- Видели советскую подводную лодку! Так что
же вы ее не поймали?
Кажется, наибольший успех имела следующая шутка. Нью-йоркская
биржа. Мечутся маклеры, связывая и развязывая узелки финансового
счастья держателей акций. "А теперь мы пойдем в святую
святых биржи, туда, где совершаются самые крупные сделки",
- сказали местные начальники и сопровождавшие нас дельцы.
Ладно, пойдем. Поднялись на лифте. Большой зал. Плотные
бархатные портьеры, тяжелые пудовые кресла. На стенах
портреты президентов биржи и известных финансистов. Настроение
торжественное. И вдруг один из моих товарищей решительно
направился к кафедре. Он поднялся на председательское
место, взял ритуальный молоток и прокричал: "Господа,
внимание!" Джентльмены послушно примолкли и с интересом
уставились на оратора. "Господа, - веско произнес
он. - Господа, все ваше имущество национализировано!"
Что тут поднялось! Заколыхались нейлоновые животы, от
смеха раскраснелись лица, забелели носовые платки. Наверное,
в этом зале никогда так не смеялись. Судя по последним
событиям на нью-йоркской бирже, с тех пор повода для смеха
также не было,
И так далее и т, п.
Но вернемся к встрече со студентами.
Когда она мирно кончилась, председатель пригласил нас
к себе домой. Расселись по машинам. И первое, что мы увидели,
когда вошли в квартиру, был тот самый газетный нахал.
Правда, оставалась какая-то надежда, что он угомонится.
Не тут-то было! Он снова заверещал. Становилось невмоготу.
Но что предпринять? Больше всего нас смущало подчеркнуто
вежливое отношение к нему американцев, обычно столь нетерпеливых
к таким типам. Мы ломали голову: в чем дело? Наконец поняли.
Ведь мы приехали в университет вместе с ним. Все это видели
и теперь считают, что он, так сказать, наша креатура!
Этого нельзя было допустить! Мы стали усиленно расхваливать
его чисто журналистскую прыткость: как ловко узнал, что
"ас пригласили на частную квартиру! Как быстро ее
разыскал! Только мы раскрыли рты, как хозяин поднялся:
"Так ты не с ними? - И не дожидаясь ответа: - А ну-ка,
выкатывайся отсюда!" И уже потом, когда мы прощались,
сказал: "Теперь, наверное, когда вы будете думать
о нашей встрече, то вспомните этого типа. Но мы не хотели
бы этого".
Нас часто приглашали на частные квартиры. Обычно комнаты
набивались битком, собирались соседи. Некоторые из них,
по-видимому, приходили лишь для того, чтобы "посмотреть"
на русских. Часто за весь вечер они не произносили ни
одного слова, А когда мы были в Нью-Йорке, нас пригласил
к себе сын генерального секретаря ИМКА Паркер Ландсдейл.
На обратном пути он скарал нам: "Я слышал, как моя
дочь заявила своим подругам: "У нас в доме русские,
но вы их ни за что не отличите от американцев". И
вот для того, чтобы к этому выводу пришли бы все - и дети
и взрослые, - мы должны встречаться чаще".
Вспоминая наши встречи, я ясно вижу характерную для простого
американца манеру говорить, спрашивать, смеяться. В целом
это симпатичные, общительные люди. Если американец что-либо
пообещал, можете быть уверены, он все точно сделает. Если
вы спросите у прохожего дорогу, он не только расскажет,
но и проводит вас, пока не убедится, что его совет понят
и исполнен правильно. Об этом можно рассказывать долго.
Я недавно перечитал "Одноэтажную Америку" И.
Ильфа и Е. Петрова и поразился, как верно и глубоко схвачен
сам колорит американского характера. Может быть, только
за прошедшие годы мистер Адаме стал более нервным - поиски
работы, военный психоз, дороговизна, - но в нем неистребима
человеческая простота и естественность. Об огромном интересе
американцев к Советскому Союзу говорит и то, что в последние
годы здесь резко возросло число людей, изучающих русский
язык. В Иллинойском университете заведующая кафедрой русского
языка Соботко сообщила нам интересные данные: "До
1957 года группа по изучению русского языка обычно насчитывала
30-40 человек. В 1957 году она включала уже 61 человека,
а в 1958 (после запуска спутника, пояснила она нам) -
299 человек. 8 прошлом году в этой группе было уже свыше
350 человек". Свои прогнозы она сформулировала так:
"Каждый ваш спутник добавляет нам> новых студентов.
Я просто боюсь подумать, что будет, когда вы запустите
в небо человека. Где тогда мы возьмем преподавателей?"
Это было в 1960 году.
Интерес огромный, и было больно видеть, что он направляется
по ложному пути, подсказанному нечестной прессой и легионом
"специалистов по России". Это чувствовалось
уже в характере вопросов. Они были разные - порой здравые,
но чаще наивные, а порой и просто нелепые: "Можете
ли вы свободно переезжать из одного города в другой?",
"Есть ли часовые на границах республик?", "Могут
ли юноша и девушка свободно выбирать себе профессию?",
"Правда ли, что комсомольцы сейчас бьют стекла в
церквах?" и т. п. А когда однажды нас спросили; "Может
ли юноша свободно выбирать себе жену?" - мы, не сговариваясь,
дружно и громко закричали: "Нет, у нас жен назначает
правительство!" И все же пальму первенства я бы отдал
одной студентке, которая озабоченно пропищала: "Есть
ли у вас мороженое?"
Все это, конечно, комично. Смеялись мы, смеялись и многие
американцы. Но речь-то идет об очень серьезной вещи --
о постоянной, хорошо отрегулированной, хорошо оплачиваемой
системе клеветы на СССР и социалистические страны. И мы,
естественно, не обижались на нелепые вопросы наших слушателей,
потому что во сто раз большие нелепости мы читали в газетах
и слышали по радио.
Многие наши беседы с американцами напоминали анекдоты.
Помню такой разговор:
"Вы вот говорите о расцвете у вас литературы. Я знаю,
есть у вас один известный писатель. Он написал большую
поэму, в которой рассказал про коммуниста, который проспал
целый век и потом не узнал окружающей жизни. И вот его
за эту поэму стали преследовать. Правда, я слышал, что
в последнее время он восстановлен в правах и сейчас даже
является руководителем советских писателей". Нам
потребовалось немало времени, чтобы понять, что речь идет
о В. В. Маяковском и его "Клопе".
Как-то во время обеда я случайно услышал, что мой сосед
по столу оживленно рассказывает про Советский Союз, ссылаясь
на свои личные впечатления многолетней давности. До меня
донеслись слова: "У них нет металлических монет,
и, когда человек идет на рынок, он несет с собой чуть
ли не мешок бумажных денег..." А рядом сидели внимательные
и любознательные американцы и, раскрыв рот, слушали эти
арабские сказки. Пришлось подарить ему двадцать копеек.
Подобных примеров можно привести много. Но это все волонтеры
вранья. Не они, конечно, определяют общественное мнение.
Они - явление "вторичного порядка".
Борьба против идей коммунизма возведена на уровень государственного
мероприятия. Для нее созданы многие каналы. Витрины завалены
карманными книгами в пестрых обложках, посвященными клевете
на Советский Союз, в журналах, газетах постоянно печатаются
соответствующие статьи. Образуется единый фронт от желтой
прессы до почтенных социологов, которые всеми мерами пытаются
убедить американца в том, что его безопасности постоянно
угрожает Кремль. Громадная пропагандистская машина настигает
американца везде. Однажды даже в туалете одного из учреждений
города Вашингтона мы обнаружили призыв "Наступление
- лучший способ борьбы против коммунизма".
Сейчас в США часто издаются "исследования" о
Советском Союзе. В них обычно немало реверансов в сторону
тех или иных достижений социализма. Говорится, конечно,
об успехах в освоении космического пространства, о размахе
жилищного строительства, о многочисленных новостройках.
Но главное внимание уделяется описанию тех неудобств и
бытовых "странностей", с которыми американцу
приходится сталкиваться. Это и есть то, что можно назвать
злобно обывательским взглядом на социальные процессы.
Если подсчитаешь, какое место в такого рода опусах занимает
описание различных сторон жизни, то с изумлением обнаружишь,
что изрядная доля посвящена в них описанию санитарно-канализационных
устройств. Взволнованные монологи, целые гимны, речитативы
посвящены, например, простой пробке. Не винной, не водочной,
а скромной металлической пробке, которой затыкают раковину
водопровода.
В 1947 году в России побывал Джон Фостер Даллес. Прошло
всего два года после окончания войны. Целые области в
руинах. Но у американского дипломата был свой особый взгляд
на происходящие события. Он писал: "На каждую ванную
комнату с умывальником и ванной приходилось всего по одной
металлической пробке. Сначала я подумал, что это недосмотр,
и попытался добыть вторую пробку.
Но я обнаружил, что даже в лучшей гостинице Москвы...
пробок не хватало для того, чтобы снабдить ими ванные
и умывальники". Тема отсутствующей пробки - одна
из самых эмоциональных и волнующих. Во многих руководствах
для туристов настойчиво рекомендуется захватывать дефицитные
пробки с собой. Откуда же все эти терзания?
Американцы умываются по-своему. Они затыкают раковину
этой самой драгоценной пробкой, напускают в раковину воды
и затем с удовольствием плескаются в ней. Трудно объяснить,
где корни этой не столь уж гигиеничной привычки. Я понимаю,
что для авторов таких сочинений неприемлем наш социальный
строй. Но зачем спекулировать на пробках и туалетной бумаге?
Обратимся к книге Джона Гантера "Внутри современной
России" (1957 г.), которая, по мнению многих американцев,
представляет собой "капитальное" и серьезное
исследование Советского Союза. Здесь также реверансы в
сторону того, что невозможно замолчать, и самая бессовестная
спекуляция на предрассудках обывателя. Вот некоторые примеры:
"Город (речь идет о Москве. - Л. М.) насчитывает
4,8 миллиона жителей, но я никогда не видел девушки в
темных очках или русского с зажигалкой. Однажды я показал
официантке мой карманный электрический фонарь, она никогда
не видела его и не могла поверить своим глазам".
Есть еще один способ демонстрировать "дикость"
русских. Достаточно перечислять специфические американские
кушанья и заведения. Разве "цивилизованный"
человек может прожить без жевательной резинки и кока-колы!
А вот фраза почище: "Советский Союз покрывает 8602700
квадратных миль и не имеет ни одной площадки для игры
в гольф. Серьезная страна!" Глубокомысленный автор!
Во многих учебных заведениях США читаются специальные
курсы о Советском Союзе. Существует разветвленная сеть
научно-исследовательских институтов, специально изучающих
"русские проблемы". Они готовят "специалистов
по России". Что им говорят?
Мне довелось встречаться с такого рода "специалистами".
С одним из них мы спорили довольно долго. Я понимаю, что
можно "не соглашаться" с Марксом, не принимать
идеи коммунизма. Но уж если ты сделал своей профессией
"опровержение" марксизма-ленинизма, то по крайней
мере постарайся его понять. С полной ответственностью
я могу удостоверить: ничего этот "специалист по России"
в марксизме не смыслит. И вот, используя интерес студентов
к Советскому Союзу, он занимается тем, что сбивает с толку
своих слушателей, сворачивает им мозги набекрень.
Человек, который не знает русского языка, может пользоваться
лишь разного рода исследованиями разнообразных "русских
центров", которые тесно координируют свою деятельность
с госдепартаментом и озабочены больше всего тем, чтобы
оболгать нашу страну. Вот почему даже высокообразованные
представители интеллигенции часто имеют превратное представление
относительно советского общественного строя. В беседах
с нами многие американцы открыто говорили, что они не
доверяют этим работам, однако выбора у них, собственно
говоря, нет никакого.
Но, несмотря на идеологические шоры, дыхание лагеря социализма
доносится до американской молодежи. Свидетельством этому
служит интерес к Советскому Союзу, к идеям коммунизма.
Мы говорили уже об этом на основе личных впечатлений.
Они, естественно, выборочные. Более общую картину дает
статья, помещенная в декабрьском номере "Сэтердей
ивнинг пост" (1961 г.). В ней опубликованы результаты
опроса, проведенного среди молодежи Американским институтом
общественного мнения, руководимым Джорджем Гэллапом. Опросив
3 тысячи человек, инициаторы опроса обнаружили, что около
двух третей опрошенных полагают, что "коммунизм становится
сильнее и что Россия опередит Соединенные Штаты во многих
важных областях". Многие из них считают, что, по
существу, им не дают возможности узнать, что фактически
представляет собой коммунизм. 16-летняя Линда Грин (Альбукер,
Нью-Мексико) заявила: "Я знаю слишком мало о коммунизме,
чтобы говорить о нем. Все утверждают, что он плох, но
нам никогда не говорили, что он собой представляет. Мне
кажется, что люди, которые хотят, чтобы наша молодежь
была лучше, должны сказать нам, что представляет собой
коммунизм".
Молодежь Америки хочет знать правду о коммунизме, о Стране
Советов. И поэтому так полезны встречи молодежи.
Вскоре после первой поездки в Америку мы встретились с
четырьмя работниками ИМКА, которые приехали в СССР в ответ
на наш визит в США. "Это была замечательная поездка,
- с воодушевлением говорили они. - Мы увидели много нового,
много интересного". Прошел год, и я с интересом прочитал
статьи членов этой группы, напечатанные в журнале ИМКА
"Форум". "Большое впечатление на нашу делегацию,
- писал Фрэнк С. Кине, генеральный секретарь из города
Сент-Луис, - произвели целеустремленность этих молодых
юношей и девушек (комсомольцев. - Л. М.), огромная ответственность,
возложенная на их плечи, и их готовность идти на жертвы
для блага государства". К аналогичному выводу пришел
и другой деятель ИМКА, Фрэнк С. Миннерли (Совет района
Огайо - Западная Вирджиния): "В уме и в жизни молодежи,
с которой встречалась делегация, очевидно, на первом месте
стоит ее общественный долг. Отношение здесь определяется
не формулой: "Пусть этим занимается Джордж",
- а скорее вопросом: "Что я должен сделать?"
Конечно, многого американцы не поняли, многое им показалось
странным. Но они сумели увидеть главное - народ, влюбленный
в свои идеи, уверенно строящий новое общество, и честно
написали о своих впечатлениях.
Заметную роль в антисоветской пропаганде играют враждебные
СССР эмигрантские круги, которые всеми мерами пытаются
испортить отношения между нашими странами. У нас много
раз описывали действия различных "освободителей"
родины, махровых монархистов. Я не буду повторять этих
рассказов. Расскажу лишь о встречах с эмигрантами другого
рода.
Таких встреч было много. Очень часто на улице, в магазинах,
в кафе люди, встрепенувшись, подходили, заслышав русскую
речь. Откуда? Когда приехали? И грустно смотрели на нас,
когда прощались. Но особо запомнилась одна из этих встреч.
Это было в городе Уотербери, где мы знакомились с работой
местной ИМКА. Завтра возвращаемся в Нью-Йорк. Последний
вечер. Неоконченные дела, недоговоренные темы, невыясненные
вопросы. Часов в 10 вечера к нам подошли два человека
и, немного помявшись, изложили свою просьбу. Оказывается,
более пятидесяти лет назад здесь поселилась большая группа
выходцев из Литвы, спасавшихся от голода и великодержавной
политики царизма. Они говорили: "Все собрались, ждут
вас. Пришли многие русские. Вы будете первыми людьми из
Советской России, которые побывают у нас. Без вас мы не
можем возвратиться". Дела были отложены, из сна вычеркнуто
несколько Часов.
Когда мы подъехали к дому, то сразу увидели, что нас ждут:
стояла пестрая толпа. А дальше было то, что никогда не
забывается.
В Америке не едят черный хлеб, и американское меню сильно
отличается от нашего. А здесь в большой комнате стояли
тарелки с ржаным хлебом, тарелки с кислой капустой, колбаса,
похожая на нашу любительскую, и, конечно, водка. Русская
водка, прозрачная как слеза. А в почетном углу, как национальный
флаг, как икона и святыня, сверкал начищенным боком маленький
самовар. И в нем кривилось американское благополучие.
Мы сели за стол. Подняли стопки за здоровье хозяев. Все
едва сдерживали волнение. А потом стали петь песни про
бурлаков, про Волгу, которая на всю жизнь осталась для
этих людей "матушкой", про колокольчик, который
когда-то звенел для них в бескрайных родных землях. И
они не вытирали глаз, не стыдились своих слез. Они рассказывали
нам о своей жизни. О том, каким унижениям они подвергались
здесь, особенно после второй мировой войны, когда свирепствовал
маккартизм, о тех предателях и американских прихвостнях,
которые выслеживали своих же земляков. Мы пели песни.
Пели по-русски. И было так странно слышать полуисковерканные
слова от людей, для которых русский язык когда-то был
родным.
Они смотрели альбомы Вильнюса, наших городов, находили
родные переулки и дома. И слушали, слушали без конца.
А когда мы уходили, все плакали, судорожно обнимали нас,
целовали, гладили руки.
Я смотрел на рекламные щиты: "Приезжайте в Америку!
Она стала родиной для тысяч людей". Но нам никогда
не забыть этой встречи, этих людей. Их черный хлеб и кислую
капусту. Их ностальгию в этом долларовом раю. Их слезы.
И чувство обиды за их исковерканные судьбы, за то, что
они не выстояли в борьбе и уехали, в то время когда их
братья по крови пронесли гордое знамя борьбы и подняли
к счастью родную нам Литовскую республику.
"ОДНАЖДЫ МЫ ПОБЕДИМ..."
Негритянский вопрос
- это шип, вонзившийся в тело американского государства.
Жак Маритен, "Размышления
со Америке"
О том факте, что молодежный рабочий лагерь
проводится в США именно в этом году, я вижу печальную
иронию судьбы,- сказал мне осенью 1964 года один из американских
участников. - Сейчас наше общество раздирается трагическими
противоречиями, а на место беспечности к нам все чаще
приходят мучительные раздумья". Наверное, юноша не
одинок в своем выводе. У меня создалось впечатление, что
за минувшие годы в настроениях многих американцев произошли
заметные изменения. До этого они были как-то спокойнее,
увереннее. Их и раньше волновали проблемы политики, но
интерес этот часто был теоретическим, словно речь шла
о вещах, непосредственно к ним мало относящихся.
В конце лета 1964 года уже почти не было слышно привычных
фраз о полном "демократизме" и "свободе"
в Америке, наши собеседники часто с тревогой и беспокойством
говорили о политической обстановке в стране. Обычно это
были рассуждения о предвыборной кампании и движении за
гражданские права. Борьба против расизма, как известно,
достигла особой остроты летом 1963 года, когда произошли
массовые столкновения с полицией, когда весь мир обошли
фотографии из Бирмингема, рассказывающие о произволе местных
властей, о том, как мирных демонстрантов травили собаками
и избивали дубинками, когда тысячи юношей, девушек, детей
были брошены за решетку.
Сейчас наступило некоторое затишье, идет своеобразная
мобилизация сил. Это не значит, конечно, что борьба прекратилась.
Она только приняла скрытые и порой более острые формы.
Ведь причины, вызвавшие ее к жизни, остались.
Движением за гражданские права негров в США руководят
несколько организаций. Их можно разделить на две группы:
"старые" - "Национальная ассоциация содействия
прогрессу цветного населения" (основана в 1909 г.),
"Конгресс расового равенства" (основан в 1942
г.), "Национальная городская лига" (основана
в 1910 г.), и "молодые" - "Студенческий
комитет координации ненасильственных действий", "Южная
конференция христианского руководства" и другие.
Деятельность "старых" организаций сыграла немалую
роль в том, что десять лет назад Верховный суд принял
решение против сегрегации в школах. После этого движение
за гражданские права негров начало свой новый этап...
Первого декабря 1955 года швея-негритянка Роза Парке из
Монтгомери (штат Алабама) заняла место в автобусе. По
мере того как входили новые пассажиры, негры, подчиняясь
сигналам шофера, уступали свои места белым. Так было заведено
издавна. Когда очередь дошла до Розы Парке, она отказалась
последовать их примеру. "Я не придумала это заранее,
- объясняла она позже. - Я просто устала". "За
нарушение общественного порядка" негритянка была
арестована и оштрафована на 10 долларов. Этот инцидент
имел важные последствия. В знак протеста негры города
организовали бойкот местных автобусных линий. Он продолжался
долго, нанес владельцам огромный ущерб, и они были вынуждены
уступить. Бойкот возглавил тогда еще никому не известный
молодой баптистский священник Мартин Лютер Кинг. Вскоре
он стал президентом вновь созданной "Южной конференции
христианского руководства", которая развернула активную
деятельность.
О другом эпизоде, непосредственно предваряющем современную
борьбу за гражданские права негров, нам рассказал бывший
студент баптистской теологической семинарии Бернард Лафайет.
Он только что приехал в Чикаго с Юга, где играет видную
роль в движении против дискриминации. "1 февраля
1960 года, - говорил он, - четыре молодых негра из города
Гринсборо (штат Северная Каролина) заняли места в кафетерии
магазина Булворта. Их отказались обслуживать - таково
правило этого магазина. Но они продолжали сидеть до закрытия
магазина, а утром вновь заняли свои места. Весть об этом
быстро разнеслась по штату, и в течение недели "сидячие
забастовки" захватили Дуром, Уинстон-Сейлэм, Фейт-вил,
Шарлот и другие города Северной Каролины. Затем они перекинулись
в штаты Вирджиния, Теннесси и другие. Особенно широкий
размах "сидячие забастовки" приняли в городе
Нэшвилл (штат Теннесси), где я тогда находился. Здесь
была группа студентов, которая изучала метод ненасильственных
действий под руководством Джима Лоссона, священника методистской
церкви. Когда нам сообщили о событиях в Северной Каролине,
мы уже были готовы действовать. В ту пору в городе было
около 25 тысяч студентов, большей частью из других штатов.
Мы призвали их присоединиться к нам. "Сидячие забастовки"
охватили город. И именно здесь, в Нэшвилле, полиция впервые
применила открытое насилие: демонстрантам ломали руки,
их избивали, отрезали косы у девушек, тушили на спине
сигареты и т. д. Многих студентов за участие в демонстрациях
исключили из колледжей, другие попали в тюрьмы.
Сначала наши выступления были совершенно стихийными. О
том, что творится в соседних городах, мы узнавали из газет.
Но скоро появилась брошюра "Что можно делать, а что
нельзя?", основны на насилия". Весной 1960 года
участники "сидячих забастовок" организовали
конференцию в городе Рали (штат Северная Каролина) и создали
"Студенческий комитет для координации ненасильственных
действий". С тех пор к нам присоединялись все новые
юноши и девушки, нам помогала и молодежь Севера..."
Так начинался новый этап этого движения, и от его участников
с первых же дней потребовались мужество и стойкость. Оно
часто терпело неудачи, не достигало своих целей. Но неудачи,
ошибки - хорошая школа. Трудность борьбы лишь заостряла
"проклятые вопросы". Одни отходят от борьбы,
ими овладевают разочарование и пессимизм. Отсюда - "битники".
Другие - и их значительно больше - не сдаются. "Сидячие
забастовки" стали массовыми в самом точном смысле
слова. В них уже принимают участие сотни тысяч людей.
Даже американские авторы признают, что со временем войны
Севера и Юга ни одно движение не приобретало такого масштаба.
Как уже отмечалось, в 1963 году это движение приобрело
исключительно широкий размах. Достаточно сказать, что
в походе на Вашингтон в 1963 году участвовало свыше 200
тысяч негров и белых. Почти половина взрослых негров в
той или иной форме были вовлечены в это движение. Директор
похода на Вашингтон Филипп Рандолф был прав, когда говорил:
"Движение негров Америки за свободу надо рассматривать
теперь как социальную революцию.,. Нам уже удалось воздействовать
на ум, душу и совесть Америки".
Главное, пожалуй, не только в числе участников движения
против сегрегации, но и в том, что в ходе развития оно
становилось более зрелым, приобретало новые черты.
Первоначально "сидячие забастовки" носили местный
характер и ставили перед собой довольно скромные цели.
Это была борьба лишь против некоторых юридически правовых
ограничений: за равноправное обслуживание негров в данном
кафе, в данном ресторане и кинотеатре и т. д. Их участники
тщательно придерживались принципа "ненасильственных
действий". Они, пожалуй, скорее стремились не ликвидировать
зло, а обозначить его, привлечь к нему внимание публики.
Они полагали, что достаточно довести зло до сведения широкого
общественного мнения, как американский "здравый смысл",
американские традиции навсегда исключат зло из жизни.
Как показали дальнейшие события, это были иллюзии.
Как бы то ни было, юноши и девушки вошли в кафе, в рестораны,
в кинотеатры и магазины и стали молчаливо ждать последствий.
Они скоро дали о себе знать: у политической борьбы есть
своя неумолимая логика. Хотя молодежь первоначально выступила
не против причин, о которых она была самого превратного
мнения, а против следствий, хотя ее действия целиком укладывались
в рамки буржуазного демократизма, возникли конфликты,
в ходе которых скрытые пружины американского общества
стали проявляться во всей своей грубой осязательности.
Расисты ответили грубостью и силой. Молчаливых протестантов
полицейские стали избивать и заталкивать в тюремные камеры.
В действие пришли определенные социальные слои и общественные
группировки, поддерживаемые видными государственными деятелями
(таков, например, закоренелый расист, губернатор штата
Алабама Паттерсон). Одним словом, неорганизованные одиночки
столкнулись с организованной кампанией вражды и насилия.
Остановимся, однако, подробней на взглядах участников
этого движения, на методах, которые они применяют в борьбе
против расовой дискриминации.
Как правило, это движение проходит под лозунгом "ненасильственных
действий". При этом обычно требования их участников
облекаются в религиозную оболочку и осознаются как стремление
воплотить в земной жизни требования евангельской морали.
Люди настойчиво призываются, как говорится в одном из
документов квакеров, "установить одну из величайших
свобод - свободу от расовой дискриминации, свободу, которая
коренится в нашей религиозной вере и которую наша нация
поддерживает в принципе, но еще не установила на практике".
Начало практического применения и наиболее убедительное
истолкование тактики прямых "ненасильственных действий"
обычно связывают с именем Мартина Лютера Кинга, который
пользуется большим авторитетом среди участников движения
за гражданские права. Даже журнал "Тайм" в начале
1964 года объявил его "человеком года", "символом
революции". Недавно Мартину Лютеру Кингу присуждена
Нобелевская премия мира. К его взглядам мы и обратимся.
В своих статьях и речах Кинг настойчиво проповедует ненасилие,
но сам неоднократно становился жертвой насилия со стороны
расистов, Он был ранен в грудь, более трех раз подвергался
физическому нападению, в его дом три раза бросали бомбы,
он 15 раз был в тюрьмах. Однако он оставался верен своим
взглядам и своей тактике и постоянно выступает с призывами
активизировать борьбу: "Пора покончить с надеждами
на мелкие уступки и "постепенный реформизм";
нам надоели эти вечные попреки в том, что "мы сделали
для вас больше, чем кто бы то ни было"; больше ждать
мы не можем; настало время действовать".
Но как?
Наиболее интересным документом, в котором Кинг дает ответ
на этот вопрос, является "Письмо из бирмингемской
городской тюрьмы". По сути дела, это своеобразный
манифест сторонников ненасильственных действий. История
его примечательна. Б апреле 1963 года восемь видных священников
штата Алабама обратились к Мартину Кингу с посланием,
в котором осуждали демонстрации негров, "частично
направляемых и руководимых пришельцами извне". Священники
настаивали на том, что подобного рода действия несвоевременны,
поскольку появилась "новая надежда" и "новые
возможности" для "позитивного и реалистического
подхода к расовым проблемам". Подчеркивая, что "ненависти
и насилию нет оправдания в наших религиозных традициях",
они призывали Мартина Кинга отказаться от "крайних
мер" и решать расовую проблему "путем переговоров
с местными лидерами, а не на улицах", "Письмо
из бирмингемской городской тюрьмы" - ответ на это
послание священников.
"Я без колебания скажу, - отвечает им Кинг, - несчастьем
является тот факт, что так называемые демонстрации в данное
время имели место в Бирмингеме. Но я еще более энергично
подчеркнул бы, что структура управления белых этого города
не оставила местным неграм никакой другой альтернативы".
И далее он излагает суть своей программы: "В каждой
ненасильственной кампании имеется четыре ступени: 1) собирание
фактов, чтобы определить, имеется ли несправедливость;
2) переговоры; 3) самоочищение; 4) прямое действие. В
Бирмингеме мы прошли через все эти стадии". Сегрегация,
господствующая в городе, жестокость полиции, отмечает
он, бесспорны и общеизвестны. "Бирмингем - это город,
где сегрегация существует в наиболее неприкрытой и бесчеловечной
форме". Поэтому, продолжает Кинг, негритянские руководители
неоднократно выступали за переговоры с местными властями.
Но те постоянно срывали эти переговоры. Нам, правда, дали
некоторые обещания, но все они оказались невыполненными.
"Что же нам оставалось делать? - спрашивает Кинг.
- Ничего другого, как перейти к прямым действиям".
Далее он разъясняет содержание термина "самоочищение",
который на первый взгляд кажется фрагментом чисто религиозных
идей: "Таким образом, мы решили пройти процесс самоочищения.
Мы начали, располагая группой людей для ненасильственных
действий, и постоянно спрашивали себя: способны ли мы
получать удары, не стремясь к возмездию? Способны ли мы
вынести тяжелые тюремные испытания?" Как видно, ничего
специфически религиозного в этом нет. "Самоочищение"
- это клятва на верность, проверка решимости выдержать
насилие и муки, с которыми неизбежно связана борьба за
гражданские права в "свободном" американском
обществе.
Итак, "прямое действие". В чем же его смысл?
Ненасильственное прямое действие, отмечает Кинг, "ставит
своей целью создать такой кризис и такое напряжение, чтобы
местное общество, которое постоянно отказывалось вести
переговоры, было бы вынуждено это сделать. Мы стремимся
так драматизировать события, чтобы их нельзя уже было
игнорировать". "Я сам, - говорит он, - выступаю
против насильственных трений, но имеется такой тип ненасильственного
напряжения, который необходим, когда мы уже не в силах
терпеть дальше, хотя и слышим со стороны постоянные уговоры:
"Ждите!"
"Но если вы видите преступную толпу, которая безнаказанно
линчует ваших матерей и отцов и по своей прихоти топит
ваших сестер и братьев; если вы видите, как полный злобы
полицейский оскорбляет, пинает, мучает и даже безнаказанно
убивает ваших черных братьев и сестер; если вы видите,
что большинство из 20 миллионов ваших негритянских братьев
задыхаются в непроницаемой атмосфере нищеты внутри богатого
общества; если вы вдруг обнаруживаете, что ваш язык немеет
и вы начинаете заикаться, когда пытаетесь объяснить своей
шестилетней дочери, почему она не может пойти в общественный
развлекательный парк, который только что рекламировался
по телевидению, и видите слезы, хлынувшие из ее маленьких
глаз, когда ей сказали, что городок развлечения закрыт
для цветных детей... Если вы должны сочинить ответ для
своего пятилетнего сына, спрашивающего с мучительным чувством:
"Отец, почему белые люди так обращаются с неграми?";
если вашим первым именем становится "ниггер",
и вашим вторым именем становится "бой" (каков
бы ни был ваш возраст), и вашим последним именем становится
"Джон"; и если вашу жену и мать никогда не называют
с уважением "миссис"... если вы глубоко погружены
во внутренний страх и внешнюю ненависть, когда вы постоянно
боретесь с дегенеративным смыслом "быть никем"
- то вы поймете, почему нам трудно ждать".
Борцы против расизма не хотят ждать. Они уже не желают
полагаться на туманные обещания на "постепенный реформизм";
они требуют немедленных социальных преобразований. "Нас
упрекают, - пишет Кинг, - что мы выступаем несвоевременно.
Но я не знаю такого прямого действия, которое рассматривалось
бы как "своевременное". Требование "своевременности"
равносильно призыву "никогда". А поэтому он
призывает негров к осуществлению "исторической необходимости
пробить стену тараном", зовет их "бороться до
конца и не отступать: мы добьемся нашей свободы, потому
что священное наследство нашей нации и вечная воля бога
воплощены в наших ответных требованиях".
Мы познакомились, если так можно сказать, с "теорией"
этого движения, с его логикой. Но в практике непосредственной
деятельности, в ходе борьбы в массах возникает и другая
логика, другие взгляды. Общество не конгломерат случайно
сосуществующих учреждений, обычаев и нравов, не витрина
универсального магазина. Это цельный организм со своими
закономерными связями. Они, однако, не даны в непосредственном
восприятии, не существуют на поверхности.
Когда же общественное движение приходит в столкновение
с его отдельными сторонами, то существенные социальные
связи и зависимости выступают гораздо четче и рельефнее,
чем если бы на них смотреть издалека. Отсюда важная черта
всякого такого движения - оно воздействует не только на
те или иные явления "вне" его, но оказывает
огромное влияние и на самих участников, служит для них
серьезной школой политической борьбы, которую невозможно
заменить никакими университетскими курсами.
Я например, представляю себе, сколь трудной, почти бесплодной
была бы попытка уверить молодого американца в классовой
сущности буржуазного государства, если бы он взирал на
общественную жизнь из окон колледжа и знал бы лишь всякого
рода изыскания современных социологов да некоторые случайные
факты. Но если его товарищи или он сам, что называется,
с лучшими намерениями приняли участие в "рейсе свободы"
и столкнулись с грубым сопротивлением, если их препровождают
в тюрьму и обвиняют в "нарушении" общественного
порядка, если они требуют свободы, а на них кричат: "Свободы?
Что ж, покажите им их "свободу", велите спускать
собак", - то у них проявляется очевидная потребность
задуматься и над ролью правосудия и над сутью этой "свободы".
Они могут, конечно, не выдержать, отступиться от первоначальной
цели. Но если они последовательны, если их практический
эксперимент повторится, то появится весьма серьезное основание
отказаться от прекраснодушных мечтаний и некритически
воспринятых социальных мифов. Сама жизнь заставляет их
политически осмысливать окружающую обстановку.
В этой связи мне хочется рассказать об одной встрече,
которая мне кажется наиболее значительной. Во время последней
поездки мы встречали в общем много хороших людей, честных,
по-человечески обаятельных. Они часто не верят официальной
пропаганде и упорно, порой мучительно ищут разгадки тех
проблем, которые перед ними ставит жизнь. Но, пожалуй,
никогда прежде я не встречал молодого американца, столь
неистового, фанатичного в своих стремлениях докопаться
до самих глубин общественных явлений. И ради этого он,
ничуть не колеблясь, бескомпромиссно отбрасывает любые
фразы, даже если они сугубо "патриотичны", порывает
с привычной обстановкой, со своим благополучием. И вместе
с тем я не встречал человека, который бы столь серьезно
и трезво понимал действительные пружины расовой дискриминации.
Он активный участник движения за гражданские права в Миссисипи
и в силу ряда обстоятельств рискует жизнью больше, чем
кто-либо другой. К сожалению, я не могу назвать ни его
имени, ни этих "обстоятельств". Больше того,
мне придется опустить многие конкретные, так сказать,
привязанные к определенному месту характеристики и факты
из его рассказа, которые, может быть, наиболее интересны.
Он работает "где-то" в штате Миссисипи.
Этот штат сейчас сильнее, чем какой-либо другой, привлекает
внимание борцов за гражданские права. Причина в том, что
сегрегация в нем до сих пор чувствуется сильнее, чем в
других штатах. Достаточно сказать, что в голосовании принимает
участие незначительный процент негров. К тому же движение
за гражданские права здесь очень слабое. В начале 1964
года ряд организаций, выступающих против расизма, обратился
к студентам страны с призывом включиться в борьбу против
дискриминации в штате Миссисипи. Для руководства этой
работой был создан "Совет федеральных организаций"
- "Кофо". Цель этого совета заключалась в том,
чтобы, не ограничиваясь каким-либо одним аспектом, провести
работу, затрагивающую все стороны проявления расизма.
На призыв "Кофо" откликнулось около тысячи юношей
и девушек, большинство из которых были направлены в штат
Миссисипи. При осуществлении этого проекта еще и еще раз
проявилась отличительная черта борьбы против расизма -
в ней активно участвуют не только негры, но и многие белые
юноши и девушки из различных районов страны. Итак, приведу
рассказ моего собеседника: "Я долго не мог понять,
почему многие американцы веду? себя как заядлые расисты.
Они казались мне людьми, ослепленными собственными предрассудками,
пленниками своей ненависти.
А вот сейчас мне даже странно вспоминать об этих добрых
иллюзиях.
В последнее время мы пришли к выводу, что борьба не может
быть успешной, если мы не будем трезво и ясно представлять
себе причины расизма, его, так сказать, архитектонику,
его звенья. Короче говоря, то, что у нас обычно называют
"структурой власти белых". Проект в Миссисипи
предусматривает такие исследования. Этим я и занимался.
Основное впечатление, которое у меня создалось, сводится
к тому, что местные белые больше всего хотят сохранить
прежние традиции и в общем ничего добровольно менять не
намерены. Они против отмены сегрегации. Впрочем, им не
нравятся и факты полицейских насилий над неграми. Они
за то, чтобы все тихо и спокойно сохранялось по-старому.
Порой американцы высказывают мнение, будто главным оплотом
расизма на Юге является Ку-клукс-клан. Конечно, эта организация
и поныне держит под страхом негров во многих городах.
Но это вовсе не единственная организация расистов. На
мой взгляд, хребет "структуры белой власти"
в штате Миссисипи ныне составляют "Советы белых граждан".
Они были созданы в 1954 году сразу же после известного
решения Верховного суда об отмене сегрегации в школах.
Отсюда, я думаю, ясна и их основная задача - "защита
гражданских прав белых", а проще говоря, забота о
сохранении дискриминационных порядков.
Это особые клубы, куда принимаются только белые, да и
то лишь те, которые известны своим "благонадежным"
отношением к расизму. Сюда в первую очередь входят люди,
которые уже в силу своего положения контролируют экономическую
и политическую жизнь в городе. Им нет необходимости устраивать
специальные заседания своего "совета": они каждый
день встречаются "по делам", а поэтому на официальных
встречах "совета" могут играть в гольф. Именно
"Советам белых граждан" принадлежит реальная
власть в городах штата Миссисипи.
Громадным влиянием в южных штатах пользуются банки. Это
не случайно. В штате преобладают фермерские хозяйства,
а они постоянно нуждаются в кредитах. Порой "Советы
белых граждан" напоминают своеобразные филиалы местных
банков: президенты и вице-президенты у них те же. Большой
властью пользуются и компании по обслуживанию населения
- электрические, газовые, водопроводные и т. д. Их руководители
также занимают крайне консервативные позиции. Что же касается
местных официальных лиц - мэра, шерифа и других, то они
прекрасно понимают, в чьих руках власть, и никогда не
решатся выступить против ее обладателей.
Расизм в этом штате в значительной мере обусловлен чисто
экономическими причинами. Доходы фермеров здесь огромны.
Одна из причин заключается в том, что за изнуряющий труд
под палящим солнцем работники-негры получают буквально
мизерную плату. Это, пожалуй, даже не дискриминация, а
безнаказанная эксплуатация негритянского населения. На
этих полях белые почти не работают. Учтите также, что
работа, как правило, сезонная и продолжается лишь 3 месяца
в году.
Сейчас в сельском хозяйстве штата происходят важные процессы.
Лет семь назад здесь стали энергично применяться новые
машины и химические препараты. Они резко сокращают потребность
в рабочей силе. Теперь один человек делает на машине ту
же работу, для которой раньше требовалось 100 человек.
Правда, в штате развивается промышленность, для которой
нужны дополнительные рабочие руки, но первый процесс идет
значительно быстрее. Поэтому многие негры вынуждены покидать
штат и перебираться на Север в большие города: Чикаго,
Филадельфию и др. В результате в Миссисипи очень мало
негров среднего возраста, а старики и дети едва ли представляют
собой серьезную силу в борьбе за гражданские права.
Среди белых, конечно, имеется немало людей, настроенных
либерально и осуждающих расизм. Но они запуганы и боятся
открыто высказать свои взгляды. Многие из тех, кто это
делал, были вынуждены покинуть штат. Недавно, например,
вышла книга профессора Джеймса Сильвера "Миссисипи
- закрытое общество". Это подлинно обвинительный
документ. Книга получила широкую известность, но ее автор
был вынужден перебраться на Север.
Это профессор. А что сказать о бедных и забитых людях.
Здесь наблюдается такая своеобразная картина. Белые вообще-то
согласны помогать неграм и заботиться о них. Но они полагают,
что эти отношения должны напоминать отношения отца к детям,
то есть они сами желают решать, чем и как они будут помогать
неграм. А помощь эта предоставляется в той лишь мере,
в которой прежние порядки остаются на своих местах. Когда
же негры стали выдвигать свои требования, то многие заботливые
"отцы" почувствовали себя обиженными и взялись
за розги.
Порой меня спрашивают, какие изменения произошли в штате
за последние годы. Сразу же после решения 1954 года был
момент, когда царило официально санкционированное ликование.
Это был апогей того самого патернализма, о котором я говорил.
Многие негры посещали одни и те же церкви, что и белые,
та же самая картина наблюдалась в кафе, закусочных и т.
д. Но как только стало ясно, что негры требуют быстрого
решения проблем, для них более существенных, чем "равные"
возможности посещать кино и рестораны, филантропия завяла.
Сейчас ни один негр не ходит в церковь, где собираются
белые. Поэтому я, например, не считаю, что в сфере обслуживания
в этом отношении достигнут какой-то прогресс. Ну, а о
других вещах и говорить не приходится. Взаимное отчуждение
выросло, создалась обстановка насилия и безнаказанного
террора. Ее никто не может игнорировать, потому что в
таком случае рискует получить пулю или однажды вернуться
к разрушенному дому.
Люди запутаны. Они высказываются за интеграцию лишь в
частных беседах. Особенно это относится к женщинам, которые
боятся потерять работу. Их опасения вполне оправданны.
Возьмите, например, проблему регистрации негров для участия
в выборах. По законам штата Миссисипи к голосованию допускается
лишь тот человек, который докажет свое умение понимать
и толковать конституцию штата. А в ней 266 пунктов. Способен
ли человек к этому или нет - решает белый чиновник. Мы
специально интересовались процедурой такой проверки и
нашли массу злоупотреблений. Но это еще не все. По традициям
штата газеты печатают списки всех людей, которые зарегистрировались.
Было много случаев, когда, увидев в газете имя своего
работника-негра, руководители предприятий, фермеры, домовладельцы
увольняли его без всяких объяснений.
В общем мои выводы таковы. Расизм - это не результат слепой
ненависти. Напротив, это трезвое осознание своих экономических
и политических привилегий. Вы спрашиваете, что будет дальше.
Я уверен, что в конце концов расизм будет сломлен. Но
до этого пока очень и очень далеко. Никакие апелляции
к совести, к здравому американскому смыслу не помогут
- я в этом убедился. Нужна борьба. Лишь реальная сила
может заставить расистов пойти на уступки".
В 1960 году в Нью-Йорке у универмага стандартных цен Вулворта,
имеющего филиалы во всей стране, мы видели группы молодежи,
которая пикетировала здание с плакатами: "Не покупайте
у Вулворта - на Юге он не обслуживает негров". Прошел
год. Я увидел тот же магазин и те же самые лозунги. Прохожие,
видимо, привыкли к ним и не обращали на них особого внимания.
Я разговорился с одним юношей. Он рассказал: "Мы
дежурим здесь в знак солидарности с борьбой молодежи на
Юге. Мы стремимся привлечь внимание к такого рода фактам.
Угроза потерять покупателя, на наш взгляд, - это самый
сильный аргумент, который только и может подействовать
на владельца этих магазинов". Это один уровень политического
сознания, всецело лежащий в обыденных представлениях,
в прошлом весьма типичных для "человека с улицы".
Но, как показывают факты, подобная благонадежность начинает
все более выветриваться.
В Северной Каролине, одном из тех южных штатов, где дискриминация
негров дает о себе знать наиболее сильно, студенты Чепелхилла
забурлили, когда речь зашла о действиях местных расистов,
которые наглеют с каждым днем. Когда мы спросили, почему
молодежь часто ограничивается чисто пассивными действиями
вроде пикетов у магазинов Вулворта, один из студенческих
руководителей дал примечательный ответ: "Когда начиналась
эта борьба, мы полагали, что факты дискриминации объясняются
невежеством и предрассудками отдельных людей, и были уверены,
что достаточно широко рассказать о них, чтобы они исчезли.
Но прошло уже несколько лет, и мы видим: все остается
в основном по-прежнему. Видимо, существуют группы людей,
которые заинтересованы в поддержании этой несправедливости.
Нам трудно понять причины этого, но мы видим, что здесь
уговорами положения не изменишь. Нужно вести борьбу более
активно - это мы понимаем. Но у нас нет таких возможностей.
Мы все отдаем себе отчет в том, что если предпримем какие-то
более решительные действия, то полиция нас сразу же сомнет".
И в этих словах - громадная дистанция, которую за последние
годы прошло политическое самосознание молодежи.
Здесь следует отметить одну тонкость. Как мы видели, речь
шла не просто о "ненасильственных действиях",
а о "прямых ненасильственных действиях". Дело
не в терминологии, речь идет о разных вещах. В понятие
"ненасильственные действия" укладываются такие
мероприятия, которые не нарушают обычной работы данного
кафе, учреждения и т. д. Это, скажем, демонстрация около
магазинов Вулворта, которая, трезво говоря, почти не влияет
на его работу, или пикеты около "Бэнк оф Америка",
которые мы видели в Сан-Франциско. Подобные мероприятия
могут, конечно, привлечь общественное мнение, а могут
и не привлечь. Они, если употребить выражение Кинга, не
очень "драматизируют" обстановку и в общем равносильны
уговорам.
"Прямое ненасильственное действие" - это уже
следующий шаг. В результате его применения нарушается
обычная работа учреждения, автобусной линии, бара. Участники
"действия" занимают места в кафетерии, в автобусе,
устраивают "сидячие забастовки" на дорогах,
у подъездов учреждений и т. д. Это, строго говоря, уже
определенная мера насилия. "Ненасильственность"
касается лишь действий в ответ на поведение полиции, властей.
Подобная эволюция характерна для общественных движений,
участники которых убеждаются, что одними петициями положения
не изменишь. Точно такую же метаморфозу, например, проделало
движение в защиту мира в Англии, где под руководством
Бертрана Рассела возник "Комитет 100", который
придерживается тактики "прямых действий". Это,
таким образом, паллиатив, полумера, некий промежуточный
этап, Отсюда понятно, почему массовые выступления все
чаще грозят перерасти тесные рамки "ненасильственных
действий". Насилие полицейских порождает тенденцию
ответить тем же.
Уже рассуждения Мартина Кинга показывают, что он отчетливо
понимает - лишь борьба может изменить существующие несправедливые
порядки. Он обрушивается на тех людей, которые погрязли
в индивидуализме, примирились со злом в обществе и глухи
к страданиям своих сограждан. Он утверждает идеал человека-гражданина,
активно выступающего против расизма; он полон веры в торжество
справедливости.
Кинг, отмечали мы, баптистский пастор. Он часто выступает
с проповедями, в которых обосновывает борьбу за гражданские
права с позиций христианской веры. Конечно, многие его
рассуждения на этот счет нам кажутся неверными. Мы не
можем, например, согласиться с его проповедью любви к
врагам, необходимости "прощающей христианской любви"
и т. д. На наш взгляд, эти призывы противоречат и логике
движения за гражданские права и многим высказываниям самого
Кинга. Ведь когда он с гневом пишет о страданиях негров
- это голос не только ума, но и сердца, выражение вполне
естественного чувства. Поняв корни расизма, видя конкретных
его защитников, видя убийц и насильников, человек не может
любить их. Подобные христианские идеи, несомненно, сковывают
движение, мешают его участникам разглядеть истинную природу
расизма. Мы не будем обращаться к новым примерам такого
рода. Сейчас важнее отметить другое. Логика непосредственной
борьбы приводит Кинга к обобщениям, которые никак не укладываются
в узкие рамки христианского "непротивления".
"История, длинная и трагическая цепь фактов, показывает,
- пишет он, - что привилегированные группы редко уступают
добровольно свои привилегии. Мы знаем из мучительного
опыта, что свобода никогда добровольно не дается угнетателями,
она должна быть потребована угнетенными". Последовательно
проведенная цель неизбежно ставит на повестку дня вопрос
об ограниченности применяемых средств. Это мироощущение
ярко передает и известный негритянский писатель Джеймс
Болдуин.
"Негра приучают презирать себя с того момента, как
он входит в этот мир... Все прошлое негра - веревка, костер,
пытка, кастрация, смерть и унижение. Страх днем и ночью,
всепроникающий страх. Сомнение в праве жить на земле,
ибо окружающие отрицают это право... А если это так, нужно
сделать все, чтобы изменить положение вещей. Изменить
любой ценой, даже если грозит выселение, тюрьмы, пытки,
смерть. Иного пути нет".
Джеймс Формен, исполнительный секретарь "Студенческого
координационного комитета ненасильственных действий",
заявил:
"Мы надеемся, что политика ненасильственных действий
останется основной формой движения, Но попробуйте держать
в рамках двадцать миллионов негров, когда чувства так
накалились! Каждый, кто скажет, что может сделать это,
просто не в своем уме". При этом, чем более активно
и последовательно выступает человек в этой борьбе, тем
более трезво и реалистично он начинает смотреть на ее
перспективы, тем в большей мере он понимает, что добиться
цели можно лишь собственными руками. В этом отношении
симптоматичны рассуждения Д. Мередита, первого негра,
поступившего в Миссисипский университет и в течение долгого
времени мужественно выдержавшего травлю и бойкот со стороны
расистов. Отмечая, что негры постепенно все больше и больше
объединяются, он говорил:
"Конечно, негры еще не на 100 процентов вместе. Я
бы сказал, что примерно 3/5 тех, кто писал мне, мыслят
разумно. Может быть, остальные 2/5 все еще надеются на
то, что бог, правительство или все человечество предоставят
им то, что, по их мнению, нужно. Но определенное большинство
заявило весьма категорически, что они не только полностью
отдают себе отчет в своем положении, но чувствуют потребность
приложить свои силы к решению этого вопроса. Они уже не
заглядывают больше к соседу, чтобы по его поступкам судить
о своих. Они смотрят сейчас на всю Америку в целом, на
все стороны жизни и видят, что она собой представляет.
Они видят, что не бог или какой-то "избранный"
человек, а они сами должны действовать, чтобы добиться
изменений, необходимых для уравнивания возможностей. Если
мы намерены добиваться социальных изменений, то мы должны
добиться их повсеместно. Единственный путь достигнуть
нашей цели - это объединить все наши силы".
Как далеки эти рассуждения от религиозного смирения, от
фарисейской морали апологетов американской "свободы",
призывающих положиться на "разумность" законов
и государства!
В Чикаго мы знакомились с работой местного отделения "Конгресса
расового равенства". Нас сопровождал представитель
городского совета этой организации. Он стал интересоваться
состоянием местных дел. Ему отвечал молодой студент-негр.
Постепенно их разговор перешел в ожесточенный спор относительно
самих принципов работы "конгресса". Студент
кипел возмущением, слушая гладкие, отшлифованные формулировки
старшего товарища, видя, как тот ловко парирует его доводы.
И в то же время он чувствовал, что здесь что-то не так,
что советы, которые ему даются, не могут разрешить практических
трудностей, с которыми он постоянно сталкивается.
Диалог был примерно такой;
- Мы занимаемся всеми проблемами, с которыми
сталкивается местное негритянское население, - рассказывал
студент. - Но у нас особенно остро стоит проблема жилья.
Мы постоянно убеждаемся, что почти ничем не можем помочь
бедным людям.
В районе, где я работаю, население живет очень скученно.
В трущобах масса крыс, они кусают детей.
Мы много раз пытались договориться с домовладельцами,
жаловались местным властям, но ничего не до бились.
- Ну и что же вы решили делать?
- Мы сами не знаем. Неделю назад крыса сильно искусала
грудного ребенка. Тогда мы убили несколько крыс, повесили
их на палки и пошли в мэрию.
Нас пытались задержать, но мы прорвались в кабинет мэра.
Его не было. Мы швырнули этих крыс на стол секретарше.
- Разве это метод? Нужно было послать ему запрос, обратиться
в газеты, организовать пикеты, наконец.
- Мы все это уже делали. Но нам постоянно отвечают отказом.
- Ну, а походом чего-либо вы добились?
- Да, на другой день приехал чиновник. Он посыпал какими-то
ядовитыми порошками в одной квартире да еще в соседнем
заколоченном доме. Яд подействовал. Крысы разбежались
по соседним домам, туда, где раньше их было мало. Теперь
страдают другие люди. Вот так всегда: только создают видимость
мер, но никто не хочет решить проблему до конца.
- Потому что вы не так действуете. Разве можно
людям делать то, чего не желаешь себе. Вам понравилось
бы, если бы вам в лицо швырнули крысу?
- Мы, конечно, понимаем, что секретарша не виновата. Но
мы просто в отчаянии. Что нам делать?
Ждать, писать письма? Но ведь власти все заодно,
на их стороне вся сила. Я вам расскажу о таком факте.
В нашем районе один домовладелец сдает беднякам подвал,
непригодный для жилья. Когда же приезжает комиссия, он
выгоняет людей, потому что боится штрафа. Одна женщина
отказалась это сделать. "По
чему, - подумала она, - я должна жить на улице,
если плачу за этот подвал?" И она уговорила одного
человека пойти в полицию и показать там ее квитанции об
уплате денег. Он был очень осторожный человек и в полиции
говорил лишь с глазу на глаз. А через несколько дней его
нашли мертвым. Это сделал убийца, которого нанял домовладелец.
А вы говорите - ждать, надеяться. На кого?
Да, эти люди взвалили на себя тяжелую ношу. И им нелегко,
когда на каждом шагу они сталкиваются с жестокостью, с
безнаказанным насилием, когда они видят взорванные дома
и искалеченных детей. Им порой трудно удержаться от плохо
контролируемого негодования, от истерики и жажды мести.
Негритянская девушка из Нэшвилла как-то сказала нам: "Когда
вечером мою мать привезли домой избитую и окровавленную,
а я знала, что за всю свою жизнь она никого не обидела
- просто участвовала в демонстрации, чтобы добиться элементарных
человеческих прав, у меня было такое состояние, что будь
у меня оружие, я бы выскочила на улицу и стала стрелять
в каждого белого".
Такие настроения следует иметь в виду, когда мы знакомимся
с современным состоянием движения за гражданские права.
И мне хочется хотя бы кратко остановиться на одном сравнительно
мало известном явлении. Я имею в виду тот факт, что в
феврале 1964 года в Нью-Йорке была создана новая организация
"Акт" (от английского to act - действовать).
О ней много сейчас пишут в США. Лидеры других организаций,
участвующих в движении против расизма, относятся к ней
резко отрицательно, обвиняя ее в "национализме",
в призыве к насилиям. К сожалению, у меня не было возможности
выяснить существенные детали ее деятельности. Только один
раз мы встретились с ее представителем.
Это было на беседе с руководителями чикагских организаций,
борющихся за гражданские права. Среди них был Лоуренс
Лоундри из Нью-Йорка, один из национальных руководителей
"Акта". Он держался весьма настороженно, видимо
зная об отношении к нему представителей других организаций.
- Я зачитаю вам, - сказал он, - речь, с которой я предполагаю
выступить в Чикаго.
"Жаль, - начал он, - что неделю назад вы не были
в Нью-Йорке (Лоундри имел в виду столкновения негров с
полицией, которые произошли в Гарлеме в августе 1964 г.
- Л. M.J. Тогда вы смогли бы видеть, как мы действуем.
В последние годы движение за гражданские права повернулось
к насущным для негров проблемам: проблеме жилья, образования,
работы. Параллельно с этим возникали новые организации.
Одной из них является "Акт", которая теперь
действует в национальном масштабе.
Почему же возникла новая организация? По нашему мнению,
уже назрела потребность создать такую организацию, которая
дала бы неграм возможность выражать собственное мнение.
Никакая другая организация не имеет своего центра в трущобах,
а поэтому не имеет непосредственной связи с живущими там
людьми. Мы решили восполнить этот пробел, наш центр находится
в Гарлеме.
У нас действуют негры. Мы предлагаем им самим стоять лицом
к лицу с главными проблемами гетто. Неграм давно надоело,
что ими занимаются другие, что другие решают их проблемы.
"Акт" считает, что проблемы негров должны решать
сами негры. Методы действия "Акта" зависят от
многих условий. На Востоке в больших городах наши группы
сильнее, в Чикаго же у нас пока мало сторонников. Но мы
полагаем, что у нас имеются хорошие перспективы для роста.
Мы уверены, что никак нельзя доверять обещаниям и словам
людей, которые объявляют себя друзьями негров. Нужно прежде
всего стремиться оказывать действительное влияние на общество".
После этого выступления (Лоундри сразу же ушел, сославшись
на нехватку времени) представители других организаций
единодушно стали отмежевываться от "Акта". Они
подчеркивали, что "Акт" не допускает белых на
свои мероприятия. "На словах они говорят одно, а
на деле применяют прямое насилие. Это то же самое, что
"Черные мусульмане". Они считают, что негры
лучше, выше белых, что белые никогда не поймут негров.
Это расизм навыворот". Они с иронией говорили о "воинственном"
подходе "Акта".
- Воинственны те, - сказал Бернард Лафайет,- кто с риском
для жизни работает сейчес в Миссисипи. "Акт"
же отказался принимать в этом участие.
Конечно, эта встреча могла дать лишь самые общие представления
об "Акте". Но даже из выступления Лоундри видно,
что речь идет о чисто негритянской организации. Такой
подход ослабляет это движение. Всякая попытка классовые,
социальные различия подменить различиями по цвету кожи
несостоятельна. И дело не только в том, что многие белые
юноши и девушки, не считаясь с лишениями, активно выступают
против расовой дискриминации. Как мы уже говорили, негры
тоже бывают разные. В США ныне имеются 35 негров-миллионеров,
а 5 процентов негритянского населения получают годовой
доход свыше 10 процентов в год. Именно эти классовые,
социальные различия определяют неодинаковые позиции негров
в отношении к движению за гражданские права.
Среди них имеются и такие негры, которые фактически стоят
на стороне расистов, выступают против всяких попыток добиться
изменения положения. Это и есть "дядюшки Томы".
Поводом для такого термина послужил одноименный персонаж
из книги Г. Бичер-Стоу "Хижина дяди Тома". По
мнению многих американцев, в этом образе отчетливо проявились
идеи непротивления и всепрощения, упование на "добрых"
рабовладельцев.
Однажды я разговорился с активным республиканцем. Он долго
втолковывал мне самобытную идею о том, что "негры
ленивы, а те, кто ленив, никакой дискриминации не ощущают".
Не заметив у меня на лице особого восторга, он хлопнул
себя по лбу и сказал:
- Да что я говорю об этом сам. Здесь присутствует мой
друг, негр. Так сказать, живой свидетель.
"Свидетель" объявился сразу и вдруг выпалил:
- А вы говорите по-французски?
Согласитесь, это было трогательно. Человек выучил французский
язык и ищет себе собратьев по духу. Я спросил его, как
он относится к биллю о гражданских правах. "Я категорически,
- он повторил это слово, - категорически против данного
билля... Почему?- он посмотрел на меня со снисходительностью
миссионера, - Да ведь закон этот был принят не по правилам.
Сначала он был подписан президентом и лишь потом передан
на утверждение".
- Вы действительно верите, будто у негров есть
равные возможности делать карьеру, получать образование,
работу? - спросил я.
Он, кажется, обиделся. "Какие могут быть сомнения?
- говорил его взгляд, - Посмотрите на меня!" В общем
он преодолел искушение назвать мне цену своего костюма
и просто подтвердил, что он уверен в равных возможностях".
Конечно, "дядюшка Том" не обязательно владеет
французским языком. Но, как правило, это человек, который
уже наладил повседневные выгодные с его "деловой"
точки зрения отношения с белыми и больше всего заботится
о том, чтобы они сохранились.
Подробное описание этой категории людей мне дал юноша,
недавно вернувшийся с Юга.
- В городе, где я жил, - рассказывал он, - даже похоронные
бюро и те разные для белых и для черных. И владелец негритянского
похоронного бюро является одним из наиболее консервативно
настроенных негров в городе, У него хорошие связи и с
белыми и с черными. Белые относятся к нему весьма благожелательно.
Он защищает их перед неграми, И часто предупреждает их
о возможных действиях негров.
Среди "дядюшек Томов" много торговцев, директоров,
докторов, владельцев мелкого бизнеса. У них свои заботы,
своя сфера активности, в которой они достигли успеха.
Нельзя сказать, чтобы они не заботились о неграх. Нет,
они считают, что самое главное- поощрять негритянский
бизнес. Для них это выражение круговой поруки. Но они
решительно против активной борьбы, против всего того,
что ухудшает их репутацию среди белых и может повредить
их делу.
Белые хорошо относятся к "дядюшкам Томам", а
они лебезят перед белыми и вовсе не хотят скомпрометировать
себя связями с демонстрантами. А когда они узнают о том,
что готовится демонстрация, они сообщают в полицию.
Вот так, сталкиваясь с жестокостью и подлостью, преодолевая
насилия "властей" и собственные сомнения, приобретая
способность различать истинных друзей и истинных недругов,
разбиваясь на ряд ручейков, а затем вновь объединяясь
вместе против общего врага, и развивается это движение.
Кое-чего оно уже достигло. В некоторых случаях отменены
дискриминационные порядки в сфере обслуживания, ряд штатов
принял специальные постановления на этот счет. Участникам
борьбы против расизма удалось склонить на свою сторону
общественное мнение, с которым уже не могут не считаться
государственные деятели.
В 1960 году мы сами слышали, что диктор телевидения в
городе Омахе, рассказывая о массовой "сидячей забастовке"
на Юге страны, сослался на мнение бывшего президента Г.
Трумэна, который безапелляционно объявил ее "делом
рук Кремля". Это изрядная глупость, но в ту пору
она была в большой моде. Спустя два года журнал "Америка"
(№ 70) поместил интервью с министром юстиции Робертом
Кеннеди, в котором, в частности, говорится: "Я полностью
сочувствую "сидячим протестам" и расцениваю
"рейды свободы" как результат усилившегося стремления
многих американцев ликвидировать дискриминацию и нетерпимость".
Действительно, меняются времена, меняются
нравы!
Сейчас в США появляется немало исследований о движении
за гражданские права. Но чтобы до конца понять чувства,
настроения его участников, нужно послушать их песни. "...Во
всех уголках Соединенных Штатов, - писал "Тайм"
в 1963 году, - исполнители народных песен делают то, что
они делали испокон веков, - поют о насущных проблемах
страны". Песни стали живой душой движения против
расизма. Это и медленные, задумчивые "спиричуэле",
и ритмические народные песни Севера, и грустные псалмы.
Но слова у них всегда новые, они рождаются на месте. В
них поется о верности и мужестве, об уверенности в победе.
И когда 28 августа 1963 года более 200 тысяч негров и
белых вместе маршировали в Вашингтон, их гимном стала
песня "Однажды мы победим". Она переделана из
старой негритянской церковной песни. Тогда в ней говорилось:
"Все будет в порядке… Я уподоблюсь Христу... Меня
увенчают венком... Я достигну победы..." Теперь это
песня о победе на земле:
Мы не боимся, мы не боимся.
Мы не боимся теперь,
О, всем сердцем я верю -
Однажды мы победим.
Мы не одиноки, мы не одиноки.
Мы не одиноки теперь.
Истина делает нас свободными...
Мы идем рука об руку...
О, всем сердцем я верна -.
Однажды мы победим.
Может быть, это и есть символ молодой пробуждающейся Америки,
когда старые церковные песни, которые отразили забитость
людей, устремлявших свои взоры на пустые небеса, переделываются,
наполняются бодростью и уверенностью, зовут к победе над
злом.
Такими запомнились мне юные борцы за справедливость -
взявшись за руки, раскачиваясь в такт, они пели:
Нам приходится идти одним.
Но мы не отступим, нет, мы не отступим
До тех пор, пока не добьемся свободы и равенства.
"МЫ МОЖЕМ ВЛИЯТЬ НА ИСТОРИЮ"
Студент колледжа штата Калифорния
в Сан-Диего Эд Черри залепил пощечину американскому
нацистскому фюреру Джорджу Рокуэллу, когда тот, выступая
на собрании студентов в Сан-Диего, призывал к массовому
уничтожению евреев и негров в таких же печах, как в
Освенциме...
Из сообщений американской
печати
На многих дорогах Америки красуется транспарант:
"Молодежь - будущее страны". Справедливые слова:
смена поколений - так сказать, "естественный",
неотвратимый закон. Но лозунг этот может приобретать неодинаковый
смысл, по-разному воплощаться в жизни. Либо юное поколение
лишь пассивно, автоматически воспроизводит социальные
отношения данного общества и его политику. Тогда молодой
человек выступает как индивид: он "будущее"
лишь потому, что взрослеет и занимает место старших. Либо
молодежь уже сейчас осознает свои специфические политические
задачи и, борясь за них, оказывает воздействие на будущее
страны.
Роль молодежи в обществе, таким образом, может быть различной.
Как происходит в действительности, зависит or данного
общества, от политики государства.
Правящие круги США сейчас принимают все меры к тому, чтобы
отстоять первый путь и воспрепятствовать второму, чтобы
удержать молодежь в роли пассивного объекта политики,
не дать ей превратиться в самодеятельную силу. Поскольку
же речь идет о строе, который исторически обречен, то
налицо стремление увести молодежь от понимания действительных
общественных закономерностей. С циничной откровенностью
эту идею сформулировал американский философ Г. Меджида,
который писал: "Надо взять в руки молодежь еще до
того, как она достигла интеллектуальной зрелости и критической
способности, и научить ее, как и в отношении кого ей следует
быть лояльной... Общество, которое не в состоянии обеспечить
лояльности молодежи, не способно выжить..."
Таких недобросовестных "советчиков" у американской
молодежи множество. На ее пути к активной политической
жизни стоят и полицейские законы и обывательские традиции.
В спорах с нами многие американцы ревностно защищали аполитичность
молодежи. Наиболее откровенно высказался один отпрыск
богатейшей американской фамилии. "Америка, - говорил
он, - уникальная страна. Она разрешила все свои внутренние
проблемы. Нашей молодежи уже не нужно бороться за лучшую
жизнь - она ее имеет. А поэтому юные американцы не интересуются
политикой. Для этого мы выбираем специальных, в этом деле
сведущих людей и полностью доверяем им. Политика - это
удел молодежи слаборазвитых стран". В общем как в
басне: кота стали кормить сметаной, и он разучился ловить
мышей. Но такую сказку любят миллионеры: они-то вполне
"доверяют" профессиональным политикам и очень
заинтересованы, чтобы это чувство разделили все американцы.
Каждому, мол, свое. Молодежи - флирт, спорт, ковбойские
фильмы, а государственным чиновникам - забота о политике
страны и порядке в ней.
Едва ли стоит специально доказывать ложность таких сделок:
события последних лет не оставляют на сей счет никаких
сомнений. Зарубежные авторы, в том числе и американские,
единодушно говорят о беспрецедентном "политическом
пробуждении среди молодежи, способном противодействовать
официальной политике". Много' аналогичных материалов
публикует и наша печать. Нет нужды повторять известные
факты. Стоит, пожалуй, отметить лишь некоторые моменты,
имеющие принципиальное значение.
Все дальше уходит в прошлое традиционный политический
индифферентизм молодежи; внутри нее происходит поляризация
политических взглядов и движений. Это закономерно. Как
отмечалось, в жизни Америки все большую роль начинают
играть реакционные милитаристские и фашиствующие элементы.
Они тоже за "политическую активность молодежи",
за то, чтобы запугать ее антикоммунистическими лозунгами,
привлечь на свою сторону. Они насаждают реакционные молодежные
организации, число которых в последнее время множится.
Примером может служить организация "Юные американцы
за свободу" (ЮАС), которая объявила своим идейным
авторитетом сенатора Барри Голдуотера. В свою очередь,
он в восторге от таких "юных американцев". "Я
считаю,- заявил Голдуотер, - что "Юные американцы
за свободу" и великолепная работа, которую они проводят,
имеют огромное значение для будущего нашей страны, Мне
доставляет особое удовольствие то, что ЮАС является одной
из наиболее ответственных политически действующих групп
нации". Познакомимся с ними поближе. Организация
"Юные американцы за свободу" была основана е
тихом городке Шэроне (штат Коннектикут), куда в сентябре
1960 года съехались представители 44 колледжей и университетов,
чтобы "мобилизовать и укрепить консервативные чувства
американской молодежи". Они приняли специальный манифест,
адресованный юношам и девушкам США, которые "озабочены
будущим своей страны" и "обеспокоены заметной
слабостью нашего правительства перед бурным натиском международного
коммунизма". Этот документ не оставляет никаких иллюзий
относительно характера организации: ее главная цель -
борьба с коммунизмом. "В наше время морального и
политического кризиса, - говорится в нем, - на молодежь
Америки ложится ответственность утвердить не-, сколько
истин".
Каковы же они?
Объявив себя самыми последовательными защитниками демократических
свобод - а кто в наш век не спекулирует на этом? - юные
юасовцы заявляют: "Силы международного коммунизма
в настоящее время являются единственной величайшей угрозой
этим свободам", а поэтому, по их мнению, "Соединенные
Штаты должны делать акцент на преодоление этой угрозы,
а не на сосуществование с ней".
Свой взгляд на международные события ЮАС пытается воплотить
в соответствующие практические мероприятия. Через четыре
месяца после своего основания она организовала массовую
демонстрацию в Вашингтоне в поддержку комиссии по расследованию
антиамериканской деятельности. 3 марта 1961 года ЮАС созвала
массовый митинг в Нью-Йорке, который был справедливо назван
газетами "самым большим консервативным слетом".
Его участники получили приветствия от Голдуотера, от комиссии
по расследованию антиамериканской деятельности, от чанкайшистских
последышей и др. На трибуне кликушествовали платные клеветники
и реакционеры.
"Юные американцы за свободу" действуют не изолированно.
Они пытаются сколотить единый фронт реакционной молодежи
и кооперируются с такими организациями, как "Комитет
за эффективный "Корпус мира", "Студенческий
комитет за автономию конгресса", поддерживающий комиссию
по расследованию антиамериканской деятельности, "Студенческий
комитет за свободную Кубу" - он призывает к новой
интервенции, - и др. О политических симпатиях ЮАС говорит
хотя бы тот факт, что недавно она присудила орден Чомбе
- "видному борцу за свободу".
"Юные американцы за свободу"... Неплохо придумано!
По части политических этикеток наш век не имеет себе равных.
Заядлые реакционеры постоянно клянутся "свободой",
"прогрессом", "народом" и даже "социализмом".
Но ЮАС - это фарисеи XX века! Борцы не за свободу, а за
неприкрытую реакцию! Влияние на молодежь ЮАС невелико.
Но порой в ее рядах оказываются юноши и девушки, сбитые
с толку демагогическими речами заядлых реакционеров. Они
видят противоречия жизни, не хотят сидеть сложа руки.
И некоторые неискушенные люди попадают на удочку "энергичности"
и "динамичности" лозунгов юных экстремистов.
Деятельность подобных организаций инспирируется извне,
у их колыбели стоят высокопоставленные государственные
чиновники, поддерживающие их как орудие борьбы против
прогрессивных веяний среди молодежи США. Что же касается
последних, то они имеют глубокие корни, возникают стихийно,
"на месте", ломая установившиеся нормы и традиции.
Сама жизнь заставляет юношей и девушек все чаще задумываться
над проблемами того, говоря словами Уолтера Липмана, "страшно
беспорядочного общества, в котором живут американцы".
Они преодолевают "эгоцентрическую склонность мысли",
которая раньше была характерна для многих американцев,
они пытаются самостоятельно разобраться в глубоких социальных
закономерностях. Когда-то печать США окрестила молодежь
"молчаливым поколением". Теперь даже респектабельная
"Нью-Йорк тайме" дает серию статей о молодежи
под заголовком: "Студенты колледжей тысячами устремляются
в политику и общественное движение". В одной из них
справедливо говорится: "Молчаливое поколение обрело
голос. Оно далеко ушло от тех лет страха, когда делами
вершил покойный сенатор Маккарти и когда студенты колледжа
молчали. Теперь студенты уже не говорят, что эти вопросы
слишком грандиозны, а поэтому никакие эффективные действия
невозможны. Они решили теперь, что проблемы мира и войны
имеют непосредственное практическое значение, а не относятся
к области абстрактных споров". Молодежи Америки все
чаще приходит в голову мысль: "Мы можем влиять на
историю", - и она стремится доказать это на деле.
Сейчас в едином социальном контексте сплетены, сосуществуют,
пересекаются различные формы проявления политической активности
молодежи, начиная от выступлений против тех или иных сторон
заокеанского бытия (они проводятся порой под флагом защиты,
"исправления" "американского образа жизни")
и кончая действиями, которые имеют под собой четкую политическую
платформу, а их участники вполне сознают классовые корни
общественных явлений, против которых идет борьба.
Прогрессивная молодежь США выступает в основном по трем
направлениям: против расовой дискриминации, против фашиствующих,
маккартистских сил и, наконец, против угрозы новой войны
и милитаризации страны.
Если раньше эти направления были изолированы друг от друга
и воспринимались молодежью лишь как отдельные фрагменты
общества, не связанные друг с другом, то теперь в их сознании
все четче проступает общая классовая обусловленность этих
явлений, приходит понимание того, что речь фактически
идет о различных проявлениях одних и тех же реакционных
политических сил американского общества.
Борьба молодежи с расовой дискриминацией, о которой мы
рассказывали, неизбежно сплетается с борьбой против правых
сил, против организаций типа "Общество Джона Берча",
"Антикоммунистический поход христиан", против
наследия маккартизма. Это происходит потому, что фашиствующие
элементы и расисты представляют собой две стороны одного
и того же общественного явления. Фашисты сделали одним
из своих лозунгов борьбу против "смешения рас".
Куклуксклановцы заявляют, что они поддерживают "каждого,
кто борется против коммунизма". Этот союз реакционеров
и расистов наиболее отчетливо выступает в их отношении
к движению за гражданские права. Здесь единым фронтом
выступают "Общество Джона Берча" и "Американская
нацистская партия" Джорджа Рокуэлла, "крестоносцы"
типа Шварца и Харгиса и такие сенаторы, как Голдуотер
и Истленд, комиссия по расследованию антиамериканской
деятельности и реакционные комментаторы, губернаторы южных
штатов и "Совет белых граждан". Борьба против
движения за гражданские права составляет значительную
долю деятельности этих организаций. Об этом свидетельствует
огромный поток литературы, которую они издают.
Мы уже говорили о некоторых идеях, которые при этом обычно
выдвигаются. Это прежде всего претензия на защиту американской
"свободы", американского "консерватизма"
и американских "традиций". В качестве одной
из таких традиций и рассматриваются расистские порядки.
Эту мысль образно выразил Джон Вуд, председатель комиссии
по расследованию антиамериканской деятельности в 40-х
- начале 50-х годов. На вопрос о его отношении к Ку-клукс-клану
он ответил: "Ку-клукс-клан - это старая американская
традиция, вроде нелегальной продажи виски".
Повторяю, литературы подобного рода множество. Я остановлюсь
лишь на некоторых наиболее существенных документах. К
их числу, несомненно, относится "Письмо к Югу о сегрегации".
Оно напечатано в июльской книжке (1963) журнала "Американское
мнение". Его автор - "сам" Роберт Уэлч.
Цель "Письма" - максимально дискредитировать
движение за гражданские права в глазах жителей южных штатов.
Уэлч прежде всего обрушивается на известное решение Верховного
суда от 17 мая 1954 года, утверждая, что оно нарушает
конституцию, попирает права властей штатов и ущемляет
свободу белых граждан.
Какие же советы дает руководитель берчистов белым гражданам
Юга?
Прежде всего, говорит он, не следует обвинять тех, кто
не виноват: своих соседей, негров Юга. Они не имеют ничего
общего с решением Верховного суда, они его не добивались...
"Большинство из них, - продолжает он, - как и вы,
не согласны с идеей принудительной десегрегации. Нужно
различать "простых негров" и "ловких агитаторов".
Хотя первые нередко и принимают участие в массовых беспорядках,
они сами не знают, что делают".
Таков первый совет, выдержанный в лучших традициях идеологических
провокаторов. На первый взгляд стремление защитить негров
от обвинений белых граждан кажется странным в устах заядлого
расиста. Но это многоходовая словесная комбинация, рассчитанная
на то, чтобы в итоге оклеветать борьбу за равноправие
негров. Когда ширится массовое движение, реакционные силы
обычно уверяют, что причины его носят чисто "внешний"
характер, что массы "обмануты" ловкими агитаторами,
спекулирующими на их чувствах. Таков старый прием борьбы
против народных движений. Логика его ясна. Признание массовости
общественного движения равносильно признанию объективности
причин, которые его вызвали, следовательно - признанию
его исторической закономерности и справедливости.
Итак, по Уэлчу, причины не в неграх и не в расистах. А
в ком же?
"Возложите вину, - пишет он, - на тех, кто ее действительно
разделяет, - прямо на плечи коммунистов". Американская
публика, по его мнению, обычно слепа. Она видит лишь тот
факт, что в этом движении участвуют массы студентов, "либералов",
прогрессистов, "умеренных", но не понимает,
что это лишь "сырая масса" в руках коммунистов.
Помните, твердит Уэлч, что коммунисты "вовсе не заботятся
о благосостоянии негров, они хотят лишь одного - ввергнуть
страну в гражданскую войну, именно они ваши первые враги,
враги Америки".
Отсюда и последний "совет": поняв, кто ваш главный
враг, всеми мерами добивайтесь такого же "понимания"
со стороны ваших соседей, местных негров. Протестуйте
против вмешательства федерального правительства, требуйте,
чтобы "вопрос о сегрегации был объявлен делом местных
обществ" и т. д. А главное, боритесь против коммунистов,
которые хотят "превратить Соединенные Штаты в группу
провинций, управляемых из Москвы".
Таковы уже знакомые нам идеи "Общества Джона Берча".
"Развитие" их мы находим в брошюре одного из
виднейших деятелей этого общества, конгрессмена Джона
Росселота. Она называется "Гражданские права. Коммунистическое
предательство благородного дела". Автор уверяет,
будто "виноваты не негры и не сегрегационалисты,
- виноваты коммунисты". Сейчас повсеместно, продолжает
он, падают формальные барьеры и ограничения, с которыми
связывается дискриминация. Вскоре они исчезнут совсем.
Это будет означать, что с расовой проблемой покончено.
Но вот "агитаторы" иначе мыслят разрешение этой
проблемы - они требуют фактического равенства. А поэтому
- таков один из его "советов" белым гражданам
- "поддерживайте те институты и организации, которые
рассматривают всех американцев на равной основе. Но помните,
что собственность справедливо несет с собой право по-разному
употреблять ее, поскольку право различать есть право выбирать
и право выбирать есть сущность свободы".
Эта фраза объясняет многое. Движение за гражданские права,
говорили мы, постепенно переходит от требований, касающихся
внешних юридически-правовых норм, к коренным проблемам,
связанным с экономическим и политическим положением негров.
Оказывается, берчисты "согласны" отменить юридические,
"формальные", как они говорят, ограничения.
Но они категорически против - в этом они видят "коммунистическую
опасность" - устранения фактической дискриминации,
которая, по их утверждениям, означает "дискриминацию
белых", нарушение принципа частной собственности.
Они, разумеется, против потому, что именно в этом случае
затрагиваются главные - экономические - интересы и привилегии
расистов.
Отсюда и такой "совет" автора: "Поощряйте
всех негров подходить к этой проблеме на основе самоусовершенствования".
Пусть они меньше митингуют, говорит он, а больше развивают
собственный "бизнес", пусть они воздерживаются
от демонстраций, а завоевывают свое место в обществе в
результате "позитивного" подхода. И здесь появляются
"живые свидетели" - "дядюшки Томы",
на которых постоянно ссылаются берчисты.
Упомянем и о другом документе. Это "Сообщение Дена
Смута" из Далласа (штат Техас). Фигура самого автора
колоритна. Он девять лет был связан с ФБР, сначала в роли
его агента, потом штатного "исследователя" коммунизма.
Последние годы он был радио-и телекомментатором, а потом
организовал "собственное" предприятие и издает
еженедельник "Сообщение Дена Смута". Выпуск,
датированный 1 июня 1964 года, называется "Коммунизм
в движении за гражданские права". Главная идея нам
уже знакома: "Основные группы участников движения
за гражданские права контролируются коммунистами или людьми,
с ними непосредственно связанными". Как и берчисты,
Смут исходит из утверждения, что все либералы - это "коммунисты".
К разряду людей, "связанных" с коммунистами,
он относит, например, Роберта Оппенгеймера, покойную Элеонору
Рузвельт, Мартина Лютера Кинга, Нормана Казенса, известного
антрепренера Эда Селливана, негритянских певцов Лину Хорн
и Гарри Белафонте, пианиста Дюка Эллингтона и кинозвезду
Элизабет Тейлор, социолога Макса Лернера и - слушайте!
слушайте! - Рейнгольда Ни-бура, который, конечно, никак
не менее враждебно, чем Смут, относится к коммунизму.
При этом Ден Смут постоянно ссылается на данные официальных
"расследований". И, пожалуй, только здесь мы
можем в достаточной мере оценить тот гигантский размах,
который приняла в современной Америке борьба против прогрессивных
идей и прогрессивных организаций. Здесь первую скрипку
играет пресловутая комиссия по расследованию антиамериканской
деятельности. Джеймс Болдуин писал:
"Мы живем в наиболее критический момент нашей истории,
момент, который приведет нас либо к новой жизни, либо
к новой смерти. Когда я говорю "новая жизнь",
я говорю о новом взгляде Америки, взгляде, который позволяет
нам смело смотреть в глаза фактам американской жизни и
приступить к их изменению, и когда я говорю о смерти,
я имею в виду Карфаген.
Такой взгляд на сложившееся у нас положение может показаться
мрачным, но он едва ли более мрачен, чем сами факты. Наша
честность и смелость в отношении фактов - только это может
спасти нас от отчаяния. И один из этих фактов заключается
в том, что постоянно имеется сегмент американской жизни,
сегмент, обладающий большой силой, который уравнивает
достоинство и бессмысленность. В этой связи комиссия по
расследованию антиамериканской деятельности является одним
из наиболее зловещих фактов жизни нашей нации. Дело не
только в том, что мы не нуждаемся в этой комиссии, истина
состоит в том, что она недопустима".
В последние годы эта комиссия активно проводит "расследования
деятельности" подрывных элементов в американском
обществе. Произвольно толкуя термин "антиамериканский",
"подрывной", комиссия зачисляет в этот разряд
всякое прогрессивное движение, всякую прогрессивную организацию.
Свыше -^00 организаций объявлены подрывными, более чем
на один миллион американцев заведены соответствующие дела.
Ее двойником является сенатская подкомиссия внутренней
безопасности, во главе которой стоит Истлэнд, владелец
обширных плантаций в штате Миссисипи. Он открыто заявляет,
что движение против расизма является "заговором немногих
агитаторов", и призывает не подчиняться "мошенническим
решениям" Верховного суда от 1954 года.
В штатах действуют свои законодательные комиссии, которые
копируют и материалы и методы "центра". При
этом дело не ограничивается выступлениями реакционной
печати и изданием соответствующих документов. Власти штата
Теннесси закрыли Хайлендерскую народную школу в Моттипле,
где производилось обучение лидеров борьбы за интеграцию.
Ее имущество в 130 тысяч долларов было конфисковано, а
главное здание сожжено дотла. Основанием послужили обвинения
в "подрывной" деятельности специальной комиссии
по законодательству штата. В Новом Орлеане полиция совершила
налет на помещение Южной конфедерации образовательного
фонда, арестовала ее лидеров, объявив, что все они являются
"коммунистами". Комиссия объявила, что лидеры
движения за гражданские права ведут "подрывную"
деятельность, а "агитация против дискриминации обычно
направляется лицами, получающими приказы из Москвы".
Об этих фактах подробно рассказывает Анна Брейден в своей
книге "Комиссия по расследованию антиамериканской
деятельности - оплот сегрегации" (1963 г.).
Везде в городах Юга и Севера, где поднимается активная
борьба против дискриминации, раздается крик о "коммунистической
опасности". И теперь мы можем отчетливо видеть всю
фальшь, все фарисейство тех лозунгов защиты "свободы",
идеалов индивидуализма и т. д., с которыми выступают консерваторы
и правые силы. Их позиция фактически оказывается программой
ликвидации либерально-буржуазных прав, разгона прогрессивных
организаций под предлогом их "непатриотизма"
и подрывного характера. Речь, таким образом, идет не о
защите буржуазно-демократических прав, а о ликвидации
их. И совершенно прав был один профессор психологии из
Нью-Йорка, когда он заявил: "Либо у нас должны восторжествовать
справедливость и равенство для американских негров, либо
мы должны быть готовы к несчастью. Я имею в виду даже
не возможность возникновения гражданской войны в Америке,
а нечто, по моему мнению, значительно худшее. Мы можем,
я уверен, стать свидетелями американского варианта того,
что произошло в нацистской Германии".
Осознание этой политической истины все шире распространяется
среди молодых американцев. Мне помнится, как в 1960 году
американские газеты забились в антикоммунистической истерии.
Замелькали заголовки о "красном заговоре", "происках
коммунистов". Поводом послужил тот факт, что студенты
Сан-Франциско решительно выступили против действий комиссии
по расследованию антиамериканской деятельности. Кстати
сказать, это событие было использовано реакционерами для
создания антисоветского и насквозь клеветнического фильма
"Операция уничтожения", в котором дело изображается
так, будто волнения студентов - дело рук "красных".
Берчисты сделали эту фальшивку "учебным пособием"
и носятся с ней как с писаной торбой.
Борьба против маккартизма с новой силой вспыхнула в стране
после того, как в июне 1961 года Верховный суд утвердил
реакционнейший закон Маккарзна - Смита. О многих эпизодах
этой борьбы мы уже рассказывали. Сейчас она углубляется,
становится все более политически зрелой. Сошлемся, например,
на деятельность "Гражданского комитета за конституционные
права". В выпущенной им листовке "Акт Маккарэна
и молодежь" дается верная оценка антикоммунистического
законодательства. Дело не только в том, что молодежь осуждает
его, - она трезво видит, что этот закон попирает демократические
права американского народа, и поэтому борьба за его отмену
- необходимый долг каждого гражданина, которому дороги
американские традиции.
"На карту поставлена не только демократия и конституция,-
говорится в листовке. - Широкие действия антикоммунистов
такого рода прокладывают путь к крайней реакции и гарнизонному
государству, как это было в Германии, Италии и Испании".
Листовка убедительно показывает, что этот "акт"
убивает демократию, развязывает руки произволу, дает реакции
возможность под предлогом "коммунистической угрозы"
обрушиться на любую другую организацию, деятельность которой
по каким-либо причинам неугодна реакционерам, "В
некоторых отношениях молодежь нашей страны больше всех
пострадает от этих решений. Для молодежи необходимо иметь
возможность задавать вопросы, искать ответы, проверять
различные действия и идеи. Это часть обучения и развития.
Теперь же для молодежи опасно исследовать весь круг идей.
Идеи коммунизма как таковые и любые другие мысли, к которым
столь произвольное законодательство может приклеить ярлык,
изгоняются как опасные". В качестве примера такого
рода в листовке приводятся факты борьбы против дискриминации,
которые объявляются делом рук "красных".
Молодежь хочет знать правду об учении коммунизма. Прогрессивная
Америка выступает против закона Маккарэна - Смита, противоречащего
демократическим правам американского народа. Вопреки всей
антикоммунистической истерии студенты многих крупнейших
университетов активно выступили за то, чтобы добиться
возможности для лидеров Коммунистической партии США говорить
перед студентами.
Им пришлось преодолевать ожесточенное сопротивление реакции.
Вот один пример.
Несколько сот студентов выдержали в конце января 1962
года яростную борьбу с американскими "ультра"
и добились для лидера компартии Гэсса Холла права выступить
на организованном ими митинге в Беркли. Это была напряженная
борьба, которую вела группа американской молодежи, входящая
в "Студенческий комитет борьбы за конституционные
свободы" и борющаяся против закона Маккарэна - Смита.
Гэсс Холл должен был выступить в аудитории "Союза
христианских молодых людей" при Калифорнийском университете.
Местные дельцы и торговцы повели активную кампанию за
то, чтобы сорвать это выступление. Газеты пестрели такими
лозунгами: "Христиане, к оружию! Враг у ворот! Разобьем
наголову коммунистического врага. Вперед, к победе!"
Подобные вопли неслись по радио, по телевидению. "Ультра"
прибегли к прямым угрозам и финансовому нажиму, Им активно
помогала местная организация "Антикоммунистический
поход христиан". Но студенты не сдавались. Они проводили
демонстрации, распространяли петиции, посылали депутации
к соответствующим властям и добились своего: 26 января
Холл выступал перед молодежью. Такие же встречи состоялись
в Колумбийском, Корнельском и в ряде других университетов
и колледжей.
Важно отметить и следующее. Корни антиконституционных
действий правящих кругов лежат в самой сути империализма,
в попытке привести политику в соответствие с экономическим
укладом общества, в стремлении воспрепятствовать распространению
идей демократии и социализма. Но власть имущие, конечно,
не могут открыто признать истинные мотивы такой политики
и маскируют ее ссылками на "роль Кремля", на
коммунизм. Такой аргумент может оказывать воздействие
на отдельного, замкнувшегося в себе обывателя. Но так
обстоит дело лишь до поры до времени. Когда в активную
политическую борьбу включаются все более широкие массы,
а на них по-прежнему наклеивается "коммунистический"
ярлык, то эта практика становится бумерангом, который
бьет по самим реакционерам.
Во время встречи со студентами Чикагского университета
один из них рассказал мне: "У нас несколько небольших
групп, которые специально изучают марксистскую литературу.
Я тоже занимаюсь этим, но читать Маркса начал раньше.
Причем, пожалуй, вынужденно. Еще когда я учился в Алабаме,
то активно участвовал в студенческом движении. Однажды
во время дискуссии о маккартизме я сказал, что он нарушает
конституцию и напоминает фашизм. Я тогда был молод, горяч
и мысли свои излагал горячи, запальчиво. Когда мне кто-то
бросил обвинение, что "коммунисты рассуждают так
же", я ответил, что не вижу в этом ничего предосудительного.
Так получилось, что после этого случая меня стали считать
чуть ли не убежденным коммунистом. Но сам-то я о коммунизме
ничего толком не знал. Мне это надоело, и я решил изучить
его. Начал с "Коммунистического манифеста".
Он меня заинтересовал новым взглядом на события, хотя
многое мне показалось неубедительным. Дальше - больше.
Стал читать другие работы, сравнивать их с доводами противников
марксизма. Сейчас я осиливаю "Капитал". Трудно,
но я уже убежден в его правоте".
Пожалуй, наиболее массовым движением современной американской
молодежи является борьба против угрозы новой мировой войны,
против милитаризации и фашизации страны. Читатель вашингтонской
газеты так передает те "проклятые" вопросы,
которые встают перед молодежью и которые ждут немедленного
ответа:
"Почему человечество должно готовиться к самоуничтожению?
Как оправдать создание огромных резервов продовольствия,
в то время как миллионы людей голодают? Как оправдать
сооружение бомбоубежищ, когда у миллионов людей нет крыши
над головой? Как накормить людей всего мира? Как устранить
войны? Как людям достойными способами добиваться свободы
и справедливости? Общество, которое не дает конструктивных
ответов на эти вопросы, не заслуживает того, чтобы выжить".
Все большая часть американской молодежи практически осознает
афоризм западногерманских юношей и девушек: "Лучше
быть активными, чем радиоактивными". Эта борьба все
разрастается.
Невиданного размаха она достигла в последние годы. В течение
всех дней, пока мы оставались в Вашингтоне, мы видели
юношей и девушек, пикетирующих Белый дом. Они несли плакаты:
"Нет" - ядерной войне!", "Долой атомную
бомбу!", "Чем глубже становятся убежища, тем
более мощны бомбы". Невиданные по своему размаху
демонстрации молодежи состоялись в феврале 1962 года.
Интересно письмо читателей, опубликованное 23 февраля
в газете "Вашингтон пост энд Тайме геральд"
и посвященное "походу студентов на Вашингтон":
"Студенты пикетировали Вашингтон потому, что они
не желают войны, потому что они имеют достаточно мужества
для того, чтобы активно пытаться предотвратить войну.
Они могут не быть убеждены в том, что пикетирование -
это наилучший метод добиться цели. Но это, вероятно, все,
что они в силах сделать.
Они искренни, они не задаются целью безответственно спровоцировать
осложнения, они только хотят сделать для своей родины
то, что в их силах. И они имеют мужество предпринять какие-то
реальные шаги.
На каждого студента, который принимал участие в пикетировании
Вашингтона, приходится много других, которые жаждут мира
в не меньшей степени, но, считая, что пикетирование не
поможет, не поехали в Вашингтон. Эти студенты не осуждают
тех, кто туда поехал. Они знают, что за этим кроется общее
желание и общее убеждение в необходимости попытаться обеспечить
мир; разница в выборе средств - только и всего!"
Усиливается борьба молодежи против гонки ядерного вооружения,
В Сан-Франциско молодые американцы приняли активное участие
в демонстрациях против испытаний ядерного оружия. В Филадельфии
молодежь протестовала против проведения научных работ
в военных целях. Студенты Калифорнийского университета
выдвинули требование "положить конец радиоактивным
дождям".
Сейчас движение за мир в Америке приняло исключительно
широкий размах. Наиболее активно в нем участвуют американские
женщины и молодежь. Возникают многочисленные организации,
организуются различные мероприятия. В целом это движение,
при всем разнообразии организационных форм, имеет свое
определенное политическое лицо и определенные теоретические
установки. Для него наиболее характерен призыв к ненасильственным
действиям, пацифизм. Я уже говорил, что для многих юношей
и девушек роль идейного авторитета играют квакеры.
Одним из типичных примеров может служить деятельность
"Комитета за ненасильственные действия", который
известен своими выступлениями против военных приготовлений.
Этот комитет создан в 1957 году группой американских граждан,
которые решили, что для предотвращения войны должны быть
применены лишь ненасильственные действия, аналогичные
тем, которые применял Ганди в борьбе за освобождение Индии.
Они стали совершать поступки, которые нарушали законы,
делая это для того, чтобы привлечь внимание американцев,
активизировать моральный протест, поднять активность населения
против политики милитаристского государства.
Летом 1957 года одиннадцать американцев вышли из Невады
к резервации для испытаний ядерного оружия, чтобы там
протестовать против взрывов ядерных бомб. Они были арестованы.
В 1958 году четыре человека в утлом суденышке отправились
из Калифорнии в зону испытаний водородного оружия. Они
были арестованы на Гавайях и приговорены к 60 дням заключения.
Их действия вдохновили американского ученого Эрля Рейнольда,
который поплыл в Гонолулу на собственном судне вместе
со своей семьей. Он также был арестован. В 1959 году комитет
организовал демонстрацию против базы ракет "Атлас",
расположенной недалеко от Омахи (Небраска). Пятнадцать
человек, включая двух женщин, были арестованы за то, что
пересекли границы военной базы. Одиннадцать из них были
осуждены федеральным судом на шесть месяцев. Группа молодежи
протестовала против испытаний ядерного оружия в Сахаре
зимой 1959 года.
Активные действия предпринимались против строительства
атомных подводных лодок "Поларис". Тысячи людей
включились в это движение. Многие из них неоднократно
пересекали границу Электрической судостроительной верфи,
где строятся подводные лодки, а также базы подводных лодок
США в Гротоне (штат Коннектикут). Некоторым смельчакам
удалось даже забраться на атомные лодки и выразить протест.
Их осудили на год тюрьмы.
1 декабря 1960 года в Сан-Франциско был начат по инициативе
"Комитета за ненасильственные действия" известный
"марш мира". Маршрут его проходил через такие
города, как Лос-Анжелос, Феникс, Оклахома, Канзас, Сан-Луи,
Чикаго, Кливленд, Питсбург, Балтимор, Вашингтон, Филадельфия,
Нью-Йорк. В течение всего маршрута, который составил 3988
миль, пройденных за шесть месяцев, участники похода проводили
всякого рода встречи, вели беседы с окружающими людьми,
организовывали демонстрации протеста против военных приготовлений,
В Европе путь участников "марша мира" пролегал
через Портсмут (Англия), Гавр, Руан, Париж, -Лилль, Брюссель,
Роттердам, Дюссельдорф, Берлин, Варшаву, Минск, Москву.
И вот 3 октября 1961 года эта группа мужественных и смелых
людей достигла Москвы, где устроила пресс-конференцию,
посетила Комитет защиты мира, Московский университет и
т. д.
"Мы исходим из того, что мы не можем жить дальше
в таких условиях и не возвышать голос против подготовки
новой мировой войны, - сказал национальный секретарь комитета
Брэдфорд Литл.- Мы предлагаем всем правительствам покончить
с военными приготовлениями".
Еще более активную деятельность комитет развернул в 1962
году. Наиболее характерной ее формой являются "организованные
и дисциплинированные демонстрации гражданского неповиновения".
Примером может служить массовая демонстрация 3 марта в
Нью-Йорке, которую комитет организовал на Бродвее, Таймс-сквер
и прилегающих улицах. Она проводилась в знак протеста
против только что объявленного решения американского правительства
продолжить ядерные испытания в атмосфере. Они привлекли
всеобщее внимание. Около 5 тысяч человек запрудили улицы.
Полиция грубо расправилась с демонстрантами, "Я сидела
с группой людей на Бродвее, - рассказала участница демонстрации,
актриса Юдифь Малина. - Полицейский закричал на нас: "Если
вы не уберетесь, я проломлю вам головы!" Мы не двинулись
с места. Он стал избивать одну девушку. Многих сидящих
людей били дубинками. Я почувствовала тяжелые удары по
голове и рукам. Меня подняли и бросили в фургон. Многие
были избиты..." Полицейские хватали демонстрантов
и уводили в участки. Десятки людей были арестованы и предстали
перед судом.
Такого рода факты не новость для Америки, где полицейская
дубинка начинает все чаще гулять по спинам граждан обетованного
"свободного мира". Новы они, может быть, лишь
для тех штатных писак, которые уверяют, что в США обеспечена
полная "свобода". Но здесь важно оттенить одно
обстоятельство: сами демонстрации, столкновения с полицией
выводят такого рода уличные шествия за те довольно скромные
рамки, которые им планируют их организаторы.
Если просмотреть бюллетени "Комитета за ненасильственные
действия", то станет ясно, что его руководители явно
недовольны последствиями своей деятельности. Характерны
рассуждения на этот счет Брэдфорда Литла в статье "Почему
полиция - козел отпущения?", помещенной в одном из
выпусков бюллетеня. "Ненасильственные действия -
это динамит", - пишет он. Отчасти, по мнению Литла,
это уже проявилось из-за "стратегических ошибок"
организаторов демонстрации. Что же не понравилось руководителям?
Да тот факт, что демонстрация привела к резкому столкновению
с полицией, что возбужденная толпа кричала "блюстителям
закона": "Позор! Фашисты!" Иначе говоря,
не понравилось, что демонстранты политически оценили действия
полиции. Но это неизбежная логика всякого последовательного
выступления.
Мы уже говорили о просчетах и несостоятельности пацифизма.
Пацифист не хочет знать истинных причин войн, он не видит
их классовой природы. Подмена конкретно-исторического
классового анализа войны абстрактными рассуждениями о
"добре и зле", заведомый отказ от применения
силы в отношении носителей ее причин, главный упор на
уговоры - все это во многом снижает результативность деятельности
борцов за мир.
Это, конечно, так. Но к движению пацифистов нужно подходить
исторически, видеть его тенденции. Для многих американцев,
которые еще недавно с безразличием взирали на окружающие
события, тот же пацифизм - явный прогресс, это, так сказать,
школа политической борьбы, арьергардные схватки с неумолимыми
законами общества. Пока, правда, эта деятельность не приносит
ощутимых результатов, Но они неизбежно будут, если движение
станет более массовым. Когда-то на пикеты не обращали
внимания, а часто их просто разгоняли. Теперь обнаружились
новые веяния. Не так давно правительственные чиновники
повелели выкатить пикетчикем кофе, чтобы поддержать их
физические силы. Но скоро они не откупятся бакалейными
товарами!
Американская молодежь находится сейчас в состоянии сильного
политического возбуждения. Растет число прогрессивных
студенческих организаций, таких, как "Конгресс расового
равенства", "Студенческий союз защиты мира",
"Союз защиты американских свобод", "Клуб
социалистических дискуссий" и многие другие. Студентам
приходится преодолевать яростное сопротивление "демократических
властей". Журнал "Нейшн" писал: "Строгая
цензура, угрозы исключения, нападки со стороны членов
законодательного собрания и консервативной прессы - все
это усугубляет брожение. Студентов нелегко заставить согнуть
спину. Они не пропускают случая нанести ответный удар".
И самое важное - то, что прогрессивные молодежные организации
уже не связывают свою программу и деятельность решением
одной какой-то проблемы. В бюллетене "Комитета за
ненасильственные действия" отмечалось, что "марши
мира", движение за разоружение "установили прочные
связи с движением против дискриминации негров". В
своих манифестах и требованиях многие эти организации
излагают развернутую программу политических изменений,
в которых молодежь осознает себя как сплоченная политическая
сила.
В качестве примера можно привести недавно организованный
в Корнельском университете "Либеральный союз".
Его руководители ставят цель - заставить студентов "самих
почувствовать, что они могут влиять на курс событий в
стране". Союз требует: "1) Ускорить десегрегацию;
2) увеличить федеральные расходы на социальное обеспечение;
3) прекратить строительство противоатомных убежищ; 4)
ликвидировать комиссию по расследованию антиамериканской
деятельности; 5) прекратить атомные испытания; 6) принять
красный Китай в ООН; 7) отменить закон Смита; 8) требовать
справедливой политики в отношении Кубы". Это уже
политика в ее точном глубоком значении!
Такой союз не одинок.
Предпринимаются попытки создать новую организацию молодежи.
В 1961 году в Чикаго возник Организационный комитет прогрессивной
молодежи. В своей программе его председатель Алва Буксенбаум
прямо касается социальных проблем: "Проблемы, которые
стоят перед молодежью, с каждым днем становятся все острей.
Громадное число молодежи кончает высшую школу без всякой
перспективы насчет работы... Система образования переживает
кризис..." "Но когда молодые люди пытаются разглядеть
причины этих проблем и действовать, чтобы улучшить условия
жизни... им пытаются помешать".
Комитет выдвинул билль о правах молодежи, который я приведу
целиком,
"В 1791 году молодежь и народ Соединенных Штатов
потребовали билль о правах, который был только что завоеванной
независимостью.
Сейчас молодежь Соединенных Штатов требует своих прав,
чтобы иметь преимущества от сказочных естественных ресурсов
и выгоду от новой эры автоматизации и развития освоения
космоса.
Новые права могут и должны быть даны молодежи нашей нации.
Мы просим конгресс принять законодательство, гарантирующее
следующие права:
1. Право распоряжаться своей собственной жизнью, свободной
от угрозы ядерного уничтожения и
бремени военной службы, свободой обмениваться
идеями и умением с молодежью других стран.
2. Право для всей молодежи свободно организовывать исследование
любых идей, выражать свои требования и улучшать условия
своей жизни.
3. Право на образование, основанное на способности учиться,
а не на способности платить.
4. Право на равную возможность получения работы, обучения
и использования своих общественных
способностей для всей негритянской молодежи и молодежи
других национальных меньшинств.
5. Право для всех юношей и девушек на профессиональное
обучение и полное развитие своих способностей, право на
работу и экономическую обеспеченность".
Вот почему ложны все разглагольствования штатных теоретиков
о "разбитом поколении". Наоборот, ни одно молодое
поколение Америки за последний век не проявляло такой
политической активности, так пристально не вглядывалось
в жизнь, не было охвачено такой властной потребностью
"навести порядок в своем доме", как нынешнее.
Заманчиво, конечно, попытаться заглянуть вперед, представить
себе, что произойдет с движением американской молодежи,
скажем, в ближайшие пять лет. На этот счет обычно принято
быть оптимистом, высказывать уверенность в том, что юноши
и девушки США смогут сбросить груз иллюзий и смело взглянуть
в лицо реальным явлениям. Действительно, многие факты
- я старался рассказать о них - говорят об этом. Но жизнь
современного общества исключительно сложна, здесь взаимодействуют
многие факторы, обусловливая возможность различных вариантов.
Поляризация политических взглядов в американском обществе
налицо, но очевидно и усиление влияния правых кругов.
Все же мы верим, что юноши и девушки США будут все более
активно участвовать в борьбе за подлинную демократию и
свободу.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Такой мне запомнилась Америка.
Говорят, чтобы писать о другой стране, в ней нужно пробыть
или неделю, или несколько лет. У меня получилось нечто
среднее. Поэтому я оставил всякие претензии на безгрешность
суждений. Я говорил лишь о том, что меня волновало, что
привлекло внимание.
Может быть, кое-кому покажется, что здесь сгущены краски.
Я этого не думаю. Правда, в книге не говорилось о многих
бесспорных достижениях американской техники и науки. Но
не говорилось и о трущобах, где мне довелось побывать,
об ужасных условиях труда кочующих сельскохозяйственных
рабочих, о мучительной судьбе, например, пуэрториканцев,
кварталы которых в Нью-Йорке поразили меня даже сильнее,
чем Гарлем.
Я писал в основном об идеологии. А здесь, по-моему, нельзя
превращаться в аптекаря, взвешивать на весах "хорошее"
и "плохое", нельзя рассуждать по принципу "с
одной стороны и с другой". Было бы трюизмом говорить,
что на Западе есть образцы высокого искусства. Я убежден,
например, что Хемингуэй - величайший романист, а Миллер
- замечательный драматург. Но таких - единицы, и не они
определяют облик буржуазной культуры в целом. Есть типичные,
общие принципы, законы этого искусства, есть его черты,
которые связаны с империализмом как определенным социальным
строем. И они заслуживают самой резкой, самой бескомпромиссной
оценки.
Американский народ имеет благородные традиции борьбы против
колониализма и расовой дискриминации, борьбы за подлинную
свободу и демократию. Традиции Линкольна и Рузвельта.
Перед лицом растущих противоречий империализма реакционные
круги США делают все, чтобы растоптать это наследие, выхолостить
его живую душу.
Большие проблемы стоят ныне перед молодежью всех стран,
в том числе перед юношами и девушками США. Решение их
может быть достигнуто лишь на пути активной борьбы против
империалистической политики, борьбы за прочный мир, демократию
и социализм. Об этом говорят весь исторический опыт нашего
времени, успехи лагеря социализма.
* * *
...А потом мы летели домой. Кругом была
темнота. И вдруг край горизонта засветился розовым сиянием.
Свет быстро рос, светлые струйки вырывали из темноты все
новые и новые участки, шла борьба тьмы со светом, и свет
побеждал, он захватывал уже половину неба. И небо горело,
предвещая быструю зарю. Через несколько часов после отлета
уже показалось солнце. И пусть не стараются географы объяснять
нам причину этого необычно быстрого рассвета. Мы знали;
это происходит только потому, что мы летели на Родину,
а домой всегда лететь быстрей.
|
