В книге рассказывается о подготовке и совершении убийства в фашистских застенках выдающегося сына немецкого народа. Председателя Коммунистической партии Германии Эрнста Тельмана, посвятившего всю свою жизнь делу борьбы за освобождение рабочего класса.
Прослеживая дальнейшую судьбу непосредственных убийц Э. Тельмана, автор повествует о многолетней борьбе прогрессивной общественности за привлечение их к судебной ответственности.
Книга написана живо и интересно, широко иллюстрирована. Для широкого круга читателей.
СОДЕРЖАНИЕ
Предисловие к русскому изданию
В полицейской тюрьме на Александерплац
Процесс о поджоге рейхстага должен был послужить сигналом
Внимание мира приковано к Моабиту
"Для самого процесса настроение у меня боевое"
Страх перед собственным бесстрашием
Последствия превентивного заключения
Гестапо принимает меры предосторожности
Гитлер и Гиммлер принимают решение о казни
Что же произошло между Баутценом и Бухенвальдом?
Траурный вечер в отделе дезинфекции
Убийцы Тельмана на скамье подсудимых
Верность Бухенвальдской клятве
Амнистия принимает все большие размеры
Обвинитель разыгрывает роль пророка
Главный свидетель обвинения - под рентгеновскими лучами
Только "присутствовал при этом"
"Охотничья собака, которую надо носить на охоту"
Не допустить наказания - такова стратегия
Убийство коммунистов более не наказуемо
Кровавые юристы принимают меры
Заявление по поводу Миттельбаха
Процесс становится реальностью
Разве это только вопрос поколений?
Зал заседаний суда присяжных № 157
.
Предисловие к русскому изданию
30 декабря 1988 года исполнилось 70 лет Коммунистической партии Германии. В Тезисах ЦК СЕПГ в связи с этой датой говорится: "Важнейшим шагом на пути развития КПГ стало формирование тельмановского Центрального Комитета в 1925 году. Образование стабильного марксистско-ленинского руководства из числа опытных рабочих-функционеров, тесно связанных со своим классом, явилось результатом глубокого внутреннего процесса роста, происходившего в КПГ... В лице Эрнста Тельмана партию возглавил коммунист, ставший в рядах КПГ самым значительным пролетарским вождем".
В конце 20-х - начале 30-х годов под руководством Тельмана и его соратников компартия Германии стала массовой партией: она насчитывала в своих рядах сотни тысяч членов, за нее голосовали миллионы избирателей. В германский парламент - рейхстаг входили сто коммунистов-депутатов. Это был звездный час коммунистов Германии. Исследование этого этапа борьбы КПГ - тема особая. Здесь возникает и много вопросов. Например, как фашизму удалось разгромить одну из сильнейших в мире компартий? Каковы были основы для единства действий двух партий рабочего класса - коммунистической и социал-демократической? Но это, подчеркиваю, предмет особого исследования.
Книга П. Пшибыльского, писателя-публициста из ГДР, посвящена периоду жизни и борьбы Э. Тельмана после его ареста в начале 1933 года. Собственно, это описание одиннадцатилетнего одиночного заключения Председателя КПГ. Описание, построенное на строго научной основе, с использованием широкого материала, частично еще не изданного на русском языке. Это - первая часть книги. Вторая ее часть доведена почти до сегодняшнего дня и рассказывает о судьбе убийц Э. Тельмана. Эта область мало известна советскому читателю. В истории нередко бывает, когда имена убийц остаются безымянными, превращаются в какое-то абстрактное понятие, запрятанное, например, под слова типа "коричневая чума". Но убийцы всегда конкретны. В том числе и убийцы Э. Тельмана. Теперь, с помощью книги П. Пшибыльского, покров таинственности вокруг палачей-эсэсовцев снят.
Но хотелось бы вернуться к первой части книги, той, что посвящена Э. Тельману. За скудным, порой протокольным описанием последних лет жизни вождя немецких коммунистов видна действительно несгибаемая воля этой одной из самых ярких личностей уходящего XX века. И образования Э. Тельман всестороннего не успел получить, в основном оканчивал "свои университеты" - проходил школу жизни. Поражаешься высокой образованности этого человека, поистине народного самородка.
У Тельмана с каждым годом, проведенным в тюрьмах, росла уверенность в том, что живым его на волю нацисты не выпустят. И если в первое время он ожидал процесса, готовился к тому, чтобы превратить его в обвинение фашизма, то в последующие годы все больше приходил к выводу, что приговор будет приведен в исполнение без суда и следствия... Так оно и случилось.
Передо мной пожелтевшая вырезка из газеты "Правда" от 15 сентября 1944 года, чудом сохранившаяся в семейном архиве. Хотелось бы привести текст полностью: "Гитлеровцы убили Эрнста Тельмана.
Женева, 14 сентября. (ТАСС). Здесь получены сведения об убийстве гитлеровцами Эрнста Тельмана, находившегося в заключении в Германии с момента захвата Гитлером власти. Гитлеровская пропаганда распространяет сегодня по берлинскому радио утверждения, будто Тельман погиб 28 августа во время воздушной бомбардировки окрестностей гор. Веймара, где находился концлагерь Бухенвальд, в котором был заключен Тельман".
Сейчас известна вся правда. Его тайно привезли из каторжной тюрьмы в Бауцене в концлагерь Бухенвальд и в ночь на 18 августа убили выстрелами в затылок- Нам известно и другое - приговор нацизму, вынесенный историей в мае 1945 года.
Все это теперь история, но забывать о ней нельзя, а молодежи надо знать. У нас, в Советском Союзе, Тельман хорошо известен. В 1986 году в связи с его 100-летием на одной из площадей Москвы, названной его именем, был сооружен памятник легендарному Председателю компартии Германии. На русском языке появилась о нем и новая литература[1]. Книга П. Пшибыльского "Дело об убийстве Тельмана" существенным образом дополняет ее.
.
.
Невозможно долгое время
фальсифицировать истину.
Самое неумолимое -
это факты.
Эрнст Тельман
.
.
.
Эрнст Тельман.
.
Мне было тринадцать лет, когда арестовали моего отца. Сознавать, что отец сидит в тюрьме, было очень тяжело. Но насколько ужаснее была весть о его кончине! Эта весть дошла до меня, когда гестапо и меня уже обрекло на смерть. Сидя в тюремной машине, которая везла меня в полицай-президиум, я услышала, что Рудольф Брейтшейд и мой отец погибли в Бухенвальде во время воздушной бомбардировки. Я не хотела, я не могла этому верить, так как мой отец в последнее время находился в тюрьме города Баутцен. Через девять месяцев, когда ад Равенсбрюка стал для меня уже прошлым, мне открылась беспощадная истина, что отца нет среди живых.
Смерть отца никак не была связана с воздушным налетом. Ложь о том, что он погиб от бомбы, распространили его убийцы, которые в августе 1944 года сами стояли одной ногой на эшафоте. По приказу Гитлера и Гиммлера Эрнст Тельман был убит эсэсовцами в крематории Бухенвальда; единственной причиной этого была его несокрушимая вера в свою партию и в дело коммунизма.
Те, кто отдавал этот приказ, покончили с собой, но части их приспешников удалось спасти свою шкуру и добиться вновь почета и высоких должностей.
Поскольку органы юстиции ФРГ в течение десятилетий затягивали расследование и распростерли свою длань над убийцами во имя их защиты, преступление до сегодняшнего дня оставалось безнаказанным. Если бы мы смирились с этим и не собирали бы все новых и новых доказательств, подтверждающих вину убийц, и не выложили бы их на стол обвинителей, то судебного процесса в Крефельде против того, кто вел протоколы во время экзекуций в Бухенвальде, никогда бы не было.
В суде, где я требовала справедливого возмездия за убийство, меня спросили, какие чувства я испытываю к подсудимому. Я ответила: к людям, чьей профессией было убийство невинных людей, я не могу испытывать никаких чувств. Никто не должен думать, что самым важным для нас является наказание или месть. В деле об убийстве Тельмана речь идет об ответственности за совершенное злодеяние, которое было лишь частью массовых убийств при фашизме. Не вскрыть корней и мотивов таких преступлений и оставить других преступников безнаказанными, это значит расчистить путь новому варварству, почва для которого все еще остается плодородной.
Буржуазное общество оставило в покое убийц Розы Люксембург и Карла Либкнехта, как и других виновников тайных политических убийств. Более того, оно вновь широко раскрыло для них двери своих салонов. Это способствовало тому, что политический гангстеризм в лице фашизма овладел целой страной. Однако на сей раз тысячекратное преследование и убийство коммунистов оказалось началом конца.
К сожалению, мы не смогли предотвратить приход фашистов к власти и массовое убийство людей. Но мы должны воспрепятствовать тому, чтобы подобные массовые убийства повторились, если мы хотим избежать гибели в атомной войне. Это возможно только при следующем условии: мы должны поставить точку в деле о фашистских преступлениях. А это не в последнюю очередь зависит от того, рассчитаемся ли мы со вчерашними убийцами. Расплата с убийцей моего отца еще впереди. Это единственный человек, оставшийся в живых из числа тех, кто подозревается в убийстве. И такой счет должен быть ему предъявлен. Пока я живу и дышу, я буду за это бороться. Я полагаю, что в этом состоит мой долг не только перед памятью отца, но и перед будущими поколениями. Уничтожить Эрнста Тельмана это не только совершить подлое убийство. Это было преступление против человечности, совершенное от имени и на пользу германскому империализму. Данная книга служит тому доказательством.
Декабрь 1985
Ирма Габель-Тельман
.
.
.
Служебное помещение коменданта Бухенвальда находилось за пределами территории лагеря. Вдоль здания проходила дорога в концлагерь. Заключенные называли ее кровавой. По этой дороге эсэсовцы заставляли их передвигаться бегом, натравляя на них собак.
Тот, кто распоряжался жизнью и смертью десятков тысяч измученных людей, располагался в облицованном природным камнем здании, к которому примыкал деревянный барак весьма будничного вида. Изможденные узники возвели это здание в небывало короткий срок. На официальном языке оно называлось адьютантурой, но в лагере его обычно называли штабным бараком.
В 1944 году в бараке находились служебные комнаты начальника штаба при коменданте лагеря, гаупт-штурмфюрера СС Ганса Шмидта и штабсшарфюрера СС Вольфганга Отто. В нескольких шагах от них была телефонная станция с особым узлом связи для гестапо. Телеграф работал беспрерывно. Не было дня, чтобы он молчал. Отто и Шмидт принадлежали к избранным лицам, которые имели доступ к этим помещениям. Треск и шум работающих аппаратов был для них обычным явлением. Но совсем по-другому реагировали на это узники. Шум работающего телеграфа воспринимался заключенными как сигналы из ада. Ведь каждая буква, отстукиваемая невидимой силой и появлявшаяся на бумаге, могла принести весть, которая означала бы смерть для самого заключенного или для кого-нибудь из его товарищей.
Сам же ад, откуда поступали смертоносные приказы, находился в Берлине, а если быть совсем уж точным, на улице Принц-Альбрехтштрассе. Именно здесь Гиммлер и Гейдрих устроили штаб-квартиру, ведавшую уничтожением людей, - Главное имперское управление безопасности СС (PCX A), во главе которого с января 1943 года стоял обергруппенфюрер СС Эрнст Кальтенбруннер. Все новые и новые приказы об убийстве, издаваемые РСХА, а иногда и другими руководящими инстанциями гестапо, ложились на письменный стол Вольфганга Отто, который тут же без промедления пускал в ход механизм убийства, не отступив от этого правила ни разу. В качестве штабсшарфюрера СС он исполнял свои служебные обязанности с таким рвением, что оно не могло не подкупать коменданта лагеря Германа Пистера.
В облике Вольфганга Отто еще в молодые годы проглядывала не только решительность, но и фанатизм, В отличие от многих своих сверстников он не был пассивным продуктом времени и обстоятельств. Совершенно осознанно он пошел на службу "новому порядку", которым был просто очарован.
В то самое время, когда мощное давление, оказанное господами из мира финансового капитала, вознесло Гитлера на вершины власти, Вольфганг Отто заканчивал среднюю школу. Он получил аттестат об окончании гимназии с гуманитарным уклоном. Молодой человек был знаком с великими представителями человеческого духа, такими, как Гегель и Кант, Гердер и Клопшток, Гете и Шиллер. Но, в сущности, они остались для него недоступными. Когда нацисты топтали сапогами ценности, считавшиеся дотоле достоянием цивилизации, Отто со всей истовостью приветствовал действия такого рода. Свежеиспеченный абитуриент, жаждавший успехов в жизни, влился в колонны тех, кто отбывал трудовую повинность. Конечно, деньги, которые здесь платили, были ничтожными. Вступление в СС, в так называемые охранные отряды нацистской партии, казалось куда более заманчивым. Лейб-гвардия Гитлера, эта банда убийц, созданная в 1925 году, превратилась со временем во влиятельную силу, в отборные войска НСДАП. Еще 1 ноября 1933 года Вольфганг Отто, по его собственному признанию, добровольно вступил в моторизованные части СС.
В следующем году он стал добиваться цели в своей профессиональной области - педагогике. В те времена был спрос на учителей, жизненной философией которых был бездумный расизм, проповедовавший презрение к людям. Такими учителями систематически заменяли гуманистически мыслящих педагогов.
В 1936 году он выдержал экзамен на звание учителя. На его "воспитание" были обречены дети, проживавшие в Верхней Силезии, в Баушдорфе. Двадцатипятилетний Отто постиг довольно быстро, что наилучшим образом карьеру можно сделать, находясь в рядах нацистской партии. Именно поэтому в мае 1937 года он подал заявление о приеме в НСДАП.
Когда началась война, Отто оказался в Бухенвальде, в составе одного из батальонов СС "Мертвая голова". Концлагерь существовал уже два года. На первых порах Отто нес службу в качестве часового. В его обязанности входило неусыпно следить за тем, чтобы никто из несчастных, заточенных за колючей проволокой, не смог уйти от своей ужасной судьбы. Он не испытывал при этом ни сострадания, не отвращения, напротив, обнаружил лишь склонность участвовать во всем этом. В результате он очень скоро оказался в числе любимцев первого коменданта лагеря, пресловутого Харла Коха - одной из самых отвратительных фигур среди "деятелей" концлагерей.
Летом 1940 года Кох взял эсэсовца Отто, одержимого служебным рвением, на работу в лагерное управление, назначив его начальником финансовой части. Тогда Отто и представить себе не мог, что наступит такой момент, когда он станет палачом своего господина и покровителя[2].
Через год дороги Вольфганга Отто и его покровителя разошлись. Кох был откомандирован в концлагерь вблизи Люблина, а Отто продолжал постепенно восходить по иерархической лестнице в Бухенвальде. Он вскоре снова оказался среди любимцев нового коменданта лагеря Германа Пистера. Последний произвел Отто в унтершарфюреры СС[3]и поручил ему заниматься всей лагерной документацией. Таким образом честолюбец Отто вошел в число тех, кто олицетворял в лагере смерть. Его натура требовала, чтобы и здесь, в должности "бухгалтера ужасов", любой ценой зарекомендовать себя "наилучшим образом". За это он был хорошо вознагражден. В 1943 году Отто стал обершарфюрером СС[4], а затем штабсшарфюрером СС[5]. "Фельдфебель изкомендатуры" добился высшего звания среди унтерфюреров СС в концлагере Бухенвальд.
Вместе с должностью возрастали и "обязанности", а тем самым усугублялась и вина этого человека. В качестве штабсшарфюрера СС Отто стал важной, необходимой частью того механизма, который определял всю жизнь в Бухенвальде. Отто должен был сопровождать заключенных на место казни и присутствовать при самой казни. Ведь он был не просто членом команды убийц. По своей должности он был обязан вести протокол во время экзекуции, что призвано было придавать видимость законности беззаконным убийствам. Отто, регистратор смерти, снимал номерки с трупов заключенных, повешенных, забитых до смерти или убитых выстрелом в затылок. Под этими номерками значились советские и польские военнопленные, югославские партизаны, французские борцы Сопротивления, немецкие коммунисты. Профессиональные преступники, взявшиеся за истребление целых народов, не обходились без статистики. Точный учет составлял часть их программы самоутверждения. В некоторых случаях для казни заключенных штабсшарфюреру СС достаточно было только завернуть за угол. Место перед штабным бараком было весьма удобным для казни, ибо отгороженное деревянным забором, оно было недоступно для взгляда любопытных. Дело в том, что даже при этой, доведенной до совершенства системе убийств не все действия обходились без риска. Конечно, фирма "Отто и компания" отличалась большим мастерством в деле убийств ничего не подозревавших заключенных выстрелом в затылок. Но надевать петлю на шею обреченным собственными руками не хотелось; они предпочитали это делать чужими руками, так как перед лицом смерти некоторые заключенные были способны на самые крайние поступки. Так, например, советский заключенный Юрий Ломакин ранил ножом двух эсэсовцев, при этом одного из них смертельно.
Чтобы исключить подобные эксцессы, производить экзекуции возле штабного барака было приказано одному из заключенных поляков. Каждый раз, когда по радио раздавался приказ о том, что ему следует явиться к выходу, заключенные сразу понимали, что это значит. Тогда один из заключенных коммунист Хайнц Мислитц отправлялся на свой тайный наблюдательный пункт в
Столовая для заключенных в Бухенвальде. Из крайнего окна X. Мислитц мог наблюдать за штабсшарфюрером СС Отто во время казней
столовую, где он работал. Столовая находилась очень близко от изгороди из колючей проволоки, по которой был пропущен ток высокого напряжения. В столовой возле крайнего левого окна стояла полка, с которой просматривалась та часть территории, где производились казни. В 1943 году Хайнц Мислитц много раз забирался на эту полку и наблюдал за всем происходящим. Это было ужасное зрелище. Из бункера, находившегося рядом с главной вышкой, обреченные выводились со связанными сзади руками. Это были люди в расцвете сил, в большинстве своем поляки и югославы. Их "преступление" состояло в том, что они дружили с немецкими девушками.
Девятнадцать лет спустя, 18 октября 1962 года, Хайнц Мислитц дал следующие показания в одном из районных судов города Берлина (Берлин-Митте): "На таких казнях Отто вел себя во всех случаях очень активно, и это, несомненно, явилось причиной того, что комендант лагеря относился к нему с большим доверием... Он был самым подходящим человеком для исполнения порученных ему убийств, так как соблюдал дистанцию с подчиненными ему эсэсовцами".
Последний путь, который приходилось совершать некоторым заключенным в Бухенвальде, был путь в крематорий. В таких случаях обходились без перевозки трупов. Из соображений целесообразности недалеко от крематория было оборудовано помещение для вскрытия трупов. Здесь вскрывали бренные останки заключенных. Но делалось это не для того, что установить истиннуюпричину смерти и сообщить о ней родственникам убитого, а главным образом для того, чтобы врачи-эсэсовцы могли закончить свои бесчеловечные эксперименты или же для других псевдомедицинских целей.
Заключенные, которым приходилось помогать эсэсовским врачам в прозекторской, иногда осмеливались взглянуть по ту сторону деревянного забора, где проходила дорога, по которой узников вели в крематорий. В течение нескольких секунд у них была возможность в последний раз видеть своих товарищей по несчастью живыми. Затем обреченные исчезали за деревянными воротами, ведущими во двор крематория.
Той же дорогой шла и команда экзекуторов, команда убийц. И они не ускользали от внимания заключенных, в обязанность которых входило изо дня в день перевозить трупы. Среди этих заключенных был и Уль-рих Оше, который входил в состав руководства нелегальной группы коммунистов в Бухенвальде. Он внимательно следил за происходящим и запоминал лица и фамилии членов команды убийц. В их числе были лагерный врач доктор Герхард Шидлауски, рапортфюрер Герман Хофшульте, лагерфюрер Эрих Густ, обершарфю-рер СС Вернер Бергер и знакомый нам штабсшарфюрер СС Вольфганг Отто. Бывший заключенный Ульрих Оше видел не только, как убийцы и их жертвы направлялись в крематорий. Однажды ему пришлось стать и очевидцем самого убийства. Это кошмарное зрелище навсегда осталось в его памяти.
Как-то летом 1944 года в прозекторской появился местный зубной врач. Он велел Оше взять щипцы из шкафа для инструментов и следовать за ним в подвал. Когда они спустились вниз по крутой лестнице, Оше подумал, что у него обман зрения. На голых стенах и на промежуточных балках кругом висели подвешенные на крюках советские военнопленные. Их было около сорока человек. Они еще боролись со смертью. Для них эсэсовские звери из команды экзекуторов придумали особенно мучительную смерть. Бойцы Красной Армии погибали не от перелома позвоночника (Отто и компания обычно прибегали к такому способу убийства), а от удушья. При этом минуты страдания превращались для обреченных в вечность.
Когда Оше отвел взгляд от лиц, искаженных болью, он увидел, что в помещении на полу лежит столько же людей, сколько подвешено на стенах. Большинство из
Подвальное помещение в крематории Бухенвальда. Здесь производились массовые убийства заключенных
них были голые, все мучения для них были уже позади. Заключенному Оше было приказано осмотреть трупы, установить, нет ли у них золотых коронок и мостов, и, если есть, - вырвать для передачи в эсэсовскую казну. У одного из лежавших на полу Ульрих Оше неожиданно обнаружил признаки жизни. Это заметили и начальник крематория обершарфюрер СС Варнштедт и его заместитель Штоббе. Оба эсэсовских зверя тотчас же бросились к лежавшему на полу, чтобы вновь подвесить его с помощью веревки на одном из крюков. А ведь несчастный уже находился на пороге смерти.
В своих протоколах штабсшарфюрер Отто не фиксировал подобных приемов эсэсовских палачей. Весной 1944 года с убитыми советскими гражданами, как и с поляками, "непригодными для онемечивания", никакой бюрократической канители уже не разводили. Когда казнили немца или представителя другой нации, то врач выписывал по крайней мере свидетельство о смерти. Сам факт смерти регистрировался в списках умерших ответственным за это лицом. Только после этого, комендант лагеря Пистер передавал тело начальнику крематория с указанием сжечь его, а урну с прахом отправить ближайшим родственникам. С советскими и польскими военнопленными комендант лагеря поступал значительно проще. Они вносились в списки, которые докладывали в РСХА.
Образ эсэсовского преступника Отто остался бы незавершенным, если не осветить его роль в "команде 99". Это формирование убийц, которое он возглавлял в течение определенного времени, обслуживало фабрику смерти, расположенную в помещении одной из конюшен на территории концлагеря. Здесь убивали советских военнопленных, главным образом комиссаров Красной Армии, используя "конвейерный" метод. Установлено, что так было убито 8483 человека.
Сама техника убийства, которой в совершенстве владели Отто и его сообщники, выглядела следующим образом. Заключенных приводили в просторное помещение, которое занимало приблизительно одну треть конюшни. Переводчик предлагал ничего не подозревающим людям снять одежду, так как им предстоит якобы пройти медицинский осмотр. После этого в помещении для переодевания сразу раздавалась очень громкая музыка, с помощью которой заглушался подозрительный шум, раздававшийся в другом конце конюшни, где находилась так называемая комната врача. В эту "комнату врача" жертвы вводились поодиночке. Присутствовавшие там палачи были одеты в белые халаты. Затем у обреченных на экзекуцию людей якобы обследовали зубы, легкие и сердце. Последние шаги приводили несчастного в ярко освещенное соседнее помещение. Заключенный становился спиной к стене, где имелись сантиметровые деления, которые могли бы служить для измерения роста. Но за этой стеной, в которой находился паз шириной 6 сантиметров для перемещения измерительного движка, их ожидала смерть. Там, в темном помещении стоял эсэсовец с пистолетом на боевом взводе в руках и ждал сигнала. Сигналом служил удар ногой в стенку, который производил эсэсовец, занимавшийся якобы измерением роста. Стоявший за стеной эсэсовец прицеливался и стрелял в затылок заключенному, который тотчас падал замертво. Кровь лилась потоками. Но бывали случаи, когда смерть не наступала мгновенно. Тогда одетые в белые халаты эсэсовцы спешили добить свою жертву. Они делали это либо с помощью дубинки, либо пускали в ход свои пистолеты.
Чтобы не вызвать подозрения у следующей жертвы, они за несколько секунд смывали пролитую кровь. Это делалось с помощью водостока, находившегося в непосредственной близости от приспособления для производства выстрела в затылок, а также с помощью мощной водяной струи.
Установлено, что убийцы из "команды 99" частенько менялись ролями. Они то провожали свои жертвы в "комнату врача", то производили смертельные выстрелы, то занимались удалением следов крови, то убирали трупы. Во всех случаях Отто и его сообщники получали за это вознаграждение: особый паек, состоявший из колбасы, сигарет и алкогольных напитков.
Так сколько же жертв на счету эсэсовского убийцы Отто из Бухенвальда, сколько несчастных вынуждены были заглядывать в минуту смерти в его не знающие жалости глаза? Сотни, а может быть, и тысячи людей. Коричневый инквизитор еще в Бухенвальде постарался забыть о них. Только один раз, в 1947 году, под тяжестью доказательств, предъявленных американским военным трибуналом, ему пришлось вызвать из глубин памяти воспоминания о некоторых из них. У него не оставалось другого выхода. Американские судьи спросили его и о судьбе руководителя германских коммунистов Эрнста Тельмана. Уже тогда суду было известно, что вождь рабочего класса, пользовавшийся в народе такой же популярностью, как когда-то Август Бебель, Каря Либкнехт и Роза Люксембург, не умер естественной смертью. С той поры мужественный коммунист из Гамбурга стал кошмарным видением бывшего штабсшарфюрера СС из Бухенвальда. Тельман оказался той самой жертвой, которая упорно преследует его по пятам, от которой он не мог отделаться всю вторую половину своей жизни и которая в конце концов посадила его в 1985 году на скамью подсудимых.
У политических преступлений всегда есть своя предыстория. Убийство вождя рабочего класса Германии не было стихийным преступлением каких-то эсэсовцев. Совсем напротив. Преследование и убийство Эрнста Тельмана - это, скорее, зеркальное отражение восхождения и гибели гитлеровского фашизма. Еще в момент своего рождения нацистская партия дала понять, что она собирается заблокировать ход истории. Когда "национал-социалистический германский рабочий союз", как первоначально именовала себя НСДАП, объявил всему миру о своей программе (это случилось 24 февраля 1920 года в мюнхенской пивной "Хофбройхауз"), ни у кого не вызывало сомнения, что нацисты объявили коммунистам войну, хотя и в завуалированной демагогической форме. "Партия, - говорилось в пресловутых 25 пунктах" - борется с еврейско-материалистическим духом как внутри нас, так и вне нас". В официальном партийном комментарии к программе, который Гитлер величал "катехизисом движения", обо всех этих вещах говорилось уже открыто. В частности, заявлялось, что "учение еврея Карла Маркса, подрывающее государственные устои", является смертельным врагом фашизма.
Гитлер и его приспешники не собирались проводить духовный диалог и борьбу идеологий. Стратегия фашизма заключалась не в ведении политической дискуссии с коммунизмом, а в его уничтожении. Их вдохновляла ложная вера, преступная маниакальная идея, заключавшаяся в том, что уничтожение всех активных коммунистов разрушит само коммунистическое движение. Еще в 1923 году идеолог фашизма Альфред Розенберг, повешенный позднее в Нюрнберге, писал: "Национал-социализм... видит в марксистском мировоззрении своего смертельного врага. Важнейшей целью НСДАП является: преодолеть и уничтожить это мировоззрение, а также... обезвредить его основных представителей (курсив мой. - П. П.).
Подавление революционного рабочего движения, уничтожение его партии и всех остальных демократических сил страны позволило бы фашизму установить внутри страны столь необходимый для них покой. Ведь это являлось главным условием для осуществления в будущем массовых убийств, экспансий и запланированного мирового господства.
Еще во времена Веймарской республики нацисты демонстрировали образчики кровавой ненависти к коммунизму и другим прогрессивным силам. По мере того как приближался конец Веймарской республики, волны фашистского террора поднимались все выше. Так, в 1930 году бандами, состоявшими из эсэсовцев, штурмовиков, членов "Стального шлема", было убито 42, в 1931 году - 57, а с 1932 по январь 1933 года - 139 антифашистов. Но это был всего лишь пролог.
30 января 1933 года Гинденбург передал в руки Гитлера власть, назначив его рейхсканцлером. После этого акта следовало ожидать только самого плохого. Единственным, что могло бы еще изменить ход исторических событий, была всеобщая забастовка, которую коммунисты предложили провести в тот же день. Но она потерпела неудачу из-за упорной антикоммунистической позиции, занятой социал-демократической партией Германии и руководителями профсоюзов. Они оказались во власти фатальной иллюзии о том, что Гитлер через несколько недель сойдет со сцены. Их аргументация при этом заключалась в следующем: поскольку нацистский руководитель "пришел к власти согласно правилам, принятым в демократических государствах", всякое внепарламентское сопротивление следует отклонить. Именно в результате этого преследование и уничтожение коммунистов, а также других антифашистов смогло стать государственной доктриной. Уже через четыре дня после своего назначения Гитлер в своем выступлении перед главнокомандующими сухопутных сил и военно-морского флота предсказал следующее: "Марксизм будет уничтожен с корнем".
Правда, вначале нацисты не осмелились официально запретить КПГ. Но втайне они уже давно готовились к открытой публичной травле коммунистов. Уже 2 февраля сыщики 'берлинской политической полиции проникли в Дом им. Карла Либкнехта, где располагался Центральный Комитет КПГ. "Блюстители порядка" учинили форменный разгром, они перерыли все помещения и конфисковали важные документы. У партии не оставалось другого выхода, как ускорить свой переход на нелегальное положение.
Встреча руководящих деятелей партии состоялась 7 февраля в Цигенхальсе, юго-восточнее Берлина, недалеко от Нидерлеме. Она проходила в помещении спортивного клуба ("Спортхауз-Цигенхальс"). Заседание проводилось в строжайшей тайне, а его охрана была возложена на группу вооруженных товарищей. Недалеко от места заседания они заметили несколько подозрительных лиц. Неожиданно эти люди исчезли. Участники встречи оказались в опасности. Встреча была закончена раньше назначенного времени. Всем участникам, а их было около сорока человек, удалось беспрепятственно уйти,
В тесном помещении спортклуба в Цигенхальсе Тельман заявил присутствующим, что ситуация для партии очень серьезна: "Сегодня существует угроза уничтожения партии". Предсказание Тельмана о том, какими методами будут пользоваться фашистские заправилы, оказалось чрезвычайно точным:
"Нас ждет, таким образом, не только ликвидация последних остатков прав рабочих, не только запрет партии, не только произвол фашистской классовой юстиции, но и применение всех форм фашистского террора. Более того, нас ждет массовое интернирование коммунистов в концлагерях, линчевание и убийства из-за угла наших мужественных борцов против фашизма, особенно коммунистических руководителей. Все эти средства борьбы открытая фашистская диктатура пустит в ход против нас".
Это было последнее выступление Эрнста Тельмана перед Центральным Комитетом партии. Его предсказание сбылось слишком быстро, и прежде всего в отношении его самого.
В течение февраля фашистский террор продолжал нарастать. 23 февраля полиция и СА (штурмовые отряды), которые Геринг объявил вспомогательной полицией, вновь ворвались в Дом им. Карла Либкнехта. Они заняли и обыскали помещение; позднее хвастались, что нашли "в катакомбах" этого здания "планы коммунистического восстания",
Одновременно банды СА, СС и "Стального шлема" начали преследование коммунистов и социал-демократов, которых они насильно увозили с собой и зверски избивали.
А затем наступил черный понедельник - 27 февраля 1933 года. Для Эрнста Тельмана он начался с печальной новости: утром гитлеровцы окончательно запретили издание газеты "Ди роте фане" ("Красное знамя") - центрального органа коммунистической партийной печати. Во второй половине дня, соблюдая строжайшую конспирацию, Эрнст Тельман встретился с руководящими деятелями партии в одном из зданий по улице Гудрунштрассе в берлинском районе Лихтенберг. Наряду с другими они рассмотрели вопрос о мерах по охране партии от усиливающегося террора нацистов. После совещания Тельман направился на свою конспиративную квартиру на Лютцоверштрассе. Он полностью доверял ее хозяевам, членам компартии Марте и Гансу Клучинским. Тельман знал семью Клучинских еще с гамбургских времен. С тех пор как он завел себе в Берлине вторую квартиру, он поддерживал с ними дружеские контакты,
Когда он вошел к Клучинским, Марта бросилась ему навстречу: "Эрнст, ты уже знаешь о том, что горит рейхстаг?" Он этого не знал, но с первой же минуты понял, что это - преступление и оно могло быть только делом рук фашистов, собиравшихся тем самым нанести смертельный удар по компартии. Сообщения, которые по указке Геринга начали передаваться сразу после возникновения пожара, подтвердили догадку Тельмана. Уж слишком все было явно: еще не было произведено никакого расследования, а виновниками пожара уже были объявлены коммунисты.
Для осуществления своего давно задуманного плана уничтожения Коммунистической партии Германии фашисты с великим удовольствием использовали бы планы вооруженного восстания КПГ. Эту тайную надежду Гитлера и его паладинов доверил своему дневнику имперский руководитель пропаганды Геббельс. 31 января он записал: "В беседе с фюрером мы наметили основные направления в борьбе с красным террором. Пока мы решили отказаться от прямых контрмер. Большевистская попытка произвести революцию должна сначала вспыхнуть (курсив мой. - П. П.). А затем в подходящий момент мы нанесем удар". Но нацисты не смогли найти никаких доказательств, подтверждающих планы коммунистического восстания, по той простой причине, что их просто не существовало.
Поэтому они решили помочь себе сами, чтобы перед лицом общественного мнения получить то право, которое у них фактически уже существовало. Вот почему Гитлер при виде пожара, устроенного им самим, с восторгом воскликнул: "Это небесное знамение!"
Сигнал открыть охоту на руководителей Коммунистической партии был дан еще до того, как успел потухнуть огонь в огромном здании рейхстага. В радиограмме, принятой всеми полицейскими учреждениями 28 февраля в 15.30, содержалось требование начать розыск 24-х членов ЦК КПГ. Первым в этом списке стояло имя председателя компартии, транспортного рабочего Эрнста Тельмана.
С этого момента тысячи руководящих партийных деятелей и просто члены КПГ и СДПГ, а также представители буржуазных оппозиционных партий оказались под ударом. В течение 27 и 28 февраля было арестовано более 11 500 коммунистов, социал-демократов и других антифашистов. Они были доставлены в полицейские тюрьмы и в штаб-квартиры штурмовиков, где подверглись избиению и пыткам. Многие из них, не выдержав пыток, скончались.
После поджога рейхстага тогдашний шеф прусской полиции Геринг похвалялся, что он может конкурировать с императором Нероном, который, как известно, когда-то поджег Рим. Через тринадцать лет, в марте 1946 года, нацистскому руководителю пришлось дать публичное объяснение Международному Нюрнбергскому Трибуналу по поводу ареста коммунистов. На вопрос главного американского обвинителя Джексона Геринг ответил следующее: "Я еще раз подчеркиваю, что решение об их аресте было вынесено за несколько дней до этих событий. Этой ночью определилось лишь время их немедленного ареста. Для меня было бы лучше подождать несколько дней, как это предусматривалось нашей программой действий. В этом случае некоторым важным лицам не удалось бы от меня ускользнуть".
Геринг, конечно, лгал, когда говорил, что пожар рейхстага явился для него полной неожиданностью. В действительности он разработал эту инсценировку и сам же руководил всей операцией по поджогу. За несколько дней до поджога он утверждал, что в его распоряжении находятся планы коммунистического восстания. В эту общую картину вполне вписывалось то, что уже на рассвете 28 февраля он велел распространить через официальную прусскую службу печати следующее сообщение: "Этот пожар представляет собой самый чудовищный террористический акт большевизма в Германии за всю ее историю. Среди сотен центнеров документов с антигосударственным содержанием, которые полиция обнаружила во время обыска в Доме им. Карла Либкнехта, были найдены планы по проведению коммунистического террора по большевистскому образцу".
В конце марта 1933 года Коммунистическая партия Германии нанесла встречный удар, полностью разоблачивший истинного закулисного руководителя этого преступления: "Таким образом, Геринг уже заранее знал, когда именно поджигатели собирались устроить пожар в
Дом им. К. Либкнехта в Берлине, где с ноября 1926 г. размещался Центральный Комитет КПГ
рейхстаге, и он был не в состоянии предотвратить этот пожар. Хорош министр полиции!"
Для оправдания своих ищеек, бросившихся преследовать антифашистов, гитлеровские бандиты не брезговали никакими выдумками, в том числе и самыми абсурдными. "Фёлькишер Беобахтер", центральная газета нацистской партии, распространявшая любую ложь, 1 марта поместила сообщение под заголовком: "Коммунисты накануне своего кровавого господства". Там говорилось, что "с помощью обнаруженных документов со всей очевидностью доказано существование большевистских планов свержения правительства". В отчете Геринга о пожаре рейхстага, ставшем достоянием общественности, сообщались ошеломляющие факты: "При обыске (имеется в виду обыск в Доме им. Карла Либкнехта. - П. П.) был найден ряд списков с фамилиями лиц, подлежавших уничтожению, в случае если эти планы будут осуществлены... Пожар в рейхстаге должен был послужить сигналом к началу кровавого мятежа. Уже во вторник (28 февраля. - П. П.) в 4 часа утра было намечено осуществить в Берлине крупные грабежи. В настоящее время стало известно, что по всей Германии, начиная с этого дня, планировалось провести террористические акты, направленные против отдельных лиц, частной собственности и самой жизни мирного населения, что должно было привести к гражданской войне".
Нацисты не боялись переусердствовать в своих фальсификациях. Это соответствовало стилю их пропаганды, который нашел свое наиболее законченное выражение в высказывании Геббельса: "Чем неправдоподобнее ложь, тем скорее в нее поверят".
Гитлеру и его приспешникам пожар рейхстага понадобился также в качестве безусловного доказательства, которое помогло им начать свой преступный поход против инакомыслящих, опираясь при этом на параграфы закона. Они знали, что немецкий обыватель суеверно благоговеет перед законом. Да и с внешнеполитической точки зрения представлялось целесообразным сохранять видимость законных действий, так как во всех странах внимательно наблюдали за событиями в Германии. Естественно, что у нацистов давно уже были заготовлены все необходимые материалы, которые позволили бы им начать преследование коммунистов и других антифашистов. Именно поэтому президент Гинденбург еще вечером 28 февраля подписал Декрет об охране народа и государства (так называемый декрет о поджоге рейхстага), который тотчас же вошел в силу. Декрет содержал весьма неубедительную мотивировку - необходимость "защиты от коммунистических актов насилия", что позволило применить превентивные аресты на неопределенный срок без судебного рассмотрения. Тем самым был заложен юридический фундамент для концентрационных лагерей и растоптано самое важное право, гарантированное Веймарской конституцией, - право свободы личности. Так называемый декрет о поджоге рейхстага - это издевательство над правопорядком, принятым в цивилизованном государстве. Он явился началом преступного законодательства и его преступного применения.
С той самой ночи, когда фашисты подожгли рейхстаг, для Эрнста Тельмана и других руководителей партии наступило время, которое на военном языке называется "повышенная боевая готовность". Председатель КПГ уже не покидал своей квартиры на улице Лютцо-верштрассе. Необходимо было сделать все, чтобы уберечь Эрнста Тельмана от гитлеровских палачей.
Еще в 1932 году, когда схватки с нацистскими бандитами стали принимать все более угрожающий характер, товарищи по партии позаботились о том, чтобы у членов Политбюро и других руководителей были нелегальные квартиры и помещения для работы. Чтобы найти конспиративную квартиру для Эрнста Тельмана, например, Альберт Громулат и Герман Дюнов установили связь с владельцем магазина художественных изделий Фербером, содержавшим картинную галерею на улице Бельвю в Берлине. Все было хорошо продумано. Фербер был не только абсолютно надежен, но по воле случая как две капли воды похож на Эрнста Тельмана. С согласия Фербера и на его имя в Букове, в "бранденбург-ской Швейцарии", был снят старый уединенный загородный дом с громким названием "охотничий дом Хор-ридо". В первый период после установления гитлеровской диктатуры Тельман не собирался туда удаляться. Он оставался в Берлине, где происходили столь важные и драматические события. Вопросом обеспечения безопасности Тельмана и других руководящих товарищей в то время занимались Центральный Комитет КПГ и Исполнительный комитет Коммунистического Интернационала (ИККИ). Было решено, что в случае необходимости некоторым товарищам придется выехать за границу. Но Эрнста Тельмана было трудно убедить в необходимости покинуть Берлин, а тем более Германию. Он хотел как можно дольше сам руководить антифашистской борьбой в стране.
Однако, когда террористическая машина нацистов заработала на полную мощность, политбюро вновь занялось вопросом обеспечения безопасности своего руководителя. Оно приняло окончательное решение о том, что Эрнст Тельман должен покинуть Германию. Его отъезд, для которого уже все было подготовлено, должен был состояться 5 марта. Около 17.15 в официальной квартире Тельмана (Бисмаркштрассе, 24) появилась команда берлинской полиции из 126-го участка, чтобы арестовать Председателя КПГ. В отчете, направленном начальником полицейского участка в политическую полицию в тот же день, было сказано следующее: "В квартире был произведен обыск, однако Тельмана обнаружить не удалось. Квартирная хозяйка госпожа Ковальская сообщила, что Тельман выехал в неизвестном направлении и в течение 14 дней не давал о себе знать. На письменном столе Тельмана лежали три номера журнала "Трибунал" (3, 5 и 6), а также две брошюры под названием "Прочь от Гитлера" и "Церковь и коммунизм", которые были изъяты".
В последующие дни ищейки, рыскавшие по всему городу, обратили внимание полиции на квартиру Тельмана на улице Лютцоверштрассе, хотя руководитель фашистской пропаганды Геббельс I марта заявил по радио: "Во имя своих собственных интересов Тельман самым подлым образом бросил своих приверженцев и покинул страну, перейдя голландскую границу в районе Нимвеге-на".
Особое рвение в деле Тельмана проявил некий Герман Хиллигес. Этот человек был кассиром при садовых участках в районе Шпандау, входивших в садоводческую колонию "Хавелъблик". Он был соседом по участку с Гансом и Мартой Клучинскими. Ганс Клучинский относился к нему с доверием, так как во времена Веймарской республики Хиллигес изображал из себя прогрессивно мыслящую личность. В действительности Хиллигес был совсем другим человеком. Он оказался одним из тех жалких карьеристов, которые пытались втереться в доверие к новым хозяевам. От Клучинских Хиллигесу стало известно о месте пребывания Тельмана. Он узнал, что Тельман находится в их квартире.
Утром 2 марта 1933 года Хиллигес отправился в полицию в Гатов к старшему вахмистру Лаубе и сообщил ему местонахождение Тельмана. Доносчик ждал вплоть до полудня, но так ничего и не услышал об аресте Тельмана. Это "обеспокоило" Хиллигеса.
Чтобы ускорить дело, он отправился в Шпандау к местным нацистским властям. По дороге он встретил шарфюрера Вагнера из моторизованного подразделения СА 1, с которым был лично знаком. Хиллигес проинформировал его о своем намерении и вручил штурмовику адрес Тельмана. Теперь Хиллигес знал, что дело находится в надежных руках.
На следующее утро, когда доносчик из садоводческой колонии "Хавельблик" развернул газету "Фёльки-шер Беобахтер", ему бросились в глаза строки, напечатанные огромными буквами: "Рейхсканцлер Адольф Гитлер выступает против всемирной марксистской чумы". В истерических выпадах Гитлера Хиллигес почувствовал нечто вроде одобрения своим собственным действиям. Гитлер разглагольствовал о том, что "недочеловеки поползли изо всех дыр", а это означает, что Германии угрожает гражданская война. Взглянув на нижнюю часть первой страницы, он застыл от ужаса. Под заголовком "Тельман бросает своих товарищей на произвол судьбы" стояло сообщение, что Эрнст Тельман бежал из Гамбурга в Копенгаген.
Разочарование Хиллигеса длилось недолго. Вскоре он смог торжествовать, так как штурмовик Вагнер действовал расторопно. В 144-м участке полиции он потребовал немедленного ареста Тельмана. 144-й участок подключил к этой операции еще и 121-й полицейский участок, в ведении которого находилась улица Лютцоверштрассе. События пошли своим чередом.
Начальник участка капитан полиции Бауман решил не упускать такого случая и взялся сам арестовать председателя КПГ. В качестве сопровождающих он взял с собой полицейских Кампровского, Голинского, Бойе, Ханша, Штегемана и Крумья. 3 марта в 15.30 на улице Лютцоверштрассе появилась моторизованная оперативная группа. Марта Клучинская увидела из окна, выходившего на улицу, как полицейские бросились в дом. Мужественная женщина не колебалась ни одной секунды. Она сразу же предупредила своего жильца, чтобы в последнюю минуту помочь ему бежать. Квартира была на втором этаже. Под ее окнами, выходившими во двор, находился деревянный сарай, который сокращал расстояние между окнами и мостовой. Несмотря на то что Тельман был довольно плотным, он был спортивного склада и ловким. Но и те, кто его преследовал, успели подумать о том, что руководитель рабочего класса, которого они так долго искали, сможет уйти через задний двор. Когда Клучинская сообщила Тельману о прибытии полиции, двор был уже окружен полицейскими. Позднее Эрнст Тельман описал обстоятельства ареста своему товарищу по заключению следующим образом: "Выездная команда полицейских с револьверами в руках... вломилась в квартиру, а затем ринулась в мою комнату. Лейтенант был спокоен и рассудителен, но его подчиненные находились в возбужденном состоянии и вели себя крайне несдержанно. На меня надели наручники, посадили в автомобиль и доставили в ближайший полицейский участок, а оттуда под охраной особой полицейской команды - в берлинский полицай-президиум на Александерплац".
Фашисты торжествовали. Найти вождя немецких коммунистов и заточить его в застенках значило обезвредить своего самого опасного противника. Нанести удар Тельману значит ударить по партии, которую они хотели убрать со своего пути. При этом они без всякого стеснения игнорировали гарантированный Конституцией иммунитет, которым пользовался Председатель КПГ как депутат рейхстага. Тельман после своего избрания в рейхстаг входил в состав Комитета охраны прав народного представительства. Поэтому даже в случае роспуска парламента Тельман продолжал бы пользоваться правом неприкосновенности. С помощью временного закона о подчинении земель рейху от 31 марта 1933 года гитлеровский режим уже официально лишил депутата КПГ мандата и иммунитета.
В день ареста Эрнста Тельмана по радио вновь выступил Геббельс. Он не скрывал своего удовлетворения по поводу того, что Председатель КПГ обнаружен в Берлине и арестован. При этом он не проронил ни одного слова о своем лживом выступлении, состоявшемся за два дня до этого.
Само собой разумеется, что те, кто добровольно предал одного из самых заслуженных борцов за рабочее дело, кто выдал его нацистам, оказались в большой чести. Уже на следующий день после ареста Тельмана новый министр внутренних дел Пруссии объявил благодарность капитану полиции Бауману и вахмистрам, участвовавшим в этой операции. С вознаграждением, однако, произошла задержка. И апреля 1933 года советник уголовной полиции Геллер, с именем которого нам еще не раз придется встретиться, сделал в деле Тельмана следующее краткое примечание: "По нашим сведениям, за арест Тельмана и других видных руководителей партии не было назначено никакого вознаграждения. Арест Тельмана является, однако, событием, имеющим политическое значение, и эту операцию нельзя ставить на одну доску с другими. Поэтому оно должно быть особо отмечено. Если не удастся добиться специального вознаграждения, то остается возможность использовать так называемый фонд - "75 имперских марок". 26 мая 1933 года последовало, наконец, распоряжение начальника прусской полиции Далюге о том, что он дает согласие наряду с благодарностью выдать денежное вознаграждение размером в 10 (десять) марок каждому полицейскому, участвовавшему в аресте Тельмана.
Президент берлинской полиции фон Леветцов не постеснялся заявить о том, что об этой благодарности министра внутренних дел будет объявлено всем. Таким образом, полицейские в столице рейха узнали, что вознаграждение за тяжкие политические преступления составляет ровно сто грошей. А как рассчитались с Иудой - Германом Хиллигесом?
Полиция в Гатове в лице Лаубе еще 3 марта сообщила ему, что Тельман арестован. Но ожидаемого вознаграждения не последовало. В июне 1933 года Хилли-гес узнал от Лаубе, что другие пытались представить арест Тельмана как свою "заслугу".
Кассир из садоводческой колонии "Хавельблик" решил, что это переходит все границы! Он немедленно взялся за перо и 21 июня 1933 года отправил письмо в берлинское гестапо, в котором он со всеми подробностями расписал свой донос. В конце письма он не только заявил о своей приверженности фашистскому режиму, но и предложил использовать его для шпионских услуг в дальнейшем. "Я рад, что смог оказать услугу партии, к которой я отношусь с огромной симпатией... Я знаю всех, кто стоит на стороне Коммунистической партии, и поддерживаю посильно господина Лаубе, чтобы совместными усилиями не дать возродиться у нас этой чуме. В коричневой форме мне было бы труднее делать некоторые вещи, но сейчас в качестве нейтрального человека я пользуюсь общим доверием. В таком духе и в такой форме мне хотелось бы работать для партии и дальше. Хайль Гитлер! Герман Хиллигес, первый кассир садоводческого союза "Хавельблик".
Однако всеобщее доверие членов союза к Хиллигесу начало сходить на нет гораздо быстрее, чем он думал. Стали просачиваться сведения о его сотрудничестве с фашистами, и вскоре на него пало подозрение в причастности к аресту Тельмана. Основанием для подозрений послужило его назначение заведующим городского объединения садово-огородных участков в Шпандау. 11 июня 1945 года, после освобождения от фашизма, Хиллигес был арестован британскими военными властями как доносчик при гитлеровском режиме. Но двуличный шпик оспаривал это обвинение. Так как объективных доказательств не хватало, его вначале отпустили на свободу. Но наслаждаться свободой ему пришлось всего несколько дней. В Шпандау в клубе районного объединения владельцев садово-огородных участков была обнаружена копия письма, отправленного Хиллигесом в гестапо 21 июня 1933 года. Теперь уже было бессмысленно что-либо отрицать.
11 июля Хиллигесу пришлось вновь отправиться в следственную тюрьму. Вскоре в документах гестапо был обнаружен оригинал того письма, а также письменное заключение ассистента уголовной полиции Гиринга, который в те годы возглавлял группу розыска Б в берлинском гестапо. Письмо было датировано 21 июня 1933 года. На запрос вышестоящей инстанции Гиринг отвечал: "Задержание Т. произошло благодаря сообщению доверительного характера, сделанному владельцем садово-огородного участка в Гатове Германом Хиллигесом (объединение "Хавельблик"), проживающим по улице Нордвег, 43. Сообщение поступило в полицию в Гатове старшему вахмистру полиции Лаубе... Поэтому при назначении вознаграждения следовало бы иметь в виду вышеназванного Хиллигеса, а также старшего вахмистра полиции Лаубе".
В сентябре 1945 года монотонная жизнь Германа Хиллигеса в заключении была однажды нарушена. Когда открылась дверь его камеры, он увидел перед собой своего бывшего соседа по садовому участку Ганса Клу-чинского, чьим доверием он так гнусно злоупотребил. В этот момент нацистскому шпику стало ясно, что ему от своего прошлого не уйти. Он признался в том, какую отвратительную роль он сыграл в аресте Председатели КПГ Эрнста Тельмана.
Известно, что Иуда за свое предательство получил тридцать сребреников. Хиллигес своим поступком добился большего. Но закончил он свои дни точно так же. как Иуда, наложив на себя руки в следственной тюрьме.
В полицейской тюрьме на Александерплац
Эрнст Тельман в лапах фашистов - это был тяжелый удар для партии, Коминтерна и всего международного революционного рабочего движения. В самый тяжкий период истории немецкого народа партия рабочего класса лишилась своего признанного вождя. Тем не менее фашисты глубоко заблуждались, если думали, что в тюрьме им удастся сломить Тельмана, а тем более положить конец борьбе КПГ против их преступной диктатуры.
На следующий день после ареста Тельмана Центральный Комитет КПГ обратился со страстным призывом выступить за освобождение Тельмана и других антифашистов. Само собой разумеется, что коммунисты сознавали, что в фашистском застенке жизнь Тельмана находится под угрозой. Гитлеровцы с самого начала хотели только одного - физически уничтожить Тельмана. Человек, за которым стояло 6 миллионов избирателей, внушал нацистам ужас.
Сразу же после ареста нацисты пытались вынудить Тельмана предать свою партию и рабочий класс, прибегая к методу "кнута и пряника", к угрозам и обещаниям, к пыткам и уступкам. 3 марта, когда Тельман прибыл во второй половине дня в полицай-президиум, его сразу же подвергли допросу, хотя никакого приказа о его аресте не имелось. Поэтому он отказался давать показания, Тельмана заставили ждать в течение пяти часов, но он не произнес ни одного слова, представлявшего хоть какую-нибудь ценность для протокола. Свою первую ночь Тельман провел в одиночной камере полицейской тюрьмы.
На обращение надзирателей в. полицейской тюрьме Тельману жаловаться не пришлось. Их функции взяли на себя пресловутые команды военной полиции, специально назначенные Герингом. Их стараниями в тюрьме был установлен невероятный психический террор. Они собирались у двери камеры Тельмана, кричали, всячески угрожали ему, заявляя, что, когда они приедут за ним сюда, это будет последний день в его жизни. Но несмотря ни на что, Тельман не терял присутствия духа. Когда Геббельс напустил на него нескольких фотографов, чтобы получить снимок самого известного заключенного в нацистской империи, Тельман крикнул им j лицо: "Оставьте меня в покое, сфотографируйте лучше моих товарищей в подвале, которых избили гестаповцы".
Фашисты уже тогда, применяя только что принятый декрет (так называемый декрет о поджоге рейхстага), отправляли десятки тысяч немецких коммунистов, социал-демократов и других антифашистов в концлагеря, создававшиеся в тот период. Но Тельман был Тельман. За его судьбой следило много глаз и в самой Германии, и за рубежом. Поэтому фашисты пытались придать делу Тельмана хотя бы какую-то видимость законности. Одновременно они хотели использовать этот случай, чтобы "доказать преступления коммунистов".
5 марта 1933 года, в воскресенье, в день выборов ведение дела было поручено прокурору доктору Гансу Миттельбаху. Советник уголовной полиции Геллер, занимавшийся делом Тельмана в политической полиции, передал его по инстанции дальше с просьбой вынести решение о полицейском аресте Тельмана. Геллер не стал скрывать своего отношения к делу: "Применение полицейского ареста представляется целесообразным".
Его начальник, руководитель политической полиции доктор Дильс еще 27 февраля дал указание "господину Геллеру распорядиться об аресте всего Центрального Комитета". Фашистскому советнику уголовной полиции это поручение показалось почетным, но не совсем уместным. Его начальник жестоко ошибался, так как недооценил способности коммунистов вести борьбу в условиях подполья. Но тем не менее член ЦК КПГ № 1 был схвачен, правда, без всякого участия политической полиции.
5 марта 1933 года прошли новые выборы в рейхстаг. По настоянию гитлеровского правительства 1 февраля Гинденбург распустил парламент, депутатов отослал домой и назначил новые выборы. Целью этого политического спектакля было обеспечить нацистам абсолютное большинство в рейхстаге. По возможности две трети мандатов. Это требовалось для того, чтобы окончательно похоронить Веймарскую конституцию, которой Гитлер клятвенно присягал несколько недель до того. Это и произошло 23 марта 1933 года с помощью так называемого закона о предоставлении правительству чрезвычайных полномочий. Однако исход выборов был иным, чем ожидали нацисты. Несмотря на террор, результаты выборов не соответствовали тому, о чем мечтали в нацистской партии.
Она получила на выборах менее 44 процентов голосов. За Коммунистическую партию проголосовали 4,85 миллиона избирателей. Само собой разумеется, что опять был избран Председатель партии Эрнст Тельман, ставший вновь членом коммунистической фракции парламента, хотя сам он в это время находился в полицейской тюрьме на Александерплац.
Потом нацисты поспешили подвести юридическую основу под арест известного немецкого коммуниста. Прокурор доктор Миттельбах, юрист с ученой степенью, мечтал выслужиться на деле Тельмана. Он пользовался неограниченным доверием нацистов, даже не будучи членом партии (таковым он стал лишь 1 мая 1933 года). Вскоре после своего прихода к власти нацисты взяли его в управление полиции министерства внутренних дел Пруссии. Позднее это управление было преобразовано в пресловутое гестапо. В обязанности второго отдела управления полиции входило "наблюдение и борьба с коммунизмом". Миттельбах, сотрудник этого отдела, получал самые ответственные поручения - такие, как дело о поджоге рейхстага, закрытие Дома им. Карла Либкнехта и всех других помещений, где располагались партийные организации. Ему были поручены также дела, связанные с полицейским арестом. Вначале нацисты надеялись сделать Тельмана одним из виновников поджога рейхстага. На столе у доктора Миттельбаха появилось дело Тельмана, а позднее дело Георгия Димитрова. Не моргнув глазом, доктор Миттельбах подписал приказы об аресте вождя рабочего класса Германии Э. Тельмана и видного деятеля международного рабочего движения Г. Димитрова. Эрнста Тельмана обвинили в том, что он подозревается в совершении преступления, предусмотренного § 81-86 германского уголовного кодекса.
Бойкий юрист из полицейского ведомства привлек все статьи, имевшиеся в уголовном кодексе касательно государственной измены. Обвинять Тельмана в государственной измене было по меньшей мере нелепо. Суть этого преступления заключалась в попытке "насильственного изменения" Конституции германского рейха или одной из его земель. Фашистские властители сами ежедневно совершали преступления такого рода. Каждый второй шаг нацистов был государственной изменой. Именно по этой причине Тельман вместе со своими товарищами в соответствии с Веймарской конституцией выступил против фашистской диктатуры. Арест Тельмана и преследование других депутатов рейхстага и ландтага не могли не восприниматься любым непредвзятым судьей как преступление против парламентской системы Веймарской республики.
Но доктор Миттельбах не был ни судьей, ни тем более непредвзятым судьей. Подписывая приказ об аресте Тельмана, он действовал просто как полицейский, хотя и высокопоставленный. Он выполнял поручение, данное ему президентом полиции. Еще до поджога рейхстага нацисты зашли так далеко в попрании Конституции, что полиция могла арестовывать политически неугодных лиц на срок до трех месяцев. При этом арестованные не видели судей даже в глаза. Эти правила, введенные нацистами, цинично назывались декретом об охране немецкого народа.
Получив полицейский приказ об аресте и познакомившись с обвинениями в его адрес, Тельман предпринял первые шаги для своей защиты. Уже на следующий день он поручил ведение дела известному адвокату доктору Курту Розенфельду. Имя этого адвоката пользовалось большой известностью по прежним процессам, где он защищал революционеров. Поскольку Тельман предвидел, что одному адвокату будет трудно защищать его против целой своры нацистов, он в первом письме, посланном 8 марта своей жене Розе Тельман, писал: "Со здоровьем у меня хорошо, а в остальном нужно продержаться. Ведь до сих пор вся моя жизнь была борьбой и будет такой до самой смерти... Было бы хорошо, если бы ты поставила в известность адвоката Хегевиша и поговорила с ним о возбуждении против меня дела".
Роза Тельман немедленно связалась с гамбургским адвокатом доктором Эрнстом Хегевишем. Последний тогда сомневался, следует ли ему браться за дело Тельмана. В письме, которое Хегевиш послал 15 марта Тельману, он сообщил ему о своих сомнениях, но одновременно просил выслать на его имя доверенность без указания срока, чтобы иметь возможность воспользоваться ею в случае необходимости.
Когда позднее доктор Хегевиш заявил о своей готовности защищать Тельмана, он был исключен из коллегии гамбургских адвокатов и арестован по распоряжению гестапо.
Уже в первые дни своего пребывания в полицейской тюрьме на Александерплац Тельман понял, что он заключен сюда надолго. 18 марта он писал об этом своей жене: "Пройдет много-много времени... А пока ясно только одно: кто борется за идею, за великую и могучую идею, тот должен уметь спокойно, сознательно и как подобает честному революционеру, с величайшим упорством переносить все страдания в этой неизбежной борьбе. Ведь трудящееся человечество, прежде всего пролетариат, еще будет судить и решать, что действительно принесет Германии национальное освобождение".
Уже здесь содержатся определенные наметки той наступательной позиции Тельмана, с которой он собирался вести свою защиту против обвинений, выдвинутых фашистским режимом. Но сначала надо было попытаться направить свое дело в русло закона и освободиться от полицейского ареста, связанного с особым риском. По этой причине Тельман обратился 20 марта 1933 года к верховному прокурору рейха с ходатайством ускорить предварительное судебное расследование по его делу. Он предпринял этот шаг, чтобы воспрепятствовать его переводу в концентрационный лагерь.
Но жернова фашистской юридической мельницы вращались в деле Тельмана медленнее чем обычно. На ходатайство Тельмана главному обвинителю гитлеровского государства, верховному прокурору рейха Вернеру не последовало никакого ответа. Его положение продолжало оставаться неопределенным.
В это время КПГ предпринимала усилия для освобождения своего председателя из полицейской тюрьмы. Одному из товарищей, проживающему в районе Шёне-берг, было поручено изготовить слепки с замков от внешних дверей тюрьмы. Это удалось сделать, по слепкам изготовили ключи. Но 18 мая 1933 года имперский суд неожиданно издал распоряжение начать предварительное расследование по делу Тельмана, а его самого подвергнуть предварительному заключению. В связи с этим 23 мая Тельман был переведен в следственную тюрьму Моабит.
Процесс о поджоге рейхстага должен был послужить сигналом
Тельман добился того, чего можно было добиться, находясь под полицейским арестом. После прибытия в Моабит ему стало легче, так как, по его словам, теперь "по крайней мере сделан шаг вперед в судебном расследовании моего дела".
Однако еще больше чем прежде он продолжал страдать от изоляции, в которой оказался здесь, в Моабите. Дни и ночи он проводил в своей одиночной камере, за которой было установлено строгое наблюдение. Для его охраны отобрали самых надежных людей. Они были совершенно неприступны. Из соображений безопасности их время от времени меняли, так как нельзя было ни в коем случае допустить побег самого важного заключенного в гитлеровском государстве.
Тюремная камера находилась в непосредственной близости от дежурного надзирателя в секции С 1, расположенной на первом этаже в той части тюрьмы, где содержались "особо опасные заключенные". Чтобы усилить чувство полной изоляции от окружающего мира, из камер, находившихся слева и справа от Тельмана, а также над ним, убрали всех заключенных. Это должно было вызвать у Тельмана такое чувство, будто он погребен заживо.
Ежедневная прогулка заключенного Б 1 № 1330 продолжалась ровно 30 минут. Во время прогулки, которую Тельман совершал во дворе тюрьмы в полном одиночестве, за каждым его шагом следила особая команда.
Вскоре Тельман мог ходить с закрытыми глазами по выложенной каменными плитами дорожке, окружавшей небольшой участок, покрытый травой. Уже после первого дня, который Тельман провел здесь, он писал: "...смертельно скучно, еще хуже, чем там, на Алексан-дерплац".
Но он не чувствовал себя одиноким, контакт с партией он поддерживал через жену Розу, которая обменивалась с ним еще в полицейской тюрьме тайными записками.
Связь между Эрнстом Тельманом и партией осуществлялась через курьеров, которые встречались с Розой Тельман. Таким путем надежная информация поступала и в тюрьму и из тюрьмы. Одним из этих курьеров был Вальтер Трауч.
Он ездил более двадцати раз с инструкциями партийного руководства из Праги, а позднее из Парижа в Гамбург или Берлин. С Розой Тельман он встречался в большинстве случаев после ее посещения тюрьмы. Трау-чу было также поручено изыскать возможности для облегчения участи Тельмана через его адвокатов, а также всячески помогать в подготовке к процессу.
В это время нацистские лакеи от юстиции старательно фабриковали доказательства, направленные против Тельмана. Они намеревались использовать их не только против председателя партии лично, но и против всей Коммунистической партии и международного коммунистического движения. Верховный прокурор рейха составил докладную записку с характерным названием: "Попытка коммунистического переворота в Германии", в которой он возводил на руководителей КПГ клеветнические обвинения в планировании путча. В течение всего 1933 года арестованного Тельмана постоянно допрашивали. Некоторые допросы продолжались по 10 часов и даже больше. Их единственная цель состояла в том, чтобы унижать заключенного.
Четверо следственных судей изо всех сил пытались вырвать у Председателя КПГ признание, которое могло бы хоть в чем-то изобличить Тельмана и заставить его предать дело партии. С этой целью они собрали все речи и статьи Тельмана, а также решения Центрального Комитета и Политбюро. Среди предъявленных документов находились и подложные, специально приготовленные шпиками "материалы". Впоследствии Тельман писал об этом периоде своего хождения по мукам так; "В качестве руководителя коммунистического движения я защищал все решения ЦК партии, а также Коммунистического Интернационала и принял на себя полную ответственность за них. Проявлял твердость характера на предъявленные мне требования назвать имена или выдать партийных деятелей и работников".
Кампания против Тельмана преследовала определенную цель - заклеймить его как уголовного преступника. Она велась двумя ведомствами с необыкновенным рвением. Инквизиторы в следственной тюрьме стремились измотать Тельмана во время бесконечных, изнурительных допросов, а "пропагандисты" из ведомства Геббельса начали в это время целенаправленную травлю в печати. Статьи и брошюры под броскими названиями типа "Народный суд над Тельманом", "Тельману - смерть!", "Снести Тельману голову!" должны были создать соответствующий настрой против Тельмана и КПГ и препятствовать антифашистской борьбе.
Этой атакой на Тельмана нацисты на самом деле разоблачили только самих себя. Ведь презумпция невиновности уже тогда была общепринятой в демократических государствах. Согласно этому принципу, обвиняемый до тех пор считается невиновным, пока его вина не будет доказана в установленном законом порядке, т. е. путем вынесения судом приговора, имеющего законную силу.
У организаторов процесса по делу Димитрова и других обвиняемых возникли большие затруднения со сбором доказательств. Клеветнические измышления, направленные против Тельмана, таким образом, преследовали еще одну цель: они должны были помочь собрать недостающие доказательства по делу Димитрова.
Фашисты арестовали Димитрова 9 марта 1933 года вместе с его товарищами по партии Б. Поповым и В. Таневым в берлинском ресторане "Байернхоф". Гитлеровцы решили "уличить" в участии в поджоге рейхстага не кого-нибудь, а руководителя болгарских коммунистов и выдающегося деятеля Коминтерна Георгия Димитрова.
Инсценированный нацистами процесс начался 21 сентября 1933 года в Лейпциге в имперском суде. Он должен был объявить коммунистов уголовными преступниками и путчистами. Фашисты любой ценой пытались доказать, что рейхстаг подожгли коммунисты, дабы вызвать вооруженное восстание в феврале - марте 1933 года. Но Димитров смог разоблачить всех свидетелей, вызванных в суд самым главным обвинителем в нацистском государстве, "как полицейских агентов, изменников и уголовников". Такие нацистские бонзы, как Герман Геринг и Иозеф Геббельс, выступавшие в суде в качестве свидетелей обвинения, были вынуждены перейти к обороне под натиском неопровержимой логики Димитрова, 4 ноября, когда в имперский суд явился министр-президент Пруссии, дело дошло до скандала. У тяжеловесного Геринга не оказалось никаких фактов. Единственное, чем он располагал, было его личное мнение. На вопрос Димитрова Герингу последовал ответ: "Каждому из нас было ясно, что поджог могла устроить только Коммунистическая партия".
Димитров своими аргументами загнал Геринга в угол, заявив, что расследование, проведенное полицией и органами юстиции, с самого начала приняло односторонний характер. Геринг впал в ярость. Потрясая кулаками, он кричал на Димитрова: "Ваша партия - это партия преступников, которых нужно уничтожить. И если судебное расследование оказалось в этом смысле под определенным влиянием, то оно шло по правильному следу". На Димитрова, мужество которого вызывало восхищение, это не произвело никакого впечатления, так же как и слова Геринга, обозвавшего его "мошенником, которому место на виселице".
Он продолжал уверенно задавать вопросы нацисту номер два. Тогда Геринг окончательно вышел из себя, Он заревел: "Вон отсюда, мерзавец!" Но силу духа Димитрова не удалось сломить и тогда, когда полицейские схватили его и потащили из зала. Он успел крикнуть своему противнику: "Вы, очевидно, боитесь моих вопросов, господин министр-президент?"
Через четыре дня такая же участь ожидала и велеречивого демагога фашизма и главного фабриканта лжи Геббельса. Димитров его спросил, было ли принято имперским кабинетом 26 или 27 февраля или в последующие дни решение о том, что все правительственные учреждения и все вооруженные силы должны быть использованы против ожидаемого восстания со стороны немецкого пролетариата?
Геббельс, входивший в число основных приспешников Гитлера, знал совершенно точно, что такого решения не было. Тем не менее он изворачивался как только мог. Он говорил, что он все-таки министр пропаганды, а не военный министр или министр полиции. В своем ответе он ограничился одной фразой: "Я предполагаю, что министр полиции принял соответствующие меры".
Не только с точки зрения фактов, но и в чисто юридическом смысле нацисты со своим обвинением на процессе о поджоге рейхстага попали впросак. С одной стороны, они обвиняли Димитрова, как и Тельмана, в том, что они намеревались изменить Веймарскую конституцию насильственным путем. С другой стороны, они сами уже давно разнесли в клочья Основной закон парламентского государства. Они преследовали коммунистов и социал-демократов, избранных в рейхстаг. Они грабили имущество рабочих партий и создали однопартийную (НСДАП) систему. Димитров поставил в тупик чванливого Геббельса и в государственно-правовых вопросах.
Димитров: "Я спрашиваю, какая конституция существовала в Германии 30 января и 27 февраля?"
Геббельс: "Веймарская конституция... Мы не собирались предоставлять коммунистам право вносить в нее изменения. Это право мы оставили за собой. Я считал, что внесенные изменения являются недостаточными".
Димитров: "Это доказывает, что вы не уважаете германскую Конституцию".
Председатель: "Оставьте вопрос о Конституции в покое!"
Все надежды на благополучный исход процесса нацисты возлагали на 48-летнего свидетеля Геллера, служившего в гестапо. Это был тот самый советник уголовной полиции, который занимался делом Тельмана и от кого исходил приказ об аресте Председателя компартии Германии. Геллер был одним из тех, кто служил фашизму душой и телом. Он был далеко не глуп, к тому же имел большой опыт службы в полиции. В течение ряда лет он вплотную занимался вопросами подавления КПГ и преследованием ее представителей. Не случайно именно его нацисты намеревались назначить экспертом на процессе о поджоге рейхстага. Его выступление на процессе продолжалось два дня. Оно началось в понедельник 27 ноября 1933 года в 10 часов 12 минут. Президент судебной палаты Бюнгер, который председательствовал на этом судебном спектакле, "попросил" Геллера "оставаться на месте". Свидетель был приведен к присяге. Теперь ему предстояло доказать недоказуемое, сделать невозможное, решить задачу квадратуры круга. Ему следовало объяснить суду, как заявил председатель, "готовила ли Коммунистическая партия Германии вооруженное восстание, когда произошел пожар рейхстага, и намеревалась ли она осуществить восстание".
Геллер достал из кармана объемистую рукопись и начал читать. С каждой минутой он читал все быстрее и быстрее, будто от темпа речи зависела доказательная сила его выступления. Этот поток слов не имел ничего общего со свидетельскими показаниями. Основная часть его доклада представляла собой набор цитат из речей и документов партийных организаций и партийных руководителей, а также отчетов полицейских шпиков, имена которых остались неназванными. Геллер пустил в ход и речь Эрнста Тельмана, с которой Председатель КПГ собирался выступить 8 января 1933 года на партийном съезде в Рурской области. Но так как полиция добилась роспуска съезда, речь Тельмана была напечатана в брошюре; ее-то гестаповец и включил в свою "цепь доказательств". Так, Геллер процитировал такие слова Тельмана: "Нашей обязанностью является... путем политической и экономической борьбы на предприятиях, биржах безработных, в профсоюзах завоевывать большинство рабочего класса для выполнения нашей основной стратегической задачи в решающей борьбе за власть".
Разве Геллеру было неизвестно, что никогда настоящие коммунисты не оспаривали того, что низложение капитализма было и остается стратегической целью рабочего класса. Но ни Тельман, ни другие руководители КПГ не говорили тогда, что сложилась революционная ситуация и что восстание стоит на повестке дня. В тот исторический момент единственной целью партии, для достижения которой отдавались все силы, было создание единого антифашистского фронта, чтобы воспрепятствовать приходу к власти фашистам, а позднее проведение всеобщей забастовки, чтобы свергнуть эту власть, после того как она стала реальностью.
27 ноября советник уголовной полиции выступал почти до 16 часов, но он так и не смог привести каких-либо доказательств, подтверждавших его слова о том, что "в период с начала и до середины марта 1933 года в любую минуту могла разразиться пролетарская революция под руководством коммунистов". На следующий день, когда он продолжил свои атаки на КПГ, он договорился до абсурда. Он взялся, например, за предвыборную речь Вильгельма Пика, произнесенную 23 февраля во Дворце спорта. Геллер привел следующую цитату: "Товарищи, положение очень серьезное. Определенные круги распространяют слухи о том, что якобы готовится покушение на Гитлера. Я заявляю: Мы, коммунисты, являемся противниками индивидуального террора, в том числе и покушений. Однако мы хотим напомнить вам о специально подготовленных покушениях в Италии, которые послужили поводом для невиданного преследования рабочих, и призываем рабочих быть предельно бдительными".
Когда Геллер наконец закончил, Димитров не смог удержаться от замечания о том, что доклад Геллера, хотя и весьма пространный, был "очень интересным и для меня лично очень полезным". И вот Димитров вновь блокирует своими вопросами советника уголовной полиции: "Господин докладчик, это правда, что среди огромного количества документов, которые собирались во всем рейхе, не нашлось ни одного, из которого было бы видно, что правительство и соответствующие ведомства ожидали вооруженного восстания со стороны коммунистов в период между 20 и концом февраля и что в связи с этим они держали в состоянии готовности вооруженные силы?"
Геллер: "Такого документа я не зачитывал, у меня его нет, и в нем нет никакой необходимости".
Единственное, что Геллер мог сообщить, было следующее; "В обязанность одного из высокопоставленных чиновников полиции входило наблюдать за тем, не существует ли угрозы коммунистического восстания".
Димитров ухватился и за это: "Кто был этот господин?"
Геллер: "Я не могу этого сказать, я не могу вспомнить сейчас".
Димитров: "Тогда я предлагаю, господин председатель, вызвать этого господина в качестве свидетеля".
Председатель (Димитрову): "Хорошо, делайте, что хотите, но только не ведите себя таким образом".
Димитров: "Я хотел бы знать имя этого человека".
Председатель: "Нет, этот вопрос отклоняется"...
Болгарский коммунист со знанием дела вновь и вновь задевал обвинение за больные места, и это заставляло председателя суда Бюнгера, жаждавшего втереться в доверие к властям, неоднократно вмешиваться. Благодаря умной тактике Димитрова на процессе мировая общественность все более убеждалась в том, что только нацисты были заинтересованы в поджоге рейхстага и только они могли совершить это преступление. Тем самым восстание, якобы запланированное коммунистами, оказалось миражом, выдуманным самими фашистами. Димитрову, однако, хотелось, чтобы немецкие коммунисты сами развеяли в суде миф о мнимых заговорщиках из КПГ. И кто же мог лучше Тельмана выступить в качестве свидетеля по спорным вопросам и рассказать о политике КПГ?
Димитров требовал в письменной и устной форме вызвать и заслушать в качестве свидетеля Председателя КПГ. Но суд побоялся тягаться еще с одним противником, подобным Димитрову. На сорок шестой день судебного заседания, то есть 28 ноября, Димитров вновь выступил со своим ходатайством. На сей раз в атаку бросился обвинитель, верховный прокурор рейха доктор Вернер, который позднее сфабриковал обвинение и против Тельмана. Вернер заявил: "По моему разумению, Эрнст Тельман является совершенно неподходящим свидетелем. Против Тельмана ведется судебное расследование в связи с обвинением его в государственной измене, и совершенно недопустимо, чтобы Тельман высказывался по существу предъявленного обвинения в качестве свидетеля на другом суде".
На самом деле, согласно действующему в то время процессуальному кодексу, не существовало никаких препятствий для выступления Эрнста Тельмана на процессе о поджоге рейхстага. Димитров возразил обвинению, что среди свидетелей, вызванных на процесс, было несколько лиц, также находившихся в предварительном заключении по политическим делам. Председательствующий смог ответить на это только одно: "Хорошо".
Но гестапо и органы юстиции не допустили Тельмана на процесс в качестве свидетеля. Тем не менее теперь уже не приходилось больше думать о вынесении обвинительного приговора Димитрову и другим коммунистам, представшим в качестве обвиняемых на этом процессе. Виновным был признан лишь ван дер Люббе, который вряд ли мог поджечь рейхстаг в одиночку, если он был к этому вообще как-либо причастен. Он был одной из первых жертв антикоммунистической истерии. Молодой голландец уже задолго до того, как его арестовали в горящем рейхстаге, не имел никаких контактов ни с Коммунистической партией Голландии, ни тем более с КПГ. Ван дер Люббе был приговорен 23 декабря 1933 года к смертной казни и 10 января следующего года казнен[6].
Для гитлеровцев исход процесса явился неприятным новогодним сюрпризом.
Гитлер назвал приговор суда смехотворным, а об участвовавших в нем судьях сказал, что они "совершеннейшие остолопы". Об оправдании Димитрова и его товарищей в газете "Фёлькишер Беобахтер" было сказано, что это "абсолютно ошибочный приговор". В адрес органов юстиции были высказаны угрозы, а также заявлено о "необходимости наведения в них порядка". Соответствующие меры не заставили себя ждать. Ровно через четыре месяца, 24 апреля 1934 года, фашисты издали новый закон об охране государства, на основании которого был создан пресловутый "народный трибунал". Тем самым из имперского суда было изъято ведение дел о государственной измене и измене родине.
Процесс о поджоге рейхстага должен был задать соответствующее направление и суду над Тельманом. Если бы поджог рейхстага удалось свалить на коммунистов, для которых он должен был якобы послужить сигналом к вооруженному восстанию, то тем самым осуждение руководителя немецких коммунистов было бы предрешено, и это был бы идеальный вариант. Нацисты исходили, очевидно, именно из такого предположения. Иначе Ганс Франк, имперский руководитель НСДАП, не заявил бы 1 декабря 1933 года в печати, что судебный процесс над Тельманом начнется в ближайшем будущем и весь мир от ужаса затаит дыхание, когда узнает о преступлениях коммунистов.
Нацисты надеялись, что, открыв судилище над мнимыми поджигателями рейхстага, они предстанут перед миром в роли авангарда борцов против коммунизма. Но история с судом напомнила всем лишь ситуацию, при которой снаряд разрывается внутри ствола. Пришлось подыскивать другие "доказательства". Следователи прибегали на допросах ко всем дозволенным и недозволенным приемам, чтобы собрать обвинительный материал против Тельмана. Но у них дело приняло такой же оборот, как и у их коллеги Бюнгера на процессе о поджоге рейхстага. Тельман об этом этапе "расследования" писал так: "Несмотря на всевозможные уловки и ложь, следователям на протяжении всех допросов так и не удалось заманить меня в ловушку или вынудить к предательству моих соратников в деле коммунизма".
Истощив все свои возможности, следователи обратились в конце концов к гестапо.
В кайзеровской Германии и во времена Веймарской республики управление полицией входило в компетенцию земель. Причем главенствующая роль принадлежала прусской полиции. Для ее способа действий были всегда характерны особая жестокость и коварство по отношению к революционному рабочему движению. Да и теперь, в так называемой "третьей империи" политическая полиция Пруссии оказалась лидером в процессе превращения полиции в инструмент преступности. Геринг, фашистский министр-президент Пруссии, взял в полицейский аппарат многих, служивших там еще во времена Веймарской республики, как это видно на примере доктора Миттельбаха.
Еще в середине апреля 1933 года Геринг дал распоряжение отделу 1А, то есть политической полиции, покинуть помещение президиума полиции на Александерп-лац. И это не было случайностью. У политической полиции была особо важная миссия. Она должна была регистрировать малейшее недовольство нацистской диктатурой, преследовать за это и подавлять драконовскими способами. Поэтому Герингу, считавшему себя "разрушителем коммунизма", хотелось иметь возле себя своего любимого цепного пса. Он изъял свою "тайную полицию" у президента полиции и перебазировал ее по адресу Принц-Альбрехтштрассе, дом 8, прямо напротив своей виллы и поблизости от своего ведомства на Лейпцигерштрассе. Из здания в срочном порядке была выселена школа художественных ремесел, с тем чтобы предоставить это помещение банде сыщиков, насчитывавшей к тому времени в своем штате 250 человек, Кстати, очень характерный для нацистской эры момент; эстетика уступает место варварству.
Это сообщество сыщиков и карателей, кровавая опора фашизма, получило особое название - Государственная тайная полиция (гестапо). Закон об образовании Государственной тайной полиции от 26 апреля 1933 года ознаменовал собой рождение гестапо, которое за время господства нацистов разбухло до гигантских размеров и стало мощной государственной организацией Убийц и синонимом фашистского варварства.
На Государственную тайную полицию не распространялось положение §14 прусского закона о полицейском управлении, согласно которому полиция должна действовать в рамках существующих законов. Несмотря на декрет, изданный в связи с поджогом рейхстага, этими законами было запрещено истязать, а тем более убивать подозреваемых, а также обвиняемых по какому-либо делу.
9 января 1934 года Эрнста Тельмана доставили в управление гестапо, то есть в ту самую полицию, которая обладала полной свободой действий и была вольна совершать любое преступление. В следственную тюрьму Моабит на машине прибыли четыре гестаповца. Оттуда они прямым путем проследовали на Принц-Альбрехтштрассе. На четвертом этаже этого здания, пользовавшегося уже тогда печальной известностью, Тельмана ожидали его мучители. Он знал, что его теперь ждет. Эти типы будут пытаться вытянуть из него то, над чем так долго и напрасно бились господа из органов юстиции. Для потомков сохранилось его описание начавшихся пыток: "Описать, что затем происходило в этой комнате на протяжении четырех с половиной часов - с 5 до 9 часов 30 минут вечера, почти невозможно. Чтобы любым способом вынудить признание и получить сведения о ранее арестованных товарищах и политических действиях, ко мне были применены все самые жестокие методы вымогательства и насилия, какие только можно себе представить. Гестаповцы начали с притворно фамильярного тона, поскольку я знал некоторых из этих молодчиков еще со времени существования политической полиции Зеверинга, с добродушных уговоров и тому подобного, чтобы в ходе такой отвлекающей беседы хоть что-то выведать о ком-либо из товарищей или о чем-нибудь ином, что их интересовало. Этот маневр не имел никакого успеха. Тогда последовало применение грубой физической силы: на меня накинулись с побоями, выбили мне четыре зуба. Но это также не принесло им желаемых результатов. Третьим актом было использование гипноза, который, однако, на меня совершенно не подействовал - эта попытка разбилась о мою тогда еще очень крепкую нервную систему. Хотя гипнотизер почти 45 минут колдовал вокруг меня, поставленного перед ним на колени, при всех его вопросах, обращенных ко мне, я сохранял полное спокойствие и ясность мысли. Так прошло три с половиной часа, и я, весь охваченный ненавистью и яростью, уже не рассчитывал на благополучный исход. Однако кульминацией этой драмы стал ее заключительный акт. Меня заставили сбросить одежду, затем два молодчика схватили меня за плечи и повалили на табурет, а третий гестаповец, в военной форме, принялся бить плетью из беге-мотовой кожи. От боли я несколько раз закричал что было сил.
Тогда мне стали затыкать рот и избивали кулаками по лицу и плетью по груди и спине. Упав, я катался по полу, все время стараясь держаться лицом вниз, и больше ничего не отвечал на задаваемые вопросы. Меня то и дело пинали ногами, я все старался прикрыть лицо, но уже так изнемог и чувствовал настолько сильную боль в области сердца, что ничего не видел и не слышал. К тому же меня мучила такая жажда, что у рта появилась пена и я почти задыхался".
Как любой человек, Эрнст Тельман испытывал боль и страдания. Но он был коммунистом, волевым и стойким борцом за идеалы рабочего класса. Это придавало ему, как и многим другим его товарищам, силу противостоять врагу. Как он ни любил жизнь и как он ни завидовал людям, пользовавшимся "золотой свободой", превыше всего он ценил дело рабочего класса и коммунизма. Через десять лет он писал одному своему товарищу по заключению: "...ибо быть солдатом революции - значит хранить нерушимую верность делу, такую верность, которая доказывается жизнью и смертью, значит проявлять безусловную надежность, уверенность, мужество и энергию в борьбе в любой обстановке".
9 января 1934 года Роза Тельман собралась посетить своего мужа. Как обычно, она обратилась за разрешением к следственному судье в Моабите доктору Брауне. Брауне ответил, что в настоящее время посещение состояться не может. Но Роза Тельман не отступила. Она заявила в категорической форме, что если она не сможет увидеть своего мужа, то это явится точным доказательством того, что его нет в живых. Это известие привлекло бы внимание всего мира.
Брауне начал звонить по телефону из соседней комнаты. Но ответственные лица в гестапо, где находился Тельман, продолжали упираться. Разве можно, чтобы жена Тельмана увидела его в нынешнем состоянии. Роза Тельман ждала несколько часов. Во второй половине Дня доктор Брауне сообщил, что ей следует идти на улицу Принц-Альбрехтштрассе. Когда Роза Тельман туда явилась, ее там уже ждали. Несколько гестаповцев проводили ее на верхний этаж. Она не могла, конечно, знать, что среди сопровождавших ее лиц был и тот негодяй, который особенно отличился при избиении Тельмана - руководитель розыскной группы "Б" Карл Гиринг.
Ее провели в невзрачное помещение, через несколько минут в комнате появился ее муж. Она с ужасом смотрела на его изуродованное, в кровоподтеках, распухшее лицо. Она увидела вымученную улыбку, которую Эрнст Тельман с трудом изобразил на своем лице, и заметила, что во рту у него не хватает зубов. Сердце ее сжалось, дыхание остановилось. Из ее уст вырвался крик: "Эрнст, что с тобой сделали?!"
Атмосфера в комнате была очень напряженной, Прежде чем Тельман смог что-либо сказать, к нему подпрыгнул Гиринг и закричал: "Что Вы говорите? Разве Вам здесь у нас плохо?" Роза Тельман ответила: "Мой муж ведь ничего не сказал". Она обратилась к гестаповцам и в резкой форме потребовала объяснений по поводу состояния ее мужа. Скандал получился по всем правилам. Такие вещи были не в духе Тельмана. Он дал понять Розе, что ей следует быть сдержанной. Ведь только через нее он поддерживает контакты с внешним миром, она была в этом смысле самым важным лицом. Если ей не разрешат посещать его в дальнейшем, то связь с партией окажется под угрозой. Розе стоило большого труда вновь обрести равновесие. Она была даже не в состоянии разговаривать с мужем. Да и в интересы гестаповцев не входило затягивать посещение. Они увели Тельмана так же быстро, как и привели. Розу вывели на улицу. От волнения она не сразу могла вспомнить, как она оказалась на улице. Но одно она теперь знала твердо, а именно - как в гестапо обращаются с людьми.
После первых пыток Тельмана посадили в одну из камер подвального помещения, где недавно была отстроена целая секция. Ему опять пришлось томиться в одиночном заключении. Особенно тяжко было ночью. Нечего было и думать о сне, так как гестапо занималось своими жертвами, как правило, в ночное время. Гестаповские палачи постоянно избивали вновь прибывших. Их крики проникали через тюремные стены. Все вновь прибывшие должны были становиться лицом к стене в тесном коридоре длиной около 30 метров. Чтобы вызвать нервный шок у несчастных, периодически раздавались выстрелы.
Через восемь дней после первого допроса Тельмана вновь привели на четвертый этаж. Но расчеты гестаповцев не оправдались, им не удалось сломить закаленного гамбургского докера. Повторный допрос не дал никаких результатов. Через двое суток гестаповцы вновь решили "попытать счастья", но опять безрезультатно. Терпение палачей иссякло. Тельман сообщал об этих событиях следующее: "Поскольку я не изменил своей тактике, мне пригрозили, что, если я буду вести себя так же и в дальнейшем, они не остановятся перед повторениями недавно примененного ко мне метода до тех пор, пока я не изменюсь".
Но случаю было угодно изменить положение вещей. К делу подключился доктор Рудольф Дильс. Первый руководитель гестапо сделал себе имя на борьбе с коммунистами еще в те времена, когда министром полиции был социал-демократ Зеверинг. Но Дильс не был фашистом в обычном понимании этого слова. От большинства других руководителей гестапо он отличался тем, что был против методов, используемых фашистами, и в частности против пыток и самосуда, которые наблюдались в ежедневной практике штурмовиков и эсэсовцев. Тем самым он невольно вступал в конфликт с советником уголовной полиции Артуром Небе, закоренелым фашистом и болезненным честолюбцем. Приказам Небе подчинялись все комиссариаты гестапо. Вместе с асессором Гансом Берндом Гизевиусом, работавшим в гестапо, Небе начал плести интриги против Дильса, обвиняя его в "отсутствии мировоззрения" и в том, что он является замаскированным коммунистом.
Что заставило Дильса в те январские дни проявить такую активность в деле Тельмана, остается неясным. Во всяком случае он наверняка знал о зверском избиении Председателя КПГ, которое было делом рук его соперника Небе и заплечных дел мастеров, находившихся в ведении последнего. Есть некоторые основания полагать, что утверждение Дильса, будто именно он сообщил Герингу об истязаниях, которым был подвергнут Тельман, соответствует действительности. В результате 19 января 1934 года Геринг, один из главных нацистских руководителей, посетил в сопровождении Дильса гестаповскую тюрьму и побывал в подвальном помещении, где располагалась секция с камерой Тельмана.
Визит Геринга явился полной неожиданностью и для Тельмана, тяжко страдавшего в этот период от причиненных ему повреждений. Когда в дверях своей тюремной камеры Тельман вдруг увидел Геринга, он с трудом поднялся со своей койки и повернулся в сторону Геринга. Лицом к лицу стояли два старых смертельных врага. Один из них в течение многих лет руководил борьбой рабочего класса, а теперь находился в застенках и подвергался пыткам. Другой, враг трудового народа, стал теперь вторым человеком в государстве и был облечен всей полнотой власти. Один из них был всю жизнь простым и честным человеком, другой - преступник с молодых лет, которого всегда тянуло к роскоши.
Геринг, этот политический гангстер, заложил основы своей карьеры в первую мировую войну. Будучи командиром эскадрильи истребителей, он избирал в качестве мишени для обстрела гражданские объекты. Уже в 1918 году его имя значилось в списках военных преступников вместе с Гинденбургом и Людендорфом.
В 1922 году Геринг примкнул к нацистской партии. Орды штурмовиков, возникшие из ничего, были его творением. Он становится вторым лицом после Гитлера в НСДАП. Но в противоположность своему фюреру его никогда не заносило так далеко, чтобы лицемерно осуждать капитал. Именно этим объясняется то, что он был первым, кого монополисты стали осыпать деньгами, предназначенными для партии. Именно он стал ключевой фигурой, посредником между финансовой верхушкой и гитлеровской партией. Геринг сам мечтал стать верховным диктатором, человеком номер один в фашистском рейхе. Наполеон - вот кто был его идеалом. Стена напротив его письменного стола была украшена его портретом. Ведь Наполеон, по мнению Геринга, сделал самую большую политическую карьеру в прошлом веке, а он должен стать самой крупной звездой на политическом горизонте в XX веке.
Внешний облик и манера поведения этого человека точно отражали его честолюбивые амбиции. Фанатизм сочетался в нем с мнимыми терпимостью и великодушием. Неожиданная встреча с этой "ослепительной фигурой" поставила Тельмана в трудное положение. Сказать ли ему правду и тем сам обречь себя на гнев и садизм своих мучителей? И мог ли он ожидать именно от Геринга, страстно ненавидевшего коммунистов, какого-либо облегчения для себя? Впоследствии Эрнст Тельман так описывал эту встречу: "Хотя я не мог предвидеть, что еще замышляла сделать со мной эта банда убийц, я все же сообщил, что меня избили... Я показал Герингу на моем теле места с кровоподтеками и сине-желтыми припухлостями, а также запятнанные кровью простыню и подушку".
Геринг вел себя так, будто это произвело на него сильное впечатление. Когда он вышел из камеры, он сделал вид, что возмущен. Вполне вероятно, что тогда такое обращение с Тельманом ему могло показаться не очень-то умным. Слишком уж много протестов оказалось на столах в нацистских учреждениях только из-за ареста Председателя КПГ. Если к тому же станет известно, что его еще и подвергают пыткам, то это наверняка вызовет ненужное внимание, может быть, даже отрицательно скажется на отношении других государств к нацистской Германии.
Можно предположить, что Геринг сначала вызвал и отчитал тех, кто истязал известного всему миру заключенного. Через полтора часа Тельмана привели в комнату на втором этаже. Там его принял Дильс и сказал ему несколько слов. Затем появился Геринг и сообщил о своем разговоре с гестаповцами, которым был сделан выговор. По словам Геринга, гестаповцы утверждали, что Тельман наотрез отказался давать показания в присутствии гестаповцев, одетых в форму. Это была, конечно, ложь, так как во время допроса форма штурмовика была только на одном из них. Это был тот, кто бил его плеткой, очевидно, это был Гиринг.
За "откровением" Геринга последовало лишь одно - обычные банальности со стороны обоих начальников гестапо. Тельман мгновенно понял, что нет никакого смысла пускаться в детали этого неприятного дела. Он решительно обратился к Герингу: "Прошу г-на министра-президента уделить мне две минуты внимания. Во-первых, сказанное вам теми, кто присутствовал при моем допросе, продолжавшемся четыре с половиной часа и сопровождавшемся истязаниями, будто я категорически отказался давать показания чиновникам в военной форме, не соответствует действительности, поскольку только один из них носил военную форму, так что говорить об этой их лжи уже излишне. Во-вторых, если вы, г-н министр-президент, соблаговолите исполнить одно мое желание или одну мою просьбу, то она сводится только к тому, чтобы меня как можно скорее освободили из этого ада и водворили обратно в Моабит". "Я согласен исполнить эту вашу просьбу, но и вы при будущих допросах следователей также должны относиться к даче своих показаний иначе, чем до сих пор".
В ответ Тельман заверил, что вел себя со следователями корректно, с полным соблюдением уголовно-процессуальных норм. Но именно эти нормы, которые включали в себя и право обвиняемого на защиту, раздражали их до предела. Возможность отказа от показаний или даже их опровержение Геринг воспринимал как "злоупотребление правом, которое разрешали демократы".
Само собой разумеется, что истязателей Тельмана никто и пальцем не тронул. За них вступился Карл Эрнст, руководитель штурмовиков в Берлине и Бранденбурге, готовивший вместе с Герингом поджог рейхстага. Он сразу же обратился к Герингу, своему господину и наставнику, который оказался очень покладистым. Его "возмущение" по поводу зверского обращения с вождем коммунистов было всего лишь театральным представлением.
Внимание мира приковано к Моабиту
Событие, имевшее место 19 января 1934 года, оказалось для Тельмана полезным. Через четыре дня после встречи с Герингом его пребывание в подвалах гестапо на улице Принц-Альбрехтштрассе закончилось. 23 января несколько человек из числа тех палачей, которые избивали его до полусмерти, доставили его в легковой машине обратно в Моабит. "По дороге туда один из палачей, - рассказывал позднее Тельман, - набравшись предельной наглости, пригрозил мне, что если во время моего процесса в имперском суде я сообщу публично о том, чему подвергался на допросе в гестапо, они вытащат меня из суда и загонят в такое место, где мне заткнут рот навсегда".
И вот Тельман опять оказался в руках юстиции. Это в известной степени облегчило его положение заключенного. Он еще продолжал страдать от последствий избиения, но больше всего его мучило беспокойство о семье. 5 апреля 1934 года он писал своей жене: "Беспокойство о вас, о будущем Ирмы и т. д., размышления о многом, что я пережил и сделал в последнее время, тоже способствуют тому, что я начинаю душевно страдать. При этом, сам того не желая, иногда становишься совершенно апатичным".
Но мужественный коммунист не поддался этим настроениям. Он вновь находит в себе силы и обретает веру в будущее.
Весть о жестоком обращении с Тельманом усилила интерес к его судьбе. Во второй половине марта Политбюро ЦК КПГ решило обратиться с воззванием к трудящимся всего мира, чтобы активизировать борьбу за освобождение Тельмана. К руководителям нацистского рейха все чаще обращались с просьбой предоставить возможность увидеться и поговорить с Тельманом лично. В Берлин прибывали делегации рабочих, а также отдельные лица из Франции, Дании, Норвегии, Швеции, Швейцарии, из Соединенных Штатов и других стран. Это давление со стороны мировой общественности было для гитлеровского правительства весьма обременительно. Оно не могло полностью его игнорировать, так как за границей ходили слухи о том, что Тельмана убили. Поэтому они вынуждены были иногда показывать известного всему миру заключенного. Иностранцам разрешалось наблюдать с галереи второго этажа за Тельманом во время его прогулки в тюремном дворе. Нацисты, однако, боялись допустить личные контакты между Тельманом и посетителями. Тельман по этому поводу говорил: "Все театральное действо было разыграно так, что я не мог войти в контакт с этими делегациями, которые посещали меня в сопровождении чиновников гестапо и представителей следственного органа".
Только однажды группе горняков из Саарской области было разрешено поговорить с заключенным. Это случилось 19 мая 1934 года. Смысл этой уступки заключался в следующем: в начале 1935 года предстояло проведение плебисцита по вопросу, куда должна быть присоединена Саарская область - к Франции или к фашистскому рейху.
Делегация Саарской области, состоявшая из одного коммуниста, одного социал-демократа и одного беспартийного, была организована "Роте Хильфе"[7]. Представители гестапо дали всем троим точные предписания в отношении того, что они могут сообщить заключенному и о чем его можно спрашивать. Во время встречи гестаповцы следили за каждым словом. Вот что писали впоследствии рабочие о своем посещении: "Нам было предписано, что от имени саарских горняков мы можем приветствовать его словами: "Здравствуй, товарищ, передаем тебе привет саарских рабочих". Затем гестаповские чиновники продиктовали нам следующие вопросы: "Сытно ли тебя кормят?", "Получаешь ли ты письма?", "Разрешают ли тебе писать?", "Часто и долго ли ты можешь гулять?", "Можешь ли ты получать дополнительное питание?"
Чиновники не разрешили нам задать вопрос: "Можешь ли ты пожаловаться на обращение с тобой в тюрьме?" Нас предупредили, что если мы будем задавать вопросы, кроме тех, которые нам продиктовали, то нам самим придется стать политзаключенными...
На первый вопрос относительно питания Тельман ответил: "Невозможно обойтись тем, что я здесь получаю. Если бы я не получал продукты и деньги, которые присылает мне в тюрьму жена, то я не смог бы существовать".
На вопрос, получает ли он письма, Тельман ответил: "Я получаю письма только от ближайших родственников. Но мне известно, что в день моего рождения мне прислали тысячи писем и открыток. Но мне выдали только три"...
Мы неожиданно задали вопрос: "Товарищ Тельман, как ты себя чувствуешь? И тут мы услышали всю страшную правду. С горечью Тельман сказал: "Меня били".
В этот момент вмешались гестаповские чиновники и закричали: "Вон!" Все более возбуждаясь, Тельман бил кулаком по барьеру и кричал: "Меня били и продолжают избивать!"
Гестаповские чиновники вытолкали нас из помещения. Тельман крикнул нам вслед, и это были последние слова, которые мы от него услышали: "Передайте от меня привет рабочим в Сааре!"
Кроме того, о нем было напечатано также в нелегальных газетах в самой Германии. Гестаповцы в дальнейшем преследовали членов делегации, некоторые из них были арестованы.
Тем временем гестапо и органы юстиции поспешно фабриковали обвинение против Тельмана. Первоначально предполагалось, что инсценированный процесс состоится 14 и 15 июля 1934 года и что он будет проведен ускоренными темпами. Однако добыть доказательства участия Тельмана в заговоре, а тем более в поджоге рейхстага не удалось. К этому времени власть в гестапо перешла в руки Гиммлера и Гейдриха. 1 июня Гейдрих разослал всем учреждениям гестапо циркулярное письмо, которое походило на сигнал "SOS": "Для судебного разбирательства по делу бывшего Председателя КПГ, обвиняемого в государственной измене, необходимо срочно установить следующее: а) кто являлись в январе-феврале 1933 года окружными политическими руководителями КПГ и где они находились? б) где распространялась листовка "Наша борьба за революционное свержение фашистской диктатуры и за новую социалистическую советскую Германию!", тезисы Центрального Комитета КПГ о положении и задачах партии, датированные 15.2.1933 г.?"
Неделей позже руководство Гейдриха, а именно имперский министр внутренних дел Фрик наверняка все еще верил в возможность процесса. Иначе вряд ли бы он разослал всем земельным правительствам предостережение о том, что "коммунисты планируют провести в эти два дня акты протеста против "классовой юстиции". Фрик писал: "Я прошу Саксонское правительство особо позаботиться об охране имперского суда".
Но тревога была напрасной. Когда было опубликовано, что Тельмана собираются обвинить в том, что он был сообщником ван дер Люббе, во всем мире вновь поднялась волна протеста. Хотя дело Тельмана к этому времени разбухло до нескольких томов, в нем не было ничего такого, что можно было бы использовать в суде в качестве доказательств. С помощью ложных и весьма сомнительных показаний шпиков, провокаторов и полицейских агентов многого не добьешься. Да и последний допрос обвиняемого 30 июня 1934 года ничего не мог изменить в безнадежном положении следователей. Тогда процесс отложили. У нацистских руководителей еще свежи были воспоминания о поражении на процессе о поджоге рейхстага.
В тюрьме Моабит Эрнст Тельман готовился к процессу, на котором он собирался опровергнуть выдвинутые против него обвинения. Тем временем его жена подыскивала подходящего защитника. Это было исключительно тяжелым делом. С самого начала отпадали те адвокаты, которые близко стояли к Коммунистической партии, а также те, кто находился под подозрением гестапо. Роза Тельман обращалась письменно ко многим адвокатам, но получала отказ. В сентябре 1934 года ей удалось наконец договориться о защите мужа с гамбургским адвокатом доктором Эрихом Вандшнейдером. Эрнст Тельман и Вандшнейдер лично знали друг друга. Родители адвоката в прежние годы пользовались услугами прачечной, где на выдаче работал когда-то Тельман. Хотя Вандшнейдер состоял в нацистской партии и имел звание штурмфюрера СС, он не принимал гитлеровский режим безоговорочно, особенно после своего выступления в качестве официально назначенного защитника на судебном процессе по делу одного из известных руководителей компартии Фите Шульце. Несмотря на зверское обращение, Фите Шульце держался до конца исключительно мужественно, что не могло не вызвать у адвоката сначала уважения, а затем и искренней симпатии к нему. И к Тельману адвокат относился с огромным уважением. Это было известно партийному руководству. Вот почему оказалось возможным установить через курьера контакт между партией и Вандшнейдером. Именно таким путем товарищи получали информацию о положении дел Тельмана в следственной тюрьме. Этим же путем они могли передавать Тельману, находившемуся под очень строгой охраной, разного рода сведения. Тельману, томившемуся уже более полутора лет в тюремных застенках, стало значительно легче после того, как его жена поручила ведение дела защитнику по выбору обвиняемого. Но что мог сделать один адвокат с целой сворой фанатичных судей из народного трибунала, которые стремились не только растоптать честь
Э.Тельман во дворе следственной тюрьмы Моабит.
Тельмана, но и снести ему голову. Нацисты пренебрегли статьей 105 Веймарской конституции, запрещавшей всякого рода чрезвычайные суды, создав свой шедевр - народный трибунал. 14 июля 1934 года народный трибунал собрался на заседание. Членов этого суда Гитлер назначал лично. Их задача состояла вовсе не в анализе достоверности и убедительности доказательств, которые уличали бы обвиняемого в совершении уголовного преступления. В день четвертой годовщины создания народного трибунала имперский прокурор Паррисиус проболтался, что его задача заключается не "в отправлении правосудия, а в уничтожении врагов национал-социализма".
Когда Тельман выступил повторно с просьбой поручить свою защиту еще одному адвокату, проживающему в Берлине, это был хорошо продуманный и обоснованный шаг. Тельман опасался, что до начала процесса остается слишком мало времени, а он хотел как можно лучше подготовиться к суду. В письме к своей жене от 24 октября 1934 года Тельман писал, что "процесс явится для меня моментом, означающим определенный, решающий поворот в моей жизни".
Розе Тельман пришлось потратить очень много сил и времени, чтобы подыскать еще одного адвоката для мужа. Так велик был страх перед гестапо и СД[8] у юристов, людей свободной профессии. Они очень боялись, что защита такого коммуниста, как Тельман, поставит под угрозу их дальнейшее существование.
На первых порах Эрнсту Тельману пришлось довольствоваться услугами адвоката, которого ему официально назначил суд. Это был проживавший в Берлине доктор Фридрих Реттер. В первый раз они встретились друг с другом в феврале 1935 года в тюрьме Моабит. Поскольку гитлеровская юстиция задерживала предъявление обвинительного заключения, при всех беседах присутствовал следственный судья из народного трибунала. Но Тельман не побоялся сказать доктору Реттеру, что на самом деле его арестовали из-за поджога рейхстага, к которому ни он, ни его партия не имеют никакого отношения. В результате он немедленно получил выговор от присутствовавшего и наблюдавшего за беседой следственного судьи, который запретил ему вести с адвокатом беседы на политические темы. Заключенный Тельман с большой живостью парировал: "А почему меня сейчас пытаются обвинить совсем не в том, за что я на самом деле был арестован?"
Хотя Реттер придерживался взглядов немецкой национальной народной партии, адвокат и его подзащитный быстро прониклись друг к другу доверием. Они обменялись на прощание крепким рукопожатием, которое свидетельствовало о большой взаимной симпатии. При расставании Тельман выразил просьбу сделать все возможное, чтобы суд наконец состоялся.
Вскоре после этого в своем письме к жене от 3 марта Тельман еще раз подтвердил, что доктор Реттер произвел на него хорошее впечатление: "Он умен и может кое-что сделать... Разделял взгляды немецкой национальной партии и в своей прежней практике никогда не защищал коммунистов. Несмотря на это, полагает, что в палате народного суда ему будут чинить препятствия, так как его причисляют к категории адвокатов неарийского происхождения, хотя сам он не еврей".
Прошло немного времени, и опасения доктора Реттера подтвердились. Судьи из народного трибунала, преследовавшие людей за их мировоззрение, пытались подключить и адвоката к своему плану, который был ими давно состряпан. Он заключался в том, чтобы вынести невиновному Тельману смертный приговор. Умный и чуткий юрист отдавал себе полный отчет в том, что его ожидает в будущем, если он откажется от роли, которую ему уготовил суд. С другой стороны, он был твердо убежден в невиновности своего подзащитного, да и его исключительные человеческие качества произвели на него большое впечатление. Кроме того, он дал Тельману слово, что не допустит, чтобы его ущемляли в правах адвоката. Вокруг Реттера создалась очень напряженная ситуация, где имел место почти неразрешимый конфликт с совестью. Всю свою жизнь он служил правде и придерживался точных правил этики в области своей профессии. Неужели теперь он должен пойти на службу новой инквизиции, перейти на сторону тех негодяев, которые прятали кинжал под судейской мантией?
Доктор Реттер решил встать на сторону своего подзащитного и бороться за справедливость. Он попытался не только подвергнуть сомнению истинность "доказательств", представленных обвинением, но и добыть свидетелей и документы, которые бы служили для оправдания Тельмана. И делал он это все на свой страх и Риск. Приходится ли удивляться тому, что гестапо не простило ему этого? Председатель второй палаты в народном трибунале отказал ему в официальном назначении защитником.
В конце марта доктору Реттеру пришлось разделить судьбу своего подзащитного. Его самого тоже арестовали.
Тельман вновь обращается к своей жене с просьбой о защитнике. 22 апреля 1935 года он писал ей: "Я по-прежнему придерживаюсь той точки зрения, что при всех обстоятельствах необходимо найти второго, может быть, даже и третьего адвоката для моей зашиты... Мне желателен хороший адвокат из Берлина. Конечно, В. (имеется в виду доктор Вандшнейдер. - П. П.) должен быть с этим согласен. Поскольку мне необходимо предъявить высокие требования к защите, может оказаться, к сожалению, что вследствие этого дело неизбежно будет затягиваться, а срок процесса откладываться".
Старания Розы Тельман найти еще одного адвоката увенчались в конце концов успехом. Берлинский адвокат доктор Фриц Людвиг заявил совершенно открыто о своей готовности защищать Эрнста Тельмана и даже отказался от гонорара. Он рекомендовал Розе Тельман добиться того, чтобы он был официально допущен к защите Тельмана, что ей в конце концов и удалось.
Хотя Людвиг был членом НСДАП, он попал под обаяние личности Тельмана. Одному из своих коллег он говорил позднее: "Я был восхищен живостью и остротой ума этого человека, который в течение нескольких лет был полностью изолирован от внешнего мира!" При других обстоятельствах он высказался в таком духе, что Тельман может сделать из него коммуниста, если он будет еще долго встречаться с ним. Тельман со своей стороны быстро почувствовал, что этому человеку можно доверять. Он начал передавать через своего адвоката письма и тайные записки, а ему самому доверять записи на сохранение. Людвиг выносил эти материалы нелегально из тюрьмы и передавал их своему коллеге, антифашисту Гельмуту Кюльцу, с которым он сотрудничал. Адвокат Кюльц, в целях маскировки состоявший членом нескольких нацистских организаций, поддерживал связь с курьером партийного руководства. Он передавал курьеру материал, полученный им от Людвига, и информировал партию о ходе дел и перспективах суда над Тельманом.
Биографы Тельмана писали об этом следующее: "Таким образом адвокаты не только оказывали действенную помощь Тельману в подготовке к процессу, но и были важным связующим звеном между ним и партией".
Летом 1935 года адвокатам Тельмана удалась прямо-таки "гусарская вылазка", при этом они рисковали головой. К тому времени в руках у адвоката доктора Людвига уже было обвинительное заключение, которое с трудом состряпал главный гитлеровский обвинитель Вернер. Этот "трактат" насчитывая 255 страниц, и на нем стоял гриф "секретно!". Естественно, что руководство КПГ и Коминтерн проявляли живой интерес к обвинительному заключению. Если можно было бы узнать, в чем конкретно обвинялся Тельман, то можно было бы оказать ему эффективную помощь.
Реттер, который к этому времени был вновь на свободе, стал ключевой фигурой этой акции. Адвокат, подвергнутый аресту, вынашивал мысль уехать из Германии. Все более распространявшийся антисемитизм заставлял его. и совершенно справедливо, опасаться того, что скоро его начнут преследовать из расистских соображений, так как его не относили к числу арийцев. Он обещал уполномоченному от партийного руководства достать копию обвинительного заключения, поставив одно условие: ему должна быть оказана помощь в нелегальном выезде из Германии и предоставлена определенная денежная сумма в валюте по его прибытии за рубеж.
В июле 1935 года все было тщательно подготовлено. Несмотря на огромный риск, официальный адвокат Тельмана Людвиг тайно предоставил в распоряжение доктора Реттера на сутки обвинительное заключение. Вместе с адвокатом Гельмутом Кюльцем Реттер позаботился о том, чтобы этот документ, имеющий такое большое значение для партии, был перепечатан в его адвокатской конторе. Две молодые женщины, члены компартии, поделили между собой материал и перепечатали его с предельной скоростью.
Вскоре в руках берлинских коммунистов оказалась копия обвинительного заключения. В Гросс-Керисе, в доме, стоявшем в стороне от других, они несколько раз сфотографировали эту копию. Впоследствии эти пленки были переправлены нелегальным путем за границу. Франц Далем, бывший в те годы членом Политбюро ЦК КПГ, писал в своих воспоминаниях: "Как доктор Реттер сдержал свое слово, так и наша партия выполнила свое обещание. В конце 1935 года Реттер был уже в Париже. В Париже, а позднее в США он публично выступал за освобождение Тельмана. Когда Реттер прибыл в Париж, с ним была копия обвинительного заключения. Выступая перед слушателями из разных стран мира, он срывал маску с нацистской юстиции и гестапо. Он сказал: "Совершенно очевидно, что любой адвокат, сознающий свой долг и не желающий унизиться до роли куклы в руках прокурора и суда, стремится разобраться в подлинности и качестве "доказательственных материалов", и при этом без контроля со стороны государства.
Именно это и невозможно в нынешней Германии. За тем, кто, следуя чувству долга и голосу совести, добровольно берется за защиту обвиняемого по политическому делу, денно и нощно следит гестапо. Все телефонные разговоры подслушиваются, корреспонденция вскрывается, даже от служащих адвокатских контор требуют тайных шпионских услуг... Только тот, кто пережил это лично, в состоянии понять, как низко опустилась германская юстиция. Наступило время, когда каждый должен решить для себя вопрос: может ли он быть на стороне такой юстиции или нет.
Сейчас все зависит от того, какой позиции придерживаться, и поэтому имя Тельмана стало символом жертв германской юстиции".
Бегство адвоката, захватившего с собой копию обвинительного заключения по делу Тельмана, было для нацистов весьма неприятным событием и сигналом о грозящей опасности. Гестапо и СД усилили слежку за официальным защитником Фрицем Людвигом и доктором Вандшнейдером. Партийный курьер Вальтер Трауч вынужден был действовать еще более осторожно и гибко, навещая доктора Людвига в его адвокатской конторе на берлинской улице Харденбергштрассе. Трауч сообщал: "Никогда нельзя было предвидеть заранее, чем закончится визит к Людвигу".
У доктора Людвига находились различные записи Тельмана, тайно сделанные им в тюремной камере. Когда это стало известно партийному руководству, Траучу было поручено забрать у Людвига этот материал, чтобы переправить его за границу. При очередной встрече с адвокатом Трауч завел об этом разговор. Людвиг, указав глазами на сейф, дал понять Траучу, что эти материалы находятся там. Но он не изъявил готовности пепедать их Траучу. В крайнем случае он мог лишь согласиться на их уничтожение в присутствии Розы Тельман. Но в этом никто не был серьезно заинтересован, в том числе и адвокат. Многочисленные листы бумаги, густо исписанные Председателем КПГ, остались на хранении у адвоката. В войну этот дом в Берлине был раз-рушен во время воздушного налета. Людвиг переехал в Вестфалию и взял с собой доверенные ему материалы. После войны он вновь оказался в Берлине. Теперь он мог спокойно взять с собой тельмановское наследие. В доме Центрального Комитета партии он передал сохранявшиеся тетради Францу Далему, который вручил их Розе Тельман, человеку, который больше других имел права на них.
Нет сомнения, что Тельману для борьбы со своими преследователями были очень нужны адвокаты как в юридическом, так и в психологическом смысле. Но Тельман с самого начала испытывал настоятельную потребность самостоятельно разобраться в материалах обвинения. Все-таки его адвокаты по своему мировоззрению не были коммунистами. А процесс, если он состоится, будет носить прежде всего политический характер. Поэтому коммунист Тельман, сознавая всю правоту своего дела и с присущим ему боевым духом, хотел и должен был взяться за дело сам. Когда доктор Реттер посетил его в первый раз в Моабите, Тельман заявил следственному судье совершенно недвусмысленно: "В политическом смысле я буду защищать себя сам и для этого мне не нужны защитники".
Нацистской юстиции понадобилось два года для составления обвинительного заключения по делу Тельмана, который был для них символом немецкого коммунизма. 15 марта 1935 года вторая палата народного трибунала отослала этот документ "Транспортному рабочему и бывшему члену рейхстага господину Эрнсту Гельману". Этот так называемый суд находился тогда на уже неоднократно упоминавшейся Принц-Альбрехтштрассе: от главного ведомства гестапо его отделяло всего несколько домов.
Против Тельмана выдвигалось следующее обвинение: во-первых, заговор с целью поднять вооруженное восстание, во-вторых, подстрекательство к насильственному изменению Конституции германского рейха и его отдельных земель, в-третьих, оказание поддержки запрещенному союзу (имелся в виду Союз красных фронтовиков "Рот-Фронт". - П. П.) в целях его сохранения в качестве организации.
Сам обвиняемый дал следующую характеристику обвинительному заключению: "пронизанное ложью и бесстыдством подбора материалов".
Пространный документ с головой выдавал автора, Оно было составлено, как и обвинительное заключение против Димитрова, верховным прокурором рейха доктором Вернером. Нет ничего удивительного также и в том, что преследователи Тельмана несколько поумнели после позорного поражения на процессе о поджоге рейхстага. Они с самого начала отказались устанавливать какую-либо связь между Тельманом и поджогом рейхстага. Не было и речи о зверствах коммунистов, якобы имевших место, о чем Геринг и "Фёлькишер Беобахтер" заявили еще 13 марта 1933 года. Ничего не говорилось и о планах убийств и о похищении жен и детей государственных и политических чиновников, о взрывах с помощью динамита на железных дорогах и в церквах, о пожарах и грабежах. Не смогли нацисты также найти или сфабриковать план установления коммунистической кровавой диктатуры, который был якобы изготовлен в стенах Дома им. Карла Либкнехта.
На Тельмана не падало даже тени подозрения в совершении уголовного преступления. Обвинителям не оставалось ничего другого, как прибегнуть к обвинению в государственной измене, которое было сформулировано самым высокопарным образом. В этом пункте значилось также и дальнейшее существование Союза красных фронтовиков, запрещенного еще в мае 1929 года. Так что же все-таки представляла собой эта государственная измена? Что касается состава данного преступления, то здесь до сих пор нет единого мнения. После прихода к власти буржуазия сразу объявила господство капитала конечным пунктом в развитии истории. Дальнейший исторический прогресс она объявила преступным. Законы о государственной измене и явились для нее важнейшим орудием юридического характера в борьбе против пролетариата и его авангарда. Все эти юридические нормы в конечном итоге были направлены против исторического права пролетариата на революцию, "Ведь право на революцию, - писал Энгельс, - является единственным действительно историческим правом, единственным, на котором основаны все без исключения современные государства"[9]. За этим правом стоит законодатель, которого не может убрать с пути или перехитрить ни один диктатор, ни одно правительство, ни одно государство. Имя ему - история, объективный закон развития от низшего к высшему. Поэтому коммунисты, которые познали объективный ход развития общества, не могут признавать законы о государственной измене, существующие в эксплуататорском государстве, ни с моральной, ни с юридической точки зрения. Они совершают измену только с точки зрения представителей капитала, нарушая положения, направленные на охрану буржуазного государства.
Обвинение Эрнста Тельмана в государственной измене было вдвойне абсурдно: и в историческом и в юридическом смысле. Если уж говорить о государственной измене, то ее совершали только его обвинители. Гитлеровское правительство с первого дня своего существования только этим и занималось. Место Веймарской республики и ее Конституции занял преступный режим, подрывавший самые основы буржуазного правопорядка: элементарные гражданские и человеческие права, преимущественное право парламента издавать законы, существующее только у судов право издавать приказ об аресте и т. д. Прогрессивная буржуазия сама признавала право на сопротивление такой системе. Тельман мог бы поставить своих преследователей на место с помощью их собственного оружия. Еще Робеспьер во время дебатов в Конвенте по вопросу о конституции объявил "священной обязанностью" народа восставать против нарушения его прав. Он назвал "изощренным коварством попытку тиранов наказывать восставших с помощью закона".
То, как было сконструировано обвинение по делу Тельмана с юридической точки зрения, тоже свидетельствовало об изощренном коварстве. Используя самым недопустимым образом речь Тельмана в Цигенхальсе, а также другие партийные документы, в обвинение был внесен следующий пункт: "Призыв начать всеобщую забастовку является подстрекательством к совершению действия, благодаря которому намерение совершить переворот непосредственно приводит к его совершению (§82, 85 Уголовного кодекса в старой редакции)".
Вся эта терминология не являлась изобретением нацистских юристов. Статьи кодекса о государственной измене, примененные в деле Тельмана, существовали еще в кайзеровской Германии. В империи, созданной Бисмарком "железом и кровью", государственная измена начиналась там, где хотя бы в зародыше обнаруживался социальный прогресс. Не только совершенное действие, но и попытка совершить таковое считались уголовно наказуемыми. Любые подготовительные действия, любая попытка, направленная на подрыв буржуазно-юнкерского государственного порядка, были достаточны, чтобы уже можно было говорить "о наличии состава преступления - государственной измены" (§82 Уголовного кодекса).
Даже кровавые юристы Гитлера прекрасно понимали, что их обвинение будет выглядеть все менее убедительным по мере того, как им придется выдвигать юридические доводы по составу преступления. Эта проблема возникла не только в деле Тельмана, но еще раньше в процессе по делу коммуниста Ф. Шульце. Его обвинитель доктор Штегеман писал 28 ноября 1934 года: "По делу Фридриха Шульце OIV я делал доклад имперскому прокурору Йорнсу и руководителю отдела по делам государственной измены, обер-прокурору Эйхлеру о политической ситуации в конце февраля 1933 года. Я говорил на ту же тему с господином прокурором доктором Бреннером, который ведет дело Тельмана. Господа из имперской прокуратуры весьма озабочены тем, могут ли конкретные факты, известные нам и связанные с событиями конца февраля, служить действительным основанием для поддержания обвинения в совершении государственной измены. До настоящего времени в Германии подобное обвинение ни в одном случае не имело места".
"Для самого процесса настроение у меня боевое"
Два года предварительного заключения, причем без всякого контакта с другими заключенными, могут показаться человеку вечностью. К такой изоляции следует добавить еще полное неведение относительно тактики следственных органов, а также намерений и конкретных обвинений со стороны прокурора. Поэтому вручение обвинительного заключения кажется уже значительным облегчением хотя бы в моральном смысле. Обычно это вселяет в человека уверенность, что решение его судьбы уже не за горами. Именно так Эрнст Тельман отреагировал на это событие. Он выдержал два томительных года, проявив большое терпение и собранность. Еще до того как обвинительное заключение оказалось у него в руках, он писал жене, что вручение обвинительного заключения он рассматривает как поворотный пункт в своем деле. Наконец-то он узнал со всеми подробностями, в чем его обвиняют. С присущей ему энергией он изучил обвинительное заключение, скрупулезно проанализировал его, записал свои возражения, подготовил и разработал план защиты. Кроме того, он тайно переписал многие страницы из обвинительного заключения, чтобы при случае передать их на волю своим товарищам.
Тельман собирался предстать перед судом не в роли обвиняемого, а в роли обвинителя, который будет разоблачать настоящих преступников, совершивших государственную измену и предавших немецкий народ.
Эрнст Тельман, этот страстный революционер, не стал бы колебаться ни одной минуты и перед судом заявил бы о том, в чем заключается историческая миссия его класса. В тюремной камере он делал следующие записи: "Я буду доказывать перед судом: 1) наша и моя борьба сотни раз оправданы... Я нахожусь здесь как представитель рабочих... Сочетать защиту с наступлением... гибко, маневренно, но недвусмысленно... Я должен поставить ряд вопросов, имеющих пропагандистское воздействие".
Еще в мае 1934 года Тельман в своем письме к следователю заявил о том, что он отклоняет докладную записку Верховного прокурора Германии, озаглавленную "Попытки коммунистического переворота в Германии". QH назвал этот документ искажением и фальсификацией политики партии. В ходе полемики он ясно высказался о своей приверженности социалистической революции: "Центральной и главной задачей партии является завоевание на свою сторону большинства рабочих в союзе с другими трудящимися. Без выполнения этой гигантской задачи цель - осуществить в исторической перспективе победоносную пролетарскую революцию - недостижима. Но мы решительно против применения для достижения этой цели таких средств и методов, как перевороты, индивидуальный террор, авантюристические действия, поджоги, грабежи, нападения и покушения.-. Поэтому неверно утверждение, будто мы в конце февраля (1933 г.) планировали переворот в Германии, абсурдно говорить о вооруженном восстании и о подготовке партии к восстанию. В действительности мы не занимались непосредственной подготовкой переворота, не было детально разработанного плана действий. Мы убеждены, что время вести открытую борьбу для нас еще не настало. ЦК не выдвигал практического лозунга о вооружении рабочих и не требовал этого.
Таким образом, мы не отрицаем революцию, мы считаем ее необходимой, и это единственная возможность добиться социального и национального освобождения. Мы работаем в этом духе и боремся за нее, но мы отвергаем заговоры".
Тельман с удовлетворением воспринял известие о результатах процесса о поджоге рейхстага. Он собирался непременно использовать этот процесс для своей защиты, для чего намеревался затребовать документы Лейпцигского процесса. Он хотел на суде задать те же вопросы, какие задал Димитров в письменной форме свидетелям Леше и Геллеру. Например, рассматривается ли каждая акция, совершенная внепарламентским путем, как акт вооруженного восстания? Обвинитель Тельмана выступал именно с таким утверждением, причем это утверждение находилось в вопиющем противоречии с действительной политикой партии. Он утверждал, что после прихода нацистов к власти "всеобщая забастовка в объективном смысле равнозначна развязыванию борьбы за власть с помощью оружия и путем гражданской войны".
Для Тельмана не составляло бы труда ответить и на обвинение в измене Конституции, ведь оно носило особо циничный характер. В исторической хронологии нацистов Веймарская республика вообще не существовала, она значилась у них лишь как "проклятое междуцарствие" и не воспринималась вообще всерьез. Для их исторической концепции значение имела лишь средневековая империя, так называемая "Священная Римская империя германской нации", и государство Бисмарка. Вслед за Бисмарком они создали свою "третью империю". Они ополчились против Веймарской буржуазной демократии настолько демонстративно, что едва ли можно было всерьез изображать из себя блюстителей и защитников этой самой демократии, права которой и так были крайне урезаны властью имперского президента. Парламент нацисты превратили в союз марионеток и клакеров, которые бушевали в здании Кроль-оперы после пожара рейхстага. В этом театре нацисты нанесли Веймарской конституции в юридическом смысле последний и смертельный удар и в то же самое время они обвиняли Тельмана в предательстве Конституции. Издав закон о предоставлении гитлеровскому правительству чрезвычайных полномочий (от 23 марта 1933 года), рейхстаг вопреки 94 голосам оставшихся депутатов от социал-демократической партии сам объявил себя недееспособным и отдал в руки гитлеровского правительства ничем уже более не ограниченную законодательную власть.
В связи с этим Тельман сделал следующие заметки: "По вопросу о политике гитлеровцев. Никаких уступок относительно роли находящихся на службе у капитала нацистов".
Тельман на суде собирался представить так называемую национал-социалистическую революцию как самую отвратительную контрреволюцию в истории Германии, а нацистский режим как террористическую диктатуру. Кроме того, он страстно желал воспрепятствовать тем, кто уже однажды поиграл с огнем в рейхстаге, разжечь пламя новой войны. Он хотел разоблачить лицемерные клятвы Гитлера и его паладинов поддерживать мир. Он собирался разоблачить "третий рейх" как государство, которое жаждало нового передела мира. Гитлер еще в "Майн кампф" откровенно признавался: "Если мы сейчас говорим о новых землях в Европе, то речь идет в первую очередь только о России и пограничных с ней государствах".
С конца 1931 года Тельман предсказывал, что тот, кто голосует за Гинденбурга и Гитлера, тот голосует за войну и новые массовые убийства. Стремление нацистов сделать из Германии великий германский рейх и обеспечить его господство в Европе находилось в вопиющем противоречии с Веймарской конституцией. В конституции было сказано, что воля германского народа заключается в том, чтобы "обновлять и укреплять свободу и справедливость в государстве, служить миру внутри страны и вовне и способствовать развитию общественного прогресса".
С самого начала наступательная позиция Эрнста Тельмана на предстоящем суде пришлась не по вкусу его защитникам. Они считали, что в его положении лучше не исходить из классовой позиции и не критиковать политику фашистских руководителей. Конечно, при этом они стремились только к одному - добиться более мягкого приговора для своего подзащитного. Но для Тельмана главное заключалось в том, как будет выглядеть в его лице коммунистическая партия перед судом. И ради этого он был готов на все. Он ни на минуту не задумался бы бросить в лицо всем этим негодяям в судейской мантии те же слова, которыми так шокировал судей из Верховного земельного ганзейского суда Фите Шульце: "Просить пощады у врага недостойно коммуниста. Я настаиваю, чтобы вы судили так, как этого требует от вас прокурор, чтобы люди наконец увидели, как здесь убивают людей с помощью ложных обвинений..."
Тельман намеревался сказать многое на этом процессе. И прежде всего он собирался разоблачить сущность фашизма и его политики, противопоставив ему политику КПГ. Одновременно он намеревался дать своим товарищам указания для дальнейшей борьбы. Не в последнюю очередь он хотел показать абсурдность самого процесса, затеянного нацистским судом. Следовало опасаться, однако, того, что права обвиняемого на защиту будут в значительной степени урезаны. Имея это в виду, он собирался напомнить суду картину французского художника Оноре Домье. Вот что Тельман писал по этому поводу в своих заметках: "Я кажусь себе тем самым подсудимым, который изображен на портрете: на обеих руках цепи, на губах повязка. Председатель суда обращается к нему: "Подсудимый, Вам предоставляется слово для защиты".
На предварительном следствии Председатель КПГ назвал по фамилии более двухсот свидетелей. Но следователь вызвал и допросил только немногих из них, и преимущественно тех, которые, правда, по неведению и без злого умысла дали те или иные показания, .истолкованные как улики против него. Что касается других свидетелей, то было заявлено, что нет возможности их вызвать. Многие из близких товарищей Тельмана, в том числе Джон Шер, Ойген Шенхар, Фите Шульце, Эрих Штейнфурт, Рудольф Шварц, к этому времени уже погибли от рук нацистов.
Тельман намеревался вызвать еще и других свидетелей защиты, включая сюда и свидетелей из других стран. Среди них, по мнению Тельмана, находились люди, которые могли бы привести фашистскую юстицию в великое смущение. К ним он относил руководителя Советского государства И. В. Сталина и министра иностранных дел СССР В. М. Молотова.
Естественно, что Тельман рассчитывал на живое участие мировой общественности в процессе. Именно это и настраивало его, очевидно, на оптимистический лад в период ожидания процесса. Он был убежден, что обвинение будет сломлено, если суд удовлетворит его ходатайства. Партийному руководству он сообщил в это время следующее: "Для самого процесса у меня есть хорошие предложения, и настроение у меня боевое".
У Эрнста Тельмана были все основания чувствовать себя таким образом. Об этом позаботилась партия, которая и на этой стадии ведения дела поддерживала контакты с Тельманом через его жену Розу и партийных курьеров. В его руки попадала информация не только о новых решениях и важных событиях, но и предложения по поводу предстоящего процесса.
В 1935 году Коминтерн и его секции усилили борьбу за спасение вождя немецких коммунистов. Террористические судебные процессы против антифашистов, которые заканчивались, как это было в случае с Фите Шульце, вынесением смертного приговора, а также угрозы со стороны фашистских чиновников вызывали опасения, что и в отношении Тельмана можно ожидать худшего. В марте, то есть в то самое время, когда Тельману было вручено обвинительное заключение, политическая комиссия Президиума Исполнительного комитета Коминтерна обсуждала вопрос о том, как усилить борьбу за освобождение Председателя КПГ. В принятой 21 марта резолюции предлагалось созвать Международный юридический следственный комитет, который должен был заняться вопросом нацистского террора, в том числе и в отношении Эрнста Тельмана.
Специальная комиссия Коминтерна, во главе которой стоял венгерский революционер Бела Кун, в течение двух месяцев занималась непосредственно подготовкой к судебному процессу по делу о вожде немецких рабочих. Известному юристу профессору Феликсу Галле, члену компартии, было поручено готовить материал для защиты и разоблачать намерения врагов Тельмана. Это было непростым делом, так как в распоряжении исполкома Коминтерна не было еще обвинительного заключения. В этот период нацистская юстиция наряду с процессом о поджоге рейхстага инсценировала еще целый ряд процессов против антифашистов, обвинив их в государственной измене. Из этих процессов можно было сделать определенные выводы.
Феликс Галле и члены комиссии Куна не остались без поддержки. Институт Маркса - Энгельса - Ленина при ЦК ВКП(б) предоставил в их распоряжение большой материал, который должен был доказать беспочвенность обвинения в измене родине. Доктору Ванд-шнейдеру, защитнику по выбору самого обвиняемого, были также срочно предоставлены необходимые документы. Доктор Людвиг, официально назначенный судом защитник, получал необходимые ему печатные материалы, имевшие большую ценность для его подзащитного, в советском посольстве в Берлине.
Коммунисты, занимавшиеся непосредственно подготовкой защиты Тельмана, единодушно придерживались мнения, что наступательная позиция Тельмана в политическом и юридическом смысле должна составить суть защиты. На этот счет политическая комиссия исполкома Коминтерна разработала в конце июня 1935 года руководящие указания. Они послужили основой проекта защитительной речи, которую подготовил для председателя комиссии Феликс Галле к концу июля. Он назвал свой проект "Обвинением гитлеровского фашизма".
Очевидно, этот материал, выработанный в связи с предстоящим судом, послужил отправной точкой для подробного письма, которое Вильгельм Пик направил своему боевому товарищу, томившемуся в заключении. Из этого письма видно, что Вильгельм Пик точно нащупал все слабые места предстоящего обвинения. Он излагал все дело так, будто речь шла о каком-то процессе в Греции. В письме говорилось: "Недавно я узнал об одном очень интересном процессе. Речь идет об одном из наших греческих друзей, который входил в состав руководства и был уже давно арестован. Правительство с помощью огромного материала, документов и разного рода свидетельских показаний, несомненно, хотело заставить его обороняться. Но он поступил очень разумно и на это не поддался... Говорят, что это было очень каверзное дело. Там был выдвинут лозунг объявить всеобщую забастовку в ответ на меры Веницелоса. Коммунистам было предложено в ней участвовать. Вследствие этого была сделана попытка обвинить нашего друга в том, что он пытался предпринять насильственные действия и даже прибегнуть к вооруженному восстанию. Наш друг отверг эту глупость самым блестящим образом и доказал, что выдвижение лозунга о всеобщей забастовке не имеет к этому никакого отношения. При этом он ссылался на примеры в других странах, где никому в голову не приходила абсурдная мысль связывать воедино всеобщую забастовку и вопрос о восстании... Это дело оказало очень сильное воздействие на всех рабочих, особенно блестящее выступление нашего друга. Правительство собирается устроить над ним судебный процесс... Возможно, что оно и устроит скоропалительный суд, чтобы застать общественность врасплох. Но наши друзья настороже, они пытаются использовать все возможности, чтобы освободить нашего друга..."
Это письмо попало в руки Розы Тельман через партийных курьеров, и она смогла передать его в конце концов в руки адресата. Письмо имело для Тельмана двойную ценность. Оно подтверждало правильность его тактики ведения защиты на процессе и внушало ему уверенность в том, что борьба за его освобождение ведется все так же интенсивно. Так оно и было на самом деле.
На VII Всемирном конгрессе Коминтерна в Москве особое внимание руководители коммунистических партий Уделили освобождению выдающегося немецкого революционера. 14 и 15 августа 1935 года комиссия Куна продолжила работу под руководством Климента Готвальда. Она обсуждала дальнейшие меры, направленные на освобождение Тельмана. Выступая перед представителями многочисленных коммунистических партий, международного комитета по освобождению Тельмана, Межрабпома и других антифашистских организаций, Бела Кун подчеркнул: "Пока вождь немецкого пролетариата Эрнст Тельман находится в руках фашистов, его жизни угрожает опасность". Исходя из этого, секретариат исполкома Коминтерна 21 августа принял решение о проведении кампании за освобождение Эрнста Тельмана. В этом документе говорилось, что "необходимо мобилизовать все силы коммунистических партий, чтобы непрерывно расширять и наращивать кампанию за освобождение Тельмана на основе широчайшего движения единого и народного фронта".
VII Всемирный конгресс Коминтерна оказал на международное движение за освобождение Тельмана исключительное влияние. В конце 1935 года в Париж на Международный конгресс юристов прибыло 300 юристов, политиков и ученых из 15 стран мира. Нацистам это событие было не по нутру. Ведь во французской столице собрались в основном представители буржуазных кругов, которые разоблачили создавшуюся в фашистской Германии ситуацию: бесправие, гонения на евреев и преследование коммунистов, в том числе Э. Тельмана. В президиуме сидели такие люди, как немецкий социал-демократ Рудольф Брейтшейд, шведский антифашист Георг Брантинг, выступавший в свое время в защиту Сакко и Ванцетти, французский министр Пьер Кот. Кульминационным пунктом на конгрессе явилось появление защитника Тельмана Фридриха Реттера, который привез с собой обвинительное заключение по делу Тельмана. Речь Реттера стала сенсацией. Она разоблачила преступный заговор нацистской юстиции против вождя немецких коммунистов. Тельман стал символом антифашистского сопротивления в Германии. Известный политик, лейборист, профессор Гарольд Ласки выразил мнение большинства присутствующих, сказав: "Если Тельман будет казнен, то умрет не только он, умрет идея права в цивилизованной Европе. То, что происходит в Германии, является наступлением на все право и всю цивилизацию".
В Париже была показана вся абсурдность предъявленного Тельману обвинения, пункт за пунктом, как в юридическом, так и в фактическом смысле. Собравшиеся потребовали в категорической форме "освобождения Тельмана и всех противников национал-социалистического режима, которые были арестованы или осуждены в качестве таковых и по тем же причинам, что и Тельман".
Страх перед собственным бесстрашием
В Париже еще не могли знать, что вопрос о Тельмане был уже решен. Коричневые руководители окончательно пришли к выводу, что процесс над Тельманом для них слишком опасное дело, на котором можно обжечься. Даже самым фанатически настроенным представителям фашистского режима было ясно, что обвинение против Тельмана построено на песке. Кроме того, они боялись, что публичное выступление Тельмана будет иметь большой резонанс в пропагандистском смысле. По материалам предварительного следствия они достаточно хорошо знали, что этот человек из той же породы, что и Димитров. Поэтому они ни в коем случае не хотели дать Тельману шанс выступить в Лейпцигском имперском суде в защиту коммунизма. (Легко себе представить, что сделали бы с обвинителями Тельман и Димитров вдвоем, если бы они обратили против нацистов их собственное оружие.) Именно поэтому нацисты взялись за адвоката, защищавшего Альберта Кунца, который в июне 1934 года от имени своего подзащитного потребовал на судебном процессе вызвать в качестве свидетеля Тельмана. В результате защитник мужественного коммуниста, члена ЦК КПГ, отказался от своего намерения, сделав это из "добровольных побуждений". Совершенно очевидно, что Тельман был готов выступить в качестве свидетеля по делу своего товарища по партии из Вурцена.
В отношении Тельмана были также сделаны заявления, свидетельствовавшие о больших трудностях нацистов в связи с предстоящим процессом. Так, во время посещения тюрьмы Розой Тельман доктор Цигер, один из судей, осуществлявших надзор, дал понять, что возникли сомнения, можно ли будет вообще найти в Берлине подходящее помещение для суда, ибо более тысячи иностранных журналистов выразили желание присутствовать на процессе в качестве корреспондентов.
Само собой разумеется, что найти зал для процесса над Тельманом не составляло ни малейшего труда. Настоящей проблемой стали для нацистов поступавшие во все возрастающем количестве запросы по поводу процесса по делу Тельмана, обвиняемого в государственной измене. Нацистская юстиция была вынуждена давать стереотипные объяснения: мол, требуется еще время, так как непрерывно появляются все новые обвинительные материалы. Но сколько времени можно распространять одни и те же басни? Ведь в конце концов все равно придется представить на суд общественности "чудовищные доказательства".
В начале 1935 года гитлеровцы наметили план по делу Тельмана. На 5 февраля, то есть еще до вручения обвинительного заключения, было назначено нечто вроде "заседания штаба" по этому вопросу. В этот день в имперском и прусском министерстве юстиции встретились 15 человек, которые должны были решить вопрос о прессе на процессе по делу Тельмана. Какое значение придавалось этому вопросу нацистами, видно уже из состава присутствующих на этом совещании. Здесь были представители министерства юстиции, министерства иностранных дел, имперского и прусского министерства внутренних дел, министерства Геббельса (пропаганды), гестапо, имперской прокуратуры, а также органов печати министерства юстиции. Кого там только не было! За столом министериаль-директора Кроне, председательствовавщего на этом заседании, сидели советник уголовной полиции Геллер из гестапо, советник прокуратуры доктор Бреннер, тот, кто вел дело Тельмана, доктор Гизевиус, в руках которого были сосредоточены все нити преследования инакомыслящих на уровне министерства внутренних дел, и др.
Однако 5 февраля речь шла не столько о прессе, сколько о том, должен ли вообще состояться суд и не лучше ли, если бы его вовсе не было. Особенно яростно против судебного процесса выступал Гизевиус, хитрая лиса из гитлеровского гестапо. В тайном протоколе заседания этого "избранного общества" было записано следующее:
"Правительственный советник доктор Гизевиус выразил точку зрения, что следует отказаться от проведения уголовного процесса по делу Тельмана, хотя господин имперский и прусский министр внутренних дел и не высказал какого-либо суждения по этому вопросу. Для этого имеются внутриполитические и внешнеполитические причины. Допустить процесс можно только в том случае, если на нем состоятся какие-либо разоблачения исключительного характера, связанные с коммунистической опасностью, угрожавшей Германии и всему миру. Иначе для иностранных кругов, близко стоящих к коммунистам, процесс явится желанным поводом развязать новую бешеную кампанию в прессе, направленную против нынешней Германии. Если глава коммунистов будет осужден в лучшем случае к 15 годам каторжной тюрьмы, то из этого можно будет сделать заключение, опровергающее большую опасность коммунизма и заслуги национал-социализма перед лицом других европейских государств в деле борьбы с коммунизмом, на которые неоднократно и с полным основанием ссылался фюрер... Коммунисты только того и ждут, чтобы в случае осуждения Тельмана возложить на него венец мученика".
В подобном духе высказались и другие участники. Только двое посланцев Геббельса серьезно полагали, что при отказе от процесса нацисты лишаются полезного "пропагандистского шоу": "Господа доктор Тауберт и Диверге, представляющие министерство пропаганды, заявили, что без рассмотрения вопроса в судебном порядке обойтись невозможно... С помощью умелой режиссуры следует, конечно, позаботиться о том, чтобы судебное рассмотрение дела совершенно четко продемонстрировало всему миру, что именно национал-социализм освободил все западноевропейские страны от опасности, которая им угрожала со стороны коммунизма... Весь мир ожидает, что на процессе по делу Тельмана с коммунизмом раз и навсегда будет покончено".
Но представитель имперского прокурора, советник прокуратуры доктор Бреннер вынужден был разочаровать пропагандистов из ведомства Геббельса: "Единственная особенность процесса заключается в том, что он направлен лично против Тельмана. Падкие до сенсаций люди не получат желаемого". В результате верх одержал Гизевиус, который сказал, что "вопрос о том, следует ли проводить уголовный процесс или нет, должен быть решен фюрером и рейхсканцлером". Никто, кроме Гизевиуса и Геллера, из присутствовавших на заседании так хорошо не знал, что главная ложь, распространяемая фашистами о "большевистской угрозе", прежде всего касается вопроса о вооруженном восстании, якобы запланированном коммунистами. Естественно, что Гизевиус держал язык за зубами по этому поводу. Только в Нюрнберге, когда его бывшие хозяева оказались на скамье подсудимых, он сказал правду. Там он неожиданно вспомнил подробности о роли Геринга и штурмовиков в поджоге рейхстага. В Нюрнберге он подтвердил, что "с самого начала было решено все свалить на головы коммунистов".
Но в те времена, когда нацистская диктатура укрепляла свои позиции, этот деятель из гестапо занимался не только тем, что убирал со своего пути мешавших ему соперников, как это произошло с первым начальником гестапо Дильсом, который, как известно, сообщил Герингу о зверском обращении с Тельманом, высказав по этому поводу свое неудовольствие. После поражения империи, так заботливо охраняемой им в прошлом, Гизевиус заявил: "Я спокойно мог отважиться на борьбу с Дильсом, этим легкомысленным субъектом, который стал в конце концов сам себя воспринимать как буржуазного ренегата и поэтому мучился всякого рода комплексами".
Этот гестаповец так же хорошо справлялся со своими служебными обязанностями и тогда, когда нужно было расправиться с идейными противниками нацизма. По делу Тельмана у него был заготовлен вариант, который с точки зрения нацистского режима был более целесообразным, чем тот, который предлагали ревностные служаки из ведомства Геббельса. Протокол от 5 февраля 1935 года содержит в себе разъяснение по этому поводу: "Сейчас имеются другие, более безопасные пути содержать Тельмана под надежным арестом. Б случае если суд не состоится, придется так или иначе пойти этим путем..."
План Ганса Бернда Гизевиуса был трезвым, удивительно простым и исключал всякие случайности. Зачем рисковать и устраивать публичный процесс именно по делу Тельмана, когда можно подвергнуть его длительной изоляции, причем без всякого риска? Декрет о поджоге рейхстага предоставил полную свободу действий в юридическом смысле. С его помощью можно навсегда изгнать из общества неугодных людей, и представителям органов юстиции не надо даже пальцем шевелить. Да, это хорошо понимали господа, собравшиеся за столом министериаль-директора Кроне. И это казалось им убедительным. Но окончательное решение еще не было вынесено.
Несмотря на всю секретность, до руководства КПГ все-таки дошло, что нацисты испугались своей собственной смелости. Товарищам удалось конспиративным путем доставить Тельману соответствующую информацию. На это он ответил: "Я тоже подозреваю, что процесс не состоится..."
Вскоре после этого опасения Тельмана сбылись, Осенью 1935 года обвинительное заключение еще раз было проверено и найдено слишком легковесным. Нацистские руководители испугались тягаться с Тельманом на глазах у всего мира.
В любом цивилизованном государстве это означало бы свободу для заключенного. Но не так обстояло дело в нацистской Германии. Еще задолго до прихода к власти духовные отцы нацизма придумали способ обезвреживания своих политических противников любой ценой. Нацистский активист Теодор фон дер Пфордтен подготовил проект конституции на случай государственного переворота, т. е, на тот случай, если гитлеровский путч 8 - 9 ноября 1923 года в Мюнхене увенчается успехом. В этом документе предусматривалось "удаление всех лиц, подозрительных с точки зрения безопасности, а также бесполезных едоков. Они должны исчезнуть в сборных лагерях". Но в те времена первым исчез Гитлер в крепости Ландсберг, а нацистская конституция канула в небытие. Однако через 10 лет "великая хартия фашизма" праздновала свое воскрешение в виде декрета правительства по поводу поджога рейхстага. Доктор Вернер Бест, один из самых ретивых и ловких нацистских юристов, сумел первым использовать в интересах гестапо блицзакон от 28 февраля 1933 года. В его голове зародилась дьявольская идея о превентивном заключении, которое стало псевдоюридическим фундаментом для концлагерей и всех ужасов, с этим связанных. Гейдрих с жадностью подхватил идею Беста и "по достоинству" его вознаградил, сделав сначала начальником правового отдела гестапо, а затем и своим заместителем.
В руках Гейдриха (а тем самым и Беста) оказалась и судьба Тельмана. Если гестапо уже на стадии предварительного расследования задавало тон, то теперь оно Должно было и в чисто юридическом смысле найти решение, которое бы удовлетворило нацистское руководство. Гитлеровский режим придавал, как правило, гораздо большее значение юридическому обоснованию своих преступлений, чем это предполагают. В первую очередь это относилось, естественно, к делу самого известного немецкого коммуниста.
Проще всего было бы сделать следующее: отменить судебное распоряжение об аресте в связи с тем, что подозрение в совершении преступления отпало, а вместо этого издать приказ гестапо о превентивном заключении. Так уже давно поступали с тысячами ни в чем не повинных людей, которых из следственных тюрем переправляли прямо в концлагеря. Такая практика точно соответствовала распоряжению прусского министра юстиции от 6 мая 1933 года. Но в этом случае пришлось бы сделать весьма нежелательное признание в том, что Председатель германской компартии просидел без всякого основания два с половиной года в предварительном заключении. Для издания гестапо приказа о превентивном заключении вовсе не требовалось наличия наказуемого деяния. Нацистский юрист Шпор заявил в 1934 году: "Превентивное заключение допустимо не только по отношению к активным врагам государства, но и с воспитательной целью по отношению к критикам национального движения, нытикам и другим лицам, в том числе и в тех случаях, когда они не представляют угрозы для общественной безопасности".
В случае с Тельманом гестаповцы преследовали двоякую цель: с одной стороны, они хотели заполучить в свои руки самого опасного противника. Приказ о превентивном заключении был для этого необязателен, но все-таки желателен. С другой стороны, Тельману следовало и дальше находиться под подозрением в совершении уголовного преступления. Для этого было полезно, чтобы судебное распоряжение об аресте продолжало оставаться в силе, а сам Тельман, лишенный свободы, находился в заключении в тюрьмах, которые чисто формально и только для видимости находились в ведении органов юстиции.
Именно в таком духе и были составлены распоряжения от 1 ноября 1935 года. Гестапо и органы юстиции поделили между собой роли, но действовали они синхронно и согласно тайной предварительной договоренности. Именно в тот самый день вторая палата народного трибунала приняла следующее решение: "Обвиняемый Тельман - при сохранении в силе приказа об аресте, ввиду подозреваемой возможности побега - освобождается от дальнейшего отбывания предварительного заключения. После освобождения обвиняемый обязывается ежедневно являться в соответствующий полицейский участок по месту пребывания".
Согласно §117 действовавшего тогда уголовно-процессуального кодекса, обвиняемого, "арест которого был вызван только в связи с подозрением в намерении скрыться, можно было освободить от предварительного заключения при предоставлении им, гарантий".
Однако в решении народного трибунала ничего не говорилось ни о залоге, ни о поручительстве со стороны подходящих для этого лиц, в чем, собственно, и могло бы состоять "предоставление гарантий". Но каждая строчка, каждое слово судей было сплошным лицемерием. В тот же самый день, когда судьи якобы "освободили" заключенного Тельмана от дальнейшей изоляции, Гейдрих, ставший к тому времени в качестве начальника гестапо заместителем Гиммлера в имперских масштабах, опираясь на декрет о поджоге рейхстага, издал приказ о его превентивном заключении: "В интересах поддержания общественной безопасности и порядка Вы подвергнуты превентивному заключению..."
Превентивное заключение, как правило, означало лишение свободы на длительный срок или пожизненно. Оно весьма часто обрывалось физическим уничтожением заключенного. С превентивным заключением поделать уже ничего было нельзя. Не было возможности жаловаться и не было никаких средств бороться с этим.
14 ноября 1935 года Эрнсту Тельману был вручен приказ гестапо. При этом ему было сообщено, что превентивное заключение он будет отбывать в тюрьме Моабит. Без промедления Тельман взялся за перо и написал письмо жене, в котором обрисовал свою новую ситуацию. Несколько предложений в этом письме звучали как самоутешение. Он писал: "Мучительной неизвестности относительно процесса тем самым пришел конец". Он пытался подавить свое крайнее разочарование по поводу несостоявшегося процесса. Но разочарование было куда больше, чем он был готов признаться в этом в первый момент. Ведь он готовился к схватке с нацистской юстицией с чрезвычайной тщательностью и энергией. Тельман, борец по природе, с волнением ожидал начала процесса, он тысячу раз мысленно представлял себе, как он будет выступать на суде. Десять лет спустя он рассказывал своему товарищу по заключению: "Были бы ошеломлены даже мои злейшие враги, не допускавшие и мысли о том, что бывший портовый рабочий из Гамбурга, не кончивший никаких гимназий и университетов, но зато обладающий большим жизненным опытом и практическим знанием жизни, способен публично разоблачить и пригвоздить к позорному столбу всю эту комедию права и правосудия... В силу всех этих причин и мой процесс, к величайшему для меня сожалению, не состоялся".
Последствия превентивного заключения
Несмотря на приказ о превентивном заключении, Тельман не был отправлен в концентрационный лагерь, как это обычно делалось. У заключенного № 1 при нацистском режиме был двойной статус: поскольку следствие по обвинению в государственной измене продолжалось, он считался обвиняемым в смысле уголовно-процессуального кодекса. Одновременно он находился в превентивном заключении у гестапо. Мировая общественность с недоверием следила за всеми событиями, связанными с Тельманом.
Этим можно, очевидно, объяснить, почему Гитлер лично занимался делом Тельмана и почему он оставил за собой право решать вопрос о его судьбе. Гитлер приказал, "чтобы Тельман оставался в следственной тюрьме Моабит в качестве подследственного". Более чем вероятно, что руководитель немецких коммунистов был единственным заключенным фашистского государства, по отношению к которому одновременно действовали два приказа: приказ гестапо о превентивном заключении и судебное распоряжение об аресте.
Положение Тельмана, оказавшегося в лапах гестапо, очень быстро и заметно ухудшалось. Еще в 1935 году охрана Тельмана приняла устрашающие размеры. Специальная команда, состоявшая из 20 человек, была дополнительно вооружена автоматами. Возле камеры Тельмана днем и ночью патрулировали вооруженные полицейские, которым было строжайше запрещено обмениваться с ним хотя бы одним словом. Даже во время ежедневной прогулки по тюремному двору за ним, как приклеенная, следовала двойная охрана. Это была дополнительная пытка, действовавшая на нервы заключенному.
Из-за Тельмана была значительно усилена и внешняя охрана тюрьмы Моабит. В непосредственной близости от следственной тюрьмы, на улицах Турмштрассе и Ратхаусштрассе, были сооружены два полицейских охранных пункта. Отсюда велось наблюдение за всеми выходами, днем выставлялось три, а ночью пять патрулей, которые расхаживали вокруг тюрьмы. Гестапо боялось, что Тельман может поддерживать контакты с внешним миром. Поэтому за его женой каждый раз, когда она появлялась в Берлине, устанавливалось наблюдение.
Конспираторские навыки Розы Тельман, этой маленькой, энергичной женщины, постоянно совершенствовались. Несмотря на установленную за ней слежку, ей удавалось передавать мужу во время посещения тюрьмы важную информацию. При этом они пользовались "закодированным языком". Муж и жена научились прекрасно понимать друг друга. Однако все это не ускользало от внимания гестаповских надзирателей. В результате ответственные чиновники прусского гестапо в июне 1936 года обратились в имперскую канцелярию Гитлера: "При хорошем взаимопонимании между мужем и женой постороннему человеку практически невозможно разгадать в коротких завуалированных фразах какие-либо сообщения о попытках его освобождения. В результате частых посещений в течение трех лет оба супруга отработали такие замаскированные методы по обмену информацией, что необходимо значительно сократить число посещений, чтобы воспрепятствовать этому... Я был бы весьма благодарен за безотлагательное получение дальнейших распоряжений".
Это предложение было встречено в имперской канцелярии с полным пониманием. Спустя самое короткое время ближайшее окружение Гитлера дало зеленый свет в отношении дальнейшего ужесточения условий тюремного содержания Тельмана. Посещения Розы Тельман были сокращены с одного раза в две недели до одного раза в три недели. Вручаемые Тельману письма и почтовые открытки после прочтения отбирались. Было запрещено приносить с собой продукты. Адвокатам сократили время для переговоров с подзащитным. В дополнение ко всему советник уголовной полиции Опиц, тогдашний особый уполномоченный гестапо по делу Тельмана, крайне досаждал Розе Тельман своими провокационными вопросами и мелочными придирками во время посещения тюрьмы.
Тактика гестапо основывалась на тезисе, что "капля камень долбит". В конце 1936 года дело дошло до того, что при каждом посещении жены Тельмана к ним подсаживали нового надзирателя, чтобы вселять в супругов чувство неуверенности. Однако фашистские властелины мечтали о большем. Как и прежде, они ни в чем не могли обвинить Тельмана, кроме одного: он оставался убежденным коммунистом и, находясь в застенках, не собирался отступать от своего мировоззрения ни на йоту. В этой позиции Тельмана и заключалась слабость гестапо.
Если бы гестапо удалось сделать из Тельмана отступника, то оно одержало бы важную моральную победу над коммунистическим сопротивлением. Возможно, что за это гестапо выпустило бы Тельмана на свободу. Первая открытая попытка в этом направлении была предпринята в конце 1936 года. В присутствии Розы Тельман чиновник гестапо, наблюдавший за посещением, неожиданно заявил: "Я вам предлагаю следующее. Вы проведете здесь, в тюрьме, собрание, на котором будете говорить о национал-социализме. Скажете, что вы отказались от своего мировоззрения, что марксизм является ложным учением и предложите остальным разобраться в этом и отречься от коммунизма".
Тельман не мог поверить своим ушам. Ему удалось сдержать себя с большим трудом: "Я никогда не сделаю этого, что бы вы со мной ни делали. Вы же видите, что я еще вполне нормален". Чиновник дал ему понять, что это самый скорый путь к Свободе...
Волю Тельмана, его силу сопротивления нелегко было сломить ни таким, ни иным путем. Но его противники не собирались отказываться от своих намерений. Упорная борьба между двумя лагерями продолжалась, при этом для заключенного решался вопрос жизни и смерти. Ко всему прочему, в начале 1937 года состояние здоровья Тельмана ухудшилось. Строжайшая изоляция, недопустимое обращение, малоподвижный образ жизни и другие невзгоды делали свое дело. Тельман, отличавшийся прежде крепким здоровьем, стал страдать гипертонией, кишечными недомоганиями, периодически болел гриппом. Но физические страдания не ослабили его воли, В письме к Розе Тельман от 22 марта 1937 года, где он поздравлял ее с днем рождения (ей исполнилось 47 лет), он писал о себе: "Здесь, в этой тюремной тишине, я тешу себя надеждой, что не поддамся судьбе, под гнетом которой мне суждено страдать... Однако желание еще не есть свершение. Лишь человек, уже закалившийся в перенесении собственных страданий, может помочь переносить страдания и другим людям".
Эти строки взяты из последнего письма, которое Эрнст Тельман официально написал своей жене. Вскоре он был вынужден прекратить переписку со своими ближайшими родственниками. Как это произошло?
7 апреля 1937 года, когда Роза Тельман вместе с дочерью Ирмой вышла из своего дома на Тарпенбекштрассе (дом № 66), ее задержали на улице. Незнакомый человек спросил ее: "Вы госпожа Тельман?" Роза ответила утвердительно. Незнакомец предъявил свое удостоверение. Он оказался сотрудником гестапо. Розе предложили вернуться в дом. У входа находились еще два гестаповца. Когда все поднялись в квартиру, ей предложили отдать все письма мужа, которые он присылал из тюрьмы. Роза Тельман выразила протест и отказалась выполнить их просьбу, сославшись на то, что письма прошли через цензуру. Гестаповцы ответили, что это не играет никакой рати. Ей следует отдать письма, ведь так и так в квартире будет произведен обыск. Что могла сделать жена Тельмана с тремя вооруженными гестаповцами? Она нашла несколько писем и вручила их присутствующим вопреки своей воле. Три гестаповца перерыли все шкафы и ящики, забрали остальные письма и почтовые открытки от Тельмана и даже все записки, писанные его рукой.
Розе было предложено следовать за ними в гестапо. Ирме разрешили остаться дома. Но семнадцатилетняя девушка, смышленая и уверенная в себе, настояла на том, чтобы ей позволили сопровождать мать. В гестапо на Розу Тельман посыпался град вопросов: кто фотографировал письма? Давала ли она читать письма Вандшнейдеру? Но от Розы нельзя было узнать ничего из того, что интересовало гестапо. В конце концов гестаповцам не оставалось ничего другого, как запретить Розе Тельман рассказывать кому-либо, что письма конфискованы.
30 апреля последовало продолжение. В квартире Тельмана вновь появились нацисты и предложили жене и дочери Тельмана следовать за ними в гестапо. Розе Тельман было передано письмо со следующими словами: "Это письмо вашего мужа дочери. Вы можете с ним здесь ознакомиться, но само письмо останется здесь".
Возмущенная Роза Тельман ответила, что в таком случае это письмо не представляет для нее какой-либо
Мемориальная доска на доме по Тарпенбекштрассе, 66 в Гамбурге: "Помни об этом ! В этом доме жил Эрнст Тельман - Председатель Коммунистической партии Германии. Родился 16 апреля 1886 г. в Гамбурге, арестован гестапо 3 марта 1933 г. в Берлине, убит после двенадцатилетнего заточения 18 августа 1944 г. в концентрационном лагере Бухенвальд."
ценности. Но она не в состоянии была изменить вновь заведенный порядок. Он заключался в том, что в будущем она сможет читать письма своего мужа только в полицейском участке.
Роза Тельман не замедлила сообщить о случившемся своему мужу. Однако это письмо не было вручено Тельману. В начале мая она, как и много раз до этого, села в поезд, чтобы отправиться в тюрьму Моабит. Гестаповец Опиц, естественно, догадывался, почему госпожа Тельман так неожиданно захотела поговорить со своим мужем. Когда она прибыла в Моабит, ее сначала заставили ждать. Прошло три бесконечных часа, прежде чем появился Опиц в сопровождении еще одного асессора. Он сказал: "Вы ни в коем случае не должны говорить своему мужу о том, что письма конфискованы".
Роза Тельман: "А почему я не должна этого говорить?"
Опиц: "Подумайте сами, вы еще больше осложните ему жизнь. Разве вы этого хотите?"
Роза Тельман: "Его жизнь станет весьма тяжкой. Но тот, кто уже столько перенес, сможет справиться и с этим. Я должна ему об этом рассказать, это касается его в первую очередь".
Опиц: "Ну что же, если вы этого хотите, то ответственность будете нести вы".
Роза Тельман: "Я это сделаю с удовольствием".
Роза Тельман не изменила своего решения и когда увидела своего мужа. Разговор шел сначала о заболевании Тельмана, но вскоре они заговорили о письме Тельмана к Ирме. Для истории сохранился следующий диалог:
Тельман: "Вы получили мое письмо?"
Роза: "Да, но мы только читали его".
Тельман: "Что значит - только читали? Ага, вот уже до чего дошло".
Роза: "Все письма конфискованы".
Тельман: "Какая подлость, разве письма так опасны, ведь каждый может их прочитать".
Опиц: "Да, конечно, но мы должны проявлять осторожность. За границей опубликовано уже и так очень много писем заключенных, разве такое не может случиться и с этими письмами?"
Тельман: "Но разве в этих письмах есть что-нибудь антигосударственное?"
Опиц: "Нет, этого нет, но письма имеют все-таки определенное значение".
Роза: "А если бы я просто сожгла письма, что было бы тогда? Тогда бы сказали, что я отдала кому-то письма, не так ли?"
Опиц: "Этого я тоже не знаю".
Тельман (Розе): "Ты подашь прошение Герингу и потребуешь, чтобы тебе вернули письма. Я убежден, что Геринг ничего не знает об этих мерах".
Роза: "Есть ли в этом смысл? Но я это сделаю".
На жалобу Герингу Роза смотрела весьма скептически. После свидания с мужем она посоветовалась с "Эдвином" - партийным курьером Вальтером Траучем. Хотя он также мало верил в успех, но порекомендовал ей выполнить просьбу Тельмана. В этом случае гестаповцам вновь придется заниматься этим вопросом, и Роза получит ответ в любом случае.
Через три недели, 25 мая 1937 года, Роза Тельман отправила в канцелярию Геринга заказное письмо. В конверт она предусмотрительно вложила марки для обратного почтового отправления, но ответа она ждала напрасно.
Тельман, однако, не относился к числу людей, которые спокойно мирятся с такими вещами. Когда Роза Тельман поздней осенью вновь смогла посетить его в тюрьме, он в ее присутствии, а также в присутствии Опица написал короткое письмо Герингу, в котором сослался на письмо своей жены, оставшееся без ответа. Он хорошо понимал, какую трудную задачу возложил на Розу, потребовав от нее передать это письмо Герингу лично при удобном случае.
Такой удобный случай, который позволил бы ей выполнить просьбу мужа, представился Розе Тельман в конце 1937 года. Из газет стало известно, что Геринг 28 ноября выступит в Гамбурге с речью о втором "четырехлетнем плане" в зале Ганзейского союза.
Розе Тельман удалось узнать, что гитлеровский паладин собирается остановиться в отеле "Атлантик". Несмотря на меры, принятые для обеспечения его безопасности, ей удалось заранее тайком пробраться в отель "Атлантик". С бьющимся от волнения сердцем она ожидала прибытия Геринга на четвертом этаже отеля. Измученная всеми предшествующими событиями, она терзалась от страха, что ее смогут обнаружить в здании раньше времени. Но она все-таки была полна решимости выполнить свою миссию до конца.
Когда Геринг со своей свитой подъехал к зданию отеля, Роза Тельман быстро направилась на первый этаж, где находились помещения, специально приготовленные для нацистского руководителя. С письмом своего мужа в руках она отыскала глазами Геринга. Буквально в последнюю минуту гестаповцы все-таки схватили ее и окружили. Затем подвели к адъютанту Геринга Петцольду, который хотел взять у нее прошение. До Роза Тельман отказалась вручить ему этот документ, так как побоялась, что Геринг его никогда не получит. Тогда Петцольд просто забрал у нее письмо, а гестаповцы ее задержали. Они провели ее через запасный выход в машину и привезли в штаб-квартиру гестапо, расположенную возле моста Блейхенбрюке. Здесь жена Тельмана находилась под арестом с 10 часов утра до полуночи, не получая никакой пищи. Ее отпустили на свободу только тогда, когда специальный поезд Геринга отбыл из Гамбурга.
Идея конфисковать письма родилась не в мозгу Опица. Она исходила из ведомства, расположенного на улице Принц-Альбрехтштрассе[10]. Гестапо не хотело брать все на себя в силу вышеупомянутого приказа фюрера. По этой причине 23 апреля 1937 года гестапо вновь обратилось к Гитлеру, чтобы этот акт произвола был бы санкционирован на высшем уровне, задним числом. В секретном заказном письме было сказано: "Все письма вместе взятые действительно способны создать образ настоящего мученика, особенно у молодых коммунистов и политических прожектеров. Постепенно на глазах у охранной службы возникло превосходное пропагандистское произведение коммунистического содержания. Не подлежит сомнению, что оно должно было через некоторое время использоваться за границей для борьбы с национал-социалистическим государством. Если дело когда-нибудь дошло бы до казни Тельмана, эти письма представляли бы собой исключительно опасное средство пропаганды".
Секретаря Гитлера Видемана попросили дать согласие на конфискацию писем и отклонить все возможные возражения и протесты со стороны адвокатов Тельмана. Через месяц с лишним секретарь Гитлера ответил: "Ссылаясь на ваше письмо от 23 апреля я заявляю о своем согласии со всеми мерами, которые вы собираетесь предпринять".
Остается невыясненным, действительно ли Видеман не знал, что гестаповцы писали о давно свершившемся Факте или он сознательно прикидывался дурачком, чтобы не связываться с Гиммлером.
Цель гестаповской акции состояла в том, чтобы не допустить использование писем Тельмана со стороны КПГ в политических целях. Фашисты думали, что с помощью сильно действующих средств можно до предела измотать заключенного. Они очень хорошо знали, что человека можно сломать и без применения физической силы. Это изощренное издевательство очень удручало Тельмана. Он подчеркивал, что он пишет свои письма не для гестапо, и, выразив энергичный протест, прекратил переписку с женой и дочерью. Своему молодому товарищу по заключению он впоследствии признавался: "Для человека, брошенного в тюрьму, это такая большая и мучительная жертва, такое гнетущее душу бремя, что переносить их, сохраняя хладнокровие, кажется почти выше человеческих сил".
Гестапо принимает меры предосторожности
Коммунистическая партия давно вынашивала мысль освободить Тельмана из тюрьмы Моабит. С этой целью было подготовлено несколько вариантов, о которых можно было сообщить и заключенному. За подготовку взялись опытные товарищи. Уже зимой 1934/35 года побег Тельмана обрел реальные контуры. Удалось найти единомышленника среди персонала охраны, некоего Эмиля Морица. Он сам был социал-демократом, а его жена членом Коммунистической партии Германии. Через них удалось познакомиться с чиновником-надзирателем. Случаю было угодно, чтобы именно Мориц нес дежурство в секции С1, где находилась тюремная камера Тельмана. Этот человек изъявил готовность помочь при побеге внутри самой тюрьмы. Он располагал необходимыми ключами от дверей, через которые дежурные обычно выходили из тюрьмы. Помимо этого у Морица был ключ от камеры Тельмана.
План побега был детально разработан. Тельмана, переодетого в женскую одежду, вначале должны были доставить на машине на квартиру по Штреземанштрассе и спрятать на несколько дней. Чтобы сбить преследователей со следа, через два дня после побега должно было последовать сообщение о прибытии Тельмана в Прагу. Для того чтобы это сообщение выглядело достоверным, были подготовлены соответствующие фотографии.
В действительности же Тельман после своего освобождения должен был с Штреземанштрассе отправиться в Гросс-Керис и находиться там на нелегальном положении. В загородном доме для него была приготовлена комната без окон, свет в нее проникал через стеклянный люк. на крыше. Для временного пребывания была намечена Чехословакия.
Эмиль Мориц готовил побег с большим тщанием. Но гестапо что-то заподозрило, смотритель был переведен в другую тюремную секцию, находившегося в превентивном заключении Тельмана перевели также в другое место. Морицу нельзя было предъявить каких-либо конкретных обвинений, но тем не менее в октябре 1936 года он был отстранен от тюремной службы. Чтобы иметь возможность находиться вблизи Тельмана, Мориц нанялся на должность истопника в следственной тюрьме. Гестапо, однако, удалось в конце концов разведать, что Тельмана собирались освободить из Моабита в 1934/35 году. За пособничество Эмиль Мориц и один из его товарищей в июне 1937 года были арестованы. Спустя четыре месяца Морица приговорили к 15 годам каторжной тюрьмы. Через день после вынесения приговора его нашли в камере мертвым. После того как гестаповцам стало известно о попытках освободить Тельмана, они решили перевести его куда-нибудь из Моабита, предпочтительно в концентрационный лагерь. Решающее значение для перевода Тельмана в "надежное место" имело обоснованное предположение гестаповцев, что Тельман, находясь в берлинской тюрьме, поддерживает контакты со своей партией. Боясь, что заключение Тельмана в концлагерь вызовет еще более мощные демонстрации протеста, Гитлер не изменил своего приказа, согласно которому Тельмана "следует содержать в смысле обращения, питания и надзора в таких условиях, как это обычно принято в тюрьме".
Тем не менее утром 13 августа 1937 года Тельману предложили собрать пожитки для немедленного переезда.
Какие мысли пронеслись в этот момент в его голове? "Переезд" мог означать многое: другая тюрьма, концентрационный лагерь, а может быть, вообще конец, так как в нацистской Германии давно уже не требовалось судебного приговора для расправы с неугодными. Но на сей раз было очень много сопровождающих его, слишком много свидетелей. Среди них находился, естественно, и старший правительственный советник Геллер, особо уполномоченный по делу Тельмана в гестапо, с двумя охранниками из гестапо. Министерство юстиции было представлено министериаль-директором Марксом и старшим правительственным советником Гофманом. Здесь был также и директор следственной тюрьмы Моабит доктор Струве, вместе с ним три надзирателя. Все девять человек, сопровождавшие Тельмана до очередной тюрьмы, были одеты в штатское. Три машины двинулись по направлению на запад. Во второй половине того же дня они добрались до цели - тюрьмы в Ганновере, находившейся на Леонхардштрассе, дом № 1. Эта тюрьма славилась своей неприступностью, никакой побег из нее был невозможен.
Тельмана перевели в эту тюрьму тайно. Ни адвоката доктора Вандшнейдера, ни Розу Тельман ни о чем заранее не уведомили. Когда Роза Тельман в августе прибыла в тюрьму Моабит, чтобы воспользоваться своим правом посещения заключенного, ее в тюрьму не допустили. Администрация тюрьмы отказалась дать ей какие-либо разъяснения. Но у Розы Тельман был уже большой опыт общения с бюрократами гитлеровского режима. Она заявила, что если она не сможет встретиться со своим мужем, то ей остается только предполагать, что его убили. И об этом вскоре узнает весь мир. Ее упорство помогло ей добиться своей цели. Она выяснила новое местонахождение Тельмана, а через нее это стало известно партийному руководству.
Гитлеровский режим изо всех сил старался скрыть от общественности новое местонахождение Тельмана. На вопросы иностранных журналистов по этому поводу Геббельс заявил в то время: "Процесс по делу Тельмана - это не самое важное; гораздо важнее, что он находится "в надежном месте". Когда один американский журналист задал вопрос по поводу Тельмана, ему ответили, что в Ганновере нет заключенного с такой фамилией. Страх гестапо перед новой попыткой к бегству был настолько велик, что Роза, приезжая к своему мужу на свидание в тюрьму, не имела права называть его имени. По_ прибытии в Ганновер она была обязана в первую очередь сдать в гестапо свое удостоверение личности. Вместо него она получала новое удостоверение, выписанное на ее девичью фамилию - Кох. Только с этим удостоверением она имела право заказать комнату в гостинице и идти в тюрьму. Роза впоследствии писала об этом: "Никто не должен был знать, что Тельман Ганновере, и имя его не должно было там произноситься. Такой панический страх испытывали фашисты перед арестованным Тельманом..."
Совершенно естественно, что Тельмана в Ганновере, как и в тюрьме Моабит, держали в полной изоляции. Камеры рядом с ним, над ним и под ним оставались пустыми. Тем самым исключалась возможность каких-либо контактов с другими заключенными путем перестукивания. Была установлена строжайшая охрана. Первое время на прогулке его сопровождала удвоенная охрана, вооруженная карабинами с примкнутым штыком.
Да и во всем остальном позаботились, чтобы пребывание в тюрьме стало для Тельмана предельно тягостным. По ночам камера освещалась ярким светом, из-за чего сон заключенного был всегда неспокойным и нервным. Но тюремные смотрители и сам директор тюрьмы Зуффенплан держали себя с заключенным корректно, а порой даже доброжелательно. Однако и здесь последнее слово оставалось за гестапо, то есть за советником уголовной полиции Опицем. Опиц ограничил круг чтения заключенного, вырезал куски из газет, которые суд разрешил читать Тельману, или оставлял их у себя, отказал Тельману в просьбе увеличить время прогулки и не разрешил играть в шахматы. Гестаповец запретил Тельману заниматься какой-либо физической работой, а ведь это самая элементарная человеческая потребность. Вилли Бредель писал впоследствии, что Опиц "видел свою задачу в том, чтобы постоянно провоцировать и мучить мелочными придирками Эрнста Тельмана". Здоровье Тельмана все ухудшалось, и "основная заслуга" в этом принадлежала Опицу. После тяжелого гриппа у Тельмана открылся кишечный свищ. Неподвижный образ жизни, однообразная водянистая пища и прочие отрицательные факторы, связанные с пребыванием в тюрьме, привели к тому, что его тело приобрело неестественную полноту. Его вес достиг 210 фунтов.
С августа 1938 года Тельману неожиданно разрешили встречаться без надзора в своей тюремной камере с женой, а позднее с дочерью Ирмой. За этой мнимой Щедростью крылась, естественно, ловушка со стороны гестапо. С помощью установленных микрофонов гестаповцы надеялись наконец услышать какие-либо компрометирующие высказывания. Но никто из троих не поддался на эту удочку. Напротив, они воспользовались от
Последняя фотография Э. Тельмана, сделанная его дочерью Ирмой в судебной тюрьме Ганновера в 1943 г.
сутствием посторонних для обмена важной информацией. Во время разговоров о несущественных вещах они с помощью записей на грифельной дощечке, которые тут же можно было уничтожить, объяснялись по нужным им вопросам.
В 1943 году Ирме Тельман удалось воспользоваться случаем и тайно сфотографировать отца. Как она сообщила автору этой книги, в тот день отец был в особенно хорошем расположении духа. Он несколько раз менял положение за столом, весь сиял и наслаждался этими минутами. Зараженная хорошим настроением отца, Ирма щелкнула шестнадцать раз своим фотоаппаратом. К сожалению, все снимки, кроме одного, пропали. Эрнст Тельман, читающий за столом в своей камере, - это последний снимок, сделанный до его злодейского убийства.
В ганноверской тюрьме ему пришлось просидеть 6 лет, которые казались ему бесконечными. За эти годы в мире произошли важные события: Мюнхенский сговор, развязывание второй мировой войны, а затем и нападение на СССР. Находясь в тюрьме, Тельман неоднократно призывал сделать все для обуздания агрессора. Он ни секунды не сомневался в победе СССР над оккупантами. Когда Ирма пришла к нему в тюрьму в первый раз после нападения на СССР, гестаповец Геллер ликовал: "Мы ведем против русских молниеносную войну. Через несколько дней мы будем в Москве... Сталину пришел конец". Но на Тельмана эти слова не произвели никакого впечатления. К великому смущению Геллера он возразил: "Сталин свернет Гитлеру шею".
Ужасы войны Тельман позднее испытал на самом себе, так как пламя мирового пожара перекинулось и на Германию. Эскадрильи английских и американских бомбардировщиков не делали исключения для тюрем нацистской Германии. Однажды ночью бомбы попали в ганноверскую тюрьму. Часть здания загорелась. В камере Тельмана температура поднялась выше 60°С. Но двери его камеры никто не открывал, так же как и двери соседних камер. Позднее Эрнст Тельман эту ситуацию описывал так: "Женщины громкими криками звали своих детей. Я был совершенно беспомощен и потому очень несчастен. Я никогда не забуду этой ночи".
Во время налетов и бомбежек заключенные, в том числе политические, убегали из тюрем. Поскольку воздушные налеты в 1943 году участились, нацисты решили перевести Тельмана в "безопасное" место. Его побег необходимо было предотвратить любой ценой. В качестве места его заключения выбор пал на тюрьму в городе Баутцен, который реже подвергался воздушным бомбардировкам.
11 августа 1943 года был последним днем пребывания Тельмана в Ганновере. Его переезд на сей раз не был обставлен так пышно, как прежде. Его сопровождали только два человека, не считая шофера: особый Уполномоченный Гиммлера Геллер, который к тому времени стал уже оберштурмбанфюрером СС и служил в созданном в 1939 году Главном имперском управлении безопасности, а также директор ганноверской тюрьмы Зуффенплан, у которого было с Тельманом, по собственному его признанию, полное взаимопонимание. У заключенного Тельмана вновь возникли мучительные вопросы, опасения, страхи. Если бы это была поездка на тот свет, то степень ее секретности была бы значительно выше. По пути, недалеко от города Гослар, была сделана остановка. В гостинице, где они остановились, заключенный Тельман мог лично убедиться в том, что он не забыт. Здесь поселились жители Гамбурга, дома которых были уничтожены во время воздушных налетов. Они его тотчас же узнали.
Его появление произвело особенно сильное впечатление в Ошаце, где они также остановились. Там в это время люди сидели за обедом. Эрнст Тельман описывал эту сцену так: "В переполненной военными закусочной, где мы пробыли около часа с четвертью, меня сразу же узнали унтер-офицеры и их подчиненные из военно-воздушных сил. Вслед за тем в течение целого часа в закусочной царило возбуждение: люди входили и выходили, всматривались и удивлялись. Так что даже Геллер, обычно уравновешенный и неплохо разбиравшийся в настроениях людей, стал беспокоиться и нервничать, будучи, однако, не в состоянии что-либо изменить. Хозяин закусочной, его жена, весь персонал - буквально все приходили посмотреть на меня. Наконец в шесть тридцать вечера мы смогли продолжить путь. И тут все высыпали на улицу, заулыбались и приветливо помахали руками на прощание. Дочь хозяина с ребенком на руках послала мне прощальный привет. От этой тихой радости, которую довелось пережить столь неожиданно, у меня на глазах невольно навернулись слезы".
В Баутцене, куда прибыли в тот же вечер, вновь началась старая тюремная жизнь. Камера размером около 10 квадратных метров находилась на третьем этаже тюрьмы и предназначалась специально для малолетних преступников. Она была значительно меньше, чем в ганноверской тюрьме, где Тельман занимал один камеру на двоих. Во всем остальном эта камера представляла собой такое же печальное зрелище, как и везде: та же убогая мебель, что и в других каторжных тюрьмах. Но там был один достопримечательный "предмет комфорта" - репродуктор, который народ называл "пастью Геббельса". Он работал независимо от того, хотелось это заключенному или нет. Поэтому Тельману приходидось выслушивать лживые излияния нацистской пропаганды.
Весть о прибытии Тельмана молниеносно разнеслась по всей тюрьме. И в городе тоже все говорили об этом. Это заставило гестапо еще более строго охранять "объект". С тех пор как Тельмана поместили в этой тюрьме, полицейские днем и ночью несли патрульную службу возле тюремной стены.
Через несколько недель после прибытия в Баутцен Тельман добился того, что его дочь получила право посещения тюрьмы. По требованию Главного имперского управления безопасности Ирме пришлось отправиться в Берлин за получением разрешения на посещение тюрьмы. По пути к отцу она заехала в Вейсвассер, где жил дядя Эмиль, брат ее матери. Дядя с тетей попросили ее остаться у них на пару дней. При отъезде они дали ей кое-какие продукты и другие мелочи для передачи отцу. Когда после небольшого отдыха Ирма, полная надежд, прибыла в Баутцен, настроение ее резко упало. Директор тюрьмы доктор Плишке был вне себя при встрече с ней: "Где вы так долго были? Мы ждали вас уже четыре дня назад. Гестапо разыскивает вас повсюду". И молодая женщина с возмущением увидела, как правительственный советник торопливо и бесцеремонно рылся в ее вещах, которые она с такой любовью укладывала в свой чемодан. Столкновение с Плишке было забыто, когда она оказалась в камере с отцом, ведь она так мечтала об этой минуте. И Тельман, большой, сильный человек, был глубоко взволнован при виде дочери. Ведь со времени последнего свидания им пришлось пережить столько всяких страхов друг за друга, ибо Гамбург постоянно подвергался жестоким воздушным бомбардировкам, а в ганноверскую тюрьму имело место прямое попадание. Но вот отец и дочь оказались снова вместе, они могли обнять друг друга, побыть вместе несколько часов. Эти часы показались им секундами.
Когда пришло время прощаться, с Тельманом стало происходить нечто необычное. Он попросил Ирму вернуться обратно в Вейсвассер и через две недели, по дороге домой, вновь навестить его. Дочь была удивлена этой просьбой. "Таких требований отец никогда нам не предъявлял... Отец чувствовал, что его жизнь, больше чем когда-либо, находится под угрозой".
Эрнст Тельман знал о продвижении Красной Армии, хотя ему в руки попадало только несколько специально подобранных газет. Он знал о поражениях фашистской армии и понимал, что нацистский рейх обречен. Он не сомневался в том, что нацистские преступники в связи с таким развитием событий могут решиться на все по отношению к нему.
Ирма, разумеется, выполнила просьбу отца, тем более что она в это время была без работы. Через две недели, когда она вернулась в город, стояла страшная жара, которая особенно была тяжела для заключенных, сидевших в камерах каторжной тюрьмы. Тельман попросил дочь купить ему фруктов, так как его очень мучила жажда. Ирма пошла в оптовый магазин, но на прилавках ничего не было. Когда же Ирма сказала хозяйке, кому предназначались фрукты, то та продала ей немного яблок и груш. Однако в гестапо стало вскоре известно, что дочь Тельмана раскрыла себя и не делала секрета из того, что ее отец находится в тюрьме в Баутцене. Тельману было заявлено после этого, что его дочь сможет впредь посещать его и писать ему только под чужим именем. Принять это условие значило принять участие в манипуляциях гестапо.
Как ни привязан был Тельман к своей дочери и как ни тяжело было ему принять это решение, он не пошел на это условие гестапо. Он ответил; "Если моя дочь должна приезжать ко мне под вымышленной фамилией, пусть не приезжает. Писать под вымышленным именем я тоже ей не разрешаю".
Встреча отца и дочери в тот жаркий сентябрьский день 1943 года была последней.
Розе Тельман тоже удалось посетить своего мужа два раза в Баутцене. В первый раз их свидание в камере неожиданно прервали. Оберштурмбанфюрер СС Геллер, ставший к этому времени начальником гестапо в Потсдаме, появился в камере в сопровождении директора тюрьмы доктора Плишке. Господа были озабочены тем, чтобы пребывание Тельмана в Баутцене оставалось тайной, но их заботы были напрасны. По этой причине розе Тельман следовало получить удостоверение на свою девичью фамилию, как это было когда-то в Ганновере. Но это была не единственная причина визита Геллера. Он пришел с очень неожиданным и очень заманчивым предложением. Гестаповец был опытным психологом, поэтому он обратился к Розе Тельман, делая ставку на ее чувства. Эрнст Тельман впоследствии писал об этом предложении так: "Геллер объявил моей жене следующее: вблизи одного лагеря (где именно, он пока не знает) для нее и меня присмотрен небольшой обустроенный домик с садом. В этом домике мы оба могли бы жить вместе, поблизости делать все покупки и ходить, где пожелаем. По соображениям безопасности там будет находиться небольшая охрана из лагеря. В моем распоряжении будут сад и территория, где я смогу свободно передвигаться в течение всего дня".
На несколько секунд эта мысль, мысль о том, что она сможет опять быть вместе с любимым человеком, захватила ее. Но почему вдруг именно Геллеру захотелось скрасить их жизнь? Не преследовала ли эта гестаповская лиса какие-то другие цели?
Роза не поддалась искушению. Она ответила Геллеру: "Освободите моего мужа, тогда мы и будем жить вместе".
Тельман же сразу понял, что стоит за предложением Геллера. Тюрьма, находящаяся в ведении органов юстиции, оставалась для него, как и прежде, наименьшим из всех зол. В отличие от концентрационного лагеря его жизнь была здесь в относительной безопасности. Хотя гестапо имело в отношении Тельмана особые права, жизнь в тюрьме протекала все-таки на глазах чиновников юстиции. Тельман ответил поэтому Геллеру прямо без обиняков: "Начальник охраны не является для меня гарантией личной безопасности, так как и при чрезвычайных обстоятельствах всякое может случиться".
У Тельмана в распоряжении был еще один аргумент: если предложение гестапо будет принято, то Роза Тельман с этого момента будет тоже постоянно находиться под охраной, а это значит, что и она лишится свободы. Геллер пытался успокоить их, но ему нечего было ска
Роза (слева) и Ирма Тельман (справа). 1942 г.
зать в ответ на возражения Тельмана. В отчете, который ему пришлось писать своему начальнику - руководителю IV отдела Главного управления имперской безопасности, группенфюреру СС Мюллеру, содержалось лишь признание в капитуляции перед Председателем КПГ, по поводу чего он выражал свое сожаление. План, заключавшийся в том, чтобы хитростью заманить Тельмана в лапы гестапо и сделать гестапо его единственным хозяином, потерпел еще раз поражение. Но опасность, которая нависла над его жизнью, приняла еще более угрожающие размеры.
Партийному руководству тоже стало известно о планах гестапо. Один из немецких коммунистов, поддерживавший нелегальные контакты с Розой и Ирмой Тельман, перешел в то время на сторону Советской Армии. Он сообщил о том, что тюремный персонал до сих пор обращался с Тельманом корректно, но это никоим образом не означает, что Тельман находится в безопасности. Он сообщал: "Моральное состояние Тельмана было отличное. Как и прежде, он энергично отвергал все попытки гестапо заставить его открыто отречься от своих коммунистических убеждений или бросить какую-либо тень на КПГ".
В феврале 1944 года к Тельману на свидание еще раз приезжала жена. Тельман редко чувствовал себя так уверенно, как тогда, когда гибель фашизма уже явственно обозначилась. Он прошептал своей жене: "Скоро фашизм будет разбит". Да и она питала надежды, что для них все еще может кончиться хорошо. Никто из них при прощании не мог предположить, что это была их последняя встреча, последнее живое прикосновение.
Ранним утром 16 апреля Роза Тельман села в поезд, чтобы отправиться в тюрьму и поздравить мужа с днем рождения (ему исполнилось в этот день 58 лет). Однако ее лишили права посещения тюрьмы. Но она не сдалась. Она отправилась в Берлин, в Главное управление имперской безопасности. Там только пожимали плечами.
Казалось, все пути к мужу закрыты. Тогда она решает быстро отправиться к своему брату в Вейсвассер, чтобы оттуда еще раз попытаться что-либо предпринять. Опять безуспешно. Ей не оставалось ничего другого, как отправиться в южную Германию, в Зинген, где она жила в это время у своей дочери Ирмы. Дома ее ожидал еще один неприятный сюрприз.
В тот день, когда Тельману пришлось в одиннадцатый раз проводить свой день рождения в тюремных застенках, в Зингене появилась полиция. Ирма Тельман писала впоследствии так об этом: "Едва мама покинула дом, у дверей раздался страшный шум. Я сперва испугалась, но сейчас же поняла, в чем дело: в дверь дубасили прикладами. Раздался крик: "Откройте! Государственная тайная полиция!" Двадцать молодчиков ворвались в нашу квартиру, дом был окружен".
Четыре часа гестаповцы находились в доме. Они перерыли всю квартиру вплоть до последнего угла, выбрасывали книги и белье из шкафов и с полок, топтали их сапогами. Ирма сидела на постели и смотрела на происходящее внешне спокойно. Но в душе она испытывала большой страх, так как гестаповские ищейки могли обнаружить спрятанные в кровати важные документы, которые ей удалось вынести из тюремной камеры отца в последние годы. Среди них были тайно сделанные фотографии тюрьмы в Ганновере и кое-что другое. Ирма поднялась со своего места только тогда, когда гестаповцы заявили ей: "Вы арестованы! Следуйте за нами!" Таким образом документы были спасены.
Вскоре лишилась свободы и Роза Тельман. 8 мая гестаповцы вновь появились в Зингене. На этот раз они забрали Розу Тельман и доставили ее в берлинскую следственную тюрьму на Александерплац. Ирму привезли в Гамбург и поместили в гестаповской тюрьме Фульсбюттель.
Итак, наступило то, чего так опасался Тельман: "Ты должна отдавать себе отчет в том, - говорил он ей, - что если тебя арестуют, то связь будет прервана; для меня это означает еще большую изоляцию. Но контакт с внешним миром необходимо сохранить".
Арест Ирмы и Розы Тельман не был как гром среди ясного неба. Гестапо давно уже предполагало, что заключенный Тельман поддерживает связь со своей партией" Однако для осуществления своего плана, то есть чтобы убрать Тельмана в связи с надвигавшимся поражением, нужно было сначала оборвать все связи заключенного с внешним миром.
Вероятно, приказы о превентивном заключении Розы и Ирмы Тельман были отданы одновременно, так как Ирму Тельман при аресте очень подробно расспрашивали о месте нахождения матери. Тот факт, что Роза Тельман после этого еще могла проехать пол-Германии, объясняется, очевидно, тем, что у гестапо была надежда напасть таким образом на того, кто поддерживал с ней контакты. Тщетные надежды!
После возвращения в Зинген Розе Тельман удалось даже переправить в надежное место те материалы, которые хранились в квартире дочери.
Вполне естественно, что гестапо опасалось сообщить Тельману об аресте его ближайших родственников. Но Тельману было не трудно сделать самому соответствующие выводы. Тюремный служащий Карл Герне, один из надзирателей Тельмана в Баутцене, 27 августа 1945 года сообщал: "Весной 1944 года положение Тельмана заметно ухудшилось. Ему была запрещена переписка, а также посещение родственников, предположительно по распоряжению из Берлина... Правда, он продолжал получать продовольственные посылки, но это все покупалось и присылалось из Баутцена. Он видел, что посылки эти не от жены. Это его очень волновало и угнетало, он часто впадал в сильнейшее раздражение, так как полагал, что его жена арестована".
Руководству КПГ давно уже было ясно, что грозившая Тельману опасность возрастала по мере того, как все яснее обрисовывался конец фашистского государства. На повестку дня вновь встал вопрос об освобождении Тельмана. Еще в августе 1943 года Антон Зефков, Франц Якоб, Бернхардт и Эрна Альмштадт обсуждали возможность освобождения Тельмана из тюрьмы в Баутцене. Был разработан план, реализацию которого возложили на нелегальную партийную организацию г. Дрездена. Антон Зефков, выдающийся деятель компартии и антифашистского сопротивления, входивший в земельное руководство КПГ, взялся за дело сам. 16 апреля 1944 года он отправился в Дрезден, чтобы получить информацию о подготовке плана. В его намерение входило установить контакт с жившим в Баутцене вахмистром Вилли Шульцем, охранявшим Тельмана во время прогулки. Шульц, который до 1933 года близко стоял к социал-демократической партии, сообщил своей знакомой осенью 1943 года не только о факте пребывания Тельмана в Баутцене, но и другие подробности его положения. Эта женщина рассказала обо всем своему зятю, коммунисту, входившему в состав группы, которой было поручено освободить Эрнста Тельмана. Но на членов этой группы, так же как и на Антона Зефкова, обрушилась волна арестов, начавшаяся летом 1944 года, еще до того как они сумели установить связь с Шульцем и подключить его в случае необходимости к своему плану освобождения Тельмана.
Попытка вырвать Тельмана из пасти фашистского зверя потерпела неудачу и на сей раз.
Гитлер и Гиммлер принимают решение о казни
Летом 1944 года нацистские руководители находились на грани катастрофы. За "молниеносными победами" в период между 1939 и 1941 годами следовали одна катастрофа за другой: тяжелое поражение в боях под Москвой в 1941/42 году, под Сталинградом и на Курской дуге в 1943 году и, наконец, успехи Красной Армии с начала 1944 года. Всем, кто наблюдал за происходящим, давно уже было ясно, что в войне наступил перелом в пользу антигитлеровской коалиции, тем более что западные державы, ввиду стремительного продвижения советских войск, в июне открыли второй фронт.
Поскольку фашистский режим не смог добиться желанной цели в войне, руководящие круги крупной буржуазии, а также определенные военные круги задумали произвести смену правительства. Гитлером следовало пожертвовать, чтобы заключить перемирие с западными державами и продолжать войну против Советского Союза. Вся эта инсценировка должна была состояться, оставив в неприкосновенности эксплуататорский порядок и авторитарный государственный строй. "Если мы не хотим повторения ноября 1918 года, - значилось в документе реакционного крыла антигитлеровской оппозиции, - то наступила последняя минута для того, чтобы осуществить на деле наше намерение".
В противоположность тем кругам, которые концентрировались вокруг Карла Герделера, другая часть оппозиции (к ним относились представители буржуазии, дворянства и офицерства) преследовала принципиально иные, прогрессивные цели. Выразителем их идей стал 36-летний полковник граф Филипп Шенк фон Штауффенберг. В их планы входило немедленное прекращение войны на всех фронтах, чтобы как-то смягчить последствия национальной катастрофы, свержение фашистской диктатуры и создание буржуазно-демократического государства. 20 июля 1944 года в ставке Гитлера "Вольфе-шанце" (волчье логово) взорвалась бомба замедленного действия, которая была подложена Штауффенбергом. Осколки бомбы оказались смертельными для двух генералов, одного полковника и стенографа, принимавших участие в обсуждении военной обстановки, но сам Гитлер отделался легкими травмами и продырявленными брюками. Эти продырявленные брюки Гитлер с присущей ему манией величия хотел сохранить для потомков в качестве "исторической реликвии".
Штауффенберг и трое из его ближайших доверенных лиц были расстреляны той же ночью при свете автомобильных фар во дворе здания на улице Бендлерштрассс в Берлине, где заговорщики устроили свой главны" штаб. Но этот расстрел явился лишь прологом беспримерной расправы не только с участниками заговора 20 июля, но и с их близкими, ставшими жертвами фашистов только в силу родственных отношений. Гитлеровская клика со своими маниакальными идеями истребления даже своих потенциальных противников перешла все границы. Начальник гестапо Мюллер заявил арестованной графине Фрейе фон Мольтке, что нынешние власти "не допустят повторения ошибки, сделанной в 1918 году". Они не оставят своих врагов живыми.
Своими главными врагами фашисты считали, как и прежде, немецких коммунистов, борьба которых заметно активизировалась в 1943 - 1944 годах. Они доставили гестапо очень много хлопот. После 20 июля пришло время и для решения судьбы Эрнста Тельмана, и теперь уже окончательно.
14 августа 1944 года рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер отправился на своем темно-сером "мерседесе" в "волчье логово", расположенное в самом центре Мазурских озер. Гитлер обосновался там летом 1943 года после своего бегства из Винницы.
Машина Гиммлера проехала через несколько строго охраняемых постов, прежде чем он оказался в закрытой зоне № 1. Там находился бетонированный бункер Гитлера, стены которого имели шестиметровую толщину. Территория охранялась круглосуточно двойной цепью эсэсовцев, вооруженных автоматами. Она была дополнительно огорожена трехметровым забором из колючей проволоки, по которой был пропущен ток высокого напряжения. Как говорил позднее в Нюрнберге подсудимый генерал Йодль, ставка Гитлера представляла собой "смесь монастыря и концентрационного лагеря".
Гитлер и его лакеи были здесь пленниками собственного страха. Все питали недоверие друг к другу" тем более что никто не знал точно, кто причастен к заговору 20 июля. Но своему паладину Гиммлеру фюрер пока еще абсолютно доверял. Гитлер относился с особой симпатией к главному имперскому карателю, организатору и хозяину лагерей уничтожения и газовых камер.
С тех самых пор, когда в июне 1934 года, в "ночь длинных ножей", во время подавления "путча Рема" Гиммлер сам лично расправился с соперником фюрера Грегором Штрассером, сын учителя из Баварии начал свою головокружительную карьеру. Гиммлер шел по трупам и ни разу не споткнулся.
Для того "чтобы окончательно навести порядок", Гитлер назначил 21 июля своего министра внутренних дел и повелителя СС и полиции командующим резервной армии и начальником управления вооружения сухопутных войск. А ведь у Гитлера были все основания для того, чтобы не доверять своему фавориту, ибо для спасения своей шкуры Гиммлер уже давно вынашивал планы устранения Гитлера и установил за спиной фюрера контакты с западными державами, чтобы сколотить вместе с ними единый антисоветский фронт. Он готов был в качестве компенсации распустить СС и нацистскую партию.
Если бы у Гитлера зародилось хоть малейшее подозрение, если бы в тот момент он мог хотя бы на минуту представить себе, что Гиммлер очень скоро, правда, чисто декларативно, прогонит его со всех партийных и государственных должностей, то в тот день, 14 августа, они не сидели бы друг против друга как сообщники.
Перед своей поездкой Гиммлер наметил себе 12 пунктов, по которым он должен переговорить с Гитлером. Он занес их все на бумагу, и когда с каким-нибудь вопросом было покончено, Гиммлер вычеркивал соответствующую цифру по порядку. Здесь были, например, обращения нескольких генералов с выражением чувства преданности фюреру, спешивших предупредить любые подозрения в симпатиях к заговорщикам 20 июля. От генерал-фельдмаршала Роммеля, командовавшего войсками в Северной Африке, такого обращения не имелось. Но это не помешало появлению его фамилии в списке Гиммлера. Ровно через два месяца прославленной "лисы африканских пустынь" уже не было в живых. С согласия Гитлера Гиммлер отправил его на тот свет.
Под номером 12, в самом конце записки, значилась только одна фамилия. Это была фамилия человека, который особенно волновал главарей нацистской камарильи и которым они особенно много занимались: Тельман.
Гиммлер не скрывал от Гитлера, что Тельман, как и в первый день своего ареста, железно стоит на своем. И Гитлер вынес приговор. Главе государства убийц было по душе разыгрывать из себя верховного судью.
Он показал себя таковым еще во время "путча Рема", учинив кровавую расправу над сотнями штурмовиков и партийных руководителей, ставших ему в тягость. Точно так же он поступал и с мешавшими ему буржуазными политиками и генералами. При этом он не утруждал органы юстиции. Так с чего вдруг ему проявлять мягкость по отношению к руководителю того движения, которое он хотел истребить? Нет, заповедь "убий инакомыслящего", которой руководствовались при его режиме, продолжала действовать и в час его агонии.
Томас Манн однажды сказал: "Всякая более сильная жизнь создает себе врагов". Насколько же это верно по отношению к Тельману! Слабые и трусливые ничтожества взяли на себя роль судей над Тельманом, в то время как сами уже давно загубили собственную жизнь! Итак, Гитлер отдал приказ: "Тельмана казнить!" Гиммлер поспешно записал эту смертоносную директиву. Цифру 12, которая стояла перед фамилией вождя немецких рабочих, он перечеркнул дважды.
Что же произошло между Баутценом и Бухенвальдом?
Решение об убийстве вождя немецких коммунистов было принято. Не было ни малейшего сомнения в том, что это преступление, проходившее по всем инстанциям как секретное дело государственной важности, будет исполнено. Конечно, сам Гиммлер к этому делу рук не прикладывал. Он удовольствовался тем, что пустил в ход доведенный почти до совершенства механизм Главного имперского управления безопасности.
Гиммлер передал, вероятно, этот приказ Кальтен-бруннеру, начальнику PCX А, или прямо начальнику гестапо Мюллеру, руководителю 4-го отдела Главного имперского управления. Затем по инстанции он был передан руководителю группы IV А штандартенфюреру СС Панцингеру, которому подчинялся подотдел IV А 1 а, занимавшийся борьбой с "коммунизмом, марксизмом и близкими к ним организациями". В то время им руководил гауптштурмфюрер СС Пютц. Имеются определенные данные, что оберштурмбанфюрер СС Геллер был также причастен к этой акции. Геллер в 1940 году был назначен руководителем потсдамского гестапо, оставаясь одновременно особым уполномоченным Гиммлера по делу Тельмана.
Точно известно, что из каторжной тюрьмы в Баутцене Тельмана вывезли гестаповцы. Владимир Спиэар, чех по национальности, находившийся тогда же в качестве политзаключенного в тюрьме Баутцена, в 1947 году на процессе в Дахау (по делу убийц из Бухенвальда) сообщил в своих показаниях, что Тельмана вывезли из тюрьмы между 15 и 18 августа. Позже, в 1974 году, он более точно назвал время - "приблизительно 18 августа 1944 г.".
В действительности Эрнст Тельман прибыл в концлагерь Бухенвальд лишь в ночь на 18 августа, где был тотчас же убит. Правда, это не означает, что его за это время не могли вывозить еще и в другое место. В пользу последнего предположения говорит тот факт, что еще до поездки Гиммлера к Гитлеру в "волчье логово" в руках у гестапо оказались данные о готовившемся побеге Тельмана из тюрьмы в Баутцене. По этой причине гестапо было весьма заинтересовано в том, чтобы принудить всеми средствами, включая и пытки, свою жертву выдать подробности о планируемом побеге. Если гестапо и на самом деле предприняло такую попытку, то нет сомнений в том, что она осталась безуспешной. В противном случае Тельмана оставили бы в живых до тех пор, пока он был им нужен в качестве свидетеля по делу членов той группы, которая готовила его освобождение. Следствие против этой группы было закончено, однако, только к концу декабря 1944 года.
И другие обстоятельства говорят в пользу того, что Тельман был доставлен из Баутцена в Бухенвальд не в тот же самый день и не прямым путем. Точно известно лишь то, что Эрнста Тельмана доставили к месту убийства 18 августа в сопровождении двух человек, одетых в штатское, на "мерседесе" с опознавательными знаками города Берлина. Свидетели, присутствовавшие при выезде Тельмана из тюрьмы в Баутцене или узнавшие там об этом позднее, говорили, что было несколько легковых автомашин и больше двух сопровождающих из гестапо. Уже упоминавшийся Спизар говорил, что вскоре после ухода Тельмана из камеры "было слышно, как со двора выезжали машины".
Был ли Геллер в тот день в Баутцене, точно неизвестно. Об этом мог бы сообщить бывший директор тюрьмы Плишке. Он знал Геллера, так как Геллер неоднократно бывал в Баутцене по делу Тельмана.
Следственные органы, естественно, разыскивали доктора Плишке. Летом 1945 года его обнаружили в гостях на семейном торжестве. Поскольку время было позднее, а Плишке в ту ночь вряд ли можно было допра-
Запись рейхсфюрера СС Гиммлера о достигнутой с Гитлером 14 августа 1944 г. договоренности об убийстве Э. Тельмана
шивать, допрос должен был состояться на следующее утро. Но у доктора Плишке не хватило смелости дожить до утра. Его нашли бездыханным. Он принял цианистый калий. Есть и другие данные, свидетельствующие о том, что Тельмана гестаповцы еще раз пытали на пути из Баутцена в Бухенвальд.
У заключенного с собой был большой кожаный портфель. В нем он обычно хранил личные вещи и разного рода записи. Портфель всегда был при нем. Перед отъездом из Баутцена гестаповцы попытались отобрать его у заключенного, но из этого ничего не вышло, ибо Тельман оказал яростное сопротивление.
Если бы по прибытии в Бухенвальд портфель находился у Тельмана, то при выходе из машины он наверняка бы нес его с собой. Но его не было. Маловероятно также, чтобы у него отняли этот портфель во время поездки. Ни сам портфель, ни его содержимое никогда больше нигде не объявлялись. Этим объясняется тот факт, почему нет записей Тельмана за период с апреля по август 1944 года. Представляется невероятным, чтобы именно в эти месяцы он ничего не записывал.
Каждый день заключенных, обслуживавших крематорий, был наполнен кошмарами. Вся их жизнь была непрерывной цепью гнетущих впечатлений. Они больше других опасались того, что вот-вот настанет и их черед. Ведь никто не был так хорошо информирован, как они, о масштабах истребления людей в лагере. Кто в случае поражения мог бы представлять большую опасность, чем они, для лиц, ответственных за это истребление? Ежедневное общение с обреченными оставляло в душе узников, обслуживавших крематорий, тяжелые следы. У одного больше, у другого меньше. На лицах мертвецов. которых они грудами отправляли в кремационные печи, можно было видеть еще следы агонии. Бывало и так, что у трупов не было головы. В таком случае к нему была прикреплена бумага, свидетельствующая о том, что "голова заключенного номер такой-то оставлена для научных целей". Обычно на такой бумаге стояла подпись лагерного врача доктора Шидлауски, о котором речь впереди. В действительности трупы обезглавливались для того, чтобы эсэсовские начальники в лагере могли изготовлять для себя сувениры из мумифицированных голов убитых заключенных.
Для заключенных, обслуживавших крематорий, четверг 17 августа 1944 года не был похож на другие дни. Все началось с того, что во второй половине дня начальник команды, ответственный за крематорий, оберщарфюрер Варнштедт услышал телефонный звонок. Ему было приказано затопить одну из печей в крематории, Варнштедт передал приказ своему унтершарфюрсру СС Штоббе. В числе тех, кто обычно первым начинал работу в крематории, были польские заключенные Мариан Згода и Збигнев Фукс. В их обязанности входила переноска трупов. Вскоре была затоплена одна из печей, но трупы в нее не были заложены, как это делалось обычно. К тому же заключенные заметили, что Варнштедт и Щтоббе очень часто звонили из канцелярии по телефону. Мариан Згода обратил внимание своего соотечественника Каминского, а также еще одного поляка на все эти необычные вещи. Последние два заключенных работали под надзором немецкого заключенного Ульриха Оше в той части крематория, где производилось вскрытие трупов.
В шесть часов вечера в крематории появились штабсшарфюрер СС Отто и рапортфюрер Хофшульте. Там они разговаривали с ответственными за крематорий эсэсовцами - Варнштедтом и Штоббе, которые проявляли явное нетерпение. Еще не было восьми часов вечера, когда лагерному капо[11] Иозефу Мюллеру было приказано позаботиться о том, чтобы заключенные в этот вечер не покидали своих мест. То же самое было сказано и переносчикам трупов и истопникам. И те и Другие обитали в крохотных помещениях в здании с плоской крышей, примыкавшем к крематорию.
Один из переносчиков, поляк Мариан Згода, 35 лет, слывший среди своего окружения хитрецом, несмотря на распоряжение лагерного капо, решил выйти из помещения, чтобы разузнать, что кроется за странным поведением эсэсовцев. Пройти через дверь он, само собой, не мог, но была другая возможность выскользнуть из Пристройки. Из подвального помещения можно было выбраться через вентиляционный люк. В ту ночь Мариан Згода (он был худой и высокий) воспользовался этой возможностью. Выбраться наружу ему было не трудно, тем более что он проделывал это не впервые. С крыши он спрыгнул во двор крематория, где спрятался за кучей шлака. Его вывозили сюда после топки коксом двух больших печей, состоявших из шести секций. Заключенного с этого места не было видно и с наблюдательной вышки, расположенной поблизости.
В то время как Мариан Згода сидел в укрытии, дрожа от волнения, по горе Эттерсберг поднималась большая легковая машина. Между двумя эсэсовскими офицерами на заднем сиденье сидел Тельман. Цель ночного путешествия была хорошо известна эсэсовцам. Они выполняли особо секретное задание, и своему заключенному они не сказали бы об этом ни за что на свете. Им слишком хорошо было известно, на какие крайности могут пойти люди перед лицом смерти. Что же касается Тельмана, который выдержал все допросы и самые страшные пытки, то с ним нужно было проявлять особую осторожность. При одной мысли о том, что заключенный, сидевший между ними, может догадаться о предстоящей ему скорой смерти, прислужникам Гиммлера становилось страшно. Только убийцы, находящиеся в состоянии аффекта или экстаза, не боятся своих жертв.
Но в эти минуты Эрнст Тельман уже больше не предавался никаким иллюзиям в отношении своей судьбы. Более чем одиннадцатилетнее одиночное заключение до предела обострило его интуицию, и он чувствовал надвигавшуюся опасность. Кроме того, он умел делать выводы из самого хода событий. Еще в январе 1944 года в своем последнем письменном свидетельстве - письме к молодому товарищу по заключению Тельман писал: "Выпустят ли меня из тюремных застенков на волю, не ставя никаких условий? Нет! Добровольно меня не выпустят - в этом можно быть уверенным. Более того, как ни страшно и горько говорить здесь об этом, вероятно, в условиях продвижения Советской Армии, представляющей серьезную опасность для рейха, и связанного с этим ухудшения общего военного положения Германии, национал-социалистический режим сделает все, чтобы вывести из строя Тельмана как личность. В такой обстановке гитлеровский режим не остановится перед тем, чтобы заблаговременно устранить Тельмана с политического горизонта или вообще ликвидировать его".
Эрнст Тельман не был пророком, но он умел смотреть далеко вперед. Находясь в Баутцене, он с точностью до одного месяца предсказал конец нацистского рейха. Он был очень чуток, мудр, обладал огромным опытом общения с фашистами и потому не мог не почувствовать, что его жизни приходит конец. Кроме того, он наверняка понял, что охранники везут его в концлагерь. Эсэсовская охрана у главных ворот, через которые они въехали, была одета совсем по-другому, чем полицейские, стоявшие у ворот и стен обычных или каторжных тюрем.
Машина проехала через ворота, где находилось помещение для рапортфюрера. Заключенный Тельман мог увидеть при рассеянном свете прожекторов справа от себя заграждения и забор из колючей проволоки, где всякого, кто пытался бежать, ждала смерть. Двор крематория, погруженный до этого в глубокую темноту, на несколько секунд ярко осветился. Сидевшему за грудой шлака Мариану Згоде пришлось совсем скрючиться, чтобы не попасть в лучи прожекторов. Прямо возле входа в крематорий машина остановилась. Бампер машины находился от Мариана Згоды на расстоянии менее пяти метров. Хотя прожекторы были выключены, он все хорошо видел. Дверь в крематорий открылась, желтоватый свет из помещения осветил двор. Полутемный двор придавал всей сцене что-то таинственное. Прибывшие на машинах люди и те из служителей лагеря, кто в этот момент там присутствовал, не обменялись никакими приветствиями, не отдали друг другу чести. Они не сказали друг другу ни единого слова и действовали как профессиональные преступники, молча, с полным взаимопониманием. Мариану Згоде отступать было некуда. Злодейское преступление против рабочего класса совершалось, таким образом, в присутствии свидетеля, а нацистские главари полагали, что этого никто не видит.
6 ноября 1948 года Мариан Згода сообщил под присягой о своих тогдашних впечатлениях следователю мюнхенского суда следующее: "Так как мне хотелось узнать, что все это значит, я все-таки выбрался из помещения через вентиляционный люк и оказался во дворе крематория. Это было приблизительно в 8 часов вечера. Я спрятался за кучей шлака. Там я находился до 12 часов ночи и видел, как в помещение крематория зашли один за другим следующие лица. Сообщаю их Имена в том порядке, как они входили в помещение: Отто, Густ, Хофшульте, Варнштедт, Штоппе (имеется ввиду Штоббе. - П. П.), Шмидт, Шидлауски и Бергер.
Все эти люди находились в канцелярии крематория, откуда они частенько выходили, чтобы посмотреть, не пришла ли машина, и было по всему видно, что они кого-то ждут. Несколько раз раздавались телефонные звонки. В 0 часов 10 минут оба начальника команды - Варнштедт и Штоппе вышли из крематория и открыли ворота во дворе, чтобы впустить большой легковой автомобиль. Из автомобиля вышли три человека, одетые в штатское, из которых двое явно охраняли третьего, шедшего в середине. Я мог видеть этого человека только сзади. Он был высокого роста, широкоплечий, с лысиной. Это я заметил, поскольку он был без шляпы. Из крематория в это время вышли Бергер, Отто, Штоппе и Хофшульте. Они встали по обеим сторонам перед входом в крематорий. Сопровождавшие Тельмана лица в штатском пропустили заключенного вперед. В тот момент, когда заключенный прошел мимо четырех эсэсовцев, выстроившихся шпалерами, и вошел в крематорий, вслед ему раздались три выстрела. Эсэсовцы, стоявшие на улице, и двое мужчин в гражданской одежде вошли в крематорий и закрыли за собой дверь. Минуты через три в крематории раздался четвертый выстрел. Совершенно очевидно, что это был выстрел, которым обычно добивают.
Через 20 или 25 минут Хофшульте и Отто вышли из крематория, другие присоединились к ним через несколько минут. Я слышал, как Хофшульте сказал Отто: "Ты знаешь, кто это был?" Отто ответил, что это был вождь коммунистов Тельман. После того как все эсэсовцы и двое мужчин в штатском ушли из крематория, Варнштедт и Штоппе закрыли за ними ворота изнутри. Тем же путем, как я и пришел, я отправился к себе обратно через вентиляционный люк".
На следующее утро лагерный капо Иозеф Мюллер распорядился, чтобы несколько заключенных, среди них были Згода и Фукс, а также уголовник-рецидивист Роде, явились в крематорий и навели там порядок. Заключенные напрасно искали глазами трупы. На сей раз эсэсовские убийцы собственноручно отправили в печь и сожгли бренные останки своей жертвы. Свидетель Мариан Згода сказал по этому поводу: "По цвету пепла было видно, что тело было сожжено вместе со всей одеждой, пепел был более темного цвета, в то время как обычно он почти белый".
По показаниям Згоды, в пепле, который должен был храниться отдельно, заключенные нашли кусок оплавившегося металла, который остался, очевидно, от ручных часов, принадлежавших человеку, который был кремирован. Кроме того, там было обнаружено еще нечто примечательное, о чем Збигнев Фукс упоминал впоследствии в своих свидетельских показаниях. 10 декабря 1967 года судьи из окружного суда города Веймара провели выездную сессию, где при осмотре крематория в Бухенвальде Збигнев Фукс рассказал следующее: "В крематории мы нашли еще один след. Мы заметили, что возле и над окнами с северо-западной стороны крематория находились следы, указывающие на то, что туда попали пули. Это было видно по тому, что на стене обвалилась штукатурка. Я был убежден, что это были места попадания пуль. Такого же мнения придерживались и все остальные присутствовавшие там вместе со мной в тот момент".
Это предположение, высказанное заключенным, было вполне обоснованным, поскольку места, куда попали пули, находились на одной линии с главным входом в крематорий, через который Тельман вошел.
Лагерному капо Мюллеру на следующее утро не понадобилось делать каких-либо предположений по поводу случившегося, так как он знал правду. Профессиональный преступник Мюллер был доверенным лицом эсэсовцев, а в некоторых вещах даже их союзником. В 1945 году, когда американские войска подошли к концлагерю, Мюллер даже носил эсэсовскую форму. Он мог знать обо всем от Варнштедта и Штоббе, которым он не раз оказывал личные услуги. Во всяком случае в то утро он не делал никакого секрета из того, что ночью был убит известный коммунист Тельман.
Утром 18 августа коммунист Ульрих Оше специально завел разговор о ночных событиях с лагерным капо, обслуживавшим крематорий. Он узнал, что была затоплена одна печь, что ночью подъезжала автомашина и вскоре после этого было произведено несколько выстрелов. "Убитого, - рассказывал Мюллер, - сожгли вместе с одеждой". На судебном допросе в феврале 1963 года Ульрих Оше вспоминал: "Когда я спросил его (Мюллера. - П. П.), кто это мог быть, по его мнению, он сначала не хотел ничего говорить. Но так как он знал, что я был политзаключенный, он потом все-таки сказал, что, по его мнению, это был Тельман - вождь немецких коммунистов. Вскоре после этого разговора я попросил поляков из своей команды еще раз расспросить своих соотечественников, работавших в крематории, что тем известно о событиях прошлой ночи. Каминский и Станислаус выполнили мою просьбу и получили ответ от Мариана Згоды и других заключенных поляков, который полностью совпадал с тем, что рассказал Мюллер".
Вечером того же дня эта печальная новость дошла и до коммуниста Эрнста Буссе, бывшего депутата рейхстага. Мариан Згода рассказал ему обо всем сам. Он сделал, очевидно, это потому, что заключенный поляк впервые услышал о Тельмане именно от него. Он узнал, что рабочие любовно называли Тельмана Тедди (медвежонок).
Для коммунистов, находившихся в лагере, это известие было страшным ударом. Они не хотели, не могли поверить в гибель Тельмана. "Источник информации был мутным, -- сказал несколько десятилетий спустя руководитель немецких коммунистов в Бухенвальде Вальтер Бартель. - Большинство немецких заключенных, обслуживавших крематорий, носили на своей одежде зеленый треугольник, то есть были из уголовного мира, и с ними надо было быть осторожными".
Заключенные иностранцы носили красный треугольник и начальную букву своей нации. О Мариане Згоде в лагерных документах значилось: "Причина заключения в лагерь: политический, связь с немецкой женщиной". Но по объяснению самого заключенного, его посадили за колючую проволоку за то, что он слушал так называемые вражеские радиопередачи.
Весть об убийстве вызывала сомнение еще и потому, что эсэсовцы неоднократно распускали в лагере разного рода слухи через заключенных, обслуживавших крематорий, чтобы заманить в ловушку "политических". К тому же коммунисты лагеря задавали себе вопрос, почему Тедди убили именно в Бухенвальде, ведь он никогда здесь не был.
Но они не могли знать того, что концлагерь на горе Эттерсберг по распоряжению Гиммлера служил также для уничтожения заключенных из тюрьмы в Баутцене. Однако всех продолжал волновать вопрос о судьбе Эрнста Тельмана.
В это время английская и американская авиация произвела воздушный налет на военные заводы "Густлофф", непосредственно примыкавшие к концлагерю. Бомбили также и служебные помещения эсэсовцев. 24 августа 1944 года, после 12 часов дня, с неба градом посыпались бомбы. Одна из бомб угодила в так называемый "особый барак", или, как его называли, "барак для особо важных лиц", который находился в центре расположения эсэсовской охраны. В противоосколочном укрытии рядом с бараком находились бывший депутат рейхстага от социал-демократической партии Рудольф Брейтшейд со своей женой, а также итальянская принцесса Мафальда, дочь бывшего короля Италии Эмануэля. Когда поблизости с ними взорвалась бомба, их всех засыпало землей. Обе женщины продолжали дышать, они остались живыми, а Рудольфа Брейтшейда засыпало так, что видно было только одну руку. Когда заключенные откопали его, он уже был мертв. Нацистские средства массовой информации вначале ничего не сообщили о воздушном налете, во время которого погибло около четырехсот заключенных. Но через три недели, 14 сентября 1944 года, служба безопасности запустила в эфир через германское информационное бюро лживое сообщение о гибели Эрнста Тельмана. Приводим текст этого сообщения: "28 августа во время террористического воздушного налета в районе Веймара были сброшены многочисленные фугасные бомбы на концлагерь Бухенвальд. Среди погибших во время воздушной бомбардировки бывшие депутаты рейхстага Брейтшейд и Тельман".
В этом сообщении было много и всякой другой лжи. Бомбардировка в районе Веймара состоялась не 28 августа, а 24-го. Целью воздушного налета являлся не лагерь заключенных, а производственные корпуса завода "Густлофф". Многочисленные жертвы, имевшие место в лагере, должны быть занесены на счет эсэсовцев. Они беспорядочно стреляли в заключенных, которые в поисках укрытия бросились бежать в расположенный поблизости лес.
Через день лондонское радио опровергло нацистскую ложь: "Характерно, что это сообщение делается в такое время, когда Гиммлер пытается уничтожить руководителей любой оппозиции и когда он, согласно имеющимся У нас сообщениям, арестовал всех бывших депутатов рейхстага, которые не были членами НСДАП. Британское министерство авиации заявляет: в упомянутый день вблизи концентрационного лагеря Бухенвальд не было ни одного самолета. На этой территории не было сброшено ни одной бомбы".
Заключенные лагеря Бухенвальд тоже не верили в распространяемую фашистами версию. Тем не менее в смерти Тельмана вряд ли уже кто-нибудь сомневался. Коммунисты лагеря точно знали, что среди жертв воздушного налета Тедди не было. Трупы погибших во время налетов собрали во дворе крематория. Ульрих Оше возглавлял группу, проводившую опознание трупов. Ульрих Оше, старый член партии, опознал бы Эрнста Тельмана и мертвым.
Траурный вечер в отделе дезинфекции
Коммунистам в лагере Бухенвальд пришлось с прискорбием убедиться в том, что Эрнста Тельмана нет больше в живых. Вальтер Бартель позднее вспоминал: "В эти дни нам, людям, глубоко потрясенным происшедшим, большой поддержкой служило сочувствие многих, очень многих зарубежных товарищей. Они подходили к нам, жали нам руки и часто, задыхаясь от волнения, произносили только одно слово: Тельман".
Антифашисты твердо решили почтить память велико го человека, ушедшего из жизни. Товарищи из команды, обслуживавшие складские помещения, подготовили вечер памяти Тельмана. Чтобы он остался для всех тайной, они решили провести его в подвальном помещении отдела дезинфекции. Здесь вряд ли могли их обнаружить. Эсэсовцы опасались входить в это здание, так как боялись заразиться.
19 сентября в помещении отдела дезинфекции собрались 80 антифашистов, надежных людей, представителей разных национальностей, чтобы почтить память революционера и человека Эрнста Тельмана и продемонстрировать свою неукротимую ненависть к его убийцам. Все они стояли вместе плечом к плечу. На одной из стен висел портрет Тельмана, сделанный углем на картоне художником Романом Ефименко - советским заключенным. Из жестяных мисок, наполненных сухим спир
Крематорий концлагеря Бухенвальд, где был убит Э. Тельман, сегодня стал мемориалом
том, вырывались языки пламени, отбрасывая на портрет убитого Тельмана неровный мерцающий свет. Звучала траурная мелодия. Немецкий писатель-коммунист Бруно Апиц исполнил на скрипке "Бессмертные жертвы". Карл Шног прочитал стихотворение Генриха Гейне "Я меч, я пламя". Коммунист Роберт Зиверт выступил с речью, посвященной памяти Тельмана. Он был другом убитого, последний раз они встречались в следственной тюрьме Моабит. Он сказал: "Поклянемся именем Тельмана продолжать нашу борьбу без страха и сомнений, как он нас этому учил".
Убийство выдающегося борца за права рабочего класса, за демократию и социализм было тяжелой потерей для трудящихся Германии, прискорбным поражением германских рабочих. Это была самая тяжелая потеря для Коммунистической партии Германии после убийства Розы Люксембург и Карла Либкнехта. В своей телеграмме с выражением соболезнования Георгий Димитров писал Вильгельму Пику 17 сентября 1944 года, что германская братская партия потеряла своего испытанного и любимого вождя как раз в тот момент, когда "он был особенно нужен партии и немецкому народу". Но в траурной обстановке, вызванной невосполнимой потерей, чувствовалась уверенность в том, что с каждым днем приближается время, когда дело, которому Тельман отдал всю свою жизнь, увенчается победой.
Слова Либкнехта, написанные им за несколько часов до его убийства, в сущности его политическое завещание, приобрели особое значение летом 1944 года: "Немецкий рабочий класс еще не прошел до конца свой путь на голгофу, но близится день избавления... Нам ведь не привыкать к тому, что нас то возносит на вершину гребня, то бросает в бездну. Наш корабль стойко и гордо идет своим курсом к намеченной цели. А будем ли мы живы или нет, когда удастся достигнуть цели, все равно - жить будет наша программа; она станет господствующей в мире освобожденного человечества. Вопреки всему!"[12].
В то время когда Гитлер и Гиммлер вынашивали свой план убийства Эрнста Тельмана, они сами одной ногой уже стояли на эшафоте. Еще 30 октября 1943 года руководители антигитлеровской коалиции Ф. Д. Рузвельт, У. Черчилль и И. В. Сталин заявили в московской "Декларации о злодеяниях немецких фашистов" о своем намерении "разыскать преступников в самых отдаленных уголках земли и выдать их обвинителям, для того чтобы свершилось правосудие".
Убийство вождя немецких коммунистов было одним из таких злодеяний, типичным примером преступления против человечности. Это было убийство по политическим мотивам, которое, несомненно, находилось в прямой связи с поражением в агрессивной войне, развязанной фашистами. Летом 1944 года уже ни у кого не было сомнений в том, что наступает час расплаты за совершенные военные преступления и преступления против человечности. Руководители немецких коммунистов в статье, напечатанной в "Правде" 17 сентября 1944 года, писали о том, что "не простится фашистским гангстерам гнусное убийство Тельмана"[13].
Но у Гитлера и Гиммлера не хватило смелости дожить до суда. 30 апреля 1945 года, когда ударные части Красной Армии уже ворвались в подземные помещения станции метро "Фридрихштрассе", чтобы оттуда продвигаться дальше к рейхсканцелярии и бункеру Гитлера на Вильгельмштрассе, в страхе перед грядущим возмездием Гитлер принимает решение, позволившее ему уйти от ответственности. Во второй половине дня он поручает своему личному адъютанту, эсэсовскому офицеру Линге достать 200 литров бензина, чтобы сжечь его труп и труп его жены Евы Браун. Приготовленный яд он сначала испробовал на своих собаках; затем отправил на тот свет свою последнюю жертву - находившуюся с ним в бункере Еву Браун. Вскоре после этого Гитлер покончил с собой. Так этот человек, который затопил всю Европу в слезах и крови, принес миру одни лишь разрушение и смерть, сошел с исторической сцены. У. Черчилль позднее писал: "Пламя, пожиравшее тело Гитлера под грохот все усиливавшейся канонады русской артиллерии, - таков был страшный финал третьего рейха".
Другой участник убийства Тельмана, главный исполнитель чудовищного гитлеровского плана поголовного уничтожения целых народов, еще пытается спасти свою шкуру. 3 мая он отдал приказ всем эсэсовцам: "Вы должны скрыться в рядах вооруженных сил". Сам Гиммлер облачился в форму тайной полевой полиции и изготовил себе военный билет на имя Генриха Хицингера. Чтобы сделать свою физиономию неузнаваемой, он нацепил на один глаз черную повязку. Но 23 мая его вместе с несколькими сообщниками задержали два бывших советских военнопленных, которые помогали нести патрульную службу в одной из британских воинских частей. В тот же день убийцу миллионов людей доставили для допроса в лагерь, находившийся в ведении британской военной полиции и расположенный недалеко от города Люнебург. Когда капитан, комендант лагеря Сильвестр, опознал Гиммлера, последний не стал возражать. Однако он еще не утратил всей своей самоуверенности. Он потребовал, чтобы ему предоставили возможность встретиться с главнокомандующим британскими вооруженными силами фельдмаршалом Монтгомери. На это наглое требование сотрудники британской секретной службы, прибывшие в лагерь, ответили лишь насмешливой улыбкой. Фамилия "отслужившего" рейхс-фюрера СС давно уже значилась одной из первых в списках главных военных преступников, составленных союзниками. По этой причине полковник Мэрфи, начальник секретной службы в штабе Монтгомери, тотчас занялся задержанным Гиммлером. Поскольку в одежде у Гиммлера обнаружили ампулу с ядом, Мэрфи приказал произвести медицинское обследование, чтобы предупредить возможное самоубийство. Но когда в полутемной камере врач заглянул Гиммлеру в рот, он увидел у него между зубами что-то темное. Для того чтобы как следует разглядеть, что это, врач пытался вывести его на светлое место. В этот момент Гиммлер отвернулся в сторону и мгновенно раздавил находившуюся у него между зубами капсулу с цианистым калием. Так главный имперский палач сам привел в исполнение смертный приговор, которого он бы не избежал.
Самое большое участие в преследовании Тельмана и, весьма вероятно, в его убийстве принимал начальник гестапо Генрих Мюллер, руководивший VI отделом Главного имперского управления безопасности. Не в пример Гитлеру и Гиммлеру ему удалось в 1945 году унести ноги из нацистского рейха, превращенного в груду развалин. Судьба его осталась невыясненной.
К преступникам в "белых воротничках", принимавшим участие в убийстве Тельмана, следовало, безусловно, относить и Фрица Артура Панцингера, штандартенфюрера СС, возглавлявшего с сентября 1941 года подотдел VI А в гестапо (отдел IV Главного имперского управления безопасности). Именно его подотдел занимался Тельманом, хотя по распоряжению Гиммлера был назначен специальный уполномоченный по делу Тельмана - руководитель гестапо в Потсдаме Геллер.
Панцингер не мог не знать того, что должно было случиться с Тельманом в Бухенвальде. Но во время допроса в 1946 году он утверждал, что Председателя КПГ в июле 1944 года перевели в тюрьму в Нейссе, где его дело было передано под личный контроль гитлеровского министра юстиции доктора Тирака.
Трудно было придумать более наглую ложь. С какой это стати Гиммлер, враждовавший с органами юстиции, будучи самым влиятельным лицом в государстве, станет передавать Тираку такого заключенного? Это же просто абсурд. Это утверждение можно опровергнуть хотя бы тем, что Гиммлер именно в это время ратовал за убийство Тельмана. А такие дела делались в гестапо, так как никакого решения суда не было.
Советский суд осудил Панцингера за совершенные им военные преступления на 25 лет каторжной тюрьмы. В октябре 1955 года его как военного преступника передали ФРГ и там его немедленно выпустили на свободу, что было вполне обычным явлением. Панцингер спокойно прожил в ФРГ до 1959 года. В возрасте 56 лет он скончался в Мюнхене, говорят, что это было самоубийство.
А как закончил свою жизнь Пюц, подчиненный Панцингера, который руководил в Главном имперском управлении безопасности группой по борьбе с коммунизмом и творил там свои страшные дела? Считалось, что не только сама идея убийства принадлежала ему, но и что он был одним из непосредственных участников убийства Тельмана.
После 1945 года Пюц скрывался в западных зонах. Когда в 1948 году его там обнаружили, британские оккупационные власти временно интернировали его в Гамбурге-Бергдорфе. После освобождения бывший гауптштурмфюрер СС, нацистский преступник, виновный в тягчайших преступлениях против человечности, двадцать лет прикидывался честным простаком и скончался 7 мая 1969 года в Хейнсберге (ФРГ).
Нет никакого сомнения в том, что в убийстве Тельмана одну из главных ролей сыграл Геллер. Он приложил к этому руку еще в январе 1933 года, когда он начал преследовать Тельмана за его политические взгляды и передал его в распоряжение нацистских бандитов. Не подлежит сомнению, что Геллер, особый уполномоченный Гиммлера по делу Тельмана, в качестве преступника "в белом воротничке", имеет отношение к физическому уничтожению Тельмана. Присутствовал ли Геллер лично на месте преступления, остается невыясненным.
На счету у Геллера, без сомнения, много и других преступлений, за которые он должен был бы ответить как руководитель потсдамского гестапо. У него было достаточно причин, побудивших его 7 мая 1945 года покончить жизнь самоубийством.
Следует упомянуть еще одно лицо, имевшее отношение к преследованию и убийству Эрнста Тельмана. Речь идет о докторе юридических наук Гансе Миттельбахе. 6 марта 1933 года он поставил свою подпись под приказом о полицейском аресте вождя КПГ и тем самым санкционировал более чем 11-летнее тюремное заключение, которое завершилось убийством. Миттельбаху и Геллеру хорошо было известно, что Тельман ни в чем не виновен и что обвинение в государственной измене было ложным. Тем не менее этот ученый юрист, используя находившиеся в его распоряжении "юридические средства", толкнул в руки убийц человека, которого преследовали только за его политические взгляды.
Тельман не был единственной жертвой этого неуемного честолюбца, но поведение Миттельбаха в деле Тельмана предопределило весь его дальнейший служебный путь. Именно он стал впоследствии безжалостным обвинителем невиновных людей, которых он загонял в тюрьмы за "осквернение расы", слушание вражеских передач и другое. Этот отъявленный нацист от юстиции подвел позднее основание под драконовские законы периода военного времени. По этому поводу он писал в 1941 году; "Мысль о тотальной войне должна главенствовать над всем. Кто саботирует экономические мероприятия рейха, тот ослабляет наше сопротивление и помогает врагу. Если смотреть на все именно с такой точки зрения, то каждый проступок имеет далеко идущие последствия. Он задевает правосознание народа, что и нашло свое выражение в постановлении, устанавливающем уголовное наказание вплоть до смертной казни".
В мае 1942 года служебное рвение доктора Миттельбаха увенчалось успехом - его назначили директором земельного суда в Берлине. В 1945 году доктор Миттельбах отделался легким испугом. Он без осложнений пережил первое послевоенное время, а в органах юстиции ФРГ ему удалось сделать карьеру, которая далеко превзошла ту, которую он сделал в нацистском государстве. Нам предстоит еще раз вернуться к доктору Миттельбаху.
Если бы все пошло так, как планировали эсэсовцы, то весной 1945 года из 50 000 заключенных бухенвальдского ада не осталось бы в живых никого. Дабы замести все следы, хозяева концлагеря намеревались сровнять с землей Бухенвальд. Они понимали, конечно, что 50 000 человек одним махом не уничтожить. Поэтому планировалось эвакуировать заключенных группами и ликвидировать их на дорогах или в других подходящих для этого местах. Оставшихся предполагалось ликвидировать на месте, а сам лагерь уничтожить.
Но эсэсовцы не приняли в расчет быстрого продвижения союзных войск, а также возможности организованного сопротивления заключенных. Первыми о дьявольских намерениях эсэсовцев узнали немецкие коммунисты.
Международный лагерный комитет начал подготовку к вооруженному освобождению, мобилизуя отдельные национальные группы. 11 апреля 1945 года около трех часов пополудни вооруженные заключенные пошли на штурм. Через полчаса были заняты сторожевые вышки и другие важные объекты в лагере. Бухенвальд оказался в руках лагерного комитета, эсэсовские бандиты были либо взяты в плен, либо обращены в бегство.
Среди бежавших в тот апрельский день из Бухенвальда были и те, кто участвовал в убийстве Тельмана, в том числе штабсшарфюрер СС Вольфганг Отто, которому удалось вместе с другими эсэсовскими офицерами переправиться в Тироль. Здесь в Альпах они надеялись найти надежное укрытие. Верный приказу Гиммлера, Отто сменил эсэсовскую форму на армейскую. Замаскировавшись таким образом, он после капитуляции нацистского режима пробрался в Баварию. 17 июня американцы отправили его вместе с другими военнопленными в Веймар. Оказавшись в опасной близости от того места, где он совершил столько преступлений, бывший штабсшарфюрер СС бросился бежать и попал в американскую армейскую контрразведку. Там он решил предложить себя в качестве свидетеля. Но американцы быстро поняли, что к ним в руки попала одна из фигур, осуществлявших палаческую деятельность в Бухенвальде.
Американские войска заняли Бухенвальд 13 апреля 1945 года, через два дня после того, как заключенные освободили лагерь сами. Узники передали американцам тех эсэсовцев, которым не удалось бежать. Американцы собирались выяснить, кто из них был причастен к совершенным в лагере преступлениям, чтобы привлечь главных виновников к ответственности. В Бухенвальде в руки западной державы-победительницы попали тонны документов, с помощью которых можно было установить, кто совершал убийства в концлагере и кто несет за это ответственность. Среди этих людей и Герман Хофшульте - непосредственный участник убийства Тельмана. Бывший обершарфюрер СС, так же как и Отто, сразу после окончания войны был схвачен американцами. И на его счету значились не какие-нибудь пустяки. Так, в 1942 году он участвовал в казни британских и французских офицеров, а также заключенных в лагере евреев, имел прямое отношение к "команде 99", убивавшей людей выстрелом в затылок. В 35-м томе американских следственных материалов под именем Хофшульте стояло следующее: "приказал казнить 8843 поляка и русских; убивал, мучил, пытал и казнил заключенных".
В 1948 году американские следователи сообщили прокурору в советской зоне оккупации, занимавшемуся делом об убийстве Тельмана, что Хофшульте повесился 22 мая 1945 года в американском лагере для военнопленных № 24. Факт самоубийства подтверждался также свидетельскими показаниями бывшего унтершарфюрера СС Антона Тулла, помощника Хофшульте в Бухенвальде. 23 августа 1963 года в уголовной полиции в Корбахе (ФРГ) Тулла показал, что он сам обрезал веревку после самоубийства Хофшульте в вышеупомянутом американском лагере. Но этим показаниям противоречит сообщение полицейского управления в Арвейлер-БадНойенаре (ФРГ), где было последнее местожительство Хофшульте. По данным местной полицейской картотеки, преступник, орудовавший в Бухенвальде, "погиб" 25 мая 1945 года, что представляется весьма сомнительным уже из-за одной только даты.
Следующий предполагаемый убийца Тельмана - главный врач Бухенвальда доктор Герхард Шидлауски, в чьем ведении находился и лагерный больничный барак. Этот представитель самой гуманной на земле профессии, произносивший в свое время клятву Гиппократа, был настоящим садистом. Он проводил эксперименты над заключенными, неизменно заканчивавшимися смертью. Будучи врачом команды, производившей экзекуции, он бесчисленное количество раз наслаждался зрелищем, когда невинных людей расстреливали, вешали, душили или избивали до смерти.
Облик этого зверя будет неполным, если ко всему не добавить, что для него изготавливались абажуры из кожи заключенных, если на них была татуировка.
Шидлауски тоже попал в плен к американцам. В присутствии следователя этот жестокий убийца, "поклявшись всемогущим богом", заявил, что он присутствовал всего лишь 125 раз на экзекуциях. Американские военные юристы передали его британским оккупационным властям, которые предали его суду. На процессе по делу убийц из концлагеря Равенсбрюк его приговорили к смертной казни и 3 мая 1947 года привели приговор в исполнение.
Большинство из пойманных военных преступников, орудовавших в Бухенвальде, содержались американцами под арестом на территории бывшего концлагеря Дахау. Здесь рядом с Мюнхеном Гиммлер соорудил весной 1933 года один из первых концлагерей. Он считался "образцовым". Там проходили школу "воспитания" многие эсэсовские палачи: их доводили до "нужных кондиций". За период с 1940 по 1945 год в Дахау было убито около 34 000 человек.
Дело об убийцах из Бухенвальда в Дахау вели военные следователи во главе с Штраусом, Фельдманом и Киршбаумом. Они проделали большую работу криминалистического характера. На кровавом счету эсэсовских убийц из Бухенвальда значилось 56 500 жертв - представителей более чем тринадцати национальностей. Американские следователи проверили около 6000 подозреваемых, внимательно изучили их биографии и послужной список. Среди подозреваемых оказались кроме Отто еще два эсэсовских преступника, которые участвовали в убийстве Эрнста Тельмана в крематории Бухенвальда: начальник штаба при коменданте лагеря Бухенвальд Ганс Шмидт (он же офицер, ответственный за судопроизводство) и Вернер Бергер, один из самых гнусных убийц из пресловутой "команды 99". Незадолго до прибытия американцев в Бухенвальд Бергер скрылся, а затем, как и Отто, сбежал в Австрию. В первых числах мая 1945 года он попал в плен к американцам в Этцтальских Альпах, а затем оказался в Дахау. Но следы Густа, Штоббе и Варнштедта, то есть всех тех, кого видел польский свидетель Мариан Згода в ночь убийства Эрнста Тельмана, в первые послевоенные годы затерялись.
С самого начала американские военные юристы расследовали преступления эсэсовцев в Бухенвальде в определенных временных границах. Ограничения имелись также и по существу: предметом расследования явились только "нарушения законов и обычаев войны". Из этого вытекало, во-первых, что рассматривались лишь преступления, совершенные во время второй мировой войны, то есть за период с 1 сентября 1939 года по 8 мая 1945 года. Во-вторых, это означало, что преступления, совершенные по отношению к германским гражданам, включая и убийства, не рассматривались. Но в целях демонстрации механизма эсэсовских преступлений и выяснения личности преступников следователи касались и некоторых преступлений против человечности, совершенных в отношении немцев. Убийство Тельмана даже из чисто исторического интереса играло определенную роль как на предварительном следствии, так и затем на самом процессе.
В качестве свидетеля, допрошенного американцами R Дахау по делу Тельмана, выступил руководитель отдела регистрации в Бухенвальде Вернер Фрикке. Еще весной 1939 года тогдашний комендант лагеря Кох добился учреждения в Бухенвальде такого отдела. Он значился как загс № 2 города Веймара. Поскольку гражданским лицам вход на территорию лагеря был запрещен, эсэсовские чины сами занимались всеми текущими формальностями. С лета 1940 года это входило в компетенцию гауптшарфюрера СС Фрикке, который одновременно работал в штабе коменданта лагеря. У Фрикке и его помощников было полно дел, ведь убитых заключенных следовало вносить в списки умерших, где проставлялись текущий номер и дата смерти. Для немецких заключенных, а также заключенных из тех стран, с которыми немцы не воевали или еще не воевали, требовалось выписывать свидетельство о смерти. Фрикке действовал в этом смысле как профессиональный фальсификатор, так как только в редких случаях причина смерти, указываемая в документах, соответствовала действительности. Маловероятно, что этого бюрократа, помогавшего убийцам, когда-либо серьезно мучила совесть. Но можно допустить, что Фрикке отказался выдать свидетельство о смерти Тельмана, когда к нему за этим обратился штабсшарфюрер СС Вольфганг Отто, так как дело это не было рядовым. 25 марта 1947 года во время допроса американским следователем Киршбаумом он под присягой показал следующее.
К.: "Когда вы в Бухенвальде услышали имя Тельмана?"
Ф.: "После воздушного налета, 24 августа 1944 года. Тогда стало известно, что во время налета погибли бывший депутат рейхстага Брейтшейд и бывший руководитель КПГ Тельман".
К.: "Выдавали ли вы в своем отделе удостоверения о смерти бывших депутатов Брейтшейда и Тельмана?"
Ф.: "Только на Брейтшейда".
К.: "А почему не выдали на Тельмана?"
Ф.: "Во-первых, потому, что заключенные мне непременно бы сообщили, если бы Тельман был в Бухенвальде, а этого не было. И, во-вторых, когда мне приказали выписать удостоверение на Тельмана, я потребовал сообщить мне его анкетные данные. Кроме фамилии Тельман мне ничего не смогли сообщить. По этой причине я отказался выдать удостоверение о смерти, которое мною и не было составлено".
К.: "Кто вам поручил выдать удостоверение о смерти Тельмана?"
Ф.: "Это поручение дал мне Отто по приказу Пистера".
В дальнейших показаниях Фрикке говорится, что он якобы в то время пытался разузнать адрес жены Тельмана, чтобы в случае необходимости переправить ей удостоверение о смерти. Он утверждал, однако, что такого свидетельства он не выписывал. Тем не менее в Бухенвальде удостоверение о смерти Эрнста Тельмана было все-таки выписано. Это подтверждалось документами в Дахау уже в 1947 году. Бывший заключенный Армин Вальтер, работавший электриком в Бухенвальде, в своем заявлении, сделанном под присягой в Дахау, сообщил следующее: "28.8.44 г. я в помещении рапортфюрера видел заполненное свидетельство о смерти, выписанное на имя Эрнста Тельмана. В качестве причины смерти было указано "в результате вражеских действий". Там же я услышал разговор между унтерфюрерами СС Кенигом и Туллой о том, что Тельмана казнили в Бухенвальде и теперь не знают, кому отсылать урну с прахом, так как все ближайшие родственники покойного находятся в тюрьме или в концлагере".
Так значит Фрикке лгал и позднее выписал свидетельство о смерти? До настоящего времени не выяснено, кто поставил свою подпись под этим документом. Спустя почти два десятилетия Фрикке вновь допрашивали как свидетеля по уголовному делу Вольфганга Отто. В прокуратуре Кельна 1 августа 1963 года бывший "регистратор смерти" в Бухенвальде показал, что он предполагает, что свидетельство о смерти Тельмана выдал его заместитель, бывший унтершарфюрер СС Вагнер.
Вполне вероятно, что эсэсовцы пытались скрыть убийство Тельмана не только с помощью лживой трескотни, но и путем фальсификации документов. Но в гамбургский загс никакие сообщения о смерти известного коммуниста не поступали. Генеральная проверка регистрационных книг с записями о смерти за период с 1941 по 1960 год, проведенная сенатом ганзейского города Гамбурга, не дала никаких результатов.
Роза Тельман так никогда и не получила официального извещения о кончине своего мужа. В 1944 году во время пребывания в берлинской полицейской тюрьме на Александерплац старшая надзирательница сообщила Розе Тельман о том, что ее муж погиб во время воздушного налета. Само собой разумеется, что Роза не поверила ни одному ее слову.
Убийцы Тельмана на скамье подсудимых
Более года ответственные лица американской армии взвешивали все "за" и "против" по делу эсэсовских преступников из Бухенвальда. Чаша весов склонилась наконец в сторону судебного процесса. Это можно объяснить тем, что народы, потерявшие тысячи и тысячи своих сограждан в Бухенвальде, проявили живейший интерес к этому следствию. В 1947 году были назначены официальные обвинители. Главным обвинителем по делу стал Д. Денсон, занимавший должности прокурора Бирмингема, Алабамы и Нью-Йорк-сити. Главнокомандуюший американской армией в Западной Европе назначил также членов военного суда в Дахау.
Обвинительное заключение было составлено 7 марта 1947 года и в тот же день вручено обвиняемым. Перед судом предстали 31 человек, подозреваемых в совершении особо тяжких преступлений. Они были отобраны из 800 человек, входивших в охрану. В качестве "первого лица" фигурировал Йозиас цу Вальдек, который как представитель высшего должностного лица СС и полиции исполнял функции верховного судьи в лагере Бухенвальд. Именно он весной 1945 года отдал приказ о том, чтобы заключенные двинулись в последний путь навстречу смерти (приказ о "марше смерти").
Среди обвиняемых находились также комендант лагеря Герман Пистер и небезызвестная Ильза Кох, жена первого коменданта лагеря Бухенвальд, в квартире которой были найдены абажуры из человеческой кожи, покрытой татуировкой. Кроме того, там были и те двое, которых видел Мариан Згода в ночь с 17 на 18 августа 1944 года во время убийства Тельмана: Ганс Шмидт, начальник штаба при коменданте лагеря и руководитель экзекуций, а также член экзекуционной команды штабсшарфюрер СС Вольфганг Отто. По делу Шмидта обвинитель предъявил доказательства, что он "в силу занимаемой им должности виновен в смерти многих тысяч заключенных". Отто вменялось, что наряду с убийствами он получал "удовлетворение от садистских действий над заключенными". Но ни один из двух эсэсовцев не обвинялся в соучастии в убийстве Эрнста Тельмана. Однако на процессе ни обвинитель, ни суд не обошли вопроса об убийстве руководителя немецких коммунистов. Этому способствовало письмо Вильгельма Пика и Отто Гротеволя от 8 апреля, адресованное от имени центрального секретариата СЕПГ главному обвинителю Денсону.
Оба руководителя партии, которая, объединив коммунистов и социал-демократов, тем самым выполнила завет Тельмана, требовали наказания убийц выдающегося руководителя немецкого рабочего класса. Пик и Гротеволь подчеркивали: "Мировая общественность ожидает, что подлая ложь Геббельса о смерти Эрнста Тельмана будет окончательно раскрыта, а истинные убийцы и их хозяева понесут справедливое наказание".
В письме Пика и Гротеволя в качестве подозреваемых в убийстве Тельмана помимо Шмидта и Отто назывались фамилии коменданта лагеря Пистера и других эсэсовских преступников, которых в силу занимаемой ими в Бухенвальде должности следовало рассматривать как соучастников. Не случайно американский военный трибунал начал процесс в Дахау по делу убийц из Бухенвальда 11 апреля 1947 года. Ровно за два года до того заключенные лагеря взялись за самодельное оружие, которое они изготовили, несмотря на угрожавшую им опасность, и положили конец кровавому режиму эсэсовцев в лагере. Теперь они толпами направлялись в Дахау, чтобы бросить в лицо своим мучителям и палачам правду об их злодеяниях.
21 апреля трибунал заслушал вопрос об убийстве Тельмана. Из уст чешского свидетеля Владимира Спизара мировая общественность узнала о том, что Эрнст Тельман находился в одиночном заключении в тюрьме Баутцен, а между 15 и 18 августа был вывезен оттуда на машине эсэсовцами. Спизар показал: "После отъезда Тельмана в тюрьме говорили о том, что Тельмана отвезли в Веймар".
Единственный свидетель преступления тоже выступил на процессе. Он рассказал суду о том, что ему пришлось увидеть во дворе крематория, а также о разговоре между Хофшульте и Отто. Судебный репортер из газеты "Нойе Цайтунг", издаваемой американцами в своей оккупационной зоне, сообщал 22 апреля 1947 года: "Згода слышал четыре выстрела, через 25 минут унтерфюреры СС вышли из крематория. При этом Хофшульте сказал Отто: "Ты знаешь, кто это был, Отто?" Отто ответил: "Это был руководитель коммунистов Тельман!"
Поскольку убийство Тельмана не было предметом обвинения, подсудимым в Дахау не пришлось за него отвечать. Тем наглее они врали по тем пунктам обвинения, которые им там предъявлялись. 23 июля слушалось дело Отто как соучастника преступлений, совершенных "командой 99".
Все ответы на вопросы судей, которые давал во время допроса бывший штабсшарфюрер СС из Бухенвальда, были сгустком лжи. На вопрос, какое отношение Отто имел к экзекуционной команде, убивавшей свои жертвы выстрелом в затылок, он ответил, что в его обязанности входило только ведение записей. Лишь один-единственный раз он оказался свидетелем расстрела десяти или двенадцати комиссаров и политруков".
На американских судей увертки такого рода не производили никакого впечатления, тем более что в их руках было огромное число документов, доказывавших обратное. 14 августа 1947 года американский военный трибунал под председательством генерала Эмиля Киля вынес приговор. Из 31 подсудимого по делу убийц из Бухенвальда 22 человека, в том числе и комендант лагеря Пистер и бывший гауптштурмфюрер СС Ганс Шмидт, были приговорены к смертной казни. Пятеро подсудимых были приговорены к пожизненному заключению, остальные четверо - к различным срокам тюремного заключения, от 10 до 20 лет. Бывший штабсшарфюрер СС Вольфганг Отто получил 20 лет тюремного заключения - максимальный срок лишения свободы, но если иметь в виду ту роль, которую он играл в лагере, то это было более чем мягкое наказание. В приговоре суд указал, что он виновен в участии в экзекуциях и зверском обращении с заключенными.
А что же произошло с Вернером Бергером, который подобно Шмидту и Отто также находился в американском плену? Бывшему обершарфюреру СС пришлось некоторое время подождать, прежде чем в его руках оказалось обвинительное заключение. Это случилось осенью 1947 года на следующем процессе по делу убийц из Бухенвальда, когда судили только тех эсэсовцев, которые участвовали в убийствах в составе "команды 99". Судебный процесс по делу Бергера и других пяти эсэсовцев из Бухенвальда начался 25 ноября 1947 года на территории бывшего лагеря Дахау. Подсудимых обвиняли на этот раз в преступлениях, совершенных только в отношении заключенных из других стран, в частности Бергера - в отношении советских военнопленных. Его участие в убийстве Эрнста Тельмана на этом процессе не рассматривалось. А ведь одного участия Бергера в массовых убийствах, имевших место в конюшнях лагеря, было вполне достаточно, чтобы отправить его на виселицу. Но он смог вздохнуть спокойно, когда американские военные судьи огласили свое решение. Его приговорили к пожизненному заключению, и у Бергера появились вполне обоснованные надежды на помилование.
Верность Бухенвальдской клятве
19 апреля 1945 года бывшие узники Бухенвальда собрались, чтобы почтить память своих убитых товарищей. В этот день на шести языках прозвучала клятва узников Бухенвальда: "Убийцы наших товарищей еще живы! Садисты, истязавшие нас, разгуливают на свободе! Так поклянемся же здесь на аппельплаце, на этом месте ужасов: мы не прекратим своей борьбы до тех пор, пока перед судом народов не предстанет последний преступник". Для антифашистских и демократических сил, которые стали закладывать фундамент нового миролюбивого государства в восточной части Германии, Бухенвальдская клятва стала частью их жизненного кредо. Под руководством коммунистов строители нового мира принялись искоренять фашизм.
Именно с этих позиций и наблюдали за бухенвальдским процессом в Дахау из восточной зоны. Вильгельм Пик, боевой соратник Эрнста Тельмана, который еще во времена фашизма заменял его в руководстве партии, писал по поводу 61-й годовщины со дня рождения Тельмана: "Задачей процесса, проводимого в настоящее время по делу главных виновников в массовых убийствах (51 000 заключенных из всех стран Европы) в концлагере Бухенвальд, является выявление всех виновных в убийстве Эрнста Тельмана и их справедливое наказание. Если американский военный трибунал откажется проводить это расследование, то эту задачу должен взять на себя немецкий народный суд".
Место совершения преступления считалось и считается основным принципом при определении территориальной подсудности дел о тех или иных международных преступлениях. Поскольку убийство Тельмана, несомненно, было преступлением против человечности в духе нюрнбергских принципов, то суд над преступниками по делу Тельмана должен был бы состояться в Веймаре. В день открытия процесса на это обстоятельство обратил особое внимание многолетний узник лагеря Бухенвальд коммунист Эрнст Буссе. Буссе, который одним из первых в лагере узнал от Згоды об убийстве Тельмана, к этому времени стал министром внутренних дел земли Тюрингия. Еще 11 апреля 1947 года он обратил внимание на возможность процесса над убийцами Тельмана в соответствующем немецком суде. В одном из писем заместителю министр-президента Тюрингии Эггерату Буссе писал: "Следует иметь в виду, что американский суд придерживается мнения, что убийцами Тельмана должен заняться немецкий суд. В связи с этим следует считать нашей обязанностью выступить от имени министерства юстиции с требованием, чтобы процесс состоялся в Веймаре, так как Веймар и Бухенвальд в процессе по делу Тельмана останутся навсегда связанными друг с другом".
Предложение Буссе было поддержано правительством Тюрингии и 14 апреля 1947 года министерству юстиции было поручено заняться его реализацией. Для выделения дела об убийстве Эрнста Тельмана в особое производство с целью его дальнейшего рассмотрения в веймарском суде требовалось, чтобы преступники были выданы органам немецкой юстиции в восточной зоне. Но такие действия были в те времена невозможными без подключения Советской военной администрации в Германии (СВАГ) и центрального немецкого управления юстиции.
Безоговорочная капитуляция привела к передаче всей власти державам-победительницам. Централизованная государственная власть в Германии перестала существовать. Новая антифашистская и демократическая государственность могла развиваться только снизу вверх. При создании новой немецкой администрации для обеспечения координации СВАГ организовала немецкие центральные управления (совещательные органы), которые были ответственны перед ней. Во главе всех центральных управлений, которые рассматривались, согласно потсдамским соглашениям, как первая ступень при создании общегерманских государственных секретариатов, стояли заслуженные немецкие антифашисты.
Именно этой государственно-правовой ситуацией объясняется то, что главный прокурор земли Тюрингия обратился в Управление юстиции в Берлине (так обычно называли тогда немецкое центральное управление юстиции). Вице-президент управления доктор Мельсхеймер распорядился незамедлительно установить соответствующие контакты с доктором Флехтхеймом, представителем американских следственных органов в Берлине по делу о военных преступниках на Нюрнбергском процессе. Обе стороны установили контакт, более того, наладили сотрудничество. Немецкое управление юстиции передало в распоряжение Флехтхейма обвинительный материал Для процесса над ведущими нацистскими юристами. Управление юстиции имело право надеяться, что американский юрист отнесется к немецкому ходатайству с участием. И на самом деле, Флехтхейм тотчас пообещал Мельсхеймеру оказать поддержку. После этого немецкие юристы пошли по официальному пути. 27 июня 1947 года доктор Шиффер, президент центрального немецкого управления юстиции, обратился в правовой отдел СВАГ с просьбой дать, согласие на то, чтобы главный прокурор земли Тюрингия вошел в контакт с представителями военного трибунала в Дахау, познакомился с делами и установил, в отношении каких обвиняемых следует обратиться с ходатайством о выдаче.
СВАГ не имела возражений против намерения немецкой демократической юстиции судить своим судом убийц Тельмана. В сентябре 1947 года главный прокурор Тюрингии официально обратился к американской военной администрации в Берлине через центральное немецкое управление юстиции. Он ходатайствовал о предоставлении ему возможности ознакомиться с материалами процесса в Дахау. Но дело не обошлось без трений, как полагал первоначально доктор Флехтхейм. Хотя процесс по делу убийц из Бухенвальда, и в том числе Пистера, Шмидта и Отто, давно уже закончился, американцы в течение нескольких месяцев отделывались молчанием. Лишь в конце марта 1948 года представитель американской военной администрации генерал Хейз уведомил СВАГ, что органы юстиции в Тюрингии могут познакомиться с соответствующими материалами процесса в Дахау. Американский генерал был настолько щедр, что разрешил пользоваться этими материалами в течение 10 дней.
Но если знать, что американские материалы по бухенвальдскому процессу только по делу генерала СС Йозиаса цу Вальдека и других составляют 120 000 страниц, то станет ясно, что ответ американцев носил характер обструкции, и притом весьма значительной. Это и побудило представителей СВАГ дать немецким товарищам с самого начала ряд ценных советов, что явствует из письма доктора Винкельмана, одного из сотрудников центрального немецкого управления, правительству земли Тюрингия, датированного 2 апреля 1948 года: "Правовой отдел (СВАГ. - П. П.) просит при ознакомлении с материалами иметь в виду, что американская военная администрация затребует совершенно конкретные данные по поводу преступлений, которые должны явиться основанием для выдачи преступников, и что следует позаботиться об этом и сообщить такого рода данные по поводу интересующих вас в этом смысле лиц. Большое значение имело бы также следующее обстоятельство: можно ли установить по этим материалам имена свидетелей, соучастников и других нужных лиц независимо от того, в какой зоне оккупации они проживают".
Однако прежде чем представители немецкой юстиции из восточной зоны смогли взглянуть на материалы процесса в Дахау, нужно было выдержать целую "бумажную войну". Американский генерал Хейз известил, что главному прокурору Тюрингии сначала следует связаться с подполковником Штрейтом К. Е., руководителем группы 7708 по военным преступлениям при штабе военной администрации в Мюнхене. Прошло еще несколько месяцев, пока были улажены все необходимые формальности и с той и с другой стороны. Кроме того, в сентябре 1948 года доверие к американцам (в смысле наказания ими военных преступников) было сильно подорвано. Один американский журналист опубликовал материал, где сообщалось об амнистии, объявленной главой американской военной администрации Л. Д. Клейем. Пожизненное тюремное заключение, к которому была приговорена садистка Ильза Кох из концлагеря Бухенвальд, было заменено ей четырехлетним сроком заключения. Когда общественность узнала об этом, разразилась буря протеста.
Возмущение во всем мире заставило самого президента Трумэна заняться судебными материалами по делу Ильзы Кох.
В конце октября 1948 года намерения немецкой юстиции произвести необходимые розыски по делу убийц Тельмана смогли быть все-таки реализованы. Главный прокурор Тюрингии обратился к президенту сената доктору Герману Гроссману (Верховный земельный суд в г. Гера) и советнику прокуратуры Герману Родевальду, прокурору Веймара, то есть того самого места, где было совершено преступление. Он просил их провести в Мюнхене необходимое расследование. Одновременно министр юстиции доктор Лох в своем письме от 28 октября 1948 года просил американскую военную администрацию и главного прокурора Мюнхена оказать двум вышеупомянутым лицам всяческую поддержку.
Родевальд и Гроссман были в высшей степени подходящими людьми для проведения расследования по делу Тельмана. Во времена фашистской диктатуры они оба, хотя, конечно, в разной степени, пострадали. Родевальд, по профессии театральный художник, выходец из рабочей семьи, в 1933 году был одним из руководителей Коммунистического союза молодежи. По этой причине уже в марте он был арестован, а через год осужден за государственную измену. После освобождения страны от фашизма партия рабочего класса послала его учиться на курсы народных судей.
Гроссман своими истоками был связан с буржуазной юстицией. Когда в Германии было создано фашистское государство, то он, юрист с ученой степенью, был судьей по гражданским делам в имперском суде. В глазах "коричневых властителей" на нем было пятно - он был членом социал-демократической партии. Кроме того, демократически настроенный судья Гроссман еще в последние годы существования Веймарской республики, ввиду надвигавшейся фашистской угрозы, не раз призывал защищать "высшее благо - свободу". В связи с этим в апреле 1933 года гитлеровский министр юстиции дал ему "совет" немедленно подать в отставку, что Гроссман и сделал.
26 октября 1948 года доктор Гроссман и Родевальд отправились в Мюнхен. Чтобы познакомиться с материалами бухенвальдского процесса, им пришлось отправиться в Тегернзее, где находился главный следователь Киршбаум. Американец не был в восторге от намерения юристов из восточной зоны. Он даже не предложил сесть доктору Гроссману, когда тот вошел, а ведь Гроссману в то время уже было 70 лет. На поведение Кир-шбаума в части его отношения к немцам, безусловно, повлияло его ежедневное общение с немцами другого рода - нацистскими убийцами. Кроме того, он страдал весьма распространенной болезнью - антикоммунизмом. Тем не менее ему пришлось дать двум своим посетителям возможность познакомиться с делами процесса в Дахау. Ведь именно таково было распоряжение его военной администрации. Когда Родевальду и Гроссману были выданы многочисленные тома материалов процесса, они оказались перед совершенно неразрешимой задачей. 120 000 страниц судебных материалов нельзя ни списать, ни законспектировать. Герман Родевальд установил в Мюнхене контакт с одним фотографом и хотел изготовить фотокопии документов. Но о пленке в таком количестве, какое для этого требовалось, в 1948 году не мог мечтать ни один фотограф. Встал вопрос и об оплате. Нет, на первых порах Герман Родевальд решил удовлетвориться только выдержками из документов, которые имели самое прямое отношение к убийству Председателя КПГ.
Открытия, сделанные Германом Родевальдом во время своего пребывания в Мюнхене, глубоко взволновали прокурора-коммуниста, представлявшего интересы рабочего класса. Здесь, в баварской столице, где когда-то гитлеровская банда вынырнула на поверхность и ринулась в политическую жизнь, он обнаружил свидетельства самого тяжкого преступления, совершенного в отношении немецкого пролетариата. У американцев все это осталось на заднем плане. Теперь Родевальд мог знакомиться с документами, изучать их слово за словом: показания Спизара об отправке Тельмана в Веймар, Армина Вальтера и сотрудника отдела регистрации в Бухенвальде о выдаче свидетельства о смерти; но самое важное - показания Мариана Згоды, который видел, как приехали и уехали убийцы. Родевальд считал, что этого человека нужно найти любой ценой, еще раз внимательно выслушать его, по возможности приведя к присяге. Судьба благоволила Родевальду, Он разыскал Згоду гораздо быстрее, чем предполагал. Бывший польский заключенный, как выяснилось, осел в Мюнхене, где проживал по Баллауфштрассе, д. 26.
В американской зоне оккупации Родевальд не имел права производить какие-либо официальные действия, в том числе и допросы. Для этого ему требовалась помощь баварской юстиции. Он обратился туда, и небезуспешно. 6 ноября 1948 года Мариан Згода явился в мюнхенский суд на Мариахильфплаце и в присутствии судебного следователя Пюккерта сообщил все, что знал об убийстве Тельмана. Прокурор из Веймара слушал его с предельным вниманием, он узнал от него обстоятельства убийства и имена убийц. От американцев он знал, что Бергер, Отто и приговоренный к смертной казни Шмидт находятся в тюрьме в Ландсберге. Они сообщили ему также, что Варнштедт находится там же (что было ошибкой), что Хофшульте повесился в следственной тюрьме, Шидлауски казнен, а Густ и Штоббе все еще не пойманы.
Родевальду не давала покоя мысль о допросе людей, о которых Згода так решительно говорил как о соучастниках убийства Тельмана. С этой целью веймарский прокурор обратился к начальнику отдела по делам военных преступников майору Лундбергу. Но тот ответил ему, что эти вопросы относятся к компетенции офицера, ведающего делами ландсбергской тюрьмы и действующего согласно имеющимся у него директивам. Роде-вальд отправился в Ландсберг, где он посетил капитана Вильсона, и изложил ему свою просьбу. Вильсон выразил сожаление по поводу невозможности ее выполнить. Он заявил ему, что для допроса заключенных требуется письменное разрешение майора Лундберга. Дело застопорилось. Для юриста из советской зоны оккупации дорога к лицам, подозреваемым в убийстве Тельмана, оказалась закрытой. Вместо этого американцы сообщили Родевальду, что они относятся положительно к ходатайству о выдаче "командирши из Бухенвальда". Этим способом они хотели найти хоть какой-то выход из крайне неприятной для них ситуации с Ильзой Кох.
По возвращении Родевальд и Гроссман составили подробный доклад на имя доктора Мельсхеймера о результатах своей поездки в Мюнхен. Мельсхеймер дал указание министерству юстиции Тюрингии и в дальнейшем заниматься делом об убийстве Тельмана.
Позиция, занятая американскими военными юристами на бухенвальдском процессе, а также собственные розыски в Мюнхене подготовили почву для ведения расследования в Веймаре. Чтобы иметь возможность самим заслушать свидетелей и обвиняемых, а также обеспечить наличие других доказательственных материалов, требовалось начать расследование. Еще в конце октября главным прокурором в Веймаре было отдано соответствующее распоряжение по делу Вольфганга Отто и других.
Прокурор Родевальд в первую очередь добился приказа об аресте Отто, Бергера, Шмидта, Варнштедта, Густа и Штоббе. Наличие таких приказов являлось непременным условием для ходатайства о выдаче предполагаемых убийц Тельмана.
Ходатайство Родевальда от 11 ноября было удовлетворено веймарским судом, который обнародовал приказы об аресте. Одновременно прокурор передал материалы расследования в свое министерство с предложением обратиться в СВАГ в Карлсхорсте, чтобы "она ходатайствовала перед американской военной администрацией о выдаче подозреваемых лиц". Министр юстиции доктор Лох откликнулся на предложение Родевальда и еще в декабре 1948 года отправил в Центральное управление
юстиции в Берлине соответствующее ходатайство о выдаче, с тем чтобы передать его через СВАГ в американскую военную администрацию. Но в Центральном управлении юстиции приказы об аресте, и прежде всего их правовые обоснования, вызвали, и вполне обоснованно, нарекания. Веймарский судья опирался исключительно на германский уголовный кодекс, на его толкование состава преступления (убийства) и не принял во внимание, что убийство Эрнста Тельмана является прежде всего преступлением против человечности, как это предусматривалось в приказе Контрольного Совета № 10. Этот закон был издан четырьмя оккупационными державами для наказания лиц, виновных в совершении военных преступлений, преступлений против мира и человечности. Правовые нормы, которые были применены в Нюрнберге по отношению к главным военным преступникам, считались обязательными для всех. Поэтому веймарский судья в дополнение ко всему должен был в правовом обосновании по поводу наказания убийц Тельмана указать и на это. Причем речь здесь шла не о какой-либо формальной юридической проблеме. Германский уголовный кодекс рассматривал состав преступления убийства в традиционном понимании. А в нюрнбергских принципах были воплощены, и совершенно справедливо, уроки истории, за которые народы стран антигитлеровской коалиции заплатили очень дорогой ценой - собственной кровью. Эти нормы имели в виду систему преступлений, организованную и управляемую государством, - систему, в которой, как правило, существовало особое разделение труда. Эти преступления осуществлялись по отношению к целым группам людей по политическим, расовым и другим мотивам. Новая антифашистская демократическая государственная власть в восточной зоне с самого начала применяла нюрнбергские законы последовательно и абсолютно точно и по Духу и по букве, что было самым тесным образом связано с окончательным преодолением фашистского прошлого и созданием прочного и мирного будущего, которое навсегда сделало бы всякую новую агрессию и варварство невозможными.
Кроме того, по смыслу статьи 211 германского уголовного кодекса через двадцать лет после совершения преступления дело не могло рассматриваться, ибо истек срок давности, в то время как на преступления против человечности срок давности не распространялся. В Центральном управлении юстиции опасались также, что отсутствие ссылки на закон Контрольного Совета, допущенное веймарским судьей, могло бы дать формальный повод американцам отказать в выдаче убийц Тельмана.
В декабре 1948 года кабинет министров Тюрингии еще раз рассмотрел вопрос об убийстве Тельмана. Было предложено снова послать в Мюнхен двух юристов, чтобы получить выдержки из материалов бухенвальдских процессов. Для этой цели нужно было прежде всего добиться согласия немецкой Экономической комиссии на получение необходимого количества фотопленки. Центральное управление юстиции договорилось, что эти материалы будут предоставлены в начале следующего года. В начале февраля 1949 года Герман Родевальд получил с фабрики "Вольфен" 6000 метров нитропленки, а также 5 кг гидрохинона. Чтобы сократить предстоящие расходы, органы уголовной полиции в Веймаре предоставили в его распоряжение фотографа.
Таким образом, были созданы все необходимые технические условия для ведения расследования по делу Тельмана, были обеспечены и нужные специалисты.
Но политический курс, которым пошла американская администрация, стал серьезным препятствием на пути дальнейших совместных действий с западными оккупационными державами. Весной 1949 года в Западной Европе была создана военная коалиция, направленная против Советского Союза и других стран народной демократии. 4 апреля 1949 года в Вашингтоне был подписан Североатлантический договор (НАТО). Это создало новую опасную ситуацию в мире. Одновременно с НАТО западные державы создали западногерманское сепаратное государство - ФРГ. Потсдамское соглашение об искоренении германского фашизма и милитаризма было предано забвению, как и дух антигитлеровской коалиции.
В этой обострившейся международной обстановке вторая поездка Родевальда и доктора Гроссмана к американцам в Мюнхен не состоялась. В надежде на другие времена расследование продолжалось, приказы об аресте оставались в силе, и розыск скрывавшихся преступников Густа и Штоббе продолжался.
В апреле 1950 года по распоряжению министра юстиции главный прокурор Тюрингии взял расследование убийства Тельмана в свои руки. Прокурор Герман Родевальд также переехал из Веймара в Эрфурт, где находилось управление главного прокурора земли Тюрингия. В конце 1950 года Советская Контрольная Комиссия в Германии, контрольный орган СССР на территории созданной ГДР, решила обратиться к своим американским партнерам с ходатайством о выдаче убийц Тельмана. Но американская администрация вовсе не собиралась следовать и в дальнейшем тем принципам, которые она когда-то провозгласила вместе с другими странами антигитлеровской коалиции. Ее стратегия пересмотра результатов второй мировой войны давно уже предусматривала включение ФРГ в агрессивный западный блок. Д. Эйзенхауэр заявил в те времена: "С Западной Германией на нашей стороне вооруженные силы НАТО создадут прочный сплошной фронт от Балтийского моря до Альп".
Для Соединенных Штатов Америки это означало уступки в вопросе о нацистских и военных преступниках. Что же удивительного в том, что главнокомандующий американскими войсками в Европе, генерал Томас Т. Хэнди, в чью компетенцию входило решение вопроса об убийцах Тельмана, осужденных в Дахау за военные преступления, игнорировал ходатайство о выдаче преступников. Главному прокурору Тюрингии в конце концов ничего другого не оставалось, как 2 октября 1952 года временно прекратить расследование. Никто из предполагаемых убийц Тельмана никогда не появлялся на территории ГДР.
Амнистия принимает все большие размеры
К этому времени глава американской военной администрации Клей и генерал Хэнди амнистировали значительное число нацистских преступников. 30 ноября 1950 года эта милость коснулась и Вольфганга Отто. Главнокомандующий американской армией в Европе снизил ему меру наказания с 20 до 10 лет.
Руководящие круги ФРГ начали приобретать все большее влияние на западные державы в вопросе о военных преступниках. Процессы в Дахау, например, уже летом 1950 года назывались публично "инсценировками под руководством господина Киршбаума" и "позорным пятном на западной культуре". Они уже помышляли о всеобщей амнистии. Канцлер ФРГ Аденауэр поручил составить докладную записку о том, что вопрос о требуемой доле участия ФРГ в вооружении находится в прямой связи с вопросом о военных преступниках. Характерно, что автором этого трактата был утвержден бывший гитлеровский генерал Ганс Шпейдель, у которого у самого было рыльце в пушку и который, естественно, в первую очередь "бился" о себе. Он требовал "помиловать военных преступников и положить конец диффамации немецкого солдата - таковы условия любого военного участия". С этими ультимативными условиями Шпейдель и Хойзингер, также бывший генерал нацистского вермахта, начали осаждать верховного американского комиссара Макклоя. Прибегая к самому настоящему шантажу, "военные эксперты" правительства ФРГ требовали не больше не меньше как всеобщей амнистии для осужденных военных преступников. Чарлз У. Тейер, свидетель того самого выступления двух генерал OR, вспоминал об этом так: "С мрачным видом они подтвердили... что если заключенные ландсбергской тюрьмы будут повешены, то германский оборонительный союз против Востока останется иллюзией". Во время этой "игры" речь шла также и о голове Ганса Шмидта, руководителя штаба в Бухенвальде и одного из убийц Тельмана, который, будучи приговорен к смертной казни, продолжал сидеть в ландсбергской тюрьме для военных преступников. Американцы отреагировали действительно очень быстро. Уже 31 января 1951 года Макклой и генерал Хэнди издали многочисленные распоряжения о помиловании, на основании которых была отменена смертная казнь для целого ряда преступников, виновных в массовых убийствах, а многим были в значительной степени сокращены сроки заключения. Макклой поспешил заявить при этом, что "вынесенные по делу бывших офицеров приговоры имеют своим основанием их личное индивидуальное участие и ответственность. Осуждение относится к отдельным лицам, но оно не затрагивает чести немецкого солдата как такового".
О какой солдатской чести агрессора можно было вообще говорить после преступной войны, которую вели фашисты и которая стоила жизни 50 миллионам человек, в том числе и тысячам американцев. Или Макклой уже позабыл, что Международный Нюрнбергский трибунал заклеймил агрессивную войну как "самое тяжкое международное преступление"?
Генерал Хэнди, в руках которого находилась судьба осужденных преступников, заменил в одиннадцати случаях смертную казнь тюремным заключением. Только в двух случаях американский главнокомандующий был вынужден оставить в силе смертный приговор. Это приговор по делу эсэсовского убийцы из Бухенвальда Ганса Шмидта. По поводу такого решения генерал Хэнди заявил: "Установлено, что за тот период, когда Шмидт служил в лагере, каждый месяц погибало около 5000 заключенных, среди них большое число французов, русских, поляков и чехов... Согласно показаниям Пистера, Шмидт принимал самое активное участие во всех злодеяниях, творившихся в лагере, его приходилось удерживать, так как он пытался присвоить себе гораздо большую власть, чем ему полагалось по статусу. Под его командой осуществлялись все казни заключенных, в том числе и военнопленных, которых уничтожала особая часть, так называемая "команда 99".
Шмидт был казнен в Ландсберге в 1951 году, при этом его никогда не обвиняли в соучастии в убийстве Тельмана.
А что произошло с Вольфгангом Отто, который был одним из главных действующих лиц в "команде 99"? Через год он смог воспользоваться более чем великодушным помилованием американских судей. 6 марта 1952 года перед бывшим штабсшарфюрером СС из Бухенвальда тайно открылись ворота и он вышел на свободу. По свидетельству директора ландсбергской тюрьмы, где содержались военные преступники, Отто, как и везде, вел себя в тюрьме "отлично". Бухенвальдскому убийце очень пригодилось его умение играть на рояле. Этому он обучился в молодые годы. В Ландсберге он во время богослужения помогал играть на органе. Священник Моргеншвейс, чьими религиозными услугами пользовался Отто, находясь в военной тюрьме, расхваливал "благородный стиль игры на органе" заключенного Отто. Постигнуть логику руководителя отдела, ведавшего военными преступниками в американском министерстве обороны, было совершенно невозможно. Согласно этой логике, через четыре с половиной года после вынесения приговора в Дахау Отто "отбыл свое наказание".
И Вернер Бергер, бывший обершарфюрер СС, участвовавший в массовых убийствах и присутствовавший при убийстве Тельмана, вел себя в Ландсберге "безупречно". И мимо него, как и в случае с Отто, не прошла волна амнистий, дарованных американцами. Пожизненное заключение в каторжной тюрьме (именно таков был приговор военного трибунала в Дахау по делу Бергера) было сокращено до 25 лет, а затем до 22. 4 октября 1954 года органы американской военной юстиции пришли к выводу, что он искупил свою вину. Бергер был выпущен из тюрьмы, убийца ни в чем не повинных людей должен был теперь "хорошо зарекомендовать себя" на свободе.
Когда в марте 1952 года Вольфганг Отто начал делать свои первые шаги в западногерманском обществе, почва для людей такого сорта уже была давно подготовлена. Его "хорошее поведение" за решеткой ландсбергской тюрьмы было лишь поводом для его освобождения, а истинная причина крылась во вмешательстве извне. Как-никак, а в мае 1952 года на повестке дня стояло подписание парижских договоров о Европейском оборонительном сообществе (ЕОС). Основной целью этих договоров было обеспечить вооружение ФРГ и вступление ее в НАТО, что находилось в полном противоречии с соглашениями, принятыми ранее странами антигитлеровской коалиции. Аденауэр и его кабинет без всякого стеснения использовали этот повод, чтобы оказать давление на западные державы. 17 сентября 1952 года Аденауэр заявил в бундестаге: "В течение всего времени, пока шли переговоры с тремя державами, а также на боннской конференции министров иностранных дел накануне подписания договоров и все последующее время федеральное правительство постоянно и планомерно старалось добиться того, чтобы еще до вступления договоров в силу как можно скорее на свободу были выпущены заключенные". Дебаты по проблеме военных преступников, которые так оживленно прошли 2 мая в парламенте ФРГ, с предельной ясностью вскрыли позицию правящих кругов в вопросе о наказании нацистских преступников. Депутат Эверс обратился к членам боннского парламента с просьбой избегать вообще слов "военный преступник", в основном ведь эти люди не являются преступниками, они лишь "безвинно осужденные". Установленные странами антигитлеровской коалиции правовые нормы, в том числе и закон Контрольного Совета № 10 о преследовании нацистских убийц, были опорочены и охарактеризованы как "особое право" и сплошное грубое "нарушение общих правовых принципов и международного права". Всем этим вскоре и смог воспользоваться Вольфганг Отто.
9 сентября 1952 года он обратился с ходатайством в органы просвещения земли Северный Рейн-Вестфалия о разрешении ему заняться педагогической деятельностью; он вполне мог рассчитывать на то, что его встретят с распростертыми объятиями. С помощью так называемого закона № 131 боннское правительство широко распахнуло двери перед бывшими чиновниками нацистского рейха, а также учителями, дипломатами, юристами и полицейскими. Им было разрешено вновь служить на этих должностях. Прошлое Вольфганга Отто следовало окончательно забыть. В биографии, приложенной к заявлению, он рекламировал свой педагогический талант и ни словом не обмолвился, что состоял на службе у Генриха Гиммлера и что с его помощью было отправлено на тот свет множество невинных и беззащитных людей. Вместо этого он преподнес несусветную ложь: "В 1947 году американский военный трибунал приговорил меня к 20 годам лишения свободы за то, что я, будучи в Общих войсках СС, состоял в охране концлагеря и служил в канцелярии". По принятым в Бонне образцам этот убийца, не испытывавший никакого раскаяния и угрызений совести, выразил сомнение в законности своего наказания: "Оно было вынесено без достаточного юридического основания".
Баурихтер, регирунгспрезидент в Дюссельдорфе, проверявший документы Отто, знал о его принадлежности к СС и о том, что он служил в штабе бухенвальдского лагеря. Имело ли это для него какое-нибудь значение? Да, в известной степени имело, поскольку он, в прошлом пострадавший от нацизма, сомневался в отношении возможности использовать Отто на педагогической работе. Именно поэтому он направил его личное дело в Бонн в министерство внутренних дел. Но там решение дел такого рода находилось в руках бывшего штурмовика Герхарда Шредера.
1 декабря 1953 года из Бонна в Дюссельдорф пришел ответ, представлявший собой не что иное, как отпущение грехов. В нем было сказано: "Против Отто, ходатайствующего о месте учителя, не предполагается возбуждать дело в порядке дисциплинарного производства. Возвратившийся из мест заключения Отто, согласно статье 131, должен рассматриваться как чиновник, который может вновь использоваться на службе". Через 8 лет Баурихтер заявил: "Тем самым практически было вынесено решение о том, что нам следует... устроить Отто на работу".
Хотя Отто и споткнулся на бухенвальдских трупах, но не упал. Теперь началась его вторая жизнь в качестве учителя католической народной школы в Гохе, недалеко от Клеве. Уже через год епископ, в чьем ведении находились эти школы, предоставил ему право преподавания закона божьего. Тем самым он был узаконен в праве преподавать также и этот предмет. Преступник, изобличенный в убийстве советских военнопленных, напялил на себя маску добродетельного религиозного человека. Его благосостояние было обеспечено.
В 1959 году в жизни Вольфганга Отто произошли изменения - изменения двоякого рода. Он был переведен в Гельдерн, маленький католический городок на Нижнем Рейне, в школу имени святого Михаила для мальчиков. Местному начальнику фон Треску он также преподнес басню о том, что в концлагере он занимался "только подсчетами" и имел дело "только с цифрами".
Второе вмешательство в его жизнь было осуществлено прокуратурой, которая в рамках начавшегося расследования по делам бывших надзирателей в концлагерях завела дело против Отто по подозрению его в убийстве немецких заключенных. Он был вызван на допрос в прокуратуру в Клеве, и у него, протестовавшего против приговора в Дахау, почва стала уходить из-под ног.
Ему пришлось напрячь свою память, чтобы вспомнить некоторые детали. Он вдруг неожиданно вспомнил, что он присутствовал на "официальных казнях", вел протоколы в подвале крематория, когда там вешали заключенных, и принимал даже личное участие в расстрелах заключенных из других стран, которые производились специальной командой в конюшне лагеря. Одно лишь Отто упорно отрицал: никогда ни один немецкий заключенный не стал его жертвой.
Почтенного учителя католической школы для мальчиков опять оставили в покое, он мог спокойно преподавать дальше. Отто не угрожала ни малейшая опасность даже тогда, когда были созданы "центральные отделы по наказанию преступников, виновных в массовых убийствах в концлагерях". Такой отдел был создан и в прокуратуре города Кёльна (земля Северный Рейн-Вестфалия). В 1961 году он взял на себя дела, касающиеся города Клеве. Главный прокурор доктор Гирлих заявил, что прокуратура не собирается ходатайствовать об издании приказа об аресте Отто. При этом была указана следующая причина: "Серьезного подозрения в том, что Отто совершил преступления, которые не были бы предусмотрены в приговоре американского трибунала в Дахау, не существует".
Остается неясным, были ли в тот момент известны прокурору доктору Гирлиху показания Мариана Згоды на процессе в Дахау по поводу убийства Тельмана. За это время, то есть через два года после начала расследования по делу Отто, можно было бы давно получить все материалы бухенвальдского процесса по делу Йозиаса цу Вальдека и других. Например, по делу Ильзы Кох, которое слушалось в суде присяжных в Аугсбурге, протокол процесса в Дахау был затребован еще в .ноябре 1950 года.
Кроме того, имелись показания Мариана Згоды, которые он дал в Мюнхене в ноябре 1948 года. Советник юстиции Вильгельм Пюккерт был первым из немецких юристов, специалистов по уголовному праву, кто вел протокол допроса польского свидетеля, и этот протокол изобличал убийц. Согласно действующему в ФРГ принципу монопольного права прокуратуры возбуждать уголовное преследование, первейшей обязанностью Пюккерта было ходатайствовать о расследовании дела. Это следовало сделать в первую очередь потому, что ему было хорошо известно, что некоторые из участников преступлений для веймарского прокурора находились вне зоны Досягаемости. Но советник юстиции свои знания оставил при себе и не стал ничего предпринимать. Он поступил весьма предусмотрительно, нигде не зарегистрировав показания Згоды и не снабдив их соответствующим номером. Через 14 лет Пюккерт так объяснял свое бездействие: "Это дело не имело никакого отношения к моим прямым судейским обязанностям, и мне пришлось им заниматься только из-за болезни коллеги".
Истинную причину, однако, следует искать в политическом прошлом Пюккерта. Как гласит народная мудрость, "ворон ворону глаз не выклюет". Пюккерт в прошлом был нацистом. В 1932 году был шарфюрером в штурмовых отрядах, через два года вступил в ряды гитлеровской партии, после начала второй мировой войны он в чине асессора стал судьей в столице Баварии - Мюнхене. Его хозяева утверждали, что он как судья "гарантирует защиту интересов национал-социалистического государства в любое время и в любом случае".
Сокрытие подозрения в убийстве со стороны Пюккерта привело к тому, что Отто и Бергер после их тайного освобождения из ландсбергской тюрьмы вели безмятежную жизнь. Бергеру тоже удалось хорошо пристроиться в западногерманском обществе. Для начала федеральное правительство выделило ему 4000 марок в качестве "компенсации за тюремное заключение". Вскоре после этого он устроился служащим банка в Ротвейле на Неккаре, а затем стал руководителем этого банка. Он получал солидную зарплату и пользовался уважением.
И все-таки дело об убийстве Тельмана вновь сдвинулось с места. В 1959 году в связи с начавшимся расследованием по делу Отто пришлось заслушать свидетельские показания Людвига Ландвера из Оснабрюка. Ландвер, известный в ФРГ коммунист, в течение многих лет был узником Бухенвальда. Он смог назвать одного немца, против которого Отто совершил преступление, квалифицируемое как преступление против человечности. Этим человеком был Эрнст Тельман.
Весной 1961 года Ландвера вызвали в уголовную полицию в Оснабрюк для дачи показаний, но он сначала не сказал того, что знал, ибо питал слишком большое недоверие к нижнесаксонской полиции. О докторе Цирпинсе, тогдашнем начальнике полиции, ходили слухи. что он принимал участие в ликвидации гетто в Лодзи. Ландверу приходилось опасаться, что его показания окажутся не на весах богини правосудия, а в сейфе бывшего гестаповского преступника. Поэтому он искал более подходящий случай, чтобы сообщить публично о том, что ему известно. Следователю Диттриху, которому было поручено производить допрос, Ландвер дал понять, что он может дать точные сведения о членах "команды 99", но что ему очень не хочется этого делать. Таким образом он развязал язык Диттриху и узнал от него, что Отто работает учителем в Гельдерне, а Бергер поселился в Ротвейле.
Устные показания Ландвера не состоялись по названной выше причине. Вместо этого он записал на бумаге все, что видел в Бухенвальде, добавил показания Згоды о событиях в ночь с 17 на 18 августа 1944 года и 5 апреля 1962 года подал заявление по поводу Вольфганга Отто и Вернера Бергера в Центральный отдел по делам национал-социалистических преступников в Людвигсбурге. Но сотрудники отдела в Людвигсбурге ограничились тем, что переслали это заявление прокурору земли в Кёльн, присовокупив к нему просьбу "подключить к расследованию также и обвиняемого Бергера, в связи с тем что эти дела взаимосвязаны".
Однако дело об убийстве Тельмана продолжало оставаться за рамками начатого расследования.
У Ландвера к этому времени были на руках сильные козыри. Он знал адреса Отто и Бергера. Оказавшись через три дня на международном форуме борцов Сопротивления в Веймаре, он раскрыл местопребывание обоих предполагаемых убийц Тельмана. Роза Тельман также узнала об этом. 11 апреля 1962 года она выдала доверенность знаменитому адвокату и нотариусу, профессору, доктору Ф. К. Каулю, который приступил к подготовке уголовного преследования обоих эсэсовских преступников. Будучи опытным и осмотрительным адвокатом, он в тот же день подал заявление обер-прокурору при земельном суде в Клеве.
Начатым в Клеве расследованием по делу Отто руководил сначала прокурор Иоханнес Тильман. Трудно вообразить более неподходящую кандидатуру. Во времена нацистского рейха Тильман занимался тем же ремеслом, что и Вольфганг Отто. Только в отличие от Отто Тильман прятал кинжал убийцы под мантией юриста, будучи обвинителем в фашистском особом суде в Штетине.
Это, очевидно, явилось причиной того, что центральный отдел в Кельне взял в свои руки расследование по делу Отто и Бергера и подключил к нему дело об убийстве Тельмана.
В те времена позорное прошлое бросало тень и на высокопоставленных представителей юстиции в ФРГ. Ведь кругом сидели бывшие гитлеровские судьи и прокуроры, у которых руки были в крови. Когда в Клеве поступило заявление Ф, К. Кауля, в кельнском суде - высшей судебной инстанции в земле Северный Рейн-Вестфалия - сидел доктор Ганс Миттельбах. Не подумайте, что это однофамилец или родственник того, кто стоял у истоков дела Тельмана и отдал приказ об аресте Тельмана и Димитрова. Нет, это был все тот же доктор Миттельбах, виновный в смерти тысяч антифашистов, в том числе и Карла Осецкого[14].
Люди, подобные Миттельбаху, отправляли правосудие в одной из самых крупных земель ФРГ и не только самим фактом своего присутствия, но и тлетворным духом нацизма заражали последующие поколения юристов. Это нашло свое классическое отражение в деле об убийстве Тельмана.
Доказательства виновности Отто и Бергера, которые следовали из заявления Ф. К. Кауля, были очень убедительными и могли быть без труда перепроверены. Адвокат Розы Тельман назвал в качестве свидетелей Мариана Згоду (ФРГ), Хейнца Мислитца и Армина Вальтера (ГДР). Их показаний было бы вполне достаточно для подтверждения того факта, что подозреваемые принимали участие в убийстве, а также для того, чтобы ходатайствовать о приказе об аресте упомянутых лиц, Но прокуроры в Кельне, в чьих руках находилось расследование, и пальцем не шевельнули.
Несмотря на начатое расследование, Отто и Бергеру, как и большинству других нацистских преступников, не приходилось опасаться каких-либо серьезных последствий, и они это очень хорошо понимали.
Бергер, который узнал о заявлении Кауля из газет, хвастался в Ротвейле в одном из ресторанчиков: "Я не боюсь. У меня имеются связи с людьми, которые занимали большие должности в прежние времена и которые сейчас сидят на таких же местах".
Сразу после своего выхода из ландсбергской тюрьмы Бергер чувствовал себя отнюдь не так уверенно. Иначе зачем ему было брать дополнительное имя Альфред, с помощью чего он явно надеялся затруднить поиски своей особы. И как объяснить тот факт, что Бергер по получении нескольких анонимных писем, после того как стала известна его роль в убийстве Тельмана, примчался в уголовную полицию в Ротвейле, чтобы подать, заявление по поводу "оскорблений и угроз"?
Отто тоже не преминул прибегнуть к помощи блюстителей порядка, и в одном случае сделал это весьма успешно. Через два месяца после подачи заявления Розой Тельман перед домом Отто появилась группа работников гамбургского телевидения. Они хотели взять у него интервью, но он отдал предпочтение полицейским. Одного его слова оказалось достаточно, чтобы к его дому подкатила полицейская машина с воющей сиреной. Люди из гамбургского телевидения еще не успели подготовить оборудование для съемки, как полицейские тут же приступили к делу, отобрав у них удостоверения и задержав их. Когда один из репортеров взялся за киноаппарат, чтобы запечатлеть на пленку эту достойную внимания сцену, один из полицейских достал оружие и пригрозил: "Если вы будете здесь что-нибудь делать, я начну стрелять".
Но расследование, проводимое в Кельне, не осталось совсем без последствий для эсэсовского преступника, Регирунгспрезидент Баурихтер, который без звука согласился с федеральным министром внутренних дел по поводу устройства Отто в качестве учителя, 1 июня 1962 года запретил бывшему штабсшарфюреру СС "заниматься своей деятельностью". Ему вдруг стало ясно, "что то, что этот человек обучает детей, производит ужасное впечатление".
Истинная причина внезапной отставки Отто была несколько другого рода. В связи с обвинением Отто в убийстве Тельмана он попал в поле зрения общественности как в самой стране, так и за ее пределами. Но Баурихтер не ссылался на это обстоятельство, он свое решение оправдывал лишь тем, что против Отто выдвинуты обвинения в том, что "он был членом охраны в концлагере Бухенвальд". В стране, где постоянно разжигают антикоммунизм, не принято, чтобы официальные лица выступали против человека, у которого на совести преступления против коммунистического руководителя.
Но и после вынужденной отставки Отто не пришлось бедствовать. Он получал, как и прежде, достаточные средства от школьного ведомства. 28 октября 1969 года регирунгспрезидент в Дюссельдорфе принял решение о том, что, согласно Конституции, Вольфганг Отто имеет право на социальное обеспечение. При этом ему было зачтено время его смертоносной службы, в том числе и в Бухенвальде, где он занимался убийством людей. Он получает и по сей день "заработанную" таким образом пенсию. Влиятельные лица в городе Гель-дерн относятся к нему весьма доброжелательно. Бургомистр города высказался однажды таким образом: "Оставьте Отто в покое. Это спокойный человек с безупречной репутацией. Уже в течение многих лет вся его жизнь это сплошное мученичество".
Обвинитель разыгрывает роль пророка
Уже давно стало азбучной истиной, что жернова германской буржуазной юстиции вращаются очень медленно. Это ее всем известная "добродетель" особенно ярко проявлялась в тех случаях, когда обвиняемый принадлежал к правым кругам. Только люди, находящиеся во власти иллюзий, могли предполагать, будто именно в деле Тельмана западногерманская Фемида будет вести себя иначе. Понадобилось вмешательство адвоката Розы Тельман, чтобы получить подтверждение о том, что посланное им заявление поступило в прокуратуру Клеве. На это ушло не больше не меньше как три месяца. Только 16 июля 1962 года Ф. К. Кауль узнал наконец, что расследование ведется не в прокуратуре города Клеве, а в центральном отделе по расследованию массовых убийств в концлагерях (земля Северный Рейн-Вестфалия). Главный прокурор в Кельне по вполне понятным причинам не был заинтересован раскрывать свои карты перед профессором права из ГДР, человеком активным и глубоко заинтересованным в деле.
С самого начала расследования Отто развил большую активность. Он подал заявление в уголовную полицию города Дуйсбурга о том, что ему угрожают неизвестные лица, и всего лишь на том основании, что ему прислали несколько грозных анонимных писем. Затем он вспомнил о старом знакомом из Бухенвальда, бывшем эсэсовском судье докторе Конраде Моргене, который без всяких неприятностей прожил первые годы после войны, а затем с успехом практиковал во Франкфурте-на-Майне в качестве адвоката и нотариуса. Это была весьма темная личность. Так, в свое время, чтобы установить причастность к убийству одного обершарфю-рера СС, в котором подозревали первого коменданта лагеря в Бухенвальде штандартенфюрера СС Карла Коха, Морген приказал провести "небольшой опыт" с четырьмя советскими военнопленными, которым подмешали в еду токсичные вещества. В итоге Морген вынес Коху смертный приговор, но благосклонно предоставил ему возможность "проявить себя на фронте". В апреле 1945 года Морген и Отто выступили еще раз совместно по делу Коха, один - в роли судьи, другой - в роли палача. Так почему же теперь, семнадцать лет спустя, им снова не попытаться провести органы юстиции, которые "по настоянию восточной зоны начали самым возмутительным образом" копаться в прошлом Отто? Отто подал во Франкфурт сигнал SOS, и старая мораль эсэсовских бандитов "наша честь - это верность" вновь дала о себе знать.
24 апреля, верный этой морали, Морген, не испытывая ни малейшего угрызения совести, написал в ответ спасительное письмо: "Глубокоуважаемый господин Отто! Сердечное спасибо за то, что Вы дали о себе знать, хотя повод для этого был не очень радостный. Но Вам не следует особенно беспокоиться. Осенью 1944 года Пистер мне рассказывал, что Тельмана незадолго до этого гестаповские чиновники ночью доставили в Бухенвальд, где он был расстрелян сопровождавшими его лицами в крематории, а труп его был немедленно сожжен".
Эти сведения оказались для Отто тем более полезными, что Пистер скончался еще до своей казни и его нельзя было уже ни о чем спросить. Таким образом, у Отто неожиданно объявился свидетель, которого он с полным основанием собирался использовать в своих целях в связи с выдвинутыми против него обвинениями. Его надеждам было суждено осуществиться. Бывший эсэсовский юрист заявил о своей готовности сообщить многие подробности по делу Тельмана и делал он это с удивительной последовательностью. В то время как свидетелю Мариану Згоде пришлось для допроса в прокуратуре специально ехать из Мюнхена в Кельн, бывшему эсэсовскому юристу было разрешено изложить свою версию убийства Тельмана дома, без присутствия официальных лиц и, стало быть, без могущих возникнуть дополнительных вопросов. Свой трактат на пяти страницах, исписанных мелким почерком, Морген просил рассматривать как "ответственный допрос". Этот документ был не чем иным, как неуклюжей попыткой оправдать убийц Тельмана, при этом некоторых из них даже посмертно.
"Свидетель" доктор Морген посчитал нелишним напомнить сначала о том, что в качестве особоуполномоченного Гиммлера он "естественно пользовался особым уважением". "В убийстве Тельмана его порицание вызывал не столько сам факт убийства, сколько "причина убийства и несоблюдение этикета при убийстве". "Мы были все единого мнения о том, что Тельман не заслужил такой судьбы. Мы полагали также, что сам способ экзекуции выглядел как гангстерский прием в дешевом бульварном романе. У всех возник невысказанный вопрос о том, что неужели в Берлине считают войну уже проигранной и что именно по этой причине приступили к уничтожению главных врагов системы. Я пытался успокоить Пистера и указал на то, что он не несет ответственности за убийство (курсив мой. - П. П.), что он не мог его предотвратить и что он был лишь свидетелем этого события".
С помощью таких объяснений Морген хотел помочь Отто на тот случай, если будет точно установлено присутствие последнего в крематории в тот момент, когда было совершено преступление. Будучи грамотным юристом, Морген хорошо знал, что одно лишь присутствие при убийстве, в том числе и в целях обеспечения безопасности, рассматривается в германском уголовном кодексе минимум как пособничество в преступлении. Чтобы действовать наверняка и защитить своего сообщника, доктор Морген утверждал: "Пистер сказал совершенно определенно, что кроме него, начальника штаба и сопровождавших Тельмана чиновников, там никто больше не присутствовал... Поэтому, с моей точки зрения, совершенно исключается, чтобы обвиняемый Отто мог что-либо знать о случившемся, а тем более принимать в этом какое-либо участие".
Эти сведения - сплошное вранье, и они полностью совпадают с тем, что сообщил Отто в уголовной полиции в Дуйсбурге 24 мая 1962 года. В протоколе, составленном в Дуйсбурге, было сказано, что он "никогда не видел в глаза Тельмана" и узнал якобы только из газет, что Тельман погиб во время воздушного налета на Бухенвальд. Дословно Отто сказал следующее: "Я сам был очень удивлен этим фактом... Я спросил об этом коменданта лагеря, но мне ответили, что меня это дело не касается".
Трудно предположить, что при просмотре протокола доктору Корпгу не бросилось в глаза то, что сказал обвиняемый хотя бы по поводу бухенвальдского процесса в Дахау: "На том процессе о смерти Тельмана не было и речи". Это изобличает Отто как хладнокровного лжеца.
На процессе в Дахау Фрикке, служивший в отделе регистрации Бухенвальда, очень убедительно рассказывал, как Отто настойчиво требовал от него выдать свидетельство о смерти Тельмана. 21 апреля 1947 года Згода дал подробные показания об убийстве руководителя немецких коммунистов перед американским трибуналом. Он передал также содержание известного диалога между Хофшульте и Отто.
В Дуйсбурге, в уголовной полиции, куда он был вызван, Отто закончил свои наглые и лживые показания выпадом против ГДР. Он заявил: "Я предполагаю, что в восточной зоне сейчас ищут виновного в смерти Тельмана".
За день до того как доктор Морген, "свидетель" по делу Отто, составил текст своего "ответственного допроса", в квартире заболевшего Мариана Згоды появилась уголовная полиция. Згоде было предложено еще раз повторить показания, которые он давал в 1948 году, поскольку протокол, который в первый раз составлял нацистский судья Пюккерт, не обнаружен. Бывший узник концлагеря, работавший в крематории, еще раз описал события, имевшие место в ночь убийства. Всем известно, что воспоминания со временем тускнеют, и Мариан Згода не представлял в этом смысле исключения. Спустя 18 лет после событий он рассказал о том, как он выбрался из своего помещения несколько по-иному, он не мог сразу назвать и фамилии всех тех людей, которые были на месте преступления в ночь убийства. Он припомнил только Варнштедта, Штоббе, Хофшульте, Отто и Бергера. Кроме того, он назвал еще фамилию эсэсовского офицера Хельбига, которого четырнадцать лет назад не упомянул в своих показаниях. Очевидно, он имел в виду эсэсовского преступника Хельбига, который был начальником крематория до начала 1944 года, потом его сменил Варнштедт. Фамилии эсэсовских убийц Шмидта, Шидлауски и Густа он не припомнил. Но описание всех обстоятельств убийства и самого хода событий в главном совпадало с его показаниями, сделанными в 1948 году. В соответствии с данным ему поручением мюнхенский чиновник Пшорр, допрашивавший Згоду, внес в протокол примечание по поводу достоверности его показаний. Там были высказаны первые сомнения, которые, скорее, можно объяснить незнанием и неумением юриста, чем манерой и способом выражаться со стороны Згоды.
Пшорр писал: "Трудно составить определенное мнение по поводу достоверности его показаний. Но у меня сложилось впечатление, что он твердо запомнил показания по данному делу. Он утверждает (!), что еще в 1947 году выступал по делу Тельмана перед американским военным трибуналом".
Итак, существовали диаметрально противоположные показания: Отто и доктора Моргена, с одной стороны, и Згоды - с другой. Кельнским прокурорам не нужно было гадать по поводу того, кто был заинтересован в установлении истины, а кто в ее сокрытии. Чего стоили показания доктора Моргена, близкого доверенного лица Гиммлера по сравнению с показаниями Мариана Згоды! Ведь бывший узник Бухенвальда, обслуживавший крематорий, в первый раз рассказал о виденном не на суде в Дахау и не в Мюнхене, а на следующий же день Эрнсту Буссе. И он прекрасно знал, что, рассказывая об этих вещах, рискует головой. Ведь эсэсовцы никогда бы не потерпели очевидца этих событий среди заключенных. Предполагать, что Згода всю эту историю выдумал, просто абсурд. Кто станет рисковать жизнью только ради того, чтобы дать волю своей фантазии?
Летом 1962 года следователи из Кельна наверняка поставили показания Згоды под сомнение. Иначе прокурор Гирлих не стал бы еще в июне высказываться в том смысле, что на основании показаний Згоды вряд ли можно предъявить Отто обвинение. Подумать только: всего через восемь недель после того как поступило заявление, у этого человека хватило наглости выступать с такими декларациями! А ведь было еще много и других свидетелей, и их показания по делу об убийстве Тельмана совсем не были оценены и проанализированы с точки зрения их доказательственной силы. Странная опрометчивость!
Главный свидетель обвинения - под рентгеновскими лучами
У кельнских прокуроров было достаточно оснований, чтобы повнимательнее приглядеться к свидетелю защиты доктору Моргену. Бывший оберштурмбанфюрер СС сам был причастен к военным преступлениям. Морген пытался обелить своих эсэсовских сообщников еще на Нюрнбергском процессе по делу главных военных преступников, где ему пришлось выступить в качестве свидетеля: "Мне задавали вопрос о том, могло ли у меня на основании моих личных наблюдений в концлагере возникнуть впечатление, что это были лагеря уничтожения. На этот вопрос я должен был ответить, что такое впечатление у меня возникнуть не могло".
Для кельнской прокуратуры Морген с самого начала был неприкосновенной личностью. Как-никак Морген был их коллегой. Тем усерднее прокуроры взялись за Згоду. Были предприняты весьма необычные шаги: прокуратура просмотрела официальные списки лиц, проживающих в ФРГ и имеющих судимость, на предмет выяснения, не было ли там Згоды. Поиски оказались безрезультатными. Хотя Ф. К. Кауль в своем заявлении указал адрес Згоды, проживавшего в Мюнхене, доктор Корш распорядился сначала "разыскать" свидетеля. Для этой цели 7 мая 1962 года он послал президенту мюнхенской полиции сведения о Згоде, которые, как об этом писал кельнский следователь, "заимствованы из оригинальных документов концлагеря и на которые по этой причине нельзя полностью положиться". Именно таким путем полиция баварской столицы узнала, как ей следует относиться к этому свидетелю. Так, например, полиции стало известно, что Згода попал в концлагерь за "связь с немецкой женщиной". Неизвестно, следует ли рассматривать такого рода сообщение, сделанное доктором Коршем, как отсутствие у Згоды должного чутья или как упрек ему в неуважении к расовым законам нацистов. Создавалось впечатление, что доктор Корш намекал, что в отношении морального облика единственного свидетеля преступления не все обстоит благополучно. В документе было сказано: "Существует предположение, что в 1956 году в верховном земельном суде в Мюнхене против Згоды было заведено гражданское судебное дело". Кельнскому следователю основательность баварской уголовной полиции могла доставить только огромное удовольствие. Первое впечатление, которое сложилось у него о Згоде, было дополнено в мюнхенском полицай-президиуме, В результате сложилась полная картина о бывшем узнике Бухенвальда, о его моральном и политическом облике. В баварской столице было намного больше сведений о "безродном иностранце", чем в городе на Рейне.
19 июля мюнхенский полицай-президиум сообщил доктору Коршу о Мариане Згоде следующее: "В прокуратуре Штаде было заведено дело под номером 16 V 48/50 (2) по ложному обвинению. Обвиняемый 3. должен был быть допрошен. Исход дела неизвестен.
Далее 26.11.51 Згода был замечен полицейскими, когда он в Мюнхене раздавал листовки, призывающие посетить митинг, проводимый Коммунистической партией Германии. Дело, заведенное в прокуратуре Мюнхена (I), было прекращено 7.1.52 года..."
Вся эта неуклюжая и гнусная стряпня, затеянная в Мюнхене, преследовала определенную цель - представить Згоду как уголовника. На самом же деле выдвинутые против Згоды обвинения свидетельствовали против обвинителей.
Вышеупомянутое дело против Згоды (дело о ложном обвинении) состряпал бывший обершарфюрер СС Отто Хоппе, один из эсэсовских преступников, виновных в массовых убийствах в Бухенвальде. Згода в качестве свидетеля давал показания во время следствия и на суде в городе Штаде. 18 апреля 1950 года судом присяжных в Штаде Хоппе за многократное совершение убийств, нанесение тяжких увечий и избиение со смертельным исходом был приговорен к пожизненному заключению. Сидя в каторжной тюрьме, он засыпал прокуратуру заявлениями о том, что свидетели обвинения, и в том числе Мариан Згода, дали ложные показания. Прокуратура не преминула начать расследование теперь уже против бывших жертв фашизма. Именно таким образом было начато следствие по делу Згоды, о котором сообщила в Кельн мюнхенская уголовная полиция, даже не зная, чем кончилось расследование. В действительности оно было прекращено.
Данкерт, председатель суда присяжных в Штаде, где рассматривалось дело Хоппе, сообщил 23 июля 1962 года кельнским прокурорам то, что он "знал" о Згоде. Его сведения оказались не менее зыбкими и компрометирующими, чем данные мюнхенской полиции. Так, Данкерт "вспомнил", что Згода на том процессе сам заявил о себе, что он "профессиональный преступник". Письмо Данкерта в кельнскую прокуратуру преследовало одну цель - подвергнуть сомнению достоверность показаний Згоды. При этом он сослался на то, что суд присяжных в свое время пришел к выводу, что показания Згоды "ни в коем случае нельзя рассматривать как достоверные".
Сведения, данные Данкертом, весьма устраивали прокуроров Кельна, которые собирались как можно скорее закончить расследование по делу об убийстве Тельмана. Подобно утопающему, хватающемуся за соломинку, они цеплялись за все, что могло бы хоть в какой-то степени дискредитировать Згоду. Баварские криминалисты также сообщили о том, что "Згода жил с женщиной, брак с которой был объявлен земельным судом в Мюнхене 8.2.56 г. недействительным". Последнее обстоятельство внушило надежду следователям в Кельне, что Згода состоял в браке, признанным недействительным, то есть незаконным, и продолжал брачные отношения со своей партнершей без брачного свидетельства. Они затребовали из Мюнхена дело о "признании брака Згоды недействительным". Причины, по которым брак объявляется недействительным, только тогда считаются компрометирующими, когда речь идет о двоеженстве или кровосмешении. Но дело "о признании брака недействительным" не могло бросить тень на мюнхенского свидетеля по той простой причине, что его, этого дела, к великому сожалению следователей, просто не было.
Была еще какая-то надежда в отношении показаний Згоды, которые он дал в 1948 году в мюнхенском суде, в присутствии судьи Пюккерта. Кельнские прокуроры решили подвергнуть сомнению подлинность тогдашнего протокола. Проверка этого обстоятельства была поручена президенту мюнхенского суда. Тот вызвал для объяснений Пюккерта и чиновника, ведшего протокол во время допроса Згоды. Но оба не смогли отказаться от своих подписей на копии протоколов, которые были им высланы из кельнской прокуратуры.
Доктор Корш, ставший к этому времени прокурором, ридел свой последний шанс в раскрытии политических взглядов свидетеля. Может быть, бывший узник концлагеря был замаскированным членом КПГ? Это помогло бы доктору Коршу заявить о необъективности свидетеля. Почему Згода в начале пятидесятых годов помогал распространять коммунистические листовки? 16 июля 1963 года кельнский прокурор обрушился с таким и подобными вопросами на сидевшего против него Згоду. Но тот глубоко разочаровал допрашивавшего его прокурора: "До своего ареста я был членом социал-демократической партии Германии. Я не поддерживал ни тогда, ни сейчас никаких отношений с КП. Что касается вашего вопроса, то должен заявить, что в 1950/51 году действительно имело место распространение мною коммунистических листовок. Но я это сделал для своих старых товарищей по концлагерю в качестве любезности, а не по убеждению".
На Згоду напустили еще одного человека. Это был его начальник по крематорию, а именно капо Йозеф Мюллер. Хотя Мюллер по своему положению в лагере был заключенным, он не был, как и доктор Морген, непредвзятым свидетелем. Бывший капо принимал самое активное участие в злодеяниях эсэсовских преступников, в том числе в удушении заключенных в подвальном помещении крематория. За совершенные преступления Мюллер в 1947 году был приговорен американским военным трибуналом к смертной казни, но через год она была заменена пожизненным тюремным заключением. В ноябре 1957 года американские военные власти подарили ему свободу,
Как и его бывшие хозяева, Мюллер также считал себя несправедливо наказанным. В 1963 году, давая свидетельские показания доктору Коршу, он оправдывал свои действия в качестве прислужника эсэсовских палачей: "Я действовал только по указанию СС, и, кроме того, это ведь были законные (!) экзекуции, насколько я об этом могу судить". Преступникам-рецидивистам в Бухенвальде прививалось чувство принадлежности к расе господ, и даже через 18 лет после краха нацизма оно давало о себе знать. В своих показаниях Мюллер особенно напирал на то, что он никогда не принимал участия в казнях немецких заключенных: "Я даже отказался участвовать в казни (повешении) одного немецкого заключенного".
Еще в концлагере у капо были трения со Згодой. Но позднее он никак не смог смириться с тем, что в Дахау Згода выступал в качестве свидетеля по правому делу во имя наказания виновных, а он, немец, вынужден был сидеть в Дахау на скамье подсудимых. По поводу личности Згоды и его рассказа о событиях в ночь убийства Мюллер разразился бранью, полной ненависти: "Згода был совершенно изолгавшийся тип. Все его лживые обвинения стоили жизни целому ряду членов СС. Я считаю всю историю о том, что он спрятался за кучей угля, сказкой".
Но особенно уязвляло Мюллера то, что Згода на процессе в Дахау нисколько не пощадил бывшего капо и дал о нем на предварительном следствии сведения, явившиеся тяжким обвинением.
По существу дела об убийстве Тельмана Мюллер не мог сказать ничего. Из его показаний об Отто в протоколе содержится следующее: "Я никогда не видел, чтобы штабсшарфюрер СС Отто появлялся ночью во время каких-либо отдельных акций. Но я считаю, что по своей должности он должен был знать, был ли убит Тельман при бомбежке или он был ликвидирован".
Не нужно быть ученым-юристом, чтобы оценить показания Йозефа Мюллера как ничего не значащие. Показания же Згоды были подтверждены еще одним свидетелем, причем этот свидетель сам принадлежал к числу бухенвальдских эсэсовцев. Вернер Фрикке, служивший в отделе регистрации Бухенвальда, не только подтвердил показание, данное им в Дахау, о том, что Отто безуспешно требовал от него выдачи свидетельства о смерти Тельмана. Согласно его показаниям, он впервые узнал об убийстве Тельмана от Згоды. Фрикке и Отто находились под арестом у американцев, где они и встретились вновь. Фрикке навестил Отто в его бараке, когда узнал о его пребывании в лагере. В январе 1963 года бывший служащий отдела регистрации показал: "Я беседовал с Отто об этом событии в Дахау. Отто не оспаривал, что в принципе эти сведения являются правильными, и не отрицал своего присутствия, Я помню об этом потому, что он заявил мне, как это ни странно, что выстрелы были произведены Барневальдом".
Доктору Коршу не оставалось ничего другого, как устроить Фрикке и Отто очную ставку. Необходимо отметить, что в противоположность Згоде и Мюллеру Фрикке и Отто не были недругами. На очной ставке, состоявшейся 1 августа 1963 года в Кельне, Фрикке вспоминал: "По приказу Пистера штабсшарфюрер Отто обратился ко мне с поручением приготовить свидетельство о смерти Тельмана. Об этом я разговаривал с Отто. Но и Отто не был в состоянии сообщить мне необходимые анкетные данные Тельмана". Доктор Корш: "Отто, выскажите свое мнение по этому поводу". Отто: "Мне ничего не известно об этих вещах. Я никогда не разговаривал с Вернером Фрикке о смерти Эрнста Тельмана и тем более не разговаривал с ним в Бухенвальде о выдаче свидетельства о смерти Тельмана".
Очевидно, доктор Корш здесь посчитал небесполезным задать какой-то вопрос. Он не содержится в протоколе допроса, но это довольно точно читается в последующих ответах Отто: "Я возражаю против того, чтобы из показаний свидетеля и моего противоположного утверждения был бы сделан вывод, что свидетель говорит неправду". Зная о прошлом свидетеля Фрикке, Отто, очевидно, считал необходимым следовать ложным законам товарищества, существовавшим у СС.
Сознавал ли он, что из его показаний вытекало признание справедливости показаний Фрикке? А Фрикке, наоборот, передал в деталях содержание разговора, который Состоялся у него с Отто в Дахау по поводу убийства Тельмана: "В этой связи мы заговорили о деле Тельмана. Отто заявил мне, что он присутствовал при этих событиях вместе со Шмидтом и Барневальдом. Я не могу вспомнить, говорил ли мне Отто что-нибудь об участии других эсэсовцев... Отто заявил мне, что ему ничего не будет, так как стрелял Барневальд". Корш вновь обратился к Отто: "Являются ли показания Фрикке правильными?" Отто: "Нет. У меня не было с Фрикке такого разговора".
Через 10 дней перед Коршем стоял Барневальд, который, по словам Отто, сказанным им якобы Фрикке, произвел смертельные выстрелы. Бывший, штурмбанфю-рер СС Барневальд возглавлял административный отдел и за счет сокращения и без того скудного рациона заключенных обрекал их на голодную смерть. На процессе в Дахау американцы приговорили его к смертной казни, которая через год была заменена пожизненным заключением, а летом 1954 года он был выпущен на свободу.
Как следовало из показаний Фрикке, Отто был единственным человеком, кто считал Барневальда причастным к убийству Тельмана. Знал ли бывший начальник административного отдела в Бухенвальде вообще что-нибудь об убийстве Тельмана?
По собственному признанию Барневальда, он был интернирован в Дахау вместе с Пистером и Шмидтом. 11 августа 1963 года он сказал прокурору: "Пистер нам заявил, что Тельмана привезли в Бухенвальд из Берлина в большой машине и что в лагере он был расстрелян".
Корш: "Что вам известно о тех членах СС, которые принимали участие в убийстве Тельмана в Бухенвальде?"
Барневальд: "Кроме Пистера я не могу больше назвать никого".
Корш: "Я предъявляю вам, Барневальд, показания Фрикке. Из них следует, что вы в присутствии Отто произвели выстрелы в Эрнста Тельмана".
Барневальд: "Это ложное показание. Я не присутствовал при убийстве Эрнста Тельмана. Меня вообще тогда не было на месте, я был в командировке в Бад-Берке". Это не было опровергнуто. Вполне можно допустить, что, называя Барневальда убийцей, Отто хотел заранее снять с себя подозрение на тот случай, если Фрикке проболтается. Отто, очевидно, рассчитывал, что следователи в этом случае пойдут по ложному следу. Так оно и получилось.
Среди действующих лиц в ночь убийства Згода назвал Штоббе. Весной 1945 года бывший заместитель начальника крематория исчез. Его розыски были сопряжены со многими трудностями, поскольку было неизвестно его имя, а также точное написание его фамилии. В ноябре 1962 года розыскная служба в Мюнхене сообщила, что в картотеке имеются данные на 4000 человек с фамилией Штоббе и что проверку без имени проводить нельзя. Но через некоторое время западноберлинская полиция нашла нужные сведения в Документальном центре. В захваченных американцами документах полиция обнаружила бывшего унтершарфюрера СС Герберта Штоббе, родившегося в Данциге 15.2.1912 г. Найти после этого его местопребывание не было проблемой. 3 января 1963 года доктор Корш получил адрес Штоббе.
Скрыв свое прошлое, Штоббе устроился работать привратником в федеральном автомобильном управлении города Фленсбурга. В конце января 1963 года ему пришлось отправиться в Кельн для дачи показаний, но не в качестве обвиняемого, как этого требовали обстоятельства дела, а только лишь в качестве свидетеля. Штоббе врал как только мог и превзошел в этом отношении даже своего сообщника Вольфганга Отто: "Имя Эрнста Тельмана мне вообще ни о чем не говорит. Я и по сей день не знаю, кто имеется в виду. Во время Веймарской республики я был социал-демократом, но не могу припомнить, чтобы когда-нибудь слышал это имя". Он заявил, что к бухенвальдскому крематорию как таковому он не имел никакого отношения. "Вся моя деятельность заключалась в том, что я следил за тем, как работавшие в крематории заключенные готовили свидетельства о смерти".
Даже доктор Корш нашел, что это уж слишком, и вызвал свидетеля Фрикке. Он устроил им очную ставку Нижеследующий диалог дает представление о том, каковы были у Штоббе отношения с истиной.
Штоббе: "Я не был заместителем начальника крематория Варнштедта".
Фрикке: "Я не хочу утверждать с определенностью, что Штоббе в 1944 году был официально заместителем начальника крематория. Но когда не было Варнштедта, то присутствовал Штоббе".
Штоббе: "Я не наблюдал за заключенными" обслуживавшими крематорий".
Фрикке: "Я сам, например, видел, как, уходя из крематория, заключенные докладывали об этом Штоббе. То же самое они делали и по возвращении".
Штоббе: "После повторного предъявления показаний Фрикке, Бергера, Отто, Роде и Згоды я подтверждаю, что я наблюдал также за самой работой в крематории, а именно за доставкой трупов и их кремацией. В этом смысле я замещал Варнштедта".
Но Штоббе по-прежнему отрицал факт своего присутствия при убийстве Тельмана. Он настаивал и на том, что он ничего не знал и о кремации трупа, хотя в ряде свидетельских показаний утверждалось обратное.
9 августа 1963 года, то есть более чем через полгода, доктор Корш вновь вызвал Штоббе на допрос. На сей раз память предполагаемого убийцы Тельмана несколько улучшилась. Неожиданно ему удалось вспомнить об одном особом случае, который, правда, произошел якобы в начале 1945 года: "Из комендатуры, от штабсшарфюрера СС Отто пришел приказ затопить одну из печей. Я растопил печь коксом и маслом. Позднее подъехала машина. Насколько я помню, это была какая-то дежурная машина из Бухенвальда. Во всяком случае, это не была гражданская автомашина. Из этой машины в крематорий принесли труп неизвестного человека, завернутый в парусное полотно, который был кремирован. Я не знаю, кто это был. Во время этой акции присутствовали Отто, Бергер и Ресслер".
Доктор Корш: "В каком виде был труп?"
Штоббе: "Труп был полностью завернут в парусное полотно. Военный это человек или гражданский, увидеть было нельзя. Но, очевидно, что это был какой-то большой человек. Он был расстрелян, это было ясно, так как парусное полотно, в которое он был завернут, было все пропитано кровью"
Корш: "Вы узнали, кто это был?"
Штоббе: "Нет. Я об этом не спрашивал".
Корш: "Вы продолжаете придерживаться того мнения, что описанная вами особая акция имела место зимой 1944/45 года?"
Штоббе: "Возможно, что это было в августе 1944 года. Я не могу дать точных сведений по этому поводу".
Доктор Корш: "Как вы объясняете тот факт, что многочисленные свидетели утверждают, что Вы кремировали труп Тельмана и знали, кто был этот человек. Б частности, свидетели Згода, Мюллер и Роде утверждают, что они видели вас во время акции с Тельманом?"
Штоббе: "В крематорий я прибыл вообще только после воздушного налета (24.08.44). В мое время во дворе крематория никакого расстрела не было. О расстреле Тельмана, в частности, мне ничего не известно. Обобщая, я заявляю, что свидетели лгут. Почему они это делают, мне непонятно".
Отрицать все и вся казалось Штоббе теперь просто неумным. По этой причине он выступил со своей версией, совершенно искажающей "особую акцию" и представляющей ее в достаточно безобидном для него виде.
Кремация в общем и целом не является уголовным преступлением. Чтобы посеять сомнения в достоверности показаний Згоды, он утверждал, что труп был привезен в "военной машине с кузовом, наподобие однотонной машины "Опель-Блиц".
В связи с тем что несколько свидетелей представили серьезные обвинения в адрес Штоббе, а также ввиду исключительной противоречивости его показаний и явной лжи, подозрения в его причастности к преступлению в объективном смысле укрепились. Штоббе был внесен в число обвиняемых, но какое-либо серьезное расследование по его делу в дальнейшем не состоялось.
В своем заявлении, составленном в апреле 1962 года, адвокат Розы Тельман, кроме Вольфганга Отто, назвал также и Вернера Бергера. Несмотря на это, военного преступника Вернера Бергера, ранее судимого, вызвали на допрос в уголовную полицию в Ротвейле только 27 ноября. Бергер, так же как Отто и Штоббе, полностью отрицал свое участие в убийстве Эрнста Тельмана. Ему тоже, конечно, предъявили показания Згоды. Бергер реагировал на них с тем же раздражением, что и бывший капо Мюллер. Показания польского узника на процессе в Дахау и по делу Бергера выглядели явно не в пользу последнего. По этой причине он пытался скомпрометировать Згоду и выставить его как профессионального лжесвидетеля. По существу дела Бергер заявил следующее: "Я могу заверить, как и прежде, что не имею никакого отношения к смерти Эрнста Тельмана. Во время своего пребывания в Бухенвальде я ничего не знал о том, что Тельман был там расстрелян".
Вальтер, чиновник из уголовной полиции в Ротвейле, допрашивавший Бергера, не преминул добавить к протоколу его допроса, являвшегося сгустком лжи, следующую характеристику в глуповато-доброжелательском стиле:
"В случае с Бергером речь идет о человеке весьма общительном, охотно беседующем со всеми. Он с удовольствием рассказывает, шутит, но, насколько известно, здесь у нас он ни с кем особенно не сближается. Достоверность его показаний не вызывает ни у кого сомнений".
Убедительное доказательство "истинной достоверности" показаний Бергера было получено доктором Кор-шем всего через неделю. 5 декабря 1962 года к нему поступило письмо от Вилли Блейхера, бывшего политзаключенного Бухенвальда, работавшего в ту пору в немецкой ассоциации профсоюзов:
"О расстреле Тельмана ночью в крематории я узнал рано утром, сразу после построения, от шарфюрера Бергера, который в то время возглавлял команду, ведавшую финансами. Она, в свою очередь, входила в состав команды, ответственной за кладовые помещения. Сообщение шарфюрера Бергера было для меня большой неожиданностью. Одновременно он приказал мне приготовить для него ванну. В тот же день я упаковывал ему посылку, очевидно, для его жены. Посылка состояла в основном из спиртных напитков. Его требование приготовить ванну, а также наличие спиртного служили для меня доказательством того, что шарфюрер Бергер прошлой ночью принимал участие в расстрелах... Мне неизвестно, где его использовали в ту ночь: при расстреле Тельмана или при ликвидации русских в конюшне, где имелось специальное устройство для выстрела в затылок. Но Бергер наверняка знает, кто из эсэсовцев находился ночью в крематории и участвовал в этой акции".
Бергеру не пришлось ехать в Кельн, так как у него было медицинское свидетельство о заболевании печени. Доктор Корш вызвал Бергера в полицию в Ротвейле, где и произвел допрос. Когда Бергер оказался лицом к лицу с допрашивавшим его Коршем, на его лице появилась та же приятная улыбка, которую он демонстрировал несколько месяцев до этого фоторепортеру одного иллюстрированного журнала.
В первый момент доктор Корш готов был согласиться с характеристикой, свидетельствующей о симпатии, которую питал комиссар уголовной полиции в Ротвейле к Бергеру. Но даже у доктора Корша забегали по спине мурашки, когда этот "добрячок" раскрыл перед ним свой взгляд на мир во время допроса, состоявшегося 24 августа 1963 года:
"По моему убеждению, при критическом взгляде на вещи выясняется, что по сравнению с боннской демократией у национал-социалистической системы имеются определенные преимущества. В качестве примера я сказал бы, что нынешняя молодежь очень недисциплинированна, а мягкие наказания не в состоянии производить устрашающее действие. Особые преимущества национал-социализма я вижу в четкой организации и дисциплине во всех областях жизни". Бергер был и остался фашистом. И через 18 лет после краха коричневого варварства нацистская идеология кажется ему приемлемой. К тому же она оправдывает слепое повиновение в отношении преступных приказов фюрера. Именно поэтому факт своего осуждения как военного преступника в 1947 году он воспринимает и по сей день как несправедливость. Доктору Коршу он сказал: "Расстрел русских (выстрелом в затылок) с использованием обманных приемов был, конечно, весьма сомнительным делом. Но я действовал только по приказу... Сейчас, как и тогда, я стою на той точке зрения, что благороднейший долг солдата заключается в беспрекословном повиновении".
Что же касается убийства Тельмана, то, по словам Бергера, он абсолютно ничего об этом не знал. Когда доктор Корш предъявил ему в самом конце письмо Вилли Блейхера, то старый нацист, внешне державшийся весьма уверенно, вышел из себя: "Если кто-то утверждает, что я находился в крематории во время убийства Тельмана, то этот человек лжет, он просто мошенник и мерзавец".
На допросе в прокуратуре доктор Корш неоднократно напоминал обвиняемому Бергеру о необходимости говорить правду, однако Бергер от своего не отступал. Он клялся в том, что говорит правду. Но с какой же стати убийце, никогда не знавшему чувства раскаяния, беспокоиться по поводу таких пустяков. Бергер заявил: "Я не побоялся бы сегодня признаться в своем участии в убийстве Тельмана. В конце концов он был всего лишь одним из многих".
Только "присутствовал при этом"
Показания Згоды и Фрикке для Отто, Бергера и Штоббе, как и неуклюжие увертки всех троих, в которых не было ничего похожего на алиби, служили достаточным основанием для того, чтобы подозревать их в причастности к преступлению. Поскольку предметом расследования являлось убийство в смысле действующего в ФРГ кодекса, для издания приказа об аресте не требовалось никаких дополнительных посылок, как это обычно бывает с обвиняемыми в случае опасности побега или укрывательства. Если речь идет о преступлении против жизни, то число необходимых улик для ареста подозреваемого обычно меньше, чем, скажем, тогда, когда имеет место преступление против собственности.
Прокурор доктор Корш не пришел к выводу, что имеет место обоснованное подозрение в причастности к преступлению. Он пришел к ошеломляющему заключению, что "обвиняемые успешно оспаривали свое участие в преступлении", и 10 января 1964 года ввиду "недостаточности доказательств" прекратил расследование, Корш, правда, не скрывал, что подозреваемые, бывшие эсэсовцы, нагло лгали, но он нашел для обвиняемых вполне извинительную мотивацию: страх перед коммунизмом.
Изворотливый следователь не прошел, конечно, мимо некоторых скользких моментов, но ему казалось, что с точки зрения уголовного права за них нельзя "уцепиться". В постановлении о прекращении расследования доктор Корш писал: "Отто находился во время совершения преступления в крематории. Он только присутствовал при расстреле Тельмана каким-то неизвестным лицом, предположительно чиновником гестапо. Нет никаких показаний, свидетельствующих о чем-то большем, чем простое присутствие. То же самое относится и к обвиняемым Бергеру и Штоббе".
Даже по уголовному кодексу, который существовал в эпоху Бисмарка, одно "только присутствие" считалось совершенно однозначно пособничеством в совершении преступления. Но даже это обстоятельство прокурор подверг сомнению, утверждая, что это еще не факт, а только предположение возможности такового. И с точки зрения наличия доказательств, и с правовой точки зрения он представил все дело о Тельмане таким образом, будто нет достаточных оснований для обвинения: "Речь может идти лишь о пособничестве, так как их присутствие в тот момент (они стояли шпалерами) и последующая кремация трупа могли бы с объективной точки зрения восприниматься как пособничество в убийстве" (курсив мой. - П. П.).
Прокурор из Кельна не стал играть в другие юридические игры, заявив, что "имеющиеся доказательства не дают достаточных оснований для того, чтобы предъявить публичное обвинение". Чтобы выдвинуть такой тезис, ему пришлось заняться свидетельскими показаниями, в которых содержался обвинительный материал.
Но с этим он справился так же легко и быстро, как и с юридической квалификацией преступления (убийства). В примечании в деле он записал, что у него сложилось совершенно определенное впечатление, "что не только капо Мюллера, осужденного ранее американцами и приговоренного к смертной казни, но и Згоду и Роде (оба работали в крематории) следует рассматривать как коллаборационистов, при этом крайне трудно установить меру их участия в преступлении".
Мы вправе допустить, что юрист с ученой степенью не мог не знать того, что его нападки на обоих свидетелей являются наказуемыми действиями - оскорблением, более того - клеветой. Особенно примечательно то, что, высказываясь о своем вышеупомянутом "впечатлении", он опирался на изученные им американские материалы бухенвальдского процесса. Хотя создается впечатление, что в то время Корш вообще не был знаком v материалами процесса в Дахау. Прекратив расследование, он утверждал, что убийство Тельману не являлось "предметом рассмотрения американского трибунала". О его смерти лишь упоминалось в связи с допросом Фрикке, бывшего служащего в отделе регистрации лагеря Бухенвальд.
Если бы Корш действительно взял на себя труд изучить материалы процесса в Дахау, то показания Згоды об обстоятельствах убийства Тельмана от 22 апреля 1947 года не остались бы им незамеченными.
При прекращении расследования прокурор пошел еще дальше. От главного свидетеля обвинения можно было избавиться, по представлениям Корша, если его скомпрометировать, сделав соучастником эсэсовцев. В связи с этим Корш написал следующее: "По данным, которые, в частности, опираются на материалы расследования, проведенного американским обвинением в связи с бухенвальдским процессом, Згоду следует рассматривать как коллаборациониста, который сам виновен в смерти заключенных, причем делалось это из корыстных побуждений. Однако сегодня установить это в уголовно-правовом смысле невозможно".
Не раздумывая, Корш заменил доказательства предположением, создав зловещий образчик того, что называется злонамеренной клеветой и поставив тем самым под сомнение свою юридическую квалификацию. Ввиду таких ошибок, допущенных прокурором, более того, вынесения заведомо неправомерного решения, у его начальства вполне мог возникнуть вопрос, не считает ли он себя скорее защитником эсэсовских убийц, нежели лицом, призванным их наказывать. Даже по поводу выступления Згоды перед американскими судьями на процессе по делу военных преступников из лагеря Бухенвальд прокурор повторил стереотипную болтовню эсэсовских преступников. Он также утверждал, что Згода выступал как "профессиональный лжесвидетель". Слышать такое из уст прокурора! Это наглое сознательное намерение компрометировать свидетеля.
И, наконец, Корш пустил в ход последний козырь, дабы дискредитировать показания Згоды. Он повторил то, что ему подкинула мюнхенская уголовная полиция:
"Характеристику свидетеля, безродного иностранца, следует закончить упоминанием того факта, что в 1951 году его имя упоминалось в связи с его участием в распространении коммунистических листовок".
Со свидетелем Роде, из показаний которого следовало, что Отто и Бергер находились в крематории в момент совершения преступления, прокурор расправился еще быстрее. Корш объявил его "профессиональным
преступником, неоднократно судимым в прошлом", поскольку Роде частенько сомневался в социальной справедливости, якобы царящей в "стране экономического чуда", выражая свои сомнения противозаконным способом.
В неприкосновенности он оставил только Фрикке. Бывший служащий отдела регистрации оказался в глазах прокурора "незапятнанным", а его показания прокурор охарактеризовал как "достоверные". Специалист по уголовному праву не посчитал нужным упомянуть тот факт, что Фрикке в течение ряда лет сотрудничал с убийцами и помогал им с помощью фальшивых документов маскировать творимые ими злодеяния. А ведь и этот свидетель был тоже не без недостатков. Вопреки ожиданиям, в его показаниях оказался материал, служивший тяжким обвинением для его бывших сообщников, вина которых была несоизмеримо больше его собственной. Но Корш нашел, в чем можно было придраться и к нему. Он утверждал, что Фрикке не мог дать достаточно точных сведений по поводу того, присутствовал ли Отто только в качестве зрителя или его присутствие при расстреле Тельмана имело "какие-то более активные формы". Характеризуя в целом показания Фрикке, Корш формулирует свои выводы в предельно категоричной форме: "Показания Фрикке следует также рассматривать как не имеющие существенной доказательственной силы".
В связи с таким подходом к политическому преступлению, каковым было убийство Тельмана, вспоминаются слова человека, пережившего нечто подобное во времена Веймарской республики: "Не говоря уже о том, что нет уголовных процессов вне политики, поскольку в мире нет ничего, что существовало бы вне политики, можно сказать, что в наших политических процессах нет никакого правосудия".
Человека, который сказал эту фразу в 1927 году, звали Курт Тухольский, он не был коммунистом. Если бы он знал прокурора из Кельна, то он высказался бы еще более резко.
"Охотничья собака, которую надо носить на охоту"
Ф. К. Каулю принадлежит сравнение юстиции ФРГ, если речь идет о преследовании нацистских преступников, с "охотничьей собакой, которую надо носить на охоту". Преданный своей профессии адвокат, чья контора находилась в Берлине на Вильгельм-Пикштрассе, продолжал без устали бороться с инертной богиней правосудия с завязанными глазами, к которой в ФРГ продолжали относиться с суеверным почтением. В деле об убийстве Тельмана ему пришлось нести особенно тяжкую ношу.
10 января 1964 года прокурор Корш прекратил в первый раз расследование по делу Тельмана, при этом он не посчитал нужным хотя бы поставить об этом в известность Ф. К. Кауля. "Решения о прекращении расследования не требуется, так как подательница заявления Роза Тельман скончалась", - вот что записал в деле прокурор из Кельна. Но Корш недооценил своего противника. Кауль, конечно же, узнал о том, какое решение было принято в Кельне в центральном отделе по наказанию фашистских преступников.
18 марта 1964 года он отправил письмо на имя главного прокурора при земельном Верховном суде в Кельне, в которое он предусмотрительно положил и другой документ - жалобу по поводу прекращения следствия. В тот же день он отправил доверенность Ирмы ГабельТельман, занявшей место покойной матери в качестве частного обвинителя, руководителю кельнского центрального отдела.
Доктору Коршу все-таки пришлось сообщить новому адвокату дочери убитого о причинах, по которым было прекращено следствие. Так как прокурор из Кельна явно боялся вступать с адвокатом в полемику, он послал ему на удивление краткий и приглаженный вариант постановления о прекращении расследования. В нем не было высказано никаких подозрений относительно причастности Згоды к преступлениям эсэсовцев, а также обвинений в его адрес по поводу участия в 1951 году в распространении коммунистических листовок.
Корш, правда, осмелился утверждать, что "допрос Мариана Згоды, именуемого "очевидцем", не дал достаточного разъяснения по поводу обстоятельства дела". Корш не случайно взял слово "очевидец" в кавычки. Тем самым он лишний раз хотел поставить под сомнение показания Згоды.
Корш никак не мог смириться с тем, что бывшего заключенного, работавшего в концлагере, не удается ни запугать, ни загнать в угол. Но особенно его разозлило, вероятно, то, что Згода поведал общественности о его методах ведения допроса. Последний заявил в прессе; "По поводу этих событий меня допрашивал прокурор доктор Корш. Я сказал то, что видел. Однако во время допроса у меня было такое чувство, что я выступаю там не в качестве свидетеля, а в качестве обвиняемого. Прокурор Корш грубо накричал на меня несколько раз, повторяя: "Подумайте хорошенько, что вы говорите! Вы настаиваете на своих прежних показаниях? Вы что, хотите попасть в тюрьму или на каторгу?"
Дочь Эрнста Тельмана не собиралась довольствоваться решением, принятым в кельнском центральном отделе, и особенно его странным обоснованием. Она поручила Ф. К. Каулю опровергнуть выводы господина Корша и доказать их абсурдность. Корш обвинял Згоду в том, что тот якобы не мог указать конкретно, в чем состояло участие каждого из обвиняемых в преступлении. Ссылаясь на уголовный кодекс ФРГ, Кауль ответил ему 10 августа 1964 года: "Нельзя предъявлять такие требования в отношении доли участия каждого из 8 человек, составлявших банду убийц, с тем, чтобы никто из 8 человек не понес наказания, как это видно из постановления о прекращении расследования".
В результате центральный отдел в Кельне был вынужден возобновить расследование по делу убийц Тельмана. Это пришлось сделать еще и потому, что генеральный прокурор ГДР, доктор Йозеф Штрейт, еще в 1963 году представил органам юстиции земли Северный Рейн-Вестфалия несколько документов, относящихся к убийству вождя немецких рабочих, которые Корш просто бросил в стол. В марте 1964 года доктор Штрейт вновь обратился к главному прокурору при верховном земельном суде в Кельне с предложением "познакомиться и использовать имеющиеся в оригинале данные об участии Отто и Бергера в убийстве Эрнста Тельмана". Имелись в виду, в частности, те материалы, которые были собраны во время расследования, проводившегося прокуратурой г. Веймара.
В 1964 году Бонн избегал поддерживать прямые контакты с государственными учреждениями ГДР, ибо там еще предавались иллюзиям по поводу возможности непризнания государственного суверенитета ГДР. Поэтому предложением, поступившим из ГДР, занимался не только главный прокурор при кельнском суде, но и министр юстиции земли Северный Рейн-Вестфалия и даже федеральный министр юстиции. Согласно их решению, прокурорам, ведущим расследование, не следовало ехать в столицу ГДР для ознакомления с оригиналами документов. Руководитель центрального отдела в Кельне 19 июня 1964 года предложил Штрейту не больше не меньше как "переслать почтой все материалы расследования, проведенного по делу Отто и Бергера, либо их копии".
Это было наглое требование, которое при всем желании генеральный прокурор ГДР исполнить не мог. Отправлять почтой в Кельн все документы в оригинале означало бы пойти на риск потерять их. Ведь в ФРГ таким образом неоднократно бесследно пропадали важные документы. Ответ из Кельна выражал, кроме того, совершенно открыто полное отсутствие заинтересованности в изобличении предполагаемых убийц. Как же можно было бы иначе удовлетвориться простыми фотокопиями без надлежащего их удостоверения? В Бонне, как и в Кельне, было, естественно, хорошо известно, что на суде документ, представленный в оригинале либо в виде надлежащим образом удостоверенной копии, имеет большую доказательственную силу. Представителям юстиции ГДР не оставалось ничего другого, как повторить свое предложение ознакомиться на месте с оригиналами имеющихся документов.
Спустя несколько месяцев в ФРГ решили принять предложение доктора Штрейта. 5 ноября 1964 года начальник центрального отдела в Кельне сообщил, что прокуроры доктор Корш и доктор Плюмпе уполномочены "познакомиться и использовать имеющиеся в оригинале документы по делу Отто и Бергера, обвиняемых в соучастии в убийстве Эрнста Тельмана, и сделать соответствующие выводы".
Корш и Плюмпе прибыли в Берлин 15 декабря, чтобы сделать то, что нужно было сделать по крайней мере еще за два года до того. При этом они странным образом сконцентрировали свое внимание на копиях материалов американского расследования, изготовленных Германом Родевальдом, о которых в январе 1964 года Корш говорил (согласно его записям в деле), что он якобы их давно использовал.
В августе 1967 года оба прокурора из Кельна отправились наконец на место преступления в Бухенвальд, где они имели возможность тщательно познакомиться с крематорием и сфотографировать место преступления.
Доктор Корш с большим опозданием понял, что для успешного ведения расследования с местом преступления нужно было познакомиться намного раньше. Однако к такому пониманию доктор Корш пришел лишь через пять лет, после того как поступило заявление по поводу Отто и Бергера. Теперь и у прокурора из Кельна не было больше сомнений по поводу того, что у Мариана Згоды была возможность выйти из своего помещения в ночь совершения преступления.
Хотя подозрение в причастности Отто к преступлению еще более подкрепилось (Бергер в июне 1964 года скончался), кельнские прокуроры продолжали топтаться на месте; они не предъявляли обвинения и не занимались серьезной проверкой других следов. При прекращении следствия в первый раз доктор Корш утверждал, что "возможности расследования исчерпаны".
На самом же деле в течение ряда лет никто не шевельнул пальцем, чтобы разыскать "преступников за письменным столом", о которых из материалов свидетельских показаний (например, о докторе Моргене) было давно известно, что они совершенно точно служили в РСХА. Кто мог лучше знать все подробности убийства председателя КПГ чем Гюнтер Пюц, бывший руководитель отдела по делам коммунистов? Однако этот самый Пюц без всяких хлопот проживал в ФРГ до 1969 года и не видал в глаза ни одного кельнского прокурора.
А между тем западноберлинские прокуроры вели расследование по делам "преступников за письменным столом" из РСХА с конца 1963 года. К весне 1966 года они завели уже 20 дел, в которых речь шла о преступлениях бывших начальников управлений, отделов и групп в центральном ведомстве смерти. Если бы следо ватели в Кельне вовремя связались со своими западно берлинскими коллегами, о которых тогда столько писа ли в прессе, и заглянули бы в их материалы, то от их внимания ни при каких обстоятельствах не ускользнула бы фамилия Пюца, бывшего гауптштурмфюрера СС.
Так, по делу РСХА, заведенному в Западном Берлине, бывший служащий гестапо Фридрих Цепик 20 января 1967 года дал следующие показания: "Пюц, по моему мнению, был тогда еще руководителем группы IV А 1a, которая ведала коммунистами". Сам Цепик в течение ряда лет работал рядом с Пюцем (IV А 16), занимаясь преследованием и уничтожением инакомыслящих. Поэтому он располагал достаточными сведениями. Но кельнский центральный отдел прошел мимо этих показаний, так же как и других данных расследования по делу PCX А. В Кельне зашевелились лишь после того, как у профессора Кауля в конце 1976 года появилось подозрение, что Пюц скрывается где-то в ФРГ. В связи с этим он обратился в кельнскую прокуратуру с ходатайством о предоставлении ему возможности допросить Пюца. 4 марта 1977 года главный прокурор доктор Гер-линг написал следующий ответ адвокату Ирмы Габель-Тельман:
"Глубокоуважаемый господин профессор Кауль!
Исходя из Ваших предложений, содержащихся в обосновании Вашей жалобы от 28.12.1976 года, я сделал запрос о судьбе и месте пребывания Гюнтера Пюца, бывшего руководителя группы IV А 1а в Главном имперском управлении безопасности, бывшего гауптштурм-фюрера СС, родившегося в Хамборне 29.6.1913 года. Мною установлено, что он скончался 7.5.1969 года в Одербрух-Дремене".
Еще в середине шестидесятых годов для выяснения судьбы Тельмана можно было заслушать Теодора Крумрея, бывшего старшего инспектора полиции. Он с 1935 до весны 1940 года занимался делом Эрнста Тельмана в отделе гестапо, ведавшем коммунистами, который позднее входил в Главное имперское управление безопасности. После окончания войны Крумрей был арестован советскими оккупационными властями. По его собственному признанию, он был приговорен военным трибуналом в Москве к 25 годам тюремного заключения за то, что, работая в отделе по превентивному заключению Главного имперского управления безопасности, он отправил 30 000 человек в концлагеря, среди которых были и советские люди - военнопленные и гражданские лица. Он принимал участие также и в преследовании Тельмана. После 1956 года Крумрей занимал должность старшего правительственного инспектора в ФРГ и в соответствии со статьей 131 Конституции получал большую пенсию.
Западноберлинская прокуратура в ходе расследования занялась и Крумреем. Вскоре его допрашивали в качестве подозреваемого. На допросе 13 сентября 1966 года бывший сотрудник РСХА сообщил следующее: "С января 1935 года до весны 1940 года я вел и хранил личное дело руководителя коммунистов Эрнста Тельмана вместо господина Пипера. В этом деле я был чем-то вроде дополнительного работника при советнике Галлере" (имеется в виду Геллер. - П. П.).
Показания Крумрея в течение ряда лет спокойно лежали в сейфе западноберлинских следователей, а их кельнские коллеги, которым было поручено дело Тельмана, нисколько не беспокоились по этому поводу. Летом 1968 года было составлено обвинительное заключение по делу Крумрея и его 11 сообщников (оно составило в общей сложности 720 страниц). Между тем в Кельне продолжали сидеть сложа руки. Потребовался дополнительный импульс из ГДР, прежде чем доктор Корш собрался допросить Крумрея по делу Тельмана. 11 октября 1971 года прокурор из Кельна написал гестаповскому преступнику весьма примечательное письмо.
Он писал Крумрею, что был бы весьма признателен, если бы тот смог ему сообщить, "кто вел после него дело Тельмана... Для ответа достаточно открытки".
Это письмо - яркое свидетельство того, как поверхностно и без всякой заинтересованности велось расследование по делу Отто, точнее, как препятствовали и мешали ведению этого дела. Гестаповский преступник слишком хорошо знал, что такой запрос, сделанный без всякого соблюдения процессуальных правил, ни в коей мере не обязывает его сообщать правду. Поэтому Крум-рей в своем ответе сообщил, что "не располагает никакими сведениями по делу Тельмана за период с сентября 1939 года". Поскольку Крумрей не оспаривал, что он вел дело Тельмана в течение нескольких лет, было бы вполне естественно срочно вызвать его в качестве свидетеля. Но к такому "пониманию дела" пришли значительно позже, лишь в феврале 1973 года, когда дело Тельмана перешло в руки прокурора Ланга. Ланг внес в дело следующее примечание: "Следует допросить в качестве свидетеля также и его (Крумрея. - П. П.), Хотя в течение всей второй мировой войны он уже не входил в состав группы IV А, а работал в группе IV С Главного имперского управления безопасности, у него можно было бы получить ценные сведения, если и не касательно путей прохождения приказа об убийстве Тельмана, то, во всяком случае, по всему комплексу вопросов, связанных с делом Тельмана".
Но дело продолжало тянуться, и только 30 апреля 1974 года Крумрея вызвали на допрос в качестве свидетеля по делу Отто. Удалось уточнить кое-какие детали, но в общем ничего существенного допрос не внес в дело: "В мои обязанности входило приобщать все вновь поступающие материалы к делу Тельмана, например письма Тельмана, которые вызвали нарекание цензуры, вырезки из газет и других печатных изданий. Когда мне было поручено заниматься делами Тельмана, все его документы размещались в 4-х папках. Весной 1940 года, когда я передавал все эти дела своему наследнику, то они составляли уже 10 папок. Кто после меня занимался делами Тельмана, я при всем желании не могу сегодня вспомнить".
Этими сведениями вполне удовлетворились, никакие дополнительные меры не были приняты. Между тем было совершенно ясно, что Крумрей будет вести себя достаточно осторожно и не сообщит ничего такого, что могло бы бросить тень на его бывших сообщников. Крумрей проявил большую заботу о своих бывших коллегах, сделав очень предусмотрительное заявление: "Сотрудники отдела превентивного заключения (IV С2) не могут ничего знать о путях прохождения приказа об убийстве Тельмана и поэтому не могут дать каких-либо показаний по этому вопросу. Это я могу сказать со всей определенностью".
За несколько недель до этого Ланг проявил большую активность, сдвинув с места дело Отто. Так, по его распоряжению, а также лично им самим были допрошены восемь бывших сотрудников РСХА, в том числе бывший начальник "личного штаба" рейсхфюрера СС, генерал СС Карл Вольф. Между прочим, Ланг и не скрывал, почему он вдруг стал так спешить. Обращаясь в полицию с просьбой произвести допрос, он делал стереотипное примечание: "Прошу провести допрос как можно скорее, так как дело очень спешное. В этом году исполняется 30 лет со дня смерти Тельмана, что, вероятно, будет торжественно отмечаться в ГДР. К этому времени расследование по возможности должно быть закончено".
Оставим в стороне тот факт, что в ГДР день смерти Тельмана не отмечается. Но Ланг совершенно правильно предполагал, что в день 30-й годовщины со дня убийства вождя рабочего класса требование о наказании виновников преступления будет звучать особенно настойчиво. С другой стороны, Ланг, конечно, понимал, что, учитывая наличие огромного числа "белых пятен" в следственных делах преступников из РСХА, невозможно закончить расследование к 18 августа 1974 года. Он преследовал при этом и свои интересы - отделаться от этого расследования, где вряд ли можно было рассчитывать на успех. Бывшие ответственные чины из РСХА были допрошены всего по одному разу, при этом не обращалось никакого внимания на противоречия в показаниях. Встречные и дополнительные вопросы не возникали. Например, такой человек, как Крумрей, знал гораздо больше, чем показал на допросах. Или Пипер, который с 1 мая 1942 года до конца войны руководил самостоятельным подразделением в IV отделе РСХА (его начальником был Мюллер) и который, по его собственному признанию, многократно обменивался мнениями с Геллером и Опицем по делу Тельмана (еще в те времена, когда он находился в тюрьме в Баутцене). Среди других лиц можно было бы назвать также и Фуми, который вел так называемую центральную картотеку по коммунистам.
Представителей соседнего отдела - гестаповских палачей из отдела превентивного заключения РСХА - также особенно не беспокоили допросами и с первого раза удовлетворились их объяснениями. Но ведь именно там, в том отделе, был состряпан приказ об аресте председателя КПГ, и уж дубликат-то этого документа наверняка сохранился. Разве нельзя предположить, что, несмотря на всю секретность, соблюдаемую в деле Тельмана, руководитель этого отдела, вероятно, получил соответствующее сообщение после убийства Тельмана?
Отделом превентивного заключения с 1937 года до конца третьего рейха руководил доктор Эмиль Берндорф. Западноберлинские прокуроры установили, что этот преступник, виновный в массовых убийствах, отвечал за "бесперебойную деятельность, связанную с превентивным заключением, в том числе и за отправку в концлагеря". Было доказано также, что он "знал, что заключенные еврейской национальности вскоре после их прибытия в концлагеря умирали". Тем не менее в связи с "преклонным возрастом" он был освобожден не только от заключения в следственную тюрьму, но и от самого процесса.
В начале 1972 года кельнские прокуроры просили и этого "глубокоуважаемого господина" сообщить им в свободной форме сведения о судьбе Тельмана. Однако этот преступник "в белом воротничке" без промедления сообщил следователям, что он "ввиду имеющегося у него горького опыта не будет больше давать показаний ни в полиции, ни в прокуратуре". Попытки кельнского следователя связаться с Берндорфом по телефону также потерпели неудачу. В деле имеется такая запись; "После того как по телефону называлась фамилия звонившего, абонент всякий раз клал трубку".
Следователям пришлось в конце концов прибегнуть к другому способу - допросить бывшего оберштурмбанфюрера СС в суде по месту жительства (допрос производился судьей). Несмотря на напоминание о том, что за неправильные, а также неполные показания предусматривается наказание в уголовном порядке, Берндорф без угрызения совести лгал во время допроса, и эта ложь внесена в протокол: "Лишь после войны мне стало известно, что Тельман был убит согласно приказу. Путь прохождения приказа об убийстве лиц, находящихся в превентивном заключении, мне неизвестен. Дело Эрнста Тельмана в РСХА входило в компетенцию отдела по делам коммунистов. Мне неизвестно, кто именно специально занимался делом Тельмана".
Несмотря на очевидную лживость этих показаний, ими вполне удовлетворились. К дальнейшим допросам Берндорфа не привлекали.
Ну а как обстояло дело с Опицем, превратившим жизнь Тельмана в ад, когда он находился в тюрьме в Ганновере? Бывший старший правительственный советник, служивший в РСХА, смог продолжить свою деятельность в секретных службах ФРГ. До января 1967 года Опиц сотрудничал в комитете по защите конституционных прав личности в ФРГ. Когда в феврале 1967 года Ф. К. Кауль обратил внимание кельнских прокуроров на Опица, было уже, к сожалению, поздно. 4 октября 1969 года бывший гестаповский офицер ушел из жизни в мир иной, ничем не поплатившись за свои преступления. Кельнские прокуроры могли бы своевременно напасть на след одного из палачей Тельмана, если бы они познакомились с материалами расследования по делу бывших сотрудников РСХА. В середине 60-х годов против Опица было начато расследование в связи с его участием в убийствах борцов Сопротивления, причастных к заговору 20 июля, которое, однако, было вскоре прекращено.
Следы тех убийц, в том числе и убийц Тельмана, которые вели в центральное ведомство эсэсовцев, остались во мраке, потому что следователи все время останавливались на полдороге и ждали до тех пор, пока подозреваемые лица уходили из жизни естественным путем.
Не допустить наказания - такова стратегия
Шесть раз прокуратура в Кельне пыталась отстраниться от расследования убийства Тельмана, прекращая его по надуманным причинам. С течением времени часть следственной работы становилась просто ненужной. Так произошло и с Бергером, ибо этот эсэсовский преступник, изобличенный в совершении тяжких преступлений, летом 1964 года умер в своем родном городе Ротвейле.
С начала 1965 года в следственных делах воцарился подозрительный покой. Чтобы ускорить ход дела, Ф. К. Кауль обратился в соответствующие инстанции с просьбой сообщить ему, в каком состоянии находится расследование. Из Кельна неоднократно поступали ответы, что "расследование продолжается". Адвокат, выступавший от имени частной обвинительницы Ирмы Га-бель-Тельман, перестал в конце концов удовлетворяться такими ответами. В своем письме от 23 апреля 1968 года он, исходя из того предположения, что расследование уже закончено, обратился с просьбой "вынести по этому делу окончательное решение". По случайном} совпадению доктор Корш в тот же день отправил Каулю письмо, в котором давал оценку показаниям свидетеля Збигнева Фукса. Они были предоставлены в его распоряжение главной польской комиссией по расследованию фашистских преступлений. Корш заявил, что Фукс не смог сообщить ничего такого, "что было бы до сих пор неизвестно", Его вывод: "При таком положении вещей в ближайшем будущем следует вновь ожидать прекращения расследования". После этого в течение длительного времени царило полное молчание. 10 апреля 1972 года Корш сообщил наконец берлинскому адвокату: "Постановлением от 29.3.1972 года расследование вновь прекращено" ввиду отсутствия достаточных оснований подозревать Отто в совершении преступления. Подозрение в причастности к преступлению было отведено на основании предположений Корша, в которых он опирался на показания Пистера, виновника массовых убийств, а также эсэсовского преступника доктора Моргена. Имеются в виду показания, сделанные по поводу числа лиц, участвовавших в преступлении. Прокурор из Кельна сообщил, что проведенное расследование не привело к выяснению того факта, будто обвиняемые "стояли шпалерами" у входа в крематорий. Против этого факта якобы говорит наряду с показаниями Пистера также то обстоятельство, что все случившееся сохранялось в глубокой тайне.
На семи страницах, которые Корш посвятил изложению причин, вызвавших прекращение расследования, он избежал, однако, каких-либо высказываний относительно показаний Згоды и Фрикке. Кроме того, он начисто игнорировал изданные Гиммлером в 1942 году "Указания по проведению экзекуций", где было сказано: "Расстрел производить под командованием унтерштурмфюрера СС или обершарфюрера СС не менее чем 6 эсэсовцами".
Конечно, можно было исходить из того, что эсэсовцы при убийстве Тельмана отошли от обычного ритуала - руководитель немецких коммунистов был злодейски убит выстрелом, произведенным за его спиной. Однако тот факт, что эта преступная акция проходила по соответствующим каналам с грифом "Совершенно секретно. Дело государственной важности", ни в коей мере не исключает участия группы убийц, которую наблюдал Згода. Напротив, учитывая особую степень секретности, вместо предписываемых правилами шести эсэсовцев мог-I ли привлечь пять унтерфюреров СС, а в лице Густа еще и одного оберштурмфюрера СС. Это были люди, к которым лагерное начальство питало особое доверие. К ним присоединились Шмидт и Шидлауски. Это абсолютно точно соответствовало правилам об убийствах, введенных Гиммлером: "а) на экзекуции обязаны присутствовать комендант лагеря или назначенный им фюрер СС, лагерный врач".
Ни решение кельнских прокуроров, ни их обоснование не казались Ирме Га б ель-Тельман убедительными. 4 мая 1972 года Ф. К. Кауль от ее имени подал жалобу. Для ее обоснования берлинский адвокат попросил разрешения познакомиться со всеми материалами, в чем до того доктор Корш чинил ему препятствия. Просьба была отклонена, ибо выяснилось, что якобы министр внутренних дел ФРГ затребовал дело.
Когда же юрист из ГДР смог наконец получить копию дела, он сразу увидел все просчеты, допущенные в постановлении кельнской прокуратуры от 29 мая 1972 года. С помощью точных аргументов Ф. К. Кауль доказал, как небрежно и поверхностно велось расследование именно в той его части, где речь шла о путях прохождения приказа из РСХА. Кауль писал: "Не может не вызвать нарекания то обстоятельство, что следственные органы отказались от проведения допроса предложенного мною свидетеля Крумрея". Адвокат подчеркивал, что кельнские прокуроры не пожалели сил для розыска свидетеля, который мог бы дать показания в пользу Барневальда на том лишь основании, что он якобы возил его в ту ночь в Бад-Берка. А ведь следователям было хорошо известно, что Барневальд водил машину сам.
Своим острием жалоба Кауля была направлена против показаний бывшего эсэсовца доктора Моргена. Под натиском аргументов берлинского юриста от "достоверных показаний" этого свидетеля ничего не осталось. Кауль противопоставил им следующий аргумент: "Эрнст Тельман никогда не находился в концлагере Заксенхаузен, который имеет в виду Морген под названием "Юраниеибург".
Бывший эсэсовец и начальник отдела регистрации Веймар-2 (Бухенвальд) Вернер Фрикке опровергает утверждение Моргена о том, что об убийстве Тельмана "не имели права нигде сообщать, в том числе и в списках отдела регистрации". Фрикке подтверждает, что он официально получил "бумаги о смерти" на имя Тельмана. Заявление Моргена противоречит, наконец, обычаям, имевшим место в концлагерях. Оно начисто игнорирует, помимо всего, тот факт, что эсэсовцы должны были провести значительную подготовительную организационную работу в Бухенвальде для сохранения в тайне убийства Тельмана. Или прокуратура полагает, что Шмидт или даже сам Пистер собственноручно, полностью пренебрегая существовавшей у эсэсовцев иерархией, топили печь в крематории и сжигали труп?
При всем нежелании продолжать расследование прокуроры в Кельне не могли устоять под натиском этих аргументов. В ноябре 1973 года Ф.К. Кауль в упорной борьбе с органами юстиции ФРГ мог записать на свой счет определенный успех, хотя и частичный. Против Отто и Штоббе вновь было возбуждено расследование. Но адвокат Ирмы Габель-Тельман был достаточно умудрен и хорошо понимал, что рано праздновать победу. И был, конечно, прав, ибо год спустя доктор Герлинг, руководитель центрального отдела в Кельне, сообщил в своем письме от 14 ноября 1974 года: "Я вновь прекратил расследование. Рассмотрение Вашей жалобы закончено. При рассмотрении не были установлены лица, которые перевозили Тельмана в концентрационный лагерь Бухенвальд и там расстреляли его. Не удалось выяснить также, кто конкретно переправлял по инстанциям приказ Гитлера Гиммлеру о казни".
Убийство коммунистов более не наказуемо
На этот раз следователи из Кельна ссылались не только на недостаточность доказательств. Впервые они объявили о том, что "расследование лишилось юридического основания, так как в силу вступило положение о сроке давности".
Чтобы прийти к такому выводу, нужно было снять с Отто и Штоббе обвинение в соучастии и представить их только как простых пособников, у которых "отсутствуют особые личные качества, а также условия и обстоятельства, характерные для убийц". Главный прокурор сослался именно на такого рода мотивы и не постеснялся написать в одном юридическом документе следующее: "Нет никаких данных о том, что убийство
Тельмана было убийством, совершенным с особой жестокостью. Оно не было также совершено и коварным способом. Следовало бы исходить из предположения в пользу обвиняемых, что Тельман не мог совсем ничего не подозревать, когда его ночью доставили в крематорий концлагеря Бухенвальд. Чтобы констатировать состав преступления, которое квалифицируется как тяжкое убийство, остается только один признак - низменные побуждения. После всего того, что можно считать установленным по делу об убийстве Тельмана, нельзя доказать, что в своих действиях они руководствовались низменными побуждениями. Совершенно очевидно, что они выполняли всего лишь приказ, который казался им узаконенным приказом фюрера".
Этот потрясающий документ, взявший под защиту виновных, - свидетельство того, что его автор был полностью на стороне преступников. В нем отрицались и дух, и буква Нюрнберга, состав преступления (убийство) толковался совершенно с фашистской точки зрения. Но человечество, по крайней мере с тех пор, как нацисты совершили массовые убийства, стало рассматривать убийство политического противника лицами, действующими по поручению государства, как умышленное и тяжкое убийство. Государства, входящие в состав антигитлеровской коалиции, записали в Уставе Нюрнбергского Трибунала, судившего главных военных преступников, следующее: "Руководители, организаторы, подстрекатели и участники (курсив мой. - П. П.), которые принимали участие в составлении или исполнении совместного плана... в целях совершения одного из ранее упомянутых преступлений, несут ответственность за все действия, которые были совершены каким-либо лицом во исполнение такого рода плана". К этому следует добавить, что основные принципы Нюрнберга, принятые Организацией Объединенных Наций в качестве постоянно действующих норм международного права, рассматривают совершение действий по приказу не как обстоятельство, исключающее ответственность, но лишь как смягчающее обстоятельство, если "по мнению трибунала это окажется оправданным".
Сам по себе факт, что именно органы юстиции одного из германских государств отказались следовать этим нормам, направленным на обеспечение мира и исключение возможности какого бы то ни было повторения преступлений в фашистском духе, является достаточно зловещим. Квалификация преступления кельнскими прокурорами на основании действующего в ФРГ законодательства свидетельствует о том, что еще в одном пункте наблюдается преемственность фашистского образа мышления. Вывод о том, что убийство Председателя КПГ не носило жестокого характера, был сделан, по всей видимости, на сновании того факта, что выстрелами в затылок Тельман был убит сразу и это не доставило ему каких-либо особых мучений или страданий. Между тем даже принятые в ФРГ нормы исходят из того, что "жестокость может вытекать из самих обстоятельств, при которых было начато и совершено убийство". Кроме того, утверждение, будто убийство не носило жестокого характера, не является доказанным.
Не менее возмутительно и предположение о том, что Тельман не мог совсем ничего не подозревать. Тем самым был подвергнут сомнению коварный способ совершения убийства. Все обстоятельства убийства говорят о том, что Тельман был убит неожиданно, и выстрелы были произведены лицами, находившимися позади него. 12 июня 1963 года капо Йозеф Мюллер в своих показаниях заявил: "На следующее утро после случившегося я смог установить, что в углу от письменного стола имелся след от пули, очевидно, это была пистолетная пуля. Если иметь в виду, что я хорошо знал то место, где все это происходило, то можно предположить, что человека, о котором идет речь, убили выстрелом, произведенным за его спиной, когда он, пройдя по небольшому коридору, вошел в помещение перед кремационными печами".
Предположение прокурора исходило из того, что Тельман, с одной стороны, якобы знал, куда его привезли в ту ночь, и, с другой стороны, он ожидал, что будет убит выстрелом в спину при входе в крематорий, то есть таким способом, который противоречит даже правилам, существовавшим у эсэсовцев. Но ни то, ни другое не соответствовало действительности. В период заключения Тельмана неоднократно переводили в разные тюрьмы, и при этом никто не посягал на его жизнь. То, что коммунист Тельман считал вообще возможным, что нацисты его когда-нибудь убьют, не опровергает того факта, что в конкретной ситуации убийство носило коварный характер. Впрочем, в момент прекращения расследования юстиция ФРГ придерживалась следующего мнения: "То, что беззащитная жертва в последнюю минуту распознает намерение убийцы, не устраняет коварного характера преступления".
Но апогея саморазоблачение кельнских прокуроров достигло в их заявлении о якобы недоказанности того, что убийцы руководствовались в своих действиях "низменными побуждениями".
Каждая буква этого тезиса источает неприкрытый антикоммунизм.В ФРГ убийство по сексуальным мотивам, например, и даже из ревности обычно квалифицируется как умышленное убийство при отягчающих обстоятельствах. Так что же, разве политические причины, по которым эсэсовские преступники убили руководителя немецких коммунистов, ставят преступление на другой уровень? Вольно или невольно, но в этом пункте кельнские прокуроры оказались заодно с Роландом Фрайслером, кровожадным судьей гитлеровских времен. При определении понятия убийцы Фрайслер цитировал следующее положение из обоснования "Национал-социалистических принципов нового германского уголовного права (особенная часть)": "При нравственной оценке посягательств на жизнь другого лица решающим является образ мыслей, который порождает преступление. Поэтому решающим является не то, куда направлены волевые усилия, не тот успех, к которому стремятся, а мотивы и тот способ, которым совершено данное действие".
За этим толкованием состава преступления (убийство), принятым фашистами, стояло массовое убийство евреев, а также коммунистов и советских военнопленных. Гитлеровские бандиты объявили убийство по политическим и расовым мотивам "высшей национальной задачей для спасения родины", убийством из "высоких побуждений".
И вот через три десятилетия после уничтожения нацистского варварства прокуроры из ФРГ встали на позиции фашистов.
После смерти Ф. К. Кауля его место занял Генрих Ганновер, прогрессивный и неустрашимый адвокат из Бремена. В феврале 1982 года от имени Ирмы ГабельТельман он предпринял попытку добиться нового расследования по делу убийцы Тельмана, единственного из всех, кто остался в живых. Он собирался сделать это Б принудительном порядке с помощью судебного решения. По поводу толкования статьи об умышленном убийстве с отягчающими обстоятельствами он писал: "Если бы такое толкование соответствовало действительности, то статья об убийстве в том виде, как она была сформулирована законодателем в 1941 году, должна была быть отброшена как выражение чисто национал-социалистического мировоззрения. Убийство политического противника с помощью банды, выполняющей государственное поручение, квалифицируется в каждом культурном государстве как умышленное убийство. Возможно, что при нацистском режиме этот минимальный уровень, обязательный для каждого культурного государства, не соблюдался, а понятие "низменные побуждения" толковалось в духе господствовавшей тогда идеологии, согласно которой коммунистические руководители только в силу своих политических взглядов объявлялись вне o закона, которых можно было пристрелить на месте в любую минуту. Но вряд ли можно всерьез придерживаться мнения, что при нынешнем Основном законе (т. е. Конституции ФРГ, - П. П.) было бы допустимо такое толкование статьи об умышленном убийстве. Если не придерживаться такой точки зрения, то в уголовном праве ФРГ можно обнаружить такой пробел, при котором при определении понятия умышленного убийства при отягчающих обстоятельствах не соблюдается минимальный уровень, существующий у всех культурных народов".
Кровавые юристы принимают меры
Отто и Штоббе, участвовавшие в убийстве, в руках фокусников от юстиции превратились в простых пособников. Следователям из Кельна в своих действиях было на кого опереться. Еще в 1958 году суд присяжных в Ульме, рассматривавший дело двух эсэсовских убийц, входивших в состав оперативных групп СС, вынес в этом смысле "образцовый" приговор. В Ульме было принято решение, что преступниками можно считать Гитлера, Гиммлера, Гейдриха и других, давно скончавшихся либо уже осужденных нацистских бонз. Все остальные были только пособниками, поскольку они сами по себе не хотели этих преступлений.
До 1 октября 1968 года, по крайней мере теоретически, можно еще было наказывать фашистского пособника при совершении убийства. Меру наказания можно было смягчить, но это было необязательно. Однако с течением времени законодатели все это изменили. После 1 октября 1968 года для участника преступления, у которого отсутствовали "особые личные признаки" преступника, наказание в обязательном порядке следовало смягчить. Соответственно этому положению в случае
рассмотрения дела об умышленном убийстве мера наказания для пособника не должна была превышать 15 лет. С точки зрения кельнских прокуроров на Отто и Штоббе, начиная с 8 мая 1960 года, распространяется положение о давности (при 15-летнем сроке давности).
Тысячи нацистских убийц, в том числе и так называемые "убийцы за письменным столом", были освобождены от уголовного наказания согласно этому положению. Среди них оказались и преступники из РСХА, дела которых расследовались в Западном Берлине. К ним относился и Крумрей, причастный к убийству Тельмана. Они могли спокойно отправиться по домам, причем им даже возмещались расходы. Прокурор Нагель, бывший обвинитель по делу Крумрея и его сообщников, заявил по этому поводу: "Германское правовое государство (имеется в виду ФРГ. - П. П.) подарило подсудимым жизнь. Если бы они предстали перед судом сразу после гибели режима, которому они служили, то им бы грозила смертная казнь, отмененная позднее Конституцией. А теперь государство дарит им... еще и свободу".
Если присмотреться к этому "подарку" законодателя повнимательнее, то обнаружится, что он был придуман двумя юристами, причастными к преступлениям нацистского режима, - доктором Йозефом Шафхойтле и Вальтером Ремером. Под пером Шафхойтле родились законы о государственной измене и измене родине, созданные при Гитлере, которые стоили тысячам коммунистов и другим патриотам жизни и свободы. Ремер же принадлежал к числу тех, кто реализовывал директивы, придуманные Шафхойтле. Так, например, этот кровавый юрист еще в феврале 1945 года казнил венгерского монаха-бенедиктинца Понтиллера.
Более чем сомнительное прошлое не помешало им стать сотрудниками министерства юстиции ФРГ. Добившись должности начальников важнейших отделов по вопросам законодательства, они сварганили закон по своему вкусу, который одновременно означал амнистию для их бывших сообщников. Этот закон они смогли протащить через задние двери. Когда в середине шестидесятых годов в главном управлении, возглавляемом министериаль-директором Ремером, готовился закон о борьбе с нарушениями общественного порядка, на который общественность едва обратила внимание, то в зарослях нового закона весьма искусно запрятали новую статью уголовного кодекса (50 II). Вносить изменения в уголовный кодекс с помощью этого нового закона было в сущности совершенно недопустимо. Вряд ли депутаты бундестага, проголосовавшие за проект закона 24 мая 1968 года, сознавали, что тем самым они благословили амнистию для нацистских убийц.
Нет сомнения, что применение статьи 50 II по отношению к военным преступникам, а также к лицам, совершившим преступление против человечности, является нарушением действующего международного права, и в частности закона о неприменимости срока давности к преступникам такого рода. Могло ли быть случайностью то обстоятельство, что за полгода до того, как Организация Объединенных Наций приняла Конвенцию о нераспространении срока давности на военные преступления и преступления против человечества, в боннском парламенте протащили положение о применении срока давности к пособникам при совершении преступлений? Ни в коем случае. Один из ведущих руководителей ХДС Райнер Барцель вскоре просветил общественность по этому поводу, заявив, что правовые принципы Организации Объединенных Наций "несовместимы" с правовыми принципами ФРГ.
Но антифашисты во всем мире не желали уступать наглым притязаниям западногерманских юристов ни в большом, ни в малом.
Дочь Эрнста Тельмана и ее адвокат не собирались мириться с тем, чтобы на преступников, виновных в убийстве Тельмана, было распространено положение о сроке давности, 4 декабря 1974 года Ф. К. Кауль от имени Ирмы Габель-Тельман выступил с очередной жалобой по поводу прекращения расследования. Прошло больше года, прежде чем в январе 1976 года было возобновлено расследование по делу Тельмана. Но и на сей раз дело велось очень поверхностно, результаты в отношении бывших сотрудников РСХА, подозреваемых в причастности к преступлению, оказались ничтожными. Доктор Герлинг вновь пытался сдать все дело в архив. 30 ноября 1976 года он сообщил Ф. К. Каулю, что дело против Отто вновь прекращено (Штоббе к этому времени умер), поскольку "не имеется других доказательств, с помощью которых можно было бы установить живых исполнителей или участников убийства Эрнста Тельмана".
Прокуроры в Кельне полагали, что наступит время и у частной обвинительницы Ирмы Габель-Тельман и ее адвоката не хватит больше духу продолжать борьбу. Да и на самом деле было совсем непросто тыкать носом прокуроров в новые следы. Но рассчитывать на усталость, а тем более уступчивость со стороны обоих было совершенно бессмысленно.
На решение о прекращении расследования, изданное в ноябре 1976 года, опять поступила жалоба. В обосновании к жалобе, отправленной 28 декабря, делалось предложение проверить без промедления находящиеся в ФРГ материалы американского следствия, чтобы установить, какие из них имеют отношение к делу Тельмана. Доктор Герлинг ответил, что "это было уже сделано на более ранней стадии расследования". Но он не смог разоружить адвоката с помощью такой аргументации, К этому времени Кауль установил фамилии и год рождения секретарш Панцингера и Пюца. Их звали Хелена Кемпа и Урсула Юкнат. Он выступил с ходатайством немедленно произвести допрос этих двух секретарш - бывших служащих аппарата РСХА. В результате Герлинг был вынужден опять приступить к расследованию, которое по обыкновению затягивалось. В мае 1978 года, когда секретарша наконец явилась на допрос, она стала изображать полную неосведомленность: "То, что я ничего не могу сказать по делу Тельмана, объясняется тем, что само дело, имевшее гриф "секретно. Дело государственной важности", было для меня совершенно недоступно. Документы такого рода получатель вскрывал сам, а затем они передавались только из рук в руки. Служащие бюро не имели возможности с ними знакомиться. Я сама печатала документы с грифом "секретно. Дело государственной важности", но среди них не было дела Тельмана".
Прошел еще один год. Наследник Герлинга, старший прокурор Резелер 19 марта 1979 года сообщил адвокату: "Свидетельницы Фишер (она же Юкнат. - П. П.) и Кемпа не сообщили сведений, которые могли бы привести к успешному продолжению расследования". Оно было вновь прекращено, теперь уже в пятый раз.
Ирма Габель-Тельман вновь воспользовалась своими правами. На какой же путь направить дальше медлительных следователей из Кельна? Ф. К. Кауль знал, на какой. Новых мыслей и идей у него всегда хватало. Он предложил допросить в качестве свидетелей жену и сына умершего в ФРГ Пюца, бывшего руководителя отдела в РСХА, ведавшего коммунистами. Разве не могло быть, что Пюц в частной обстановке называл фамилии водителей автомашины, которые работали при сотрудниках отдела IV А 1а? Разве не могла жена бывшего гауптштурмфюрера СС вспомнить, находился ли ее муж в июле-августе 1944 года в командировке в Тюрингии и, может быть, даже в Бухенвальде, и если находился, то когда именно? И разве исключено, что Пюц мог в кругу своих близких сказать что-нибудь об убийстве Тельмана?
Прокуратура в Кельне не нашла ничего возразить на предложение берлинского адвоката. Из письма от 20 июня 1979 года Ф. К. Кауль и его доверительница узнали, что расследование вновь возобновили.
7 августа 1979 года жена бывшего палача коммунистов Эльфрида Пюц была вызвана на допрос. Она не сказала ни одного слова, которое относилось бы к делу.
С первой и до последней минуты госпожа Пюц придерживалась принципа: "Моя хата с краю, я ничего не знаю". В таком же духе вел себя и Пюц-младший.
Прокуроры в Кельне больше чем поспешили закрыть еще раз дело Отто. Это произошло уже через два дня после допроса жены и сына Пюца сотрудником уголовной полиции.
8 то же самое время корреспонденту газеты германской компартии "Унзере Цайт" Эгону Тракслеру удалось с помощью внезапного маневра попасть в дом Вольфганга Отто. Это случилось 13 августа 1979 года.
Хотя Марга, жена эсэсовского преступника, с недоверием проверила удостоверение журналиста, до нее сразу не дошло, кто был в действительности ее гость. Отто с его явно враждебным отношением к прессе занял сначала оборонительную позицию: "Я ничего не знаю. Спрашивайте других, тех, кто отдавал приказы, а меня оставьте в покое". И все-таки журналисту удалось пройти в гостиную и втянуть обоих в содержательный разговор. Когда Тракслер спросил хозяина, каковы были его функции в Бухенвальде, в разговор вмешалась жена убийцы, еще до того как он сам успел открыть рот: "Ни слова больше, мой муж сказал все. Он раскрыл все карты в отличие от других. Он сказал гораздо больше того чем следовало". И все-таки умному журналисту удалось выманить кое-что у бывшего "фельдфебеля" из Бухенвальда. Совершенно неожиданно он спросил его, помнит ли он обстоятельства убийства Тельмана? Отто посчитал нужным продемонстрировать свою находчивость, ответив ему на вопрос вопросом. Этот вопрос явился собственно признанием его вины: "А вы помните, что вы ели на ужин в последний вторник?" Госпожа Марга сразу уловила, какую ошибку допустил ее муж: "Ни слова больше, мы больше никогда ничего не скажем".
17 августа 1979 года в печатном органе ГКП было опубликовано интервью, разоблачавшее Отто. Накануне Отто связался по телефону с кельнским прокурором Дедериксом и стал упрекать его в том, что Тракслеру наверняка дали возможность ознакомиться с материалами. Прокурор не только опроверг это, но и сообщил эсэсовскому преступнику радостную новость, что расследование вновь прекращено. Но уже 27 августа от имени дочери убитого Ф. К. Кауль вновь подал жалобу по поводу прекращения следствия.
На продолжение расследования, однако, можно было рассчитывать только в том случае, если появятся новые возможности для розыска преступников. В сложившейся ситуации Ф. К. Каулю очень помогло то, что в это время в Кельне шел процесс по делу бывшего начальника гестапо в Париже Лишка и двух эсэсовских преступников, на котором Кауль защищал интересы жертв фашизма. Лишка был также членом особой комиссии РСХА, которая определяла санкции участникам заговора 20 июля и приводила их в исполнение. Разговор между Гиммлером и Гитлером, состоявшийся 14 августа 1944 года в "волчьем логове", где было принято решение об убийстве Тельмана, имел прямое отношение к событиям 20 июля. По этой причине было естественно повнимательнее приглядеться к тем членам комиссии, которые еще были живы, а также ко всей документации. Но прокуратура воспротивилась требованиям адвоката, ничего не предпринимая и не возобновляя расследование.
Демократическая общественность выступила против такой демонстративной пассивности. 12 февраля 1980 года, например, в зале заседаний Берлинского университета имени Гумбольдта, славившегося своими гуманистическими традициями, состоялось публичное слушание дела Тельмана, которое вызвало большой общественный резонанс. Известные антифашисты - борцы Сопротивления, юристы, представители коллективов, носящих имя Эрнста Тельмана, выступали со страстным протестом против того, что наказание преступников затягивается вот уже несколько десятилетий, а последний оставшийся в живых участник убийства Тельмана по- прежнему на свободе.
Впечатляющее выступление Ф. К. Кауля показало, что позиция органов юстиции в деле Тельмана объясняется тем, что в ФРГ полностью унаследовано от нацизма враждебное отношение к коммунизму, что и является истинной причиной нежелания подвергнуть судебному наказанию нацистских преступников.
Герман Родевальд, проводивший в первые послевоенные годы розыски убийц Тельмана, и представитель генерального прокурора ГДР Карлос Фот рассказали о том, что органы юстиции ГДР не жалели сил, для того чтобы раскрыть все обстоятельства убийства Тельмана и одвергнуть судебному преследованию виновных.
Там же выступили и родные Тельмана. Его дочь поведала о судьбе семьи Тельмана, которую заточили в концлагере в силу одних лишь родственных отношений. В сентябре 1944 года Розу и Ирму Тельман отправили в концлагерь Равенсбрюк сопроводительных документах обеих женщин гестапо записало: "Возвращение нежелательно!"
На публичном слушании в университете была подробно освещена историческая ситуация в момент убийства вождя немецких коммунистов. С этими сообщениями выступил профессор доктор Вальтер Бартель, в прошлом председатель нелегального международного комитега в лагере Бухенвальд, и профессор доктор Вальтер Виммер, один из наиболее авторитетных биографов Тельмана.
Особый интерес у присутствовавших вызвало выступление бывшего польского заключенного Збигнева Фукса, единственного свидетеля, оставшегося в живых. Он слышал выстрелы, а позднее в стене крематория обнаружил следы пуль.
Председатель Верховного суда ГДР, доктор Генрих Теплиц, который председательствовал на публичном слушании, в своем заключительном слове подчеркнул: "Заветы жертв фашизма и клятва народов в том, что они сделают все, чтобы уберечь человечество от войны и фашизма, не являются внутренним делом какой-либо одной страны. Обязанность наказать по законам международного права нацистских и военных преступников проистекает непосредственно из Устава Объединенных Наций".
Собравшиеся на этом форуме обратились к совести народов всего мира, и это возымело свое действие. С другой стороны, буржуазная пресса ФРГ не напечатала об этом событии в Берлине ни одного слова. Факты, обнаружившиеся при слушании дела Тельмана в берлинском университете, были слишком неприятными для прессы страны, считающей себя образцом правового государства.
Заявление по поводу Миттельбаха
На Рейне, вероятно, полагали, что с прекращением расследования, которое последовало 9 августа 1979 года, с делом Тельмана будет покончено. Но это были напрасные надежды. 10 февраля ф. К. Кауль подал заявление о совершенном преступлении. В нем речь шла о докторе Гансе Миттельбахе, советнике верховного земельного суда в отставке, в связи с его участием в убийстве Тельмана. Известно, что именно Миттельбах издал б марта 1933 года полицейский приказ об аресте, "явившийся первым шагом из числа тех, которые привели к насильственной смерти Эрнста Тельмана". Так сформулировал свою мысль адвокат Ирмы Габель-Тельман. Он не скрывал, что подал это заявление через год после полного молчания в Кельне. Он руководствовался при этом и тактическими соображениями. Кауль считал, что это следует сделать, "чтобы предотвратить возможность ухудшения дальнейших перспектив расследования в сложившийся ситуации". Центральный отдел в Кельне был вынужден начать официальное расследование по делу Миттельбаха, но особой спешки его сотрудники, естественно, не проявляли.
Заявление по поводу Миттельбаха - последнее, что смог сделать Ф. К. Кауль в своей многолетней борьбе за наказание убийц Тельмана. 16 апреля 1981 года на 76-м году жизни перестало биться сердце этого замечательного человека. Ему трудно было найти замену. Это был высококвалифицированный юрист, энциклопедически образованный человек, наделенный исключительными способностями. Он на себе в течение нескольких лет испытал все ужасы концлагерей в Лихтснбурге и Дахау, прежде чем ему удалось эмигрировать в 1937 году в Латинскую Америку. Его антифашистское прошлое не в последнюю очередь способствовало тому, что он всегда делал все что было в его силах во имя борьбы с нацистскими преступниками.
Прекратить борьбу значило не исполнить его завещания. Да и дочь Эрнста Тельмана не собиралась складывать оружия. Она уполномочила представлять свои интересы адвоката доктора Винфрида Маттойса, многолетнего близкого сотрудника Ф. К. Кауля.
На защиту Миттельбаха встала его семья в лице сына Юргена. Адвокат Юрген Миттельбах, работавший в судах в Бонне и Кельне, начал усиленно разыскивать свидетелей, которые могли бы выступить в пользу его отца, Миттельбах-младший получил, например, свидетельские показания, которые дал в 1948 году врач-дерматолог, лечивший его бабушку. Согласно им, доктор Миттельбах был "единственным гуманным человеком в министерстве внутренних дел". Но если иметь в виду, что доктор Миттельбах спас врача своей матери от длительного тюремного заключения, которое грозило ему со стороны гестапо (а сделал он это исключительно по семейным соображениям), то чрезмерные похвалы благодарного медика сразу найдут свое объяснение.
Миттельбах-младший не мог, конечно, отрицать того факта, что его отец издал зловещий приказ об аресте Тельмана. Но он не усматривал никакой причинной связи между этими двумя событиями - приказом и убийством Тельмана в 1944 году. Помимо этого, он ссылался на решение западноберлинского суда присяжных, которые летом 1969 года прекратили судебное разбирательство по делу семи так называемых "пособников при совершении убийства" из РСХА в связи с тем, что якобы на них распространяется положение о сроке давности. Родственники Миттельбаха постоянно требовали того же. В последний раз они выступили с этим наглым требованием в апреле 1982 года. Через месяц руководитель центрального отдела Резелер удовлетворил ходатайство защиты. При этом прокуроры даже не провели допроса Миттельбаха по делу с соблюдением всех формальностей. Вместо этого они взяли на вооружение аргументы семьи Миттельбаха. Старший прокурор Резелер писал 7 мая 1982 года адвокату Маттойсу: "Не говоря уже о том, что для данного расследования представляется сомнительным, будто имеются причинные связи между действиями, совершенными обвиняемым в 1933 году, и смертью господина Тельмана в 1944 году, следует принять во внимание, что нельзя установить, будто обвиняемый издал приказ о превентивном заключении с целью преднамеренного убийства. Согласно принципу in dubio pro гео[15], следует исходить из того, что он имел в виду уголовный процесс, который впоследствии не состоялся, при этом он никакого отношения к этому факту не имел. Далее он не мог предвидеть того, что в 1944 году состоится решение о казни Тельмана, которое он не одобрял".
Теперь уже Маттойсу пришлось скрестить шпагу с противниками из Кельна. 7 июня 1982 года он подал жалобу по поводу прекращения расследования по делу Миттельбаха. На фоне исторических событий, имевших место в 1933 году, Маттойс показал, что сотрудники прусского гестапо, в данном случае Миттельбах, действовали таким образом, "не только рассчитывая на рассмотрение дела неправедным судом, но очень часто лишь с одной-единственной целью - направить арестованных в концлагеря, которые тогда уже существовали, чтобы держать их там, терроризировать и даже убивать".
Для доказательства своего утверждения Маттойс представил шесть документов фашистских руководителей о ликвидации политических заключенных. Но разве для юристов, которые подходили к массовым убийствам гитлеровцев с мерками времен Бисмарка и его уголовного кодекса, что-нибудь значили суровые факты истории, в которой фашисты оставили свои кровавые следы? Ирма Габель-Тельман и ее адвокат не получили даже ответа из Кельна. Расследование против Миттельбаха не было возобновлено. 10 сентября 1983 года главный прокурор Кельна дал наконец о себе знать. Он сообщил, что "не видит повода возобновлять расследование или предъявлять обвинение доктору Миттельбаху. Руководитель центрального отдела в Кельне совершенно обоснованно прекратил расследование".
Доктор Миттельбах, преследовавший всех инакомыслящих, беззаботно продолжает жить в Эрфштадте, недалеко от Кельна. Как сотрудник верховного земельного суда в отставке он получает великолепную пенсию и подрабатывает к этому еще не одну тысячу в качестве консультанта в адвокатской конторе своего сына. Для этого человека, достигшего зенита своей карьеры в органах юстиции ФРГ, антикоммунизм продолжает оставаться жизненным принципом. Когда в ноябре 1985 года Миттельбаха спросили, по какой причине им был издан приказ об аресте Тельмана, он ответил; "Сейчас кое-что, вероятно, сделали бы по-другому. Но у меня никогда не было никаких сомнений в отношении приказа об аресте руководителя КПГ и руководителя боевого союза "Рот-Фронт", угрожавшего республике (!). У меня и сейчас не было бы ни малейших сомнений. Я и сегодня арестовал бы всех коммунистов... Я считаю коммунизм концом человечества".
По поводу процесса над Вольфгангом Отто доктор Миттельбах высказался так: "Эти процессы просто бессмысленны. Они уже больше не могут установить виновных. Я считаю, что в ФРГ действуют правильно. Они все тут очень постарались и не очень-то занимались прошлым". Только подумать, что такой человек в течение ряда лет находился на самом верху судебной иерархии в Верховном земельном суде в Кельне!
Еще в начале 1982 года главный прокурор Кельна Хаммер сказал свое решающее слово по поводу расследования по делу Вольфганга Отто. В письме от 18 января он сообщил адвокату Маттойсу, что "поскольку дальнейшее расследование дела не обещает быть успешным, его возобновление не представляется целесообразным".
Когда последняя инстанция окончательно отказалась предъявлять обвинение, у Ирмы Табель-Тельман оставался лишь один-единственный шанс. Она имела право обратиться в суд с ходатайством вынести решение о необходимости общественного обвинения. Но уголовно-процессуальный кодекс ФРГ требует, чтобы "такое ходатайство было подписано защитником". При этом имеется еще одно важное обстоятельство: защитник должен быть допущен к работе в одном из судов ФРГ или быть преподавателем юриспруденции в каком-либо высшем учебном заведении. Этому последнему условию отвечал Ф. К. Кауль, но не доктор Маттойс. Ирме Тельман пришлось подыскивать адвоката в ФРГ. С большим удовольствием она поручила бы дело доктору Роберту М. К. Кемпнеру, адвокатская контора которого находится во Франкфурте-на-Майне. Об этом мужественном антифашисте заговорили еще в начале тридцатых годов. Будучи юрисконсультом в прусском министерстве внутренних дел, он выступил с требованием наказать Гитлера в уголовном порядке за государственную измену и дачу ложных показаний, а НСДАП распустить. Нет ничего удивительного в том, что, придя к власти, нацисты немедленно сняли его с должности. Позднее он был арестован гестапо. Но Кемпнеру удалось эмигрировать в США. В 1945 году он вернулся в Германию в качестве эксперта американского обвинения. На процессах в Нюрнберге он был заместителем главного американского обвинителя.
По поручению Ирмы Табель-Тельман Маттойс в начале февраля 1982 года обратился к доктору М. В. Кемпнеру. Ответ пришел немедленно. Кемпнер писал берлинскому адвокату, что "несмотря на огромный интерес, который он питает именно к этому делу. он не может по личным мотивам, и прежде всего из-за возраста, взяться за это дело". Какие могут быть претензии к человеку, который на 83-м году жизни не взялся за дело такого масштаба? Но Кемпнер не ограничился только отказом, поскольку дело его очень волновало. Свое письмо он закончил следующей рекомендацией: "Как бы Вы отнеслись к моему предложению по поводу коллеги Генриха Ханновера?" Кемпнер хорошо продумал свое предложение. Ханновер, работавший с 1954 года адвокатом в Бремене, сделал себе имя участием в политических процессах. Он защищал пацифистов и людей, отказавшихся от несения военной службы, коммунистов и участников демонстраций, а также "маленьких людей", запутавшихся в сетях законов "правового" государства, куда их загнали социальные бедствия разного рода.
Ханновер сразу согласился представлять интересы Ирмы Габель-Тельман по ведению дела против Отто. Дело об убийстве Тельмана волновало его и в чисто личном плане. В свое время доктор Ханновер написал книгу, в которой органы юстиции Веймарской республики обвинялись в том, что они взяли под защиту убийц Розы Люксембург и Карла Либкнехта.
О своем отношении к представителям коммунистического мировоззрения, которых ему приходилось защищать, Ханновер, называвший себя сам "беспартийным социалистом", сказал следующее: "У меня сложились очень хорошие, близкие человеческие отношения со старыми коммунистами, с коммунистами-догматиками, если мне будет позволено так выразиться. У меня такое чувство, что люди, которые держатся таких политических традиций, не могут не внушать уважения. Именно они участвовали в борьбе против Гитлера и жертвовали сводим личным благополучием. Будучи в абсолютном меньшинстве, они всегда выступали со своим мнением".
Ханноверу сразу пришлось окунуться с головой в работу, когда он взялся за дело по расследованию преступления Отто. Отрицательный ответ из главной прокуратуры города Кельна поступил к доктору Маттойсу еще 25 января 1982 года. При решении вопроса об обвинении в принудительном порядке существует определенный срок, и для того, чтобы уложиться в этот срок, нужно было в течение месяца направить ходатайство в Верховный земельный суд в Кельне о вынесении соответствующего решения. 27 февраля у Ханновера было уже готово ходатайство и обоснование к нему. На 27 страницах печатного текста адвокат полностью разбил все несостоятельные утверждения прокуратуры. Ханновер пришел при этом к следующему выводу: "При объективной оценке результатов расследования следует исходить из того, что имеются достаточные основания подозревать обвиняемого Отто в соучастии в убийстве Эрнста Тельмана. Вопрос о том, кто произвел смертельные выстрелы, не может при этом иметь решающего значения. Все лица, которые сопровождали Тельмана по дороге в крематорий или ожидали его у входа в крематорий, были в сговоре и знали о предстоящем убийстве.
Если убийство политического противника, совершенное бандой, исполняющей государственное поручение, не является умышленным убийством, то тогда следует обратиться к Уставу Международного Военного Трибунала, чтобы обеспечить минимальный уровень, обязательный для каждого культурного государства, и в том числе для Федеративной Республики Германии, поскольку для нее также обязательны законы международного права.
Учитывая вышесказанное, обвиняемому должно быть предъявлено обвинение в совершении уголовного преступления".
Главный прокурор продолжал, однако, отстаивать свою позицию. В своем ответе суду от 22 июня 1982 года он требовал "отклонить ходатайство о вынесении судебного решения", считая это недопустимым. Правда, прокуроры не смогли выдвинуть никаких новых, а тем более убедительных аргументов в защиту своей позиции. Тогда была сделана попытка обречь ходатайство на провал с помощью формально-юридического трюка. Главный прокурор Хаммер объявил, что "ходатайство Ханновера является необоснованным по той причине, что он, вопреки требованиям уголовно-процессуального кодекса, не сообщает фактов, которые могли бы служить основанием для общественного обвинения, и не приводит достаточных доказательств".
Прокурорам из Кельна ничего более умного в голову не пришло. То, о чем они писали, к тексту закона не имело никакого отношения. Ханновер не упомянул лишь решения о прекращении расследования от 19 марта 1979 года, в котором только и сообщалось, что "вновь начатое расследование не привело к дальнейшему выявлению обстоятельств дела".
Главный прокурор Кельна ни словом не обмолвился по существу аргументации адвоката из Бремена. Он ограничился лишь одним утверждением: "И в остальном ходатайство также является необоснованным".
Второй палате по уголовным делам Верховного земельного суда в Кельне потребовалось 17 месяцев, что бы вынести решение по ходатайству Ирмы Габель-Тельман. 24 июня 1983 года трое профессиональных судей вынесли решение: "Прокуратура должна выступить с общественным обвинением против обвиняемого на следующем основании: Учитель Вольфганг Отто (ныне на пенсии), год рождения - 23 августа 1911 года, место рождения - Эйхенау, проживающий в настоящее время в Гельдерне по адресу: улица Хартор, 23, обвиняется Б том, что он в ночь с 17 на 18 августа 1944 года в Бухенвальде умышленно оказал помощь в убийстве человека, которое было совершено преднамеренно, противоправно, коварно и из низменных побуждений".
Антифашистские силы, и не в последнюю очередь дочь Эрнста Тельмана и ее адвокаты, упорно, не делая никаких уступок, боролись за наказание преступников, но настоящий успех был достигнут лишь через 20 с лишним лет. Этот успех оказался тем убедительнее, что Верховный земельный суд Кельна в большей или меньшей степени встал на точку зрения Генриха Ханновера при квалификации преступления и оценке доказательств. Так, в отношении главного свидетеля обвинения, например, суд пришел к такому выводу: "Предварительная оценка всех обстоятельств, говорящих как в пользу, так и против достоверности и правдивости показаний Згоды, приводит к выводу, что они являются достаточно пригодными для использования в вопросе установления факта убийства Тельмана. То обстоятельство, что свидетель рассказывал об убийстве Эрнста Тельмана еще в концентрационном лагере, говорит в его пользу. У заключенного, которому в случае распространения сведений такого рода грозила смертная казнь, нет оснований идти на такие рискованные действия и распространять неправду".
Однако судьи в противоречие с Уставом Международного Военного Трибунала подошли к Отто не как к виновнику преступления, а всего лишь как к пособнику при совершении убийства Эрнста Тельмана. Но вопреки точке зрения прокуратуры они не посчитали, что на это преступление распространяется положение о сроке давности. Судьи также не пришли к выводу, что "обвиняемый действовал в состоянии крайней необходимости в силу приказа".
Генрих Ханновер очень метко назвал решение судей "пощечиной кельнской прокуратуре". Естественно, что это решение было не по нутру и еще кое-кому. Так, газета "Франкфуртер Альгемайне", одна из наиболее влиятельных газет ФРГ, попыталась еще 8 июля 1983 года заранее предсказать приговор: "Нет сомнений, что обвиняемый не участвовал лично в расстреле Тельмана и тем самым не может обвиняться в убийстве и быть осужденным за убийство".
Пощечина прокуратуре была отменной. Под давлением обстоятельств прокуроры доказали вдруг, что они то же умеют работать в темпе. Уже 11 августа 1983 года в доме на Аппельхофплац, где находится кельнская прокуратура, появилось обвинительное заключение объемом в 41 печатную страницу. Этот документ, подписанный оберпрокурором Резелером, заканчивается ходатайством: "Начать судебное разбирательство в уголовной палате суда присяжных в городе Клеве". Суду города Клеве были подсудны лица, проживающие в Гельдерне.
В противоположность обвинителям судьи в Клеве не проявили ни малейшей спешки. Они несколько раз откладывали начало заседаний. Наконец, дело было назначено слушанием на начало нового года, однако в начале 1984 года суд заявил, что нужно заслушать показания еще двух свидетелей. В их числе был бывший служащий отдела регистрации в Бухенвальде Фрикке, а также председатель ландгерихта в отставке Данкерт. Дело тянулось до 7 июня 1984 года, то есть еще десять месяцев после того, как было готово обвинение. В этот день судьи из города-курорта, расположенного недалеко от границы с Нидерландами, пришли к следующему решению: "Принятие к производству дела, поступившего из кельнской прокуратуры 11 августа 1983 года, отклоняется".
Судьи в Клеве заняли ту же позицию, которой придерживался центральный отдел по борьбе с нацистскими преступниками в течение десятилетий. Мишенью для нападок со стороны юристов вновь оказался Мариан Згода. Они проявили куда больше умения заниматься умозрительными рассуждениями, нежели оценивать доказательства. Судьи в Клеве заявили, что "достоверность показаний Згоды вызывает самые серьезные сомнения, так как они очень противоречивы, шатки и вряд ли могут быть чем-то восполнены". К этому выводу они пришли на основании разницы в показаниях Згоды по поводу того, каким путем он подошел к куче шлака во дворе крематория. Между тем все это объясняется очень просто. Заключенный Згода тайно выходил из своего помещения ночью много раз. Так что же следует из того, что при все увеличивающейся дистанции во времени он не мог точно сказать, каким путем он выбрался в ту ночь, когда было совершено преступление.
Судьи из Клеве нападали на показания Згоды еще и потому, что он сообщал разные сведения по поводу того, сколько эсэсовцев присутствовало на месте преступления. Во всех его показаниях повторялись фамилии Отто, Бергера, Хофшульте, Варнштедта и Штоббе. Они заявили: "То обстоятельство, что в качестве участников называются разные лица, дает основание усомниться в достоверности показаний. Это может быть объяснено тем, что свидетель путает факты. Однако этому может быть дано и другое объяснение: Згода передает не свои собственные наблюдения по поводу происшедших событий".
Судьи из Клеве не ограничились только одним этим предположением, что Згода лжет. Разговору между Хофщульте и Отто по поводу убитого судьи в Клеве дали объяснение, в свете которого Згода выглядит просто шутом и обманщиком: "Судебная палата придерживается мнения, что это место в показаниях Згоды выглядит почти как инсценировка; оно служит, как это бывает в театре, исключительно для того, чтобы сообщить спрятавшемуся наблюдателю, кем же является неизвестная ему до сих пор жертва".
Суд не придал "никакого существенного значения" даже такому факту, что Згода о своих наблюдениях рассказал заключенным на следующий же день. Но несколько ниже уже стояли высказывания, противоречащие этим утверждениям: "При определенных обстоятельствах такие факты могли бы свидетельствовать о правильности его сведений". Но чтобы не возникало никаких сомнений по поводу того, каким курсом они идут, судьи приводят следующие аргументы: "Этому противоречит, однако, то, что Згода сообщил другому заключенному не о ходе самого преступления, а только о местонахождении трупа". Этим заключенным был Август Виланд, ныне покойный, который 4 марта 1963 года в своих свидетельских показаниях сообщил следующее: "Заключенный поляк по имени Марион (!), который помещался в одном блоке (27) со мной, рассказал мне во время бомбежки концлагеря Бухенвальд в 1944 году, что он сам видел в крематории труп Тельмана и кремировал его. Этот заключенный служил в команде, которая занималась трупами. У Тельмана в задней части головы были следы от пуль".
Суд безоговорочно признал эти показания правдивыми. Что касается информации Згоды о совершенном преступлении, то по этому поводу суд сформулировал свое мнение таким образом: "Свидетель сообщил якобы о своих наблюдениях". Вряд ли можно было яснее выразить, какие предрассудки существовали у судей в Клеве в отношении главного свидетеля.
Однако в одном судьи в Клеве вели себя несколько умнее, чем некогда доктор Корш из центрального отдела. Они не выразили недоверие в адрес личности Згоды, они утверждали, что "только сами показания породили у них сомнения". Таким образом, возражения против основного свидетеля высказывались каждый раз в зависимости от конкретной ситуации. При жизни Згоды, когда он мог еще объяснить противоречия в показаниях, которые давались с большим временным разрывом, его сделали сомнительной в моральном смысле фигурой, лжецом, человеком, симпатизирующим коммунистам. Расхождения в некоторых деталях, имевшиеся в его показаниях, после его смерти превратились в непреодолимые препятствия. Это было сформулировано таким образом: "Если бы свидетель был еще жив, то суд незамедлительно бы начал слушание дела". Такой поворот дела был более чем невероятным, поскольку все свидетели, чьи показания имели определенный вес и кого можно было бы противопоставить Згоде, были либо казнены, либо пропали без вести, некоторые скончались, другие были уже не в состоянии давать показания.
Летом 1983 года, после того как Верховным земельным судом в Кельне было принято решение предъявить Отто обвинение, гамбургская "Цайт" писала: "Тот, кто читает судебные материалы, не может отделаться от впечатления, будто все старания прокуроров в течение двадцати лет были направлены только на то, чтобы добыть доказательства о ненаказуемости преступления... Верховный земельный суд положил конец этому страшному кошмару".
Однако судьи в Клеве спокойно продолжали этот кошмар. В своей отрицательной оценке показаний Фрикке они превзошли даже кельнских прокуроров. Они писали: "Нельзя считать ошибочным подозрение в том, что свидетель (Фрикке) хотел проучить обвиняемого, заявив вопреки правде, что Отто "не оспаривал в принципе правильности показаний Згоды".
Судьи из палаты по уголовным делам лезли из кожи вон, стараясь представить отношения между Фрикке и Отто как отношения старых недругов. В своем предположении они опирались на показания бывшего служащего отдела регистрации Бухенвальда. В этих показаниях от 26 января 1963 года сказано: "В Бухенвальде Отто не очень-то любили. Он пытался сталкивать лбами кадровых служак с резервистами. По этой причине я однажды сказал ему, чтобы он этим лучше не занимался, потому что может наступить такое время, когда ему весьма понадобятся эти старые служаки. Такое время пришло, я напомнил Отто о его поведении и нашем разговоре. Отто мне сказал на это: "Ты же мне все равно ничем не можешь повредить".
Судьи воспользовались этим поводом для своих утверждений, будто признание Отто, сделанное в присутствии Фрикке, что он находился при убийстве Тельмана, "не может быть убедительно подтверждено". Но разве можно юристам теперешнего поколения ставить себя на место эсэсовских преступников с присущей им психологией, которая была характерна для них и в первые послевоенные годы? Разве Отто в тот период не мог полагать, что одно только присутствие при совершении преступления не является уголовно наказуемым деянием? И разве Фрикке, знакомый с обстоятельствами убийства Тельмана, мог быть для него в тот момент опасным, если учитывать те условия, в которых они тогда находились в Дахау, куда они оба были интернированы? В обвинительном заключении об убийстве Председателя КПГ ничего не говорилось.
Дело было не в недостатке ума, который помешал судьям в Клеве ответить на подобные вопросы, как этого требовали законы логики. К этим неверным и чисто умозрительным выводам их привело неприкрытое желание освободить Отто от судебного разбирательства. А то, что Фрикке к этому времени уже был не совсем в здравом уме, пришлось им очень кстати. На допросе, состоявшемся 3 мая 1984 года, бывший служащий отдела регистрации в концлагере Бухенвальд заявил весьма неожиданно, что он был сам очевидцем убийства Тельмана. Судьи в Клеве за это с удовольствием зацепились: "Фрикке... уже не в состоянии давать показания, так что его прежние (весьма неопределенные) показания непригодны для того, чтобы служить основанием для возможного изобличения виновного, а также для того, чтобы поддержать показания Згоды".
Следует добавить, что суд нисколько не усомнился в версии по делу убийства Тельмана, преподнесенной эсэсовским судьей доктором Моргеном. "Вполне возможно, что события разыгрались именно таким образом, как это представил Пистер (имеется в виду как Пистер представил их доктору Моргену, - П.П.)". Таково было заключение судей.
Судьи в Клеве полностью отошли от реальности, доказав это своим утверждением, будто "место обвиняемого в служебной иерархии СС в концлагере Бухенвальд не дает каких-либо серьезных оснований полагать, что он является соучастником преступления". При таком подходе к делу не приходится удивляться, что судьи в конце концов "не нашли достаточных оснований, чтобы подозревать обвиняемого в причастности к преступлению".
Процесс становится реальностью
Возмущение, которое вызвало решение судей в Клеве, превзошло все протесты, которые имели место в прежние времена. Буржуазная юстиция еще раз подтвердила, что она вполне заслуживает своей репутации слепой на правый глаз. Генрих Ханновер, который воспринял решение суда в Клеве как личный вызов, прокомментировал это событие следующим образом: "Можно в общих чертах сказать, что юстиция в ФРГ придерживается правых политических взглядов. Это не является каким-либо единичным обвинением в адрес именно данного суда. Юстиция - это составная часть общества, которое унаследовало все антикоммунистические клише".
9 июля 1984 года адвокат от имени Ирмы Габель-Тельман немедленно подал жалобу на отказ суда. Ханновер разоблачил решение суда в Клеве, охарактеризовав его как поверхностное и произвольное. Свое обоснование он закончил следующим требованием: "После того как ведение этого дела нашими органами юстиции дало справедливый повод для общественной критики, не следует создавать новых улик, свидетельствующих о том, что рассмотрение дела об убийстве Тельмана и наказание виновных затягивается. Больше того, ему чинят препятствия. Противоречивая оценка доказательств, которая была дана Верховным земельным судом в Кельне, с одной стороны, и судом в Клеве - с другой, может вызвать непонимание у общественности".
Прокуратура в Кельне, напротив, собиралась "тщательно проверить" решение суда в Клеве, прежде чем подать жалобу в Верховный земельный суд в Дюссельдорфе, 9 июля 1984 года руководитель центрального отдела составил жалобу, которая была незамедлительно отправлена им в главный город земли Северный Рейн-Вестфалия. Генеральный прокурор при Верховном земельном суде в Дюссельдорфе проверил материалы дела, которые составляли к этому времени уже 29 томов, и передал их 17 сентября председателю четвертой уголовной палаты на предмет решения вопроса о жалобах руководителя центрального отдела в Кельне и Ирмы Габель-Тельман. Казалось, что тем самым гордиев узел будет окончательно разрублен.
Генеральный прокурор выступил со следующими возражениями против решения суда в Клеве: "Большое число собранных доказательств позволило установить, что показания свидетеля Згоды были подтверждены показаниями других свидетелей. Кроме того, учитывая записи Гиммлера от 14 августа 1944 года в связи с предстоящим их обсуждением, эти показания следует считать соответствующими историческим фактам".
Прокурор в Дюссельдорфе выступил с ходатайством "отменить решение, по которому имели место жалобы, и начать судебное слушание в суде присяжных в одном из расположенных по соседству ландгерихтов".
Штейнаккер, защитник Отто, 19 июля 1984 года выступил с ходатайством отклонить это решение. Он заявил, что, мол, правильное и убедительное решение суда в Клеве "не нуждается ни в каких дополнениях".
Постановление Верховного земельного суда состоялось 25 января 1985 года. Им было отменено решение суда в Клеве, а обвинительное заключение допущено к слушанию в суде. Судьи в Дюссельдорфе одновременно воспользовались правом, предоставляемым им процессуальным кодексом, и постановили, что дело будет слушаться не в том же самом суде, как это бывает обычно, а в другом, находящемся в соседнем городе. К этой возможности прибегают в тех случаях, если существует мнение, что суд первой инстанции не будет разделять мнение суда второй инстанции, который рассматривал жалобу. Поэтому Верховный земельный суд передал ведение дела суду в Крефельде.
Едва были решены все эти вопросы, как объявился еще один "свидетель" из Нюрнберга, который пытался вновь выступить в пользу обвиняемого. Некто по имени Георг Херцог написал в Дюссельдорф: "Я был оберфельдфебелем в Веймар-Норе.. Видел много убитых в лагере и в охране (СС). Это было через два часа после налета, среди погибших были Тельман и Брейтшейд... Едва ли можно верить, что ночью их расстреляли, а через 15 часов, т. е. после воздушного налета, положили вместе с другими. Я не собираюсь покрывать убийц, но я это видел и говорю только правду".
Подобного "свидетеля" Данкерт, председатель ландгерихта в отставке, предлагал судьям в Клеве еще в августе 1984 года. Через своих знакомых Данкерт узнал об одном румыне, по фамилии Барбулеску, который якобы тоже мог подтвердить, что Тельман погиб во время налета союзной авиации. Барбулеску очень подходил для такой роли уже по одному тому, что он был членом фашистской "Железной гвардии" пресловутого военного диктатора Антонеску. Данкерт заканчивал свое письмо в Верховный земельный суд следующими словами: "Я считаю Барбулеску настолько важным свидетелем для дела, находящегося в производстве, что немедленно сообщу об этом в уголовную палату суда". В своих показаниях от 8 мая 1984 года в упомянутом выше суде Данкерт сообщил еще кое-какие "важные сведения", с помощью которых он лишний раз хотел опорочить Згоду и скомпрометировать его свидетельские показания. Данкерт предложил заслушать в качестве свидетеля Хоппе, эсэсовского убийцу из Бухенвальда, против которого Згода выступал в качестве свидетеля в 1950 году. Хоппе, по его словам, может дать показания относительно достоверности показаний бывшего работника крематория.
Но такая уж слишком явная защита Отто не была в состоянии задержать события. 18 марта 1985 года председатель второй палаты по уголовным делам в крефельдском суде доктор Пауль назначил дату слушания дела - вторник, 5 ноября 1985 года, 9.00.
Однако имелись большие опасения, состоится ли вообще суд. Слишком часто обвиняемые или даже подсудимые нацистские преступники в последний момент представляли документы о невозможности присутствия на судебном разбирательстве по состоянию здоровья, подпадая таким образом под "медицинскую амнистию". Летом 1985 года прошел слух, что Отто страдает повышенным артериальным давлением и собирается лечиться в стационаре. 20 августа газета "Франкфуртер Рундшау" писала о том, что неизвестно, сможет ли обвиняемый явиться в суд. Председатель доктор Пауль добился немедленного решения суда о необходимости обследовать обвиняемого для выяснения его возможности явиться в судебное заседание. Заключение медицинских экспертов ни в коей мере не оправдало ожиданий обвиняемого. В нем было сказано, что у 74-летнего обвиняемого крепкое здоровье и что он в состоянии выдержать ежедневное судебное заседание, продолжающееся 6 часов, при соответствующих перерывах.
Разве это только вопрос поколений?
В одной авторитетной газете ("Франкфуртер Рундшау"), выходящей в ФРГ, в начале 1985 года было очень метко сказано: "Процесс должен был состояться еще тогда, когда была образована ФРГ". Так по какой же причине стало возможным, что через 23 года после подачи заявления, суд хотя бы по делу одного из убийц Тельмана состоялся все-таки? Действительно ли причина заключается в "смене поколений" в органах юстиции, как об этом толкует буржуазная пресса, или дело обстоит несколько сложнее?
Нет сомнения в том, что с уходом кровавых гитлеровских юристов и активных нацистов из органов юстиции ФРГ климат в этом ведомстве улучшился. До тех пор пока делом Отто в суде в Клеве занимался такой юрист, как Тильман, а в Верховном земельном суде в Кельне сидели такие судьи, как Миттельбах, нацистские преступники типа Отто чувствовали себя преспокойно. Сменились не только отдельные лица, но изменились прежде всего обстоятельства и само время. На судей в Дюссельдорфе, которые удовлетворили ходатайство о возбуждении уголовного дела в принудительном порядке, не могла не повлиять та горячая полемика, которая велась в конце 1984 и в начале 1985 годов и была посвящена сорокалетию окончания войны. Мнение ведущих политиков о том, что гибель гитлеровского государства была катастрофой и самой печальной главой в немецкой истории, вызвало самые резкие возражения во всем мире. Разве они могли в эти дни выдать окончательно индульгенцию убийце человека, одно только имя которого и сейчас служит поддержкой самым последовательным борцам за свободу?
Даже в прошлом не удавалось вытеснить из сознания людей память о судебном скандале по делу убийц Тельмана. Все старания заглушить общественную совесть потерпели провал. Все сильнее раздавались голоса протеста в адрес флегматичных органов юстиции. В год сорокалетия освобождения от фашизма даже представитель высшей власти в ФРГ федеральный президент Рихард фон Вайцзеккер вынужден был сделать реверанс в сторону коммунистов - борцов Сопротивления.
То, что процесс над Отто стал реальностью, в первую очередь заслуга антифашистов и демократов, которые вели упорную и настойчивую борьбу. Не последняя роль принадлежит в этом деле и ГДР. Для немецких коммунистов это событие имело историческое значение.
Но сам факт суда еще не означал ни осуждения, ни наказания. Поэтому накануне слушания дела коммунисты позаботились в первую очередь о том, чтобы обратить внимание жителей Крефельда на процесс. На стенах домов и стендах появились огромные, бросающиеся в глаза транспаранты. Красным по белому было написано: "40 лет спустя: убийца Тельмана получает чиновничью пенсию, коммунистам же - запрет на профессию". Или такой текст: "Распустить эсэсовские союзы - запретить нацистскую пропаганду". В ночь перед началом процесса юноши и девушки, члены Социалистического союза рабочей молодежи, несли почетную вахту у входа в здание суда между улицами Нордвалл и Пройсенринг. На дверях главного входа висело полотнище с надписью, выражавшей чаяния прогрессивной общественности: "Убийцу Тельмана - за решетку!"
Огни факелов в руках молодых коммунистов придавали торжественность этой манифестации, посвященной памяти Тельмана - жертве подсудимого на предстоящем суде. В 8.00, ровно за час до открытия судебного заседания, перед зданием суда начался митинг. Борцы против фашизма из ФРГ, коммунисты, социал-демократы, профсоюзные деятели, члены Социалистического союза рабочей молодежи собрались перед зданием крефельдского суда. Многие из демонстрантов, а их было несколько сотен, несли красные знамена с изображением Эрнста Тельмана. Среди них были Герберт Мис, его заместитель Герман Готье, бывший председатель ГКП Курт Бахман и другие члены президиума Правления ГКП. Герберт Мис, приветствуемый демонстрантами, взял слово. Он сформулировал основной вопрос, который должен быть решен на этом суде: "Оправдает ли западногерманский суд это преступление против человечности или он выразит свое уважение к заветам борцов против фашизма?" Руководитель западногерманских коммунистов напомнил слова Эрнста Тельмана, сказанные им в 1932 году: "Гитлер это значит война!" Если бы тогда прислушались к голосу руководителя КПГ, то человечеству не пришлось бы оплакивать 50 миллионов жертв мировой войны.
Зал заседаний суда присяжных № 157
Блюстители порядка из числа служащих в суде приняли соответствующие меры. С раннего утра у главного входа в здание суда строжайшим образом проверялись пропуска. Входом со стороны улицы Нордвалл могли пользоваться только представители прессы, если у них имелся при этом входной билет. Все билеты были пронумерованы. Остальные желающие попасть в здание суда должны были встать в очередь у задних дверей очень скромного вида, выходящих на улицу Пройсенринг. Отсюда винтовая лестница ведет в зал заседаний суда присяжных № 157, где должно состояться слушание дела об убийстве Тельмана. Число людей, собравшихся перед этим входом уже к 8 часам утра, было настолько велико, что часть зала, предусмотренная для обычных посетителей, не могла всех вместить. Требование крефельдских демократов перенести заседание суда в Зайденвеберхауз, одно из самых больших общественных зданий в городе, осталось без ответа.
В зале заседаний, по-современному оборудованном и имеющем круглую форму, царит приподнятая атмосфера. Лепной потолок со встроенным куполом, сделанный с большим вкусом, производит тем не менее какое-то гнетущее впечатление. Стены покрыты деревянными панелями, столы для судей стоят на возвышении, которое, как и все, залито ярким светом люстр, имеющих воронкообразную форму. Напряжение, царящее в судебном зале, чувствуется всеми. Здесь ощущается дыхание истории.
Первой в зал входит Ирма Габель-Тельман в сопровождении адвоката Маттойса. Присутствующие приветствуют дочь Тельмана. Журналисты проявляют огромный интерес, более того, навязчивое любопытство. К Ирме Тельман, которой пришлось столько пережить, кидаются фоторепортеры, сотрудники телевидения и в течение нескольких минут непрерывно ее фотографируют. Один из журналистов делает красивый жест и передает Ирме Тельман желтые хризантемы.
Герберт Мис, Курт Бахман и другие руководители ГКП направляются в суд через главный вход. Служители суда со строгим выражением лица пытаются преградить им дорогу, но их старания совершенно напрасны. Председатель западногерманской компартии вместе со своими товарищами подходит к залу суда. У входа для прессы их останавливают люди, отвечающие за порядок в зале. Они пытаются их задержать, говорят, что все места уже розданы. Но на Герберта Миса это не производит никакого впечатления. Он называет себя и Курта Бахмана, говорит о том, что Курт Бахман был узником Бухенвальда и четырех других лагерей. Председатель ГКП решительно заявляет: "Мы особенно близко стоим к Эрнсту Тельману и мы претендуем на место в этом судебном зале". Зовут судебного референта по делам прессы, он пытается вмешаться, но капитулирует перед мужественными коммунистами. Герберт Мис и его товарищи под аплодисменты присутствующих занимают места.
Затем в зале появляется Отто и его адвокат из Франкфурта Фриц Штейнаккер. Лицо подсудимого бледно и серьезно, колючие глаза с беспокойным блеском вглядываются в окружающих. Физиономия подсудимого выражает неприязнь. Он имеет, скорее, вид потерпевшего, нежели обвиняемого.
Кинокамеры направлены на скамью подсудимых. Отто замешкался. Ситуация для него весьма неприятна. Он с некоторым смущением спрашивает своего адвоката: "Почему они все время снимают? Зачем им так много снимков?" Штейнаккер, набивший руку на защите нацистских убийц, успокаивает своего клиента: "Нужно сделать много снимков, а потом отобрать из них подходящие, произвести, так сказать, селекцию". Не случайно на следующий день одна из газет ФРГ по этому поводу писала: "Выражение "отобрать подходящие, произвести селекцию" с легкостью вылетает из уст юриста".
Фоторепортеры и представители телевидения из нескольких европейских стран атакуют судей и ведут усиленные съемки. Затем председательствующий в суде доктор Пауль открывает судебное заседание. Суду предстоит изучить большое количество материала. Он будет продолжаться, очевидно, несколько недель, а может быть, и месяцев, после чего уголовная палата вынесет свой приговор. Подождем этого приговора.
Прогрессивные и гуманистически мыслящие люди во всем мире испытывают удовлетворение по поводу того, что спустя четыре долгих десятилетия после победы над гитлеровским фашизмом и освобождения немецкого народа от нацистского варварства один из участников убийства Эрнста Тельмана все-таки предстал перед судом. Большая заслуга в этом деле принадлежит демократической общественности, а также силе примера, который был продемонстрирован в целом ряде стран, и прежде всего в социалистических странах, где было последовательно осуществлено наказание нацистских преступников.
Органы юстиции ГДР с самого начала делали все, что было в их силах, чтобы провести расследование по делу убийц выдающегося немецкого коммуниста. В своих действиях мы руководствовались в этом случае уроками истории и демократическими законами международного права, которые были добыты в боях странами антигитлеровской коалиции. Их первейшей заповедью была забота о мире. Мы никогда не сомневались в том, что убийство Тельмана было преступлением против человечности.
Дело об убийстве Тельмана могло явиться весьма подходящим поводом для того, чтобы расстаться с давно устаревшим уголовным кодексом эпохи Бисмарка и, заняв ту же антифашистскую правовую позицию, какой придерживаются другие народы, подойти к делу об убийстве Тельмана как к международному преступлению. Но преступник был представлен в обвинении всего лишь как "пособник при совершении преступления", и наказанием, предусмотренным для этого вида преступления, может быть только тюремное заключение от 3 до 15 лет. Таким образом, этот подсудимый с самого начала оказался в лучшем положении, чем обычный убийца, которому в любом случае угрожает пожизненное тюремное заключение.
23 октября 1985 года по западногерманскому телевидению было сказано: "Дело об убийстве Тельмана, депутата рейхстага от Коммунистической партии, является для нас и по сей день тем самым пробным камнем, где вновь проверяется наше понимание истории".
В принципе это положение является правильным с точки зрения той роли, какую играли и играют по сей день органы юстиции ФРГ в деле наказания нацистских преступников, Ведь и поныне все высшие судебные инстанции в ФРГ признают, что приход к власти фашизма в 1933 году является законным.
Не только западногерманская юстиция, но и средства массовой информации бесконечно далеки от того, чтобы правильно воспринимать уроки истории, когда речь заходит об убийстве Тельмана. Так, например, в публикации, помещенной в "Ди Цайт" 15 ноября 1985 года, было сказано: "Со временем о преступлении перестали помнить, сознание необходимости наказания стало слабеть, право и справедливость почти потеряли смысл".
Разве дело обстоит именно таким образом? Разве народы антигитлеровской коалиции и Объединенные Нации не рассматривали наказание нацистских убийц как важнейшую составную часть строительства нового мира в послевоенный период?
Преследование и физическое уничтожение людей по политическим, расовым, религиозным и другим мотивам и по сей день повседневное явление в мире. Почти всюду государственный терроризм направлен прежде всего против коммунистов и других прогрессивных сил. Стоит только вспомнить расистский режим в Южной Африке, который держит в застенках вот уже более 20 лет Нельсона Манделу, диктатуру Стресснера в Парагвае, где тайные службы заточили председателя Коммунистической партии Антонио Майдана на манер превентивного заключения, или кровавую клику Пиночета в Чили.
Поэтому нет никакого преувеличения в том, когда говорят, что фактическая амнистия вчерашним нацистским преступникам означает только одно - открыть путь сегодняшним неонацистам. Выдержит ли юстиция ФРГ экзамен перед лицом истории в деле об убийстве Тельмана? Первым шагом в этом направлении было бы расценивать преступление гитлеровской банды в отношении вождя немецкого рабочего класса как исторический факт. Но защита подсудимого принимает все меры для того, чтобы вновь воспользоваться версией фашистов и представить Тельмана в качестве жертвы воздушного налета союзнической авиации. Тем большая ответственность возлагается в настоящий момент на плечи крефельдских судей. Они поступили бы правильно, если бы освободились от основного заблуждения нашей эпохи - антикоммунизма и своим решением отмежевались бы от одной из позорных страниц в истории юстиции ФРГ, написанной западногерманскими прокурорами и судьями. Петер Пшибыльский поставил своей задачей открыть эту страницу и сорвать маску с лица ее авторов.
Следует признать, что автору удалось это сделать самым убедительным образом. Остается пожелать, чтобы его книга нашла широкое распространение как внутри страны, как и за рубежом.
Доктор Йозеф ШТРЕЙТ, Генеральный прокурор ГДР
Выступление Генриха Ханновера на процессе над соучастниками убийства Эрнста Тельмана на съезде Германской коммунистической партии, состоявшемся в Гамбурге 2-4 мая 1986 года
Дамы и господа, дорогие друзья!
15 мая в Крефельде будет вынесен приговор по делу бывшего штабсшарфюрера СС Вольфганга Отто. Отделение по уголовным делам земельного суда в Крефельде попыталось в ходе весьма всестороннего разбирательства восстановить последовательность событий в ночь с 17 на 18 августа 1944 года, в которую Эрнст Тельман был расстрелян во дворе крематория концлагеря Бухенвальд. Трудности разбирательства проистекали в первую очередь из того обстоятельства, что обвинение было выдвинуто с опозданием по меньшей мере в двадцать лет Прокуратура Кельна была вынуждена сделать это лишь после того, как я, по поручению дочери Тельмана, предъявил официальный иск. Сейчас я хотел бы зачитать вам заключительную часть моей обвинительной речи, которую я произнес 24 апреля 1986 года в зале суда в Крефельде.
"Какое бы решение ни принял суд, оно будет недостаточным, ее ли единственным политическим уроком этого судебного разбирательства будет простая констатация: здесь обвиняемый понес справедливое наказание, или же: здесь он ушел от него. Я считаю, что этот процесс должен дать нечто большее.
Собственно говоря, обвиняемый Отто - это лишь один из многих тысяч, осуществлявших фашистский государственный террор против представителей немецкого и других народов. Самое ужасное в этом историческом факте, который в ходе процесса еще раз был извлечен из-под покрова всеобщего забвения и отрицания и который тем самым оказался в поле внимания общественного сознания, заключается не в том, что существовали такие преступники, как Гитлер, Гиммлер, Гейдрих или Кальтенбруннер. Ужасает то, что среди нашего народа на всех ступеньках этой преступной иерархии нашлись необходимые соучастники, которые исполняли порученное им дело с чувством такой же ответственности, с какой они делали бы любую иную работу, нисколько не обращая внимания на голос своей совести, который должен был бы запретить им выполнение дела такого рода. Обвиняемый, как и тысячи обвиняемых до него, воспринимал свою преступную деятельность как нечто совершенно нормальное, как выполнение своих повседневных обязанностей. Он не был мальчиком, он был совершенно нормальным, послушным законам и приказам своего начальства технократом, который обращался с пистолетом с такой же невозмутимостью, как и с пишущей машинкой.
Эта "нормальность" преступления, банальность зла должна была бы заставлять поколения после Гитлера настораживаться каждый раз, когда государственное насилие вновь начинают преподносить как нечто совершенно нормальное. Мы должны были бы обрести способность клеймить позором преступления государственных иерархий не тогда, когда они уже рухнули после проигранной войны, а тогда, когда эти преступления еще можно было бы предотвратить, схватить за руку их исполнителей.
Крушение фашистского режима под ударами антигитлеровской коалиции было счастливым событием - ведь в истории до того редко случалось, чтобы обладатели государственных должностей привлекались к ответственности за свои злодеяния как военные преступники.
Гитлер и его сообщники, осужденные Международным военным трибуналом в Нюрнберге, мертвы как исторические персонажи. Но как исторические типы они еще существуют. В феврале 1933 года им пришлось ни больше ни меньше как организовать поджог здания рейхстага, чтобы довести государственный террор до крайних пределов и найти повод для убийства невинных людей, А сегодня для этого уже достаточно одной горящей дискотеки. Гренада, Никарагуа и Ливия - вот до настоящего времени последние остановки на пути, который вновь может привести к войне и сделать миллионы соучастниками новых преступлений, потому что тип Вольфганга Отто все еще существует.
То, что мы сегодня воспринимаем еще в качестве нормального явления, возможно, уже является шагом к тому периоду немецкой истории, который последующее, послевоенное поколение, - если таковое вообще будет, - быть может, назовет временем подготовки нового массового преступления этого столетия.
Причем каждый из нас будет считаться виновным, если не внесет свой вклад в сопротивление власти, которая вновь играет с огнем. Отрезок немецкой истории, самые мрачные уголки которого еще раз помог высветить этот процесс, может послужить для того, чтобы сделать поколения после Гитлера более бдительными и критичными по отношению к монополии государства на власть внутри страны и вне ее, чем было поколение, к которому принадлежал Вольфганг Отто.
И еще одно мог бы сделать этот процесс. Он мог бы содействовать освежению коллективной памяти рабочего движения, которая систематически разрушалась после прихода Гитлера к власти. Кто знает сегодня о том, что в первую очередь коммунисты и левые социал-демократы оказывали сопротивление фашизму и что они уничтожались в концлагерях и других застенках смерти фашистского государства? Этот факт вот уже десятилетия загоняется в самые отдаленные уголки общественного сознания, потому что не вписывается в политический ландшафт, в котором смогла выжить антикоммунистическая психология гитлеровского времени, хотя и в новой упаковке. Я позволю напомнить о скандале по поводу принятия предложения кураториума Дома-музея Эрнста Тельмана об установлении в гамбургской ратуше памятной доски с именами 18 депутатов городского собрания, убитых нацистским режимом. Официальный Гамбург стыдится сделать достоянием общественности забытый факт широкого участия а Сопротивлении депутатов-коммунистов, впоследствии казненных фашистами. Поэтому согласился высечь на доске лишь число, но не имена и не партийную принадлежность депутатов. Вот они: Макс Айххольц (Немецкая государственная партия), Курт Адаме (СДПГ), Адольф Бидерман (СДПГ), Теодор Хаубах (СДПГ), Отто Шуман (СДПГ), Эткар Анд-ре (КПГ), Бернард Бестляйн (КПГ), Густав Брандт (КПГ), Эрнст Хеннинг (КПГ), Хуго Айкхоф (КПГ), Герман Хефер (КПГ), Франц Якобе (КПГ), Фриц Луке (КПГ), Адольф Панцер (КПГ), Аугуст Шмидт (КПГ), Теодор Скорциско (КПГ), Ханс Вестерман (КПГ), Эрнст Тельман (КПГ).
Уже нацисты знали, что коллективная память рабочего движения является существенной составной частью классового сознания. Поэтому они заблаговременно взялись за то, чтобы полностью вычеркнуть из этой коллективной памяти коммунистического вождя Тельмана. Так, в 1937 году на гамбургской квартире Тельмана были конфискованы все письма и открытки, которые Тельман написал в первые годы своего тюремного заточения жене и дочери. Нацистский режим боялся их воздействия, если они будут опубликованы.
Более того, нацисты также лишили Тельмана возможности защитить себя и коммунистическую партию на открытом суде от обвинения в государственной измене. Они знали, что в этом случае Тельман стал бы общественным обвинителем их преступной деятельности, как это сделал Димитров во время процесса в связи с поджогом рейхстага.
Было подготовлено обвинение верховного государственного прокурора и на 14 и 15 июля 1934 года назначено судебное заседание. На самом же деле судебное заседание так и не состоялось - фашистский режим пугало воздействие процесса на общественность. В этом причина того, что в конце концов после 11-летнего тюремного заточения Тельман был тайно убит.
Процесс в Крефельде должен хотя бы в немногом помочь торжеству справедливости, в которой было отказано живому Эрнсту Тельману".
После того как работа над переводом этой книги была завершена, из ФРГ пришло следующее сообщение, опубликованное в еженедельной газете Социал-демократической партии Германии "Форвертс" (1988, № 36) под заголовком: "Убийство Тельмана осталось безнаказанным":
"После почти шести месяцев разбирательства и 25-летнего периода со дня первого обращения в суд процесс над бывшим обершарфюрером СС Вольфгангом Отто на этой неделе завершился оправданием обвиняемого. Ему было предъявлено обвинение в том, что в 1944 году он участвовал в убийстве Председателя КПГ Эрнста Тельмана в концентрационном лагере Бухенвальд. Доказательства, которые в первую очередь предствила одна из обвинителей - дочь Тельмана Ирма Габель-Тельман, для дюссельдорфского земельного суда оказались недостаточными. Как заявил председатель суда Энно Легде, несмотря на многочисленные улики, дело не может быть бесспорно "приписано" обвиняемому. Суд поставил под сомнение достоверность показаний уже умершего основного свидетеля, хотя не осмелился сказать, что его показания являются ложными. Суд заявил: "Не надо быть коммунистом для того, чтобы восторгаться стойкостью Тельмана". Адвокат обвинительницы Генрих Ханновер не примирился с этим. Он с горечью комментировал: "Этот приговор нанесет большой вред авторитету Федеративной Республики"...
[1] Эрнст Тельман. Биография.М., 1984; Эрнст Тельман. Речи и статьи. Письма. Воспоминания об Эрнсте Тельмане. М., 1986.
[2] Штандартенфюрер СС Карл Кох был приговорен эсэсовским судом в декабре 1944 года к смертной казни за подлог, невыполнение воинского приказа и за соучастие в убийстве. Казнен в апреле 1945 года. Отто входил в состав экзекуционной команды, которая привела в исполнение приговор над Кохом (здесь и далее примечания ответственного редактора).
[3] соответствует унтер-офицеру.
[4] фельдфебель.
[5] старший фельдфебель.
[6] Не говоря уже об отсутствии бесспорных доказательств, осуждение голландца ван дер Люббе было неправомерным уже по той простой причине, что оно основывалось на преступном нормативном акте, а именно на законе от 29 марта 1933 года. Этот закон предусматривал применение смертной казни за государственную измену и совершение поджога подстрекательских целях с нарушением принципа: "закон обратной силы не имеет". Этот закон был распространен на действия, которые были совершены в период между 31 января и 28 февраля 1933 года.
[7] "Роте Хильфе" - Красная помощь Германии - надпартийная организация рабочего класса, созданная в октябре 1924 года для поддержки революционных борцов, преследуемых классовой юстицией, а также членов их семей (прим. авт.).
[8] служба безопасности.
[9] Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 22, с. 545.
[10] Главное управление имперской безопасности (прим, перев.).
[11] тюремный прислужник из числа заключенных.
[12] Либкнехт К. Избранные речи, письма и статьи. М., 1961, с. 485 - 486.
[13] Эрнст Тельман. Биография. М., 1984, с. 556.
[14] Карл фон Осецкий (1889 - 1938) - немецкий публицист-антифашист. Погиб в концлагере.
[15] всякое сомнение в пользу подсудимого (обвиняемого) (лат.).
OCR: misha811
